Дорогой мой друг

Анна Музыка, 2022

Неожиданное знакомство запускает цепь изменений в жизни главной героини. Отношения, работа, мечты, даже ответственность за свою жизнь – все подлежит пересмотру. Что найдет и потеряет молодая женщина в поисках счастья?*В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой

Глава 2. Выставка

Прошло два дня, воскресная анестезия от реальности давно прекратила действовать, я вновь была подчинена привычному графику, работе в банке и тяжёлым мыслям о тщетности бытия.

В перерыве (обеденном, не от мыслей) увидела пропущенный вызов от своего нового незнакомого. Я его так и записала в телефоне. Пальцы дрогнули, выбирая ответный звонок.

— Алло.

— Привет! Ты звонил?

— Привет! Да, мы же в субботу идём на выставку, я звоню подтвердить, проверить, что у тебя всё хорошо и что всё в силе.

— А во сколько она?

— Начало в восемь. Это на пару часов, потом может где-нибудь поесть, если ты захочешь. Что, какие-то проблемы?

— Да нет… А где это?

— В Артплее. Туда не очень удобно добираться, но я буду на машине, могу тебя забрать и доставить обратно в разумное время.

— Нет! В смысле, нет, не стоит, я сама. Давай там встретимся. В восемь?

— Давай в восемь у арки. Ты была там?

— Да.

— Точно всё хорошо у тебя?

— Да, да. Спасибо, что спросил. А у тебя?

— Теперь вообще замечательно! До субботы!

— До субботы!

Осталось выжить три с половиной дня.

И придумать, как отпроситься.

***

Какое небо было в тот вечер. Первые сумерки, подсвеченные алым на горизонте и влажной кистью растушёванные до розовато-голубого. Спускаясь под пологую горку хотелось бежать вприпрыжку и пропускать свободу сквозь пальцы.

На повороте к творческому кварталу трамвай со скрежетом протиснулся в арку. Я перешла дорогу следом за ним и уже увидела каштановую макушку моего художника. Помахала.

— Привееет, — протянул он, — идём скорее, хочу успеть до открытия познакомить тебя с художником.

Им оказался невысокий коренастый парень неопределенного возраста. Хотя что это я опять про возраст. Приятный, похожий на викинга, с лохматыми светлыми вьющимися волосами, с аккуратно подстриженной и ухоженной бородой. Такой, будто к бороде у него больше любви. Или настроения хватило только на неё. Он вдруг странным образом напомнил мне примерно половину современных актёров-мужчин. Когда голубые глаза из-под густых бровей, волосы в хвостике на макушке, белоснежная улыбка, хорошая фигура.

На нём были кеды, тёмные джинсы и, неожиданно, мандариновая рубашка с тонким черным галстуком. У меня определенно есть вопросы к современному стилю. Что-то вроде: «Мне, конечно, плевать, что вы там обо мне подумаете, но бороду свою я мажу марокканским маслом, а так вот я какой разгильдяй, и кеды я не чистил уже три года, вообще, как проснулся, так и пошёл, я презираю все эти ваши социальные условности. А галстук у меня Эрмес. Но вообще-то я босоногий голодный художник, как встал утром нечёсанный, так и пошёл в мир». Мне от этого забавно. Хочется быть на него похожей, позволять себе всяческие вольности, потом говорить: «Я так вижу, принимайте меня такой, как есть».

— Знакомьтесь, это — Арсений, — и он протянул мне руку, — а это…

— Лиза, — я перехватила слово.

— Красивое имя, — сказал «мой» художник.

Арсений как бы этому даже не удивился. Наверное, в богемных кругах так принято. Ничему не удивляться. Всё всегда может быть частью перформанса или вообще философии жизни.

— Арсений, о чём будет ваша выставка? — я спросила.

— Ну, она… — он повертел в руках телефон, — она о взгляде человека, который никогда не покидал квартиры, на этот мир. На собственное жилище, на окружающее, на своих домашних, на прохожих, когда единственные для него источники информации — это, собственно, комнаты, дверь в общий коридор и окно. В основном здесь будет графика, но также я работаю с маслом, пастелью, ещё у меня есть несколько инсталляций.

— Звучит довольно интересно и необычно.

— Спасибо. Посмотрим ещё, что ты скажешь, когда увидишь, — он нервно усмехнулся, — а хочешь, я тебе сейчас покажу пару работ?

