Русский мир. Часть 1

Анна Павловская (2008)

Сформировался русский менталитет, почему он приобрёл те формы и особенности, о которых рассуждает мировое сообщество. Книга рассказывает о характере русского народа, о его быте, поверьях, нравах наших предков. Как объяснить феномен "загадочной русской души"? Какие существуют в России традиции гостеприимства? Что представляет собой предпринимательство в России? Почему нас часто не понимают на Западе, и что делать, чтобы нас могли понять; откуда взялись стереотипы о России, и насколько они правдивы? "Русский мир" ответит на эти и многие другие вопросы. В оформлении обложки использовано фото автора.

Глава 2. Особенности русской государственности

Регионы России: единство в многообразии

Россия широко раскинулась на карте мира. Одной своей частью она лежит в Европе, другой — в Азии. Европейская часть значительно меньше по площади (1/4 территории), но азиатская заметно уступает по населению (1/5 населения страны). Даже сегодня, когда страна потеряла много своих территорий, ее размер впечатляет. Россия все еще остается самым крупным по размерам территории государством мира. Ее площадь составляет почти 17,1 млн. км2, что почти в два раза больше, чем Китай и США. Население России, согласно переписи 2002 г., немногим более 145 млн. человек (7-е место в мире после Китая, Индии, США, Индонезии, Бразилии и Пакистана).

Россия расположена в 11 часовых поясах, так что когда жители Калининграда только собираются на обеденный перерыв в 1 час дня, в Петропавловске-Камчатском многие в 10 вечера уже ложатся спать. Максимальное расстояние между западными (не считая Калининградской области, которая отделена от основной территории России государством Литва) и восточными границами — 9 тыс. км, а между северными и южными — 4 тыс. км⁵¹.

В России представлено большинство климатических поясов — от арктической тундры до Прикаспийских пустынь. Немалые площади лежат за Северным полярным кругом, где природные условия особенно суровы.

Про географическое и природное разнообразие можно писать бесконечно: здесь и бескрайние равнины, и высокие горы, и непроходимая тайга, и суровые степи. При этом концентрация населения крайне неравномерна: большая часть населения сосредоточена в городах, остальная стремится собраться вокруг них. Так что огромные пространства остаются незаселенными. Это, кстати, исторически привлекало в Россию захватчиков.

Размах страны настолько огромен, что в ней легко потеряться в буквальном смысле слова. В 1978 г. вся советская общественность была потрясена находкой, которую сделали геологи в сибирской Саянской тайге. Они обнаружили семью Лыковых, много десятилетий жившую в полной изоляции от внешнего мира. Старообрядцы, они бежали от неспокойной жизни еще в 1923 г. и с тех пор не имели никаких контактов с миром. Четверо детей родились в этом уединении и никогда не видели других людей. Эти люди не знали ничего ни о политических изменениях в стране, ни о войнах, ни о техническом прогрессе, просто жили посреди России, как на необитаемом острове. Итог этого открытия был печален — встреча с современной цивилизацией, как когда-то случилось с американскими индейцами, принесла им инфекционные болезни, которые довольно быстро подвели итог жизни этих необычных затворников. Оставшаяся в живых младшая дочь Агафья (к моменту обнаружения ей было 39 лет) наотрез отказалась покидать отчий дом и переезжать к людям.

Неудивительно, что русский человек всегда ощущал безграничность и размах своей страны. Понятие «простор» относится к числу тех русских слов, которые трудно перевести на иностранный язык в силу отсутствия эквивалентов как в языке, так и в жизни других народов. В советское время победно пели: «Широка страна моя родная, / Много в ней лесов полей и рек…» И далее: «От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей, / Человек проходит как хозяин / Необъятной Родины своей». Песня не только воспитывала, но и отражала присущее русскому человеку ощущение необъятности своей страны.

Подобное восприятие своей земли как бескрайней и просторной сложилось еще в древности, когда размер ее хотя и отличался существенным образом от современного, но все равно был значительным. Автор знаменитого «Слова о погибели земли Русской» (предположительно XIII в.), от которого дошел до нас только начальный фрагмент, подчеркивает размах и географическое разнообразие Руси: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, боярами честными, вельможами многими, — всего ты исполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»⁵²

Хотелось бы отметить еще один важный момент в вышеприведенном отрывке — ощущение единства всей русской земли. XIII в. — время раздробленности, междоусобиц, распадения Древней Руси на отдельные княжества. А автор «Слова» как будто специально указывает границы «красно украшенной земли Русской», подчеркивает ее масштаб и мощь: «Отсюда до венгров, и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев и до немцев, от немцев до корелы, от корелы до Устюга, где живут тоймичи поганые, и за Дышащим морем, от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы — то все покорил Бог народу христианскому поганые страны: великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю Киевскому, и деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болота на свет не показывалась. А венгры каменные города укрепляли железными воротами, чтобы на них великий Владимир не ходил войной. А немцы радовались, что они далеко за синим морем. Буртасы, черемисы, веда и мордва бортничали на князя великого Владимира. И сам господин Мануил Цареградский, страх имея, затем и великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьграда его не взял»⁵³.

Размах русского государства не остался незамечен иностранцами. Среди наиболее устойчивых представлений о далекой стране встречаем постоянный набор из холода, варварства, тирании и бескрайних размеров, не имеющих четких границ. Итальянец Павел Йовий (1525): «Страна их весьма обширна, простирается от жертвенников Александра Великого, что находятся у истоков Танаиса, до самого края земель у Полуночного океана почти на самом севере»⁵⁴ (т. е. Северного Ледовитого). Англичанин Джильс Флетчер (1591): «Вся страна занимает большое пространство в длину и ширину… Если бы все владения русского царя были обитаемы и заселены так, как заселены некоторые места, то едва ли бы мог он удержать их под своей властью, или же пересилил бы всех соседственных государей»⁵⁵. Француз Астольф де Кюстин (1839): «В России — сплошь далекие расстояния: на этих голых равнинах, простирающихся покуда хватает глаз, нет ничего, кроме расстояний… Эти необъятные просторы — пустыни, лишенные живописных красот; почтовый тракт разрушает поэзию степей; остаются только бескрайние дали да унылая бесплодная земля»⁵⁶.

Наконец, век XX, англичанин Колин Теброн (1983) едет на своем автомобиле в Москву. По дороге он останавливается и ложится на траву на обочине: «Я ощущал ошеломляющее чувство одиночества и опустошения, которым наполнены эти равнины. Я думаю, это меньше связано с их реальной бедностью — песчаные почвы, плохая дренажная система — сколько с неизъяснимой громадой, частью которой они являются. В отсутствии городов или холмов небо становится страшной пассивной силой. Стань, где хочешь, и три четверти всего пространства поглощаются им, что добавляет безжалостной беспредельности здешней земле»⁵⁷.

Все возраставший век от века размер страны и удаленность ее различных частей друг от друга не уничтожали ощущение государственного единства России. Русский писатель И. А. Гончаров путешествовал по Сибири в середине XIX в. К этому моменту Российская империя уже широко раскинулась от моря до моря. Но ощущения отчужденности, недоступности разных сторон все равно не было. Гончаров сетовал: «“Свет мал, а Россия велика”, — говорит один из моих спутников, пришедший также кругом света в Сибирь. Правда. Между тем приезжайте из России в Берлин, вас сейчас произведут в путешественники: а здесь изъездите пространство втрое больше Европы, и вы все-таки будете только проезжий. В России нет путешественников, всё проезжие…»⁵⁸ Представляется, однако, что дело не в неуважении к российским просторам, а в том, что понятие «путешествие» в данном случае определяется не географическим фактором, а культурным. Можно отъехать не так уж далеко от Москвы, пересечь границу и оказаться в другом мире, среди других народов, живущих по законам своей культуры. А в России можно проехать тысячи километров и все равно остаться в рамках своего, привычного мира.

При всем географическом и природном многообразии в России существовало и существует исключительное культурное единство. Вы можете взять билет на самолет в Петербурге и пролететь 9 часов. Или сесть в Москве на поезд и проехать 7 дней по знаменитому Транссибу — Транссибирской магистрали. Или отважиться на многодневное автомобильное путешествие по российскому бездорожью. И везде вас будет встречать мир, удивительно похожий на тот, который вы уже видели, — русский мир. Меняться будет фон: горы, море, гигантские кедры, тонкие березки, но жизнь людей будет удивительно единообразна: те же дома, тот же уровень жизни, те же особенности быта и традиции, а главное — сами люди.

Попробуйте, сравните небольшой городок где-нибудь под Москвой и в далекой Сибири, разделенные тысячами километров. Отличить их будет невозможно: магазин на центральной площади продает совершенно одинаковый набор товаров, в церкви напротив идет схожая служба, пожилые женщины на лавочке грызут семечки и с одинаковым выражением лиц разглядывают прохожих.

В самых разных уголках России люди садятся за праздничный стол и едят одни и те же блюда, пьют одинаковые напитки. Расслабившись, поют общие песни. Во всей России празднуют одни и те же праздники, причем соблюдая единые традиции. Все читают те же книги, получают в школах одинаковые знания. Но это все только внешние признаки. Сходство же наблюдается и во внутреннем мире, манере поведения, мировосприятии, взглядах, характере. Все это было бы неудивительно в рамках одной страны, если бы не огромные и разнообразные масштабы России.

Культурное многообразие России создают некоторые так называемые малые народы («малые» в плане численности, конечно), сохранившие свои этнические особенности: чукчи, эвенки, хакасы и другие. Но и их быт подвергся общерусскому влиянию, а традиции сохранились, прежде всего в вопросах веры и в виде красивых обрядов.

Россия страна многонациональная: согласно переписи 2002 г., в России проживает более 100 различных народов. Из них 4/5 составляют русские⁵⁹. Более того, эта ситуация не нова, так было в самые разные исторические периоды. Еще летописец писал об объединении различных племен под эгидой общего правителя в едином государстве Русь. С тех пор число разных этнических общностей, входящих в состав России, только увеличивалось и разнообразилось.

Этническая принадлежность — вещь сложная вообще, а для России в особенности. Известный историк и мыслитель Л. Н. Гумилев отмечал при самоопределении важность времени, места и собеседника: карел из Калининской области в своей деревне карел, а в Ленинграде — русский. Татарин в Западной Европе — русский (ср. в Америке всех эмигрантов из бывшего СССР называют русскими), а в Новой Гвинее вообще будет просто европейцем⁶⁰.

Единая связующая основа существует при сохранении культурной самобытности разных народов, проживающих в едином российском государстве. Великий французский писатель А. Дюма путешествовал по России в 1858 г. Во время пребывания в Астрахани он в первую очередь интересовался различными нерусскими народами, которые во множестве населяли этот южный город. Своеобразие их быта, образ жизни, традиции произвели на него большое впечатление. Увиденное он подытожил замечательной фразой: «Итак, фон русский, узор — армянский, персидский, татарский и калмыцкий»⁶¹.

Конечно, единство не означает единообразия. Оно отнюдь не исключает особенностей развития разных составляющих страны (на сегодняшний день Россия разделена на 89 регионов). У каждого региона свои природные и климатические условия, свой набор полезных ископаемых, свои соседи, с которыми надо поддерживать отношения, свои приоритеты. Нет здесь и политической идиллии — многие части не отказались бы от независимости, если бы такая возможность представилась.

Даже внутри русского этноса сложились своеобразные субэтносы. Сибиряки считают себя особым народом, чье своеобразие сформировалось под влиянием суровых климатических условий и борьбы за выживание. Также и поморы, чей образ жизни, в отличие от других жителей России, во многом определяет тесная связь с морем. Историко-политические условия отразились на своеобразии культуры и быта казачества.

Однако все это не меняет основы — на уровне культурном и бытовом, на уровне людей, их взглядов, отношения к жизни и миру, на уровне традиций и обрядов, это единство все равно существует. Речь идет именно о единстве в многообразии. К тому же процесс культурного взаимодействия и взаимообогащения не прекращается. Сибирские пельмени, которыми так гордились всегда сибиряки, давно стали достоянием всей России. Казачьи песни популярны в самых разных уголках страны. Поморские изделия из кости повсеместно украшают дома россиян.

Факторы, повлиявшие на сложившееся в России государственное единство при сохранении культурного многообразия, многочисленны и разнообразны. Это географическое единообразие, условия и особенности заселения территорий, и направленная политика государства в разные исторические периоды, особенности русского характера и культуры.

Географический фактор играет важную роль в формировании культурно-бытовых особенностей развития народов, влияет на складывание национального характера. Несмотря на внешнее разнообразие, которое должно вытекать из положения России в разных климатических и географических зонах, природа страны достаточно единообразна. Лес да поле, равнина, изредка перебиваемая холмами, — все это сопровождает русского человека, куда бы он ни поехал в своей стране. Те же березки, те же сероватые поля, реки, дающие жизнь деревням, поселкам и городам, пыльные дороги. Как пелось в популярной в советское время детской песне: «То березка, то рябина, / Куст ракиты над рекой… / Край родной, навек любимый, / Где найдешь еще такой!» Этот однообразный пейзаж действительно не наводит уныния на русского человека, он любим им и связан в душе с представлением о Родине.

Небольшая по размерам, относительно территории России, Европа сумела вместить удивительное природно-географическое разнообразие. Здесь и высокие Альпы, и пышная средиземноморская растительность, и озерные края Швейцарии и Финляндии, и засушливые, почти пустынные земли Центральной Испании. Видимо, не случайно, на этой небольшой территории сложилось более 40 государств, жители которых имеют свою культуру и характер.

Два классика русской исторической науки, В. О. Ключевский и С. М. Соловьев писали о географическом единообразии России и его влиянии на русский характер. Приведем их мнения.

В. О. Ключевский: «Однообразие — отличительная черта ее поверхности; одна форма господствует почти на всем ее протяжении: эта форма — равнина, волнообразная плоскость пространством около 90 тысяч квадратных миль (более 400 миллионов десятин), т. е. площадь, равняющаяся более чем девяти Франциям, и очень невысоко (вообще, саженей на 79–80) приподнятая над уровнем моря…

Теперь путник с Восточно-Европейской равнины, впервые проезжая по Западной Европе, поражается разнообразием видов, резкостью очертаний, к чему он не привык дома. Из Ломбардии, так напоминающей ему родину своим рельефом, он через несколько часов попадает в Швейцарию, где уже другая поверхность, совсем ему непривычная. Все, что он видит вокруг себя на Западе, настойчиво навязывает ему впечатление границы, предела, точной определенности, строгой отчетливости и ежеминутного, повсеместного присутствия человека с внушительными признаками его упорного и продолжительного труда. Внимание путника непрерывно занято, крайне возбуждено. Он припоминает однообразие родного тульского или орловского вида ранней весной: он видит ровные пустынные поля, которые как будто горбятся на горизонте, подобно морю, с редкими перелесками и черной дорогой по окраине — и эта картина провожает его с севера на юг из губернии в губернию, точно одно и то же место движется вместе с ним сотни верст. Все отличается мягкостью, неуловимостью очертаний, нечувствительностью переходов, скромностью, даже робостью тонов и красок, все оставляет неопределенное, спокойно-неясное впечатление. Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом — и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли»⁶².

С. М. Соловьев: «Однообразие природных форм исключает областные привязанности, ведет народонаселение к однообразным занятиям; однообразность занятий производит однообразие в обычаях, нравах, верованиях; одинаковость нравов, обычаев и верований исключает враждебные столкновения; одинакие потребности указывают одинакие средства к их удовлетворению; и равнина, как бы ни была обширна, как бы ни было вначале разноплеменно ее население, рано или поздно станет областью одного государства: отсюда понятна обширность Русской государственной области, однообразие частей и крепкая связь между ними…

Наконец, природа страны имеет важное значение в истории по тому влиянию, какое оказывает она на характер народный. Природа роскошная, с лихвою вознаграждающая и слабый труд человека, усыпляет деятельность последнего, как телесную, так и умственную. Пробужденный раз вспышкою страсти, он может оказать чудеса, особенно в подвигах силы физической, но такое напряжение сил не бывает продолжительно. Природа, более скупая на свои дары, требующая постоянного и нелегкого труда со стороны человека, держит последнего всегда в возбужденном состоянии: его деятельность не порывиста, но постоянна; постоянно работает он умом, неуклонно стремится к своей цели; понятно, что народонаселение с таким характером в высшей степени способно положить среди себя крепкие основы государственного быта, подчинить своему влиянию племена с характером противоположным. С другой стороны, роскошная, щедрая природа, богатая растительность, приятный климат развивают в народе чувство красоты, стремление к искусствам, поэзии, к общественным увеселениям, что могущественно действует на отношения двух полов: в народе, в котором развито чувство красоты, господствует стремление к искусству, общественным увеселениям, — в таком народе женщина не может быть исключена из сообщества мужчин. Но среди природы относительно небогатой, однообразной и потому невеселой, в климате, относительно суровом, среди народа, постоянно деятельного, занятого, практического, чувство изящного не может развиваться с успехом; при таких обстоятельствах характер народа является более суровым, склонным более к полезному, чем к приятному; стремление к искусству, к украшению жизни слабее, общественные удовольствия материальнее, а все это вместе, без других посторонних влияний, действует на исключение женщины из общества мужчин, что, разумеется, в свою очередь приводит еще к большей суровости нравов»⁶³.

Даже Сибирь, расположенная за Уральским хребтом, в Азии, внешне не так сильно отличается от остальной России, как это принято считать. Начать с того, что разделение на Европу и Азию условно. Евразия единственный из шести мировых материков (или континентов), который делится на две части света: Европу и Азию. Подобного рода деления всегда были крайне относительны и менялись в разные исторические эпохи. Континент един и делится на две части достаточно невнятно.

Известный русский социолог и историк Н. Я. Данилевский в своем знаменитом труде «Россия и Европа» обратил внимание на эту условность границ между двумя частями света еще в XIX в. Об уральских горах он писал: «Хребет этот по вышине своей — один из ничтожнейших, по переходимости — один из удобнейших; в средней его части, около Екатеринбурга, переваливают через него, как через знаменитую Алаунскую плоскую возвышенность и Валдайские горы, спрашивая у ямщика: да где же, братец, горы? Если Урал отделяет две части света, то что же отделять после того Альпам, Кавказу или Гималаю? Ежели Урал обращает Европу в часть света, то почему же не считать за часть света Индию? Ведь и она с двух сторон окружена морем, а с третьей горами — не Уралу чета; да и всяких физических отличий (от сопредельной части Азии) в Индии гораздо больше, чем в Европе. Но хребет Уральский, по крайней мере, — нечто; далее же честь служить границей двух миров падает на реку Урал, которая уже совершенное ничто. Узенькая речка, при устье в четверть Невы шириной, с совершенно одинаковыми по ту и по другую сторону берегами. Особенно известно за ней только то, что она очень рыбна, но трудно понять, что общего в рыбности с честью разграничивать две части света»⁶⁴.

Даже перевалив через эту условную границу и оказавшись в Азии, в Сибири, путешественник по-прежнему оказывался в знакомом ему мире. А. П. Чехов, описывая свое путешествие по Сибири (он ехал на остров Сахалин), обращал на это внимание своих читателей: «Если пейзаж в дороге для вас не последнее дело, то, едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея. Холодная равнина, кривые березки, лужицы, кое-где озера, снег в мае да пустынные, унылые берега притоков Оби — вот и всё, что удается памяти сохранить от первых двух тысяч верст. Природа же, которую боготворят инородцы, уважают наши беглые и которая со временем будет служить неисчерпаемым золотым прииском для сибирских поэтов, природа оригинальная, величавая и прекрасная начинается только с Енисея». Но и здесь она оказывается знакомой и различие тоже в основном психологическое, ты знаешь, что кругом бескрайняя тайга и это рознит ее с привычным среднерусским лесом. «Скоро после Енисея начинается знаменитая тайга, — продолжает Чехов. — О ней много говорили и писали, а потому от нее ждешь не того, что она может дать. Вначале как будто немного разочаровываешься. По обе стороны дороги непрерывно тянутся обыкновенные леса из сосны, лиственницы, ели и березы. Нет ни деревьев в пять охватов, ни верхушек, при взгляде на которые кружится голова; деревья нисколько не крупнее тех, которые растут в московских Сокольниках. Сила и очарование тайги не в деревьях-гигантах и не в гробовой тишине, а в том, что разве одни только перелетные птицы знают, где она кончается. В первые сутки не обращаешь на нее внимания; во вторые и в третьи удивляешься, а в четвертые и пятые переживаешь такое настроение, как будто никогда не выберешься из этого зеленого чудовища. Взберешься на высокий холм, покрытый лесом, глянешь вперед на восток, по направлению дороги, и видишь внизу лес, дальше холм, кудрявый от леса, за ним другой холм, такой же кудрявый, за ним третий, и так без конца; через сутки опять взглянешь с холма вперед — и опять та же картина…»⁶⁵

Другой великий русский писатель И. А. Гончаров описание Якутска прерывал мысленным возражением: «Да это и в Петербурге все есть, — скажет читатель, — и широкая река, снегу — вдоволь, сосен — сколько хочешь, церквей тоже у нас здесь не мало. А если заглянуть на Петербургскую или Выборгскую стороны, то, пожалуй, найдешь что-нибудь похожее и на юрты. О гордости и говорить уж нечего! Для полноты картины не хватает в Петербурге якутских морозов, а в Якутске — петербургских оттепелей»⁶⁶. Безусловно, якутские зимы дольше и холоднее петербургских, с этим трудно поспорить. И это тоже создает многообразие России, не нарушая ее единства.

Конечно, сибирская природа прекрасна и величественна. Но не стоит преувеличивать ее отличие от среднерусской. Может быть, именно благодаря этому сходству Сибирь стала родной для русских, переселявшихся в нее, да и для всей России в целом. Популярная городская столичная песня начала XX в. «Чубчик» утверждала: «Но я Сибири, Сибири не боюся, / Сибирь ведь тоже — русская земля».

Унификация и единство страны — давняя традиция. Она имеет гораздо более глубокие корни, чем советский строй, которому ее часто приписывают. Советское государство просто переняло ее, как и многое другое, от того, старого, с которым оно так активно боролось.

Огромную роль сыграли особенности заселения территорий России. Именно в них, а не столько в географическом факторе в значительной мере заложены основы культурно-бытового единства страны. Ключевский писал о том, что история России есть история страны, которая колонизируется, подчеркивая таким образом важность этого процесса.

Освоение новых земель шло в России своим путем, не похожим на колонизационные процессы в других странах. Начать с того, что территории, примыкающие к историческим ядрам европейских государств, были заселены в глубокой древности. Тогда же были определены и границы. Споры и завоевания вокруг границ не прекращались, приграничные территории отходили то в одну, то в другую сторону, достаточно вспомнить, например, Эльзас и Лотарингию, раздираемые между Францией и Германией. Некоторые, подобно Великобритании, засели на изолированной территории и расширяться там, на месте, им уже было некуда (что не спасало, как в случае с теми же составными частями Великобритании, от внутренних дележек). В Европе с древнейших времен колонизировать уже было нечего, можно было только завоевывать.

Колонизация для европейских стран — это продвижение на другие континенты и освоение земель, никак не связанных с родной. Местное население можно было или покорить, поставить себе на службу, или вырезать, или, в лучшем и редком случае, игнорировать. Россию часто сравнивают с Соединенными Штатами, где процесс колонизации шел на своем континенте. Однако понятие «свой» — очень недавнее, покорители Дикого Запада все равно оставались пришлыми людьми из Европы, хотя они и сделали Америку своим домом. Их взаимоотношения с коренным населением строились по одному принципу — убрать то, что мешает. Печальная судьба американских индейцев хорошо известна: они были почти полностью истреблены.

Русские поселенцы продвигались по территориям, которые считали своими, они двигались на север, юг и, главное, восток, удаляясь от центра, но никогда не отрываясь от него. В любую точку страны можно было пройти по суше, не пересекая границ других государств. Это придавало целостность и единство расползавшемуся русскому государству. Речь шла не о создании далекой колонии или завоевании для себя чужого континента, а о расширении границ своего государства. В этих условиях коренные народы также включались в состав государства как составная часть его населения. Для русских переселенцев они становились в этом случае соседями. Конечно, в ходе русской истории было разное — и сопротивление местных жителей, и военные действия против них, и суровые конфликты между старыми и новыми жителями. Идиллии здесь не было, как не бывает постоянной идиллии и в отношениях между соседями, все люди разные, и это неизбежно рождает ссоры. Но общее отношение было именно такое — добрососедское, а не захватническое. В тех случаях, когда конфликтов можно было избежать, именно так и старались делать.

Показательный и забавный эпизод приводит в своих воспоминаниях С. Волконский, внук известного декабриста. Отец автора принимал активное участие в освоении Сибири. Вот что он рассказывал: «Припоминается мне еще любопытный случай, показывающий, насколько русский человек способен к колонизации. Во время своей поездки по Амуру Муравьев высадился посмотреть на одну бурятскую деревушку и пришел в негодование, увидав что население, через год после присоединения к России, по-русски не говорит. Он вспылил: “Поставить сотню казаков!” Через год отец, проезжая мимо, заехал, чтобы проверить успехи населения. Результат был неожиданный, — все казаки говорили по-бурятски»⁶⁷.

Это, конечно, исторический курьез, но действительно было важно не растерять и свою самобытность. Новые условия, к которым надо подладиться, взаимодействие с народами, традиции которых сильно отличались от родных, часто новые виды деятельности, суровый климат, удаленность от родных и близких людей — все это ставило под угрозу собственные культурные и национальные основы. Однако русским переселенцам удавалось адаптироваться к новой жизни, сохранить самих себя и передать свои культурные основы не только детям и внукам, но и народам, среди которых им было суждено жить.

Вот как просто и безыскусно рисует процесс переселения на новое место старинная казачья песня (в оригинале каждая строчка повторяется дважды):

Полно вам, снежочки, на талой земле лежать,

Полно вам, казаченьки, горе горевать.

Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу.

Будем привыкать к азиатской стороне.

Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего.

Есть у вас, казаченьки, крупа и мука.

Кашицы наварим, мягких хлебов напечём.

Сложимся по денежке, пошлём за винцом.

Выпьем мы по рюмочке, позавтрекаем.

Выпьем по другой, разговор заведём.

Выпьем мы по третьей, — отца с матерью вспомянем.

Выпьем по четвертой, — с горя песню запоем.

Мы поем, поем про казачье житьё.

Казачье житьё право лучше всего.

В песне присутствуют все базовые элементы русской жизни, принесенные с собой в «азиатскую сторону»: хлеб да каша как основа существования (до прихода русских Сибирь не знала зерновых и хлеба), общение, беседа, разговор, родовая память, традиционная культура (песня). Начав «горе горевать», песня напоминает о том, что все самое главное есть с собой и традиционный уклад возможен на чужой земле, а заканчивает оптимистично, утверждая, что и в далекой стороне жизнь «лучше всего».

Заселяя новые земли, русские переселенцы преображали те места, где селились. Они приносили туда свои навыки и умения, прокладывали дороги (пусть и печально знаменитые, но ведь не было никаких), ставили деревни и города по берегам рек, сеяли хлеб, разводили скот, занимались теми видами деятельности, которые были незнакомы в новых местах, или делали это все по-другому. Восхищался этим свойством русского человека А. И. Герцен, писавший об освоении Сибири: «…горсть казаков и несколько обездоленных мужиков перешли на свой страх океаны льда и снега, и везде, оседали усталые кучки, в мерзлых степях, забытых природой, кипела жизнь, поля покрывались нивами и стадами, и это от Перми до Тихого океана»⁶⁸.

Другая эпоха и другие края — советский период в Киргизии. Пришедшие в те края русские оценили прекрасный теплый климат и засадили республику плодоносными садами. Скотоводы и кочевники, киргизы сами не имели привычки и навыка садоводства, но высоко оценили это нововведение и охотно ухаживали за посадками. Труд, старание, умение, климат привели к тому, что эти пустынные, порой засушливые места были превращены в цветущий край. Сегодня только небольшие клочки посадок напоминают о былом великолепии, с уходом русских из независимой теперь страны сады исчезли.

Переделка и благоустройство новых земель касались не только сельскохозяйственной деятельности. Строились дома, возводились города, причем все это, независимо от местоположения, принимало знакомые формы. Местный фактор, конечно, учитывался — климат, сейсмологическая ситуация, географическое положение, но принципы градостроительства, видоизменяясь, оставались прежними. Привносились и принципы общественного устройства, система администрирования, социальные отношения.

В каждом конкретном случае преобразования были направлены на оптимальное использование местных условий. А. С. Пушкин, путешествуя по Северному Кавказу, не переставал удивляться переменам: «Из Георгиевска я заехал на Горячие воды. Здесь нашел я большую перемену: в мое время ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Источники, большею частию в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем; на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость…»⁶⁹ Стереотип о бесхозяйственности и лености русских разбивается об историческую реальность.

Впрочем, освоение и преобразование земель для любой колонизации — вещь обычная и естественная. Удивительно другое. Русские переселенцы преображали жизнь местного населения. Причем, это была отнюдь не насильственная «русификация», как это нередко представляют, а именно воздействие, обучение, передача навыков и знаний. А вот уже усвоение новых принципов жизни и труда вело к изменениям в быте и взглядах, создавало единство не только русского населения в стране, но и вообще всех граждан государства.

И. А. Гончаров подробно описал в своих записках о путешествии по Сибири, как постепенно сельское хозяйство проникало в Якутию. «Местами поселенцы не нахвалятся урожаем. Кто эти поселенцы? Русские. Они вызываются или переводятся за проступки из-за Байкала или с Лены и селятся по нескольку семейств на новых местах. Казна не только дает им средства на первое обзаведение лошадей, рогатого скота, но и поддерживает их постоянно, отпуская по два пуда в месяц хлеба на мужчину и по пуду на женщин и детей. Я видел поселенцев по рекам Мае и Алдану: они нанимают тунгусов и якутов обрабатывать землю. Те сначала не хотели трудиться, предпочитая есть конину, белок, древесную кору, всякую дрянь, а поработавши год и поевши ячменной похлебки с маслом, на другой год пришли за работой сами»⁷⁰.

«Теперь же, — пишет Гончаров, — многие якуты сами занимаются земледелием». Он описывает увиденное им под Якутском богатое хозяйство, которое вела якутская семья, ставшая состоятельной на торговле зерном. «Поля, пестреющие хлебом» своим изобилием напомнили ему Волжские берега.

С теми же местами связано и еще одно интересное явление, характерное для русской колонизации новых земель. В новые места русские несли просвещение и образование. Причем, хотя в большой степени это было связано с деятельностью духовных лиц, не всегда исключительно в форме религиозного миссионерства. Показательна в этом смысле жизнь и деяния Иннокентия Вениаминова (1797–1879), епископа Камчатского, Курильского и Алеутского. Еще в начале своей бурной деятельности Иннокентий был отправлен миссионером на Алеутские острова, на которых прожил 10 лет. За это время он выучил алеутский язык, создал алеутскую письменность, составил алеутский букварь и грамматику, перевел Евангелие, которое он распространял между местными жителями, переписывая от руки. Позже, находясь на Аляске, он осуществил перевод Евангелия на язык местных индейцев — колошей. Традиционное представление об исконном невежестве и нежелании коренных народов Севера учиться Иннокентий, хорошо изучивший обычаи и психологию алеутов, решительно опровергал. Житие святителя Иннокентия рассказывает: «Трудно описать ту радость, с которой встретили алеуты переводы на их язык этих книг! Почти все они с усердием начали учиться грамоте. Нередко было можно встретить за этим занятием седых стариков и женщин»⁷¹. Заметим, кстати, что созданная русским миссионером-просветителем письменность прекратила свое существование в 1868 г. после перехода островов во владение США. Хотя православная традиция в тех местах уцелела, и многие индейцы Аляски до сих пор носят русские имена и посещают православную церковь.

Деятельность Иннокентия продолжалась по возвращении его в Сибирь. Он переводил священные книги на местные языки (кадьяков, эвенков (тунгусов), якутов и др.), составлял азбуки, открывал школы. Яркая незаурядная личность (он был канонизирован в 1977 г. после обращения к русской православной церкви представителей американской православной церкви), он сделал на удивление много для просвещения народов Севера, их христианизации и распространения образования. Причем никогда не связывал вопросы веры с распространением знаний, учиться могли и необращенные. Но было много и других (тот же Гончаров упоминает первую грамматику якутского языка, составленную Д. Хитровым), и не только лиц духовного звания. Много образованных людей было среди ссыльных поселенцев, они также нередко занимались обучением местных ребятишек. Это не говоря уже об общегосударственной политике, старавшейся распространять образование по стране более или менее равномерно (первый сибирский университет, основанный в 1878 г., — Томский — был девятым в России). Нельзя не упомянуть и географию первых российских университетов, открытых вслед за Московским: Дерптский (1802, Эстония), Виленский (1803, Литва), Казанский (1804), Харьковский (1804, Украина), Петербургский (1819), Киевский (1834, Украина). Больше половины сегодня оказалось заграницей!

Государственная политика играла далеко не последнюю роль в создании общероссийского единства, это был процесс не только стихийный, возникавший по мере переселения людей, но и целенаправленный, поддерживаемый государством. Это ярко проявилось в сфере образования. Государственная светская система образования в России складывается в XVIII в. и сразу ставит во главу угла принцип единства. Программы, учебники, требования — все разрабатывается в едином ключе для большой страны. Конечно, принимаются во внимание и местные особенности. Так, в XIX в. в гимназиях центральных районов обязательными для изучения языками являются французский и немецкий, в Архангельской губернии — английский, в южных губерниях — греческий, а в Иркутской — китайский. Но общим направлением было единство образовательной системы.

В советский период эта традиция еще более окрепла. Министерство образования, находившееся в Москве, твердо регулировало образовательный процесс в самых удаленных точках Советского Союза. Иностранцы удивлялись и иронизировали: «Ученица 5 класса может в середине учебного года переехать из Москвы в Новосибирск, пойти там в школу и не заметить перемены. Ученики 5 класса в Новосибирске будут проходить те же уроки, что и в Москве, читать те же учебники, и даже темы будут совпадать»⁷². И это было действительно так. Не только единая программа для всех, но даже одинаковая привязка к датам, одни и те же контрольные работы в одинаковые сроки — таков был порядок.

За последние 15 лет ситуация несколько изменилась. Свобода и сопровождающий ее некий хаос (чего только стоит постоянная реорганизация бывшего Министерства образования, где уж тут заниматься вопросами управления образованием) привели к тому, что образовательное единство в стране ослабло. Учебным заведениям на местах была предоставлена возможность самим выбирать отдельные дисциплины и учебные материалы. Результат был предсказуемый — растерянность и снижение качества образования. Сегодня многие учителя в региональных школах скучают без единого учебного плана, программ и учебников, чувствуя себя беспомощными перед лицом огромной информационной и книжной лавины современности.

Государственная политика, направленная на создание единства разных регионов огромной страны, как уже отмечалось, вместе с тем довольно гибко учитывала и местные особенности, если этого требовал здравый смысл и благополучие региона. Так, Гончаров сообщает интересный факт, касающийся продажи алкоголя на Крайнем Севере. Приведем его рассказ полностью: «А вина нет нигде на расстоянии тысячи двухсот верст. Там, где край тесно населен, где народ обуздывается от порока отношениями подчиненности, строгостью общего мнения и добрыми примерами, там свободное употребление вина не испортит большинства в народе. А здесь — в этом молодом крае, где все меры и действия правительства клонятся к тому, чтобы с огромным русским семейством слить горсть иноплеменных детей, диких младенцев человечества, для которых пока правильный, систематический труд — мучительная, лишняя новизна, которые требуют осторожного и постепенного воспитания, — здесь вино погубило бы эту горсть, как оно погубило диких в Америке. Винный откуп, по направлению к Охотскому морю, нейдет далее ворот Якутска. В этой мере начальства кроется глубокий расчет — и… русский, самобытный пример цивилизации, которому не худо бы поучиться некоторым европейским судам, плавающим от Ост-Индии до Китая и обратно»⁷³.

В 1971 г. XXIV съезд КПСС провозгласил появление «советского народа», который понимался как «новая историческая, социальная и интернациональная общность людей, имеющих единую территорию, экономику, единую по социалистическому содержанию и многообразную по национальным особенностям культуру, федеративное государство и общую цель — построение коммунизма». Конституция СССР 1977 г. подтвердила тот факт, что в стране «сложилась новая историческая общность людей — советский народ»⁷⁴.

Сегодня многие воспринимают эти фразы с усмешкой как заблуждения (сознательные или нет) советской эпохи. Вместе с тем единство и унификация народов действительно достигли к концу существования советского государства значительных размеров. Одинаковые дома, одежда, продукты питания, школы, книги, мебель, утренники в детских садах — все это было реальностью в тот период. Тогда же это было удачно высмеяно в популярном фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»: герой, попав в чужую квартиру в чужом городе, никак не может найти «трех отличий», проходит много времени, пока он осознает свою ошибку. Замечали это единообразие и сторонние наблюдатели. Так, известный итальянский журналист Луиджи Бардзини в середине 1960-х гг. посмеивался над группами, приезжавшими на экскурсии из Советского Союза. «Русские туристы, — писал он, — все носят одинаковые мешкообразные одежды, такие новенькие, как бывают у провинциальных молодоженов, и одинаковые плащи до пят»⁷⁵.

Нельзя не упомянуть об одном важном «объединителе» России — русском языке. По мере создания империи, включавшей в себя разные народы, возникала и необходимость в языке международного общения, которым для Российской империи (а позже для Советского Союза и Российской Федерации) стал русский язык. Согласно переписи населения 2002 г., из 145 млн. жителей России 142,5 млн. владеют русским языком. Всего же считается, что, включая население бывших республик и зарубежных стран, на русском языке говорят около 250 млн. (надо еще учесть, принимая во внимание политический аспект проблемы, что не все в этом признаются).

Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть, что распространение русского языка, за исключением определенного отрезка времени, не было насильственным. Открывались школы на местах, давалась возможность изучить его, но это было делом добровольным. Многим хватало основ, необходимых для того, чтобы объясниться на бытовом уровне. После революции, в 1919 г., был принят декрет, согласно которому в стране вводилось обязательное обучение грамоте «на родном или русском языке по желанию». Только в 1938 г. было принято постановление партии и правительства «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей». Изучение русского языка стало обязательным для всех жителей страны. Это не отменило изучения национальных языков, в том числе в некоторых местах сохранились школы, где отдельные предметы велись на родном языке.

С распадом Советского Союза вопрос о русском языке приобрел ярко выраженное политическое звучание. Его стали называть «языком оккупантов», «языком тоталитаризма», «имперским языком». Многие бывшие советские народы стали демонстративно отказываться от его употребления. Вместе с тем хотелось бы отметить, что русский язык в значительной мере остается языком межнационального общения не только в России, но и за ее пределами. Он необходим не только для общения русских и нерусских, но и для установления контактов между различными нерусскими народами. Как иначе армянин поймет таджика, а киргиз грузина, если не с помощью русского языка. Сейчас, особенно среди молодежи, в бывших республиках внедряется английский язык как международный, но для старшего поколения именно русский сохраняет свое значение.

О том, что противостояние русскому языку искусственно и политизировано, свидетельствуют такие данные. В Республике Карелия в последние годы разработана программа по развитию финно-угорской школы. В постановлении Председателя Правительства Республики Карелия (1997) приводятся следующие данные всесоюзной переписи 1989 г.: 51,5% карелов, 40,6% финнов и 37,5% вепсов признали родным язык своего народа. При этом микроперепись, проведенная в рамках республики, выявила, что 82,5% карелов, 90,6% финнов и 75,7% вепсов общаются дома только на русском языке. В постановлении признается, что «использование русского языка в производственной и образовательной сфере практикуется абсолютным большинством»⁷⁶.

Вместе с языком распространялась и литература, на этом языке написанная. Это породило духовную общность народов России. Пушкин, с его гениальным даром предвидения, писал: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, / И назовет меня всяк сущий в ней язык, / И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой / Тунгус, и друг степей калмык». Ему не просто было важно показать, что он будет любим в своей стране, но и подчеркнуть ее многонациональный состав, духовно объединяемый русской культурой (даже в большей степени, чем религией, т. к. не все народы приняли христианство, многие сохранили свои традиции). Русские литература и язык являлись и являются важным объединительным фактором не только для разных народов, проживающих в России, но и для самих русских, разбросанных по огромной территории. Жители самых удаленных уголков страны росли и воспитывались на одних книгах, позже фильмах, что не могло не сказаться на единстве взглядов, вкусов, представлений о мире.

Культурное общение и обогащение было взаимным. Об этом написано много исследований. Соседствуя бок о бок, народы России перенимали друг у друга обычаи, традиции, привычки. Очень важно отметить, что они становились не просто заимствованиями одного народа у другого, а неотъемлемой частью некоей единой культуры. И входили в плоть и кровь этой общности. Интересно, что даже те народы, которые живут самостоятельно, но какое-то время находились вместе с Россией, не могут расстаться с некоторыми элементами русского влияния, ставшими составной частью их быта. Финны очень любят соленые огурцы и квас, причем не сладкий газированный напиток, который сейчас выдается за квас в России, а настоящий, приготовленный в домашних условиях, забродивший и выдержанный. Они каждый раз извиняются перед приезжими, в том числе и русскими, за то, что любят такой странный, «никому» не известный, но столь любимый ими напиток.

Итак, единство различных регионов России складывалось стихийно и естественно, по мере заселения земель русскими. Уходя жить в далекие края, они несли с собой свой уклад жизни и бережно хранили его, передавая детям. Они распространяли его и на коренных жителей тех мест, в которых селились, превращая их не просто в покоренные народы, а в некое единое целое, что составляло единое государство. Государство, в свою очередь, своей политикой способствовало этим унифицирующим процессам. Это единство проявлялось в самых разных сферах: культура, язык, быт, образ жизни и, что может быть самое важное, мировоззрение, особенности национального характера.

Это единство было реальностью русской жизни, но не всех и не всегда оно радовало. Некоторые видели в этом обезличивание, потерю индивидуального начала. «Теперь пойдет все сплошь, — жаловался писатель-народник Глеб Успенский, — и сом сплошь прет, целыми тысячами, целыми полчищами, так что его разогнать невозможно, и вобла тоже «сплошь идет» миллионами существ, одна в одну, и народ пойдет тоже «один в один» и до Архангельска, и от Архангельска до «Адесты» [народное название Одессы. — Прим. автора] и от «Адесты» до Камчатки… все теперь пойдет сплошное, одинаковое, точно чеканенное: и поля, и колосья, и земля, и небо, и мужики и бабы, все одно в одно, один в один, с одними сплошными красками, мыслями, костюмами, с одними песнями… Все — сплошное — и сплошная природа, и сплошной обыватель. Сплошная нравственность, сплошная правда, сплошная поэзия, — словом, однородное, стомиллионное племя, живущее какой-то сплошной жизнью, какой-то коллективной мыслью и только в сплошном виде доступное пониманию. Отделить из этой миллионной массы единицу и попробовать понять ее — дело невозможное»⁷⁷.

Разочарован был поездкой по Волге, от которой ждал новых ярких впечатлений, француз А. Дюма: «Всякий раз, когда “Нахимов” делал стоянку для закупки дров, мы сходили на берег, но места, меняя названия, ничем не отличались одно от другого. Всюду деревянные избы, где обитают крестьяне в красных рубахах и тулупах»⁷⁸. Он заехал в самую глубинку, ждал чего-то необыкновенного, а нашел то же, что и в ближайших к Петербургу и Москве деревнях. Только общение с людьми, странными, шумными, но очень гостеприимными, скрашивало для него однообразие поездки.

Глубокую связь всех людей, населяющих огромную страну, иронически посмеиваясь, подчеркнул Н. В. Гоголь. Рассказывая о бедствиях русского чиновника в повести «Нос», он не может удержаться от едкого замечания: «Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах».

Его ставшее классическим описание поездки по России дает щемящую картину единения страны, одинаковой не только в своем величии, но в нищете и убожестве. «И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца… Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора». Картина эта не имеет географической привязки, это может быть практически любое место огромной страны.

Русская классическая литература дает несчетное число свидетельств единообразия российской жизни: все эти безвестные, а часто и безымянные (просто город N, а где он находится, не имеет значения) города похожи один на другой, населены похожими людьми, живущими по одним законам и правилам. Чехов, Лесков, Гончаров, Гоголь, Тургенев оставили запоминающиеся зарисовки единообразия (а учитывая критическую направленность русской литературы — и однообразия) русской жизни.

А вот один довольно необычный источник косвенно рисует яркую картину российской действительности — такую пеструю, живую, населенную различными народами и вместе с тем удивительно похожую в самых разных регионах страны. Стремление наблюдателя быть объективным, справедливым, доброжелательным еще нагляднее высвечивает реальную жизнь: единую в своем многообразии. Речь идет о переписке великого князя Александра Николаевича (будущего царя-освободителя Александра II) со своим отцом Николаем I⁷⁹.

В 1837 г., в возрасте 19 лет, Александр отправился в путешествие по России, которое длилось более 7 месяцев. Эта поездка была частью образовательного плана, составленного для будущего монарха его наставником поэтом В. А. Жуковским и его отцом-императором. К этому моменту Александр завершил обучение, а впереди у него было еще завершающее программу годичное путешествие по Европе. Основную цель поездки Николай I в своем наставлении сыну сформулировал так: «…знакомясь с своим родным краем, сам будешь строго судим». Великий князь и наследник престола отправлялся посмотреть на свою страну, свой народ, других посмотреть, а заодно и себя показать. Николай был уверен, что его сын «научится ценить наш почтенный, добрый русский народ и русскую привязанность», но предостерегал его от неосторожных поступков, напоминал, что всеобщую любовь надо еще и оправдать.

Обращает на себя внимание трогательный, задушевный стиль переписки, который сочетается с глубокой почтительностью со стороны Александра и наставничеством со стороны Николая. За бременем трудных и ответственных обязанностей, лежащих на них как на настоящем и на будущем монархах, проглядывает искренняя семейная любовь и привязанность. Суровый император Николай I, каким его обычно рисует историческая литература, предстает в совершенно неожиданном свете — как нежный и внимательный отец. Сын обращается к отцу: «милый, бесценный Папа» и мечтает о том, как обнимет его при встрече. Отец начинает письма с доброжелательного — «любезный Саша», а подписывает совсем уже ласково — «твой старый верный друг Папа». Они вспоминают милые семейные сценки и шалости, искренне скучают друг по другу, а наследник еще и по остальным членам семьи, оставшимся дома.

В воспитательном смысле поездка имела большое значение для будущего императора. Он все больше осознавал свое предназначение, понимал, что это и большая честь, и трудная обязанность. В одном из первых писем Николай спрашивал сына: «Не чувствуешь ли ты в себе новую силу подвизаться на то дело, на которое Бог тебя предназначил? Не любишь ли отныне еще сильнее нашу славную, добрую Родину, нашу матушку Россию. Люби ее нежно; люби ее с гордостью, что ей принадлежен и родиной называть смеешь». Александр, в свою очередь, все сильнее проникается чувством преданности своей стране и народу. «Меня одушевляет новой силой, — пишет он, — и новым желанием исполнять долг мой, который я считаю для себя самою приятною обязанностью». И позже: «…видя землю Русскую теперь изблизи, более и более привязываюсь к ней, считаю себя счастливым, что Богом предназначен всю жизнь свою ей посвятить».

Наследник выехал из Санкт-Петербурга в мае, а возвратился в декабре. За это время он посетил множество городов. Назовем основные, чтобы показать маршрут путешествия: Новгород, Тверь, Ярославль, Кострома, Вятка, Пермь, Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, Курган, Оренбург, Уральск, Казань, Симбирск, Саратов, Пенза, Тамбов, Воронеж, Тула, Калуга, Рязань, Смоленск, Бородино, Москва, Владимир, Нижний Новгород, Рязань, Орел, Курск, Харьков, Николаев, Одесса, Севастополь, Алупка, Керчь, Ялта, Киев, Полтава, Бердянск, Таганрог, Новочеркасск. Его письма хорошо передают атмосферу путешествия. Они создают пестрое полотно русской жизни, рассказывают о встречах с разными людьми, о посещении представителей разных народов, населявших страну. В соответствии с заветами отца, наследник старается быть ко всем справедливым и внимательным, воспринимает окружающую его жизнь благосклонно и доброжелательно. А в результате получается картина, в чем-то схожая с гоголевской (которого, кстати, и отец, и сын часто вспоминают). Везде одно и то же: дурные дороги; город, больница, сиротский дом, фабрики; монастыри, службы, мощи; губернатор, бал, гуляния; острог; прошения и просьбы; гимназия, богадельня, училище; смотр войск, армия, лазарет; посещение туземных племен (если таковые есть в регионе).

Названия городов меняются, схема остается прежней. Правда, некоторое разнообразие вносит состояние осмотренных помещений. Здесь комментарии разные — «все в большом порядке», «помещения ветхие, содержатся довольно неопрятно», «помещение ветхое, почти разваливается», гимназия — «в весьма хорошем удобном здании», Александровская больница в Саратове — «в ней полы все запачканы, стены тоже, белье грязное, тогда как они меня туда ожидали и кое-что подкрасили и подмазали, что же должно быть в обыкновенное время». И так далее. А вот балы везде одинаковые. «Бал был блестящий, между дамами есть довольно хорошенькие. С удивительным радушием меня принимали», — таково общее впечатление.

И повсеместно восторг, «искренний», «неподдельный», проявление любви к императору и его семье. В Калязине восторг народа был столь велик, что наследника сначала чуть было не задавили, а потом не утопили. «Нигде народ меня не встречал с таким остервенением от радости, — пишет Александр домой, — они отпрягли у нас лошадей… потом при переправе на пароме столько набралось народу, что он было стал погружаться в воду…» Николай этим эпизодом остался крайне недоволен и повелел впредь посылать вперед фельдъегеря к местным властям, чтобы подобных буйств не происходило.

Проявления народной любви встречали Александра повсеместно. Интересно, что не только среди русского населения. Благоприятное впечатление на наследника произвели немецкие колонисты на Волге. Он писал: «…этот добрый народ сделался совершенно русским и называет себя русским, но в них осталась эта почтенная аккуратность немецкого, живут они чисто, пасторы у них преумные, и меня принимали с удивительным радушием, точно как настоящие русские».

Еще он встречался с вотяками, татарами, вогулами, башкирами, киргизами и т. д. Здесь впечатление было смешанное: почти все они показались ему «уродами» (только жены султана «хорошенькими»), но впечатлило их служение России и императору. Так, удивил его башкирский полк («все ужасные уроды, в особенности в новых казачьих мундирах»), который понимал команды русского офицера, не зная русского языка, «единственно от внимания». «Молодцы!» — похвалил их наследник. (Николай ответил на это письмо: «Башкиры добрый народ, но я полагаю, что полезнее со временем обратить его в хлебопашцы, ибо пользы военной от него нет, зло же может когда-нибудь от них произойти. Вообще дикий вооруженный народ иметь за собой не удобно».)

Именно посещение отдаленных краев произвело самое благоприятное впечатление на царевича: он был рад найти там все ту же Русь, да еще и любящую своего правителя. «Восторг, с которым меня здесь везде принимали, — писал он Николаю, — меня точно поразил, радость была искренняя, во всех лицах видно было чувство благодарности своему Государю за то, что он не забыл своих отдаленных подданных, душою ему привязанных…»

Единство разных регионов России привело к удивительному явлению. При всем ее огромном размере, разных условиях проживания, разнообразии географических и климатических зон здесь не сложилось противоборства между разными частями. Нет противоречия между севером и югом, как, например, в Италии или Норвегии, или западом и востоком, как в Германии. При сохранении своеобразия разных регионов (сибиряки называли перемещение на запад за Урал поездкой в Россию, «богатая страна Урал», — говорит персонаж «Приваловских миллионов» и т. д.) о каких бы то ни было серьезных противоречиