Изъян

Анна Инк

Мужчина ничтожен. В Городе значение имеют только женщины, их успехи в карьере и их эмоции. Кира – представительница элиты. Она отправляется в Город, чтобы выяснить, почему женщины стали пропадать без вести. Чем больше она погружается в жизнь формации, где царят рациональность и мизандрия, тем больше сомнений у неё возникает. Может, её жизнь только кажется идеальной? И те, кому всегда доверяла, в действительности опасны. Что на самом деле случилось с её сестрой? И может… мужчины – тоже люди?

5. Она мне доверяет

Полина отворачивается, смотрит на позирующих посетителей.

— Посмотри, какие они довольные. Как я их понимаю.

— Кто, зрители?

— Да нет. Фотографы. Ты не видела их лица, когда они на входе фотоаппараты получали. Это ужасно, что основной инструмент их профессии им нельзя держать при себе. А вдруг он увидит что-нибудь интересное, когда будет идти по Городу? Кадр упущен навсегда.

— Ничего хорошего в этом не будет, если каждый сможет фотографировать то, что захочет.

— Как ты не понимаешь? Мы ведь такие же, как они. Мы не можем работать с «Персоной» за пределами офиса. А мне вот так часто приходит хорошая идея, когда я дома, или в Торговом центре. Могла бы уже столько видео составить, если бы разрешили хранить программу на личном эргосуме. Ведь вдохновение в нашем деле — самое главное!

— Ты же понимаешь, что это для нашей же безопасности?

— Ну-ну. Одно сплошное ограничение.

— Вы сами голосовали за такую власть и за такие правила, — пожимаю я плечами.

Полина смотрит на меня оторопевшим взглядом.

Я улыбаюсь:

— Да брось! Это временно — все эти неудобства. Сейчас мы достигнем достойного уровня цивилизованности, и начнутся поблажки.

— Поблажки? — вытягивает Полина с возмущением.

Я делаю глубокий вдох:

— На самом деле, я прекрасно понимаю и тебя, и этих несчастных фотографов. Я бы тоже хотела, чтобы на моём личном эргосуме была установлена «Персона», потому что мне, как и тебе, основная часть идей приходит не в офисе. Но я осознаю, что если мне и всем остальным будет дозволено делать видеофайлы без контроля со стороны, они будут такими, как заблагорассудится, и распространять их будет легко, и сохранять в сети тоже. И тогда те люди, которые всю жизнь себя ограничивали ради репутации, будут уравнены в правах с теми, кто проявлял гедонизм. А это — несправедливо.

Полина задумалась.

— Представь, — продолжаю я, — что ты изо дня в день, каждую минуту думаешь о том, что ты делаешь, и правильно ли поступаешь. А какой-нибудь… какая-нибудь цэрпера-неудачница, которая всю жизнь сидит в одной профессии, спускает эмоции в пустоту, паразитирует на теле нашего общества, потому что не вылезает из кредитов, нарушает ОП, в конце концов, и в итоге оставляет на разных носителях свои изображения, тексты, видеофайлы. Закон о выкромсах придуман не просто так, и не просто так одобрен подавляющим большинством горожанок. Но это не панацея. Выкромс делают только один раз. И если бы не Статья 6 ОП, не было бы никаких гарантий, что когда-нибудь информация о неправильных цэрперах не появится в сети, и память о них будет жить наравне с памятью о тебе. Разве это честно? Тебе не будет обидно?

— Будет, — вздыхает Полина. — Хотя иногда мне кажется, что та цэрпера-неудачница, которую ты сейчас описала — я.

— Перестань, тебе всего двадцать восемь, и скоро ты достигнешь пика в первой карьерной лестнице, и начнёшь заниматься следующей: а там уже дело быстрее пойдёт. Ты ещё Элеонору опередишь, вот увидишь.

— Спасибо, — Полина ненадолго улыбается, и снова задумывается.

Мы молчим. Я довольна, что исправилась. Но она обескуражена.

— Пойдём? — спрашивает она вдруг.

— Ты уже всё? А фотографии?

— Достаточно уже. Но если ты хочешь остаться…

— Нет. Не хочу. Я пришла только потому, что тебе обещала.

У выхода из зала, где проходила выставка очередной цэрперки из творческой богемы, Полина останавливается у вытянутого прямоугольного устройства, и прикладывает к его маленькому голубому экрану свой браслет. «Пандора» жалостливо пискнула, а устройство выдало торжественный сигнал.

— Что ты делаешь? — хмурюсь я.

— Это для общего блага. Ты не будешь?

— Чего?

— Проект Элеоноры, между прочим. Для общего блага формации «ЦЭРПЕРА».

— Ты что, Средства туда сбросила?

— Немного, — Полина извинительно улыбается. — У меня у самой с капиталом не очень. Но если с каждого по чуть-чуть — набежит достойная сумма со временем.

— Что за бред?

— Это что-то вроде благотворительных практик. Элеонора переживает за наших потомков. Женщины, которые вносят Средства в её проект, могут рассчитывать на общую помощь для своей дочери, если уход будет преждевременным.

— Что. За. Бред?

— Прекрати! Ты во всём ищешь подвох!

Я с ужасом наблюдаю, как выходящие из зала женщины и девушки прикладывают к устройству свои браслеты.

Полина продолжает:

— Если я уйду на пенсию раньше, чем моя дочь достигнет эмансипации, или вообще до пенсии не доживу, есть шанс, что часть собранных общими усилиями Средств пойдёт на её обеспечение, и она будет иметь право на выбор профессии. К тому времени, когда у меня родится дочь, проект наберёт огромные суммы. И хватит на потомков каждой из участниц.

— Полина, Средства не могут передаваться по наследству. Когда Элеонора выйдет на пенсию, все накопленные проектом Средства просто уйдут в Банк.

— Она продаст проект кому-то помоложе перед тем, как отправиться на экофермы. Это не недвижимость, и не капитал — это проект. Она имеет право его перепродавать.

— Неправда. К тому же, она может умереть в любую минуту, или быть похищенной.

— Уж я не сомневаюсь, что элита хотела бы убрать со своего пути такую, как она, — зло говорит Полина.

Мы молча спускаемся и выходим из здания.

— Пойдём по проезжей части? — Полина, кажется, успокоилась. — Не хочу бежать. Настроение идти без суеты.

— Это разве легально?

— Ты что, никогда не ходила по директиве 2 пешком? — удивляется Полина.

— Нет, — искренне отвечаю я. — Я думала, что это нарушение ОП, — Полина смотрит на меня с умилением и похихикивает. — Нет, я серьёзно. Разве это не нерациональное использование ресурсов?

— Ты как с купола свалилась, честное слово, — усмехается она. — ОП придумали слишком давно, он уже не соответствует реальности лет пятьдесят как. И ты действительно думаешь, что все его не нарушают? Нет, даже скажем так — ты действительно никогда его не нарушала, что ли? — я отвечаю Полине серьёзным взглядом, и она молча качает головой. — Успокойся. Я отвечаю на твой вопрос — на экофермы тебя за это не отправят. В Городе много мест, по которым ты перемещаешься без суеты — ведь так?

— Ну да, — пожимаю я плечами. — Тротуар вокруг парка Целомудрия, например.

— Вот. И что, ты никогда не ходила по нему?

— Ходила.

— Вот, видишь? И ЗОП до сих пор тебя не забрал. И таких погрешностей много. Элеонора права, что свод ОП надо пересмотреть. Просто не нужно обращать внимание на такие мелочи, а сразу переходить к глобальным проблемам.

— Без мелочей идеология не будет действовать, Полина. Именно через мелочи она внедряется в сознание общества, через нюансы, которые сопровождают тебя постоянно в твоей повседневности. Если просто сказать людям…

Полина, прямо как Альфа, выдвигает руку вперёд, показывая мне ладонь, и я замолкаю.

— Так ты не против просто дойти до дома, не зарабатывая этим процессом Средств? Или мы так и будем стоять здесь и рассуждать о том, на что мы никогда не окажем влияния?

Я смотрю на директиву 2 и пожимаю плечами:

— Ладно. Там всё равно сейчас пусто.

— Ночь. Все Зозо в такое время уже по домам, — вздыхает Полина. — Это мы работаем по четыре квартала в сутки. Мы должны думать о себе, а не об обществе. У обычной цэрперы и так слишком много насущных проблем. Каждые сутки нужно себя контролировать. В каждую рабочую смену выполнять план. А всё так хрупко, — морщится она. — Нарабатываешь капитал, думаешь, что сейчас уже будешь готова обзавестись потомством, и вдруг пустота эта дурацкая подступает…

— Вот об этом не надо, пожалуйста, — прошу я.

Полина бросает на меня быстрый взгляд, и я ловлю в выражении её лица сочувствие.

— Ты пропустила показ одежды с такой же функцией, как в «живых открытках», — Полина снова выглядит беззаботной. — Всё было в словах из мыльных пузырей.

— Расскажи.

Полина описывает свои впечатления. А я уже не могу выкинуть из головы эту назойливую мысль: как мне бороться с пустотой? Тот молодой человек в парке ошибался, считая, что через этот кризис проходят все цэрперы. И Полина зря переживает. На самом деле для них эта болезнь — вообще большая редкость, даже среди самых успешных. Все эти статьи, лекарства, тренинги по профилактике подступающей пустоты — очередной способ вытащить побольше эмоций из горожан: страхи, тревога, суета, оцепенение… Они запуганы этой болезнью, и безоговорочно верят психотерапевтам, которые ставят им такой диагноз. На самом деле это враньё. А что касается нас… у элиты получается быстрее достичь того, над чем десятилетиями бьются цэрперы. Между мной, Зозо во втором поколении, и Полиной, среднестатистической цэрперой во втором поколении, огромная пропасть. Во-первых, у меня есть наследственное право: жильё переходит от матери. Цэрперы же очень много Средств тратят на аренду квартир, потому что по наследству им не остаётся ничего: как только Полине исполнилось 13 лет, она вышла на стажировку, и финансирование родителем с этих пор прекратилось. Все Средства, которые Полина заработала за время стажировок и в первые годы развития в профессии — всё уходит на выплату за аренду жилья. Во-вторых, у нас обучение в инкубаторе проходит под строгим наблюдением лучших специалистов в области человеческих способностей, которые на основе долгосрочного анализа выдают каждой из нас список тех профессий, в которых мы преуспеем; следовательно, достижение пика первой карьерной лестницы происходит у нас очень быстро. У Полины был один из самых дешёвых инкубаторов, где малоквалифицированные специалисты анализировали её способности, и последствия налицо: в свои двадцать восемь лет Полина всё ещё сидит в одной профессии, которая даётся ей очень сложно. В-третьих, элита всегда будет богаче типичной цэрперы не только потому, что изначальные условия лучше, но и потому, что для нашей работы ведётся совсем другой подсчёт. Мы получаем Средства за то, что провоцируем на эмоции. Они получают их за то количество пригодных эмоций, которое им удалось выработать. Среднестатистическая цэрпера может годами сдерживать свои эмоции, подвергать их тщательной рефлексии, и совершить разовый эмоциональный выброс всего этого «состояния» на просмотре моего провокационного видеофайла. Из 100% психаров, которые выработает цэрпера, просматривая его, на мой счёт будет зачислено 95%. А ей только пять. И смотреть мой видеофайл будет не одна цэрпера, а сотни одномоментно. Это колоссальная разница и в правилах оплаты выработанной энергии, и во времени, затрачиваемом на работу. Если бы цэрперы знали об этом, они, конечно, заявили бы, что это несправедливо. Ведь по факту это они работали. Но на самом деле их работа — реакция на мою работу. Они — следствие, я — причина. А причина главнее. Поэтому пока цэрпера работает и копит Средства на переход к этапу «Родительство», её возраст приближается к шестидесяти. Её капитала хватит на менее выносливую суррогатную мать, чем достанется мне, она купит ген. мат. в Банке, а я могу рассчитывать на аполло, она будет финансировать воспитание ребёнка в дешёвом городском инкубаторе, а моя дочь будет расти загородом, на чистом воздухе, под присмотром лучшим специалистов.

Но цэрперы надеются, что смогут добиться того, чего хотят. И у них нет времени на то, чтобы думать о какой-то там пустоте. А я… Молодой человек также ошибся в том, что эта болезнь приходит с возрастом. Я, например, в свои тридцать два ощущаю её очень отчётливо. И началось это не сейчас, и не год назад. Она проявляется медленно, наступает волнами, и сначала незаметна, но каждая последующая волна всё мощнее. Она как симптомы несерьёзной болезни, которые пропускаешь как пустяк. Потом проскакивает мысль, что так уже не в первый раз, что временной период между рецидивами сокращается. Ты начинаешь на интуитивном уровне понимать, что что-то не так. Какие-то нездоровые повторения в твоей жизни становятся нормой. Полгода назад тебе перестало нравиться одно из любимых занятий, месяца три назад радость от каких-то событий стала длиться меньше, а сейчас уже несколько вещей, которыми, казалось, ты можешь заниматься вечно, не приносят тебе ничего. Я больше не горжусь своими наградами за видеофайлы, которые спровоцировали столько эмоций у цэрпер, и принесли столько Средств на мой счёт. Мне лень менять профессию и учиться на инженера, хотя я давно ждала этого: в моём бизнес-плане возраст «тридцать два» должен был быть только началом долгого и интересного пути. Я не ожидала, что смогу так быстро накопить на аполло, и мне говорили в нашем сообществе, что я одна из немногих, кому в таком юном возрасте удастся перейти к этапу «Родительство», но я больше не чувствую себя особенной. И моя кошка Фелис, зеленоглазая и рыжая, по которой я очень скучаю, и которую сейчас дома кормит свежей рыбой не её хозяйка, на ощупь уже не такая пушистая и мягкая.

«Давай не будем обманывать саму себя! Ты чуть не запрыгала от счастья, когда тебе сказали, что ты можешь взять Себастьяна. Так что не надо говорить, что ничего тебя не радует!» — мой внутренний голос осуждает мой пессимизм.

Да, это так. Себастьян — настоящий аполло, он занял первое место в конкурсе «Аполлон-2112». Он очень похож на меня, и дочь от него получится именно такой, какой я себе её представляла. Но… Раньше, когда я думала о будущем, я чувствовала такое… воодушевление. Мне кажется, я ощущала такой же трепет, как тот молодой человек, смотрящий на имитацию звёздного неба, или как Полина, плачущая над показом Элеоноры.

«Всё это началось после переезда в Город. Ты постоянно думаешь над тем, как живут цэрперы. Сравниваешь их с собой, анализируешь идеологию с другой точки зрения. У тебя то и дело проскальзывает мысль: а какого индивидам низшего класса жить так? Но ты же понимаешь: наш анклав ещё так молод, и все эти огрехи в его устройстве оправданы. А ещё ты тоскуешь по дому — стоит это признать. Здесь всё по-другому».

— И здесь небезопасно.

— Что? — переспрашивает Полина.

— Я ничего не говорила, — мотаю головой.

— Нет, ты что-то пробормотала… Ты меня совсем не слушаешь? — Полина обиженно поджимает губы.

— Я кашляла. И я тебя слушаю. Тебе понравилось, что теперь функция «живой открытки» доступна и в украшениях. У модели был широкий браслет, и когда она танцем пыталась рассказать какую-то историю, над её запястьем всплывали слова, обозначающие сущность движения.

Полина улыбается:

— Я хотела рассказать тебе один секрет, — она хитро смотрит на меня. — Но не сейчас.

— Почему?

— Ну просто. Вот именно сейчас не хочу.

— Зачем тогда сказала?

Её взгляд спускается по крышам высотных домов как по ступеням — чем дальше мы уходим от центра, тем ниже здания. Задрав голову к искусственному небу, говорит:

— Я лучше спрошу у тебя. Ты никогда не думала, как работает эта штука?

— Купол? А при чём здесь секреты?

— Как же? Ведь это большой секрет. А ты такая информированная. Вдруг тебе удалось разговорить кого-нибудь из посвященных.

— Ты же знаешь — академики не взаимодействуют с горожанками. Но даже если бы появилась такая возможность — я бы не стала пробовать. Мне никогда не было интересно, честно говоря. — И добавляю: — Мне бы всё-таки хотелось провести старость нормально, как рядовым цэрперам, которые могут выиграть в соревновании садов и съездить за пределы нашего анклава, может даже в другую страну. Я очень хочу увидеть море, — и здесь я не вру.

— Я тоже… Но вероятность очень мала. Твоя мать ещё жива?

Я отрицательно мотаю головой.

— Моя ещё на экофермах. Она ни разу не была на море, хотя я стараюсь каждый раз, когда привозят в Торговый центр новые семена, отправлять их ей. А она даже в номинанты никогда не попадала. Её опережают женщины, которым дети вообще ничего не присылают — на стандартных семенах хорошие сады делают, или сами как-то выводят новые сорта.

— Видимо, твоя мать — плохой садовник.

— Она ленивая, всегда такой была.

— Тем не менее, ты дочерний долг выполняешь — значит, она хорошо заботилась о тебе, и ты ей благодарна. Я своей никогда ничего не отправляла. Но она и без меня конкурсы выигрывала. Мы обе друг без друга могли бы прекрасно обойтись.

— Несправедливо. Вот так спонсируешь свою дочь до тринадцати лет, думаешь, что всё для неё делаешь, а она потом и пакетика семян не отправит.

— Надеяться нужно только на себя, в любом возрасте. Но садовник из меня плохой… я уверена.

— Ещё есть время всё исправить, — хмыкает Полина. — Только я хочу на море сейчас. И без лекарства.

— Так не получится, сама понимаешь.

— Эта дурацкая аллергия, — вздыхает Полина. — Я не понимаю, почему они ничего не могут с этим сделать? Почему лекарство, позволяющее тебе ощущать все запахи на природе, не захлёбываясь соплями, слезами и кашлем, стоит так дорого?

— Ну… вот так… — пожимаю я плечами.

— А ты никогда не была на краю Города? У самой стены купола.

— Да… бывала. И не раз.

— Говорят, там герметичность нарушена из-за постоянных въездов и выездов Зозо, и аллергия начинается даже под куполом.

— Не может такого быть.

— Серьёзно тебе говорю. Одна моя коллега живёт на самой окраине, как раз у восточного выхода. И ей врач даже прописал употреблять асенсорин, когда она возвращается в квартиру. Она все Средства тратит на эту мерзость.

— Врёт. У неё есть лентиго?

— Что?

— Асенсориновое лентиго. Россыпь мелких коричневых пятен на коже, поражают руки, щёки, иногда плечи… — Полина хмурится. — Разве ты не обращала внимания? Они есть у цэрпер, вышедших на пенсию, потому что пенсионеры на экофермах постоянно под асенсорином; и у некоторых аполло, которые вернулись в Город после жизни у своего инвестора — если инвестор экономен, её аполло тоже всегда под асенсорином. Давать своему аполло септемсенсорин всё-таки дороговато.

— Никогда не задумывалась об этом. Мне казалось, это индивидуальная особенность.

— Нет. Это из-за вальпроевой кислоты в капсулах асенсорина, и ещё ряда химических элементов, которые накапливаются в организме и выдают такой побочный эффект. Если твоя коллега каждый раз принимает асенсорин, у неё обязательно должно было появиться асенсориновое лентиго. Для этого достаточно всего пяти приёмов.

— Нет, у неё нет.

Мы уже рядом со зданием, где расположена моя квартира, но Полина не собирается прощаться, и, обгоняя меня на полшага, первая сходит с проезжей части.

— Слушай, а ещё говорят, — она таинственно понижает голос, — что иногда у самой стены можно увидеть психары.

— Большего бреда я не слышала.

— Серьёзно! Говорят, что некоторые очень сильные чувства, которые долго подавлялись человеком и, наконец, вырвались, не впитываются куполом, и вылезают обратно, прямо в Город. И они сверкают во тьме как шпиль «Витрума». И эти супермощные психары могут подплыть к человеку и проникнуть в него. И тогда человек сможет ощутить это чувство в сто раз сильнее, чем тот, кто это чувство подавлял. А ни одно живое существо не способно пережить такой аффективный взрыв. И человек просто сгорает заживо.

— Это и есть твой секрет?

— Нет, — Полина отвечает с придыханием. Кажется, она до сих пор представляет себя горящего заживо человека. — Нет! — обижается она. — Ты вообще ни во что не веришь, пока сама не убедишься!

— Вот-вот, — я с грустью поглядываю на тёмные окна моей квартиры. Мы уже у входа в мой подъезд.

— Давай сходим туда? На край Города, — ноет Полина.

— Это бессмысленно.

— Тогда я пойду без тебя, — она складывает руки на груди.

— Нет.

— Я так и знала, что тебе не всё равно! Значит, я выберу день, и после рабочей смены мы идём на край Города.

Я смотрю на неё скептически.

— Ты же знаешь, я упрямая, — гордо заявляет Полина. — И я пойду.

— Ты просто уверена, что одну я тебя не отпущу.

— Да, — честно отвечает она, сжимает мою руку, улыбается, и быстрой походкой направляется в сторону директивы 1. Она сливается с толпой горожан через несколько секунд.

Я вхожу в подъезд, поднимаюсь по лестнице. Я представляю психар, прошедший через интерференционный фильтр. Структура психара обретает геометрическую чёткость, его светимость достигает яркости шаровой молнии, его мощность увеличивается в сто крат. И он настолько плотный и буйный, что следующий фильтр не способен поглотить его. И психар отталкивается от решётки фильтра, выскальзывает из поверхности купола, и падает в прохимиченный городской воздух; теперь он плывёт над асфальтом, колеблясь, мерцая; он набирает обороты. Человек у стены замер в оцепенении. Он ничего прекраснее и страшнее в своей жизни не видел. Психар приближается к нему, касается его губ ласковыми лучами… и вдруг! Вкручивается в лицо. Вспухает. Заполняет человека целиком. И пламя прожигает изнутри, плавит одежду… Человек нем, человек по-прежнему обездвижен. Только яркий белый огонь становится рыжим, поедая физическую оболочку, превращая индивида в один цельный эмоциональный импульс. Это зрелище представляется мне чудовищно красивым. Но я бы не хотела, чтобы на месте этого человека оказалась Полина.