— Давай!

Он заскользил пальцем по телефону, и бросил в это время:

— Глеб, а ты свою картину куда-то продал?

— Нет, — отозвался незнакомец, который обрёл наконец имя.

— Вот, например, — уже мне, — это как бы вид в общий коридор с акцентом на тени. Или вот ещё, здесь главное — окно. У него есть только такой угол обзора и всё. Это всё, что он может узнать о жизни, понимаешь? Или, например, небо — по нему ведь тоже можно кое-что увидеть. Погоду, это понятно. Но и, как вариант, салюты, праздники. Через окно он изучает других людей. Какие они, чем живут соседи в доме напротив, он может рисовать их и как будто знакомится через это с их судьбами.

Я понимающе кивала, хотя в современном искусстве соображала очень мало. Картинки мелькали слишком часто у меня перед глазами, в основном какие-то наспех сделанные скетчи.

— Сеня, всё, прекрати, — Глеб взял меня за руку, — мы ушли. Зря ты дала ему согласие на просмотр. Теперь его за уши не оттащишь, пока всё не покажет. Всё, мой друг, увидимся в зале, — и он потянул меня к выходу.

— Ох уж эти творческие люди, — сказал он, когда мы вышли, — им так необходимо признание, что они могут явиться к вам с целой папкой своих работ и показывать, пока вы в отчаянии не вызовите полицию, или не съедите с квартиры, чтобы не обидеть тонкую душу.

— Ты ведь тоже творческий, — ответила я, — почему, кстати, ты не сказал раньше, как тебя зовут.

— И ты не сказала.

— Я как-то не подумала.

— А разве это вообще важно? Имена, возраст? Ты знаешь, что Фрида Кало изменила себе день рождения на целых три года, просто потому, что ей захотелось совпадать с Мексиканской Революцией?

— Не знала. Ладно, я могу понять про возраст. Но всё-таки хочется звать людей по имени. Это ведь дает столько вариаций на тему уровня отношений. Кто вы друг другу — начальник и подчинённый, друг, родственники. Можно столько теплоты передать через то, как ты зовёшь человека.

— Да. Теперь ты можешь звать меня Глеб-хлеб, и это будет очень забавно. Как в детском саду.

— Так тебя дразнили? Ты не любишь своё имя? Хах, ты это говоришь Лизе-подлизе. Но я всё равно очень люблю своё имя. И Глеб тоже мне нравится. Оно самодостаточное, не нужно думать, как к тебе обращаться, где грань формального и неформального. И вообще, такое внушительное. Как отрезали.

— Ладно, подумаю над твоей версией. Обещай мне только одно.

— Что угодно.

— Никогда. Даже под дулом пистолета, даже есть скажут, что от этого зависит моя жизнь или жизнь всей цивилизации, не называй меня Глебушка.

— Даже ни единого разочка?

— Никогда.

— Хорошо, я буду держаться. А «Глебчик»?

Он закатил глаза.

***

Мы разглядывали картины практически в полном одиночестве, народ не спешил заполнять залы. Все рисунки на стенах были похожи на наброски. Я пыталась понять современное искусство. Нет, в целом многие картинки были приятны глазу. Но это вроде как тренировочные версии, а где настоящие полотна? Или вот, например, загадка. В центре главного зала стоял деревянный короб. Точнее, это напоминало короб, а вообще конструкция состояла из нескольких деревянных палок, вокруг которых рандомно был оклеен скотч, разукрашенный разными красками. Что-то должно это означать?

«Ладно, — сказала я себе, — где-то должно быть описание и обозначение этого… чем бы там оно ни было». И это в модернизме удивляло меня больше всего — для того, чтобы понять, что автор заложил в своё произведение, невозможно было только почувствовать его, надо было прочитать инструкцию.

— Гадаешь, чем бы это могло быть? — насмешливо спросил меня Глеб.

— К сожалению.

— Это будет какая-то проекция, или что-то вроде того, — он задумчиво присмотрелся к красной полоске скотча, — я не совсем понимаю смысл происходящего, но Сеня так увлечён, что даже мне начинает казаться, что в задумке что-то есть.

— А вы с ним давно…ой, — я вдруг осеклась, — Глеб, а мы можем уйти отсюда прямо сейчас?

— Что случилось? — он проследил за направлением моего взгляда.

— Хочу на воздух, у меня похоже немного начинается паника.

— Идём, — он взял меня за руку и повёл в противоположном направлении, где через несколько коридоров мы смогли оказаться у выхода.

— Какой-то неприятный знакомый? — он спросил.

Я покачала головой:

— Нет, похоже на паническую атаку, со мной такое бывает.

— Да? — он заглянул пытливо в мои глаза. — Ты, конечно выглядишь немного встревоженной, но сильно не дотягиваешь до паники. Руки не трясутся, взгляд ровный, дыхание тоже, даже зрачки не расширены, слишком ты всё-таки спокойна для паникёра.

Я помолчала.

— Это что-то слишком личное?

— Мне хочется прогуляться.

— Можем поехать в парк или куда ты хочешь?

Я посмотрела на время:

— Знаешь, вообще-то мне лучше уже ехать домой.

— Пойдём, я тебя довезу.

Я подумала секунду, кивнула:

— Хорошо. Спасибо.

— Так кто это был, расскажешь? — спросил Глеб, когда мы уже выехали на Земляной Вал.

— Один знакомый, — неохотно начала я.

— Он тебе как-то навредил?

— Нет, — я посмотрела в окно, — просто он работает вместе с моим…

— Парнем? Мужем? — он обернулся ко мне на секунду. — Ты не говорила, что замужем.

— Нет, мы не женаты, живём вместе.

— Так ты испугалась, что он тебя узнает и всё расскажет твоему парню? И что в этом такого? Мы же не парой туда пришли.

— Просто мой парень очень ревнивый. Очень. И я вообще не ожидала увидеть здесь Пашку — так зовут того парня, как назло они очень тесно общаются, я уверена, про меня уже доложили.

— А что ты ему сказала, куда ты идёшь?

Я замялась.

— Сказала, что с девчонками с работы идём на выставку.

— Ах, то-то я сегодня почувствовал прилив невероятной женственности, а это, стало быть, моё новое амплуа пробивается на свет.

— Перестань.

— А в чем проблема рассказать, что у тебя появился новый знакомый — парень? У тебя вообще есть друзья-парни?

— Нет.

— Сурово. А настоящие подруги у тебя есть?

— Нет, — сказала я ещё тише, — были раньше в родном городе, а потом я переехала и как-то свелось на нет. Так бывает.

— С настоящей дружбой, по-моему, не бывает, — он побарабанил пальцем по рулю, — Значит только Он. С большой буквы. И как? А что не женитесь?

Мне так не хотелось больше говорить об этом, что затошнило, я приоткрыла окно и начала шумно вбирать в себя отравленный холодный воздух.

— Ну ладно, ладно… пффф, а давно вы вместе?

— Лет пять, около того.

— Давно… Ну ладно, не хочу тебя мучить, просто пытаюсь понять, что там у тебя за отношения такие, когда нельзя ни с кем больше общаться.

— Ну почему, с девочками можно.

— По специальному разрешению, или так?

— Прекращай.

Мы подъехали к моему району.

— Останови, пожалуйста, здесь, — попросила я, когда впереди показалась автобусная остановка. — Я отсюда дойду.

— Я хочу тебя проводить, — мы проехали остановку, и Глеб остановился только при въезде во двор. — Или он может увидеть, да? — с ударением на «он».

— Просто хочу побыть одна. Спасибо, что подвёз.

Я вышла из машины, и заметила, что он тоже. Ну зачем?

Он подошёл ближе и спросил:

— А ты писала ещё после того раза?

Я покачала головой:

— Не было настроения.

— Жалко. Мы увидимся? Я хочу, чтобы ты показала мне новый текст.

— Да, было бы здорово.

— Я напишу тогда, — он помолчал, но не уходил, — Лиза, — посмотрел мне в глаза, — у тебя точно всё в порядке в этих отношениях? Я имею в виду, знаешь, это не очень нормально, когда нужно скрываться.

— Да всё нормально, просто у меня никогда не было здесь друзей, поэтому для меня всё необычно.

— Нормально… Ладно, ладно, кто я такой, в конце концов, чтобы вообще расспрашивать тебя об этом. Хорошо. Будем на связи, ладно?

— Ладно.

Он вернулся к водительской двери и обернулся:

— Обещаешь?

— Обещаю, — я улыбнулась, помахала ему вслед и ушла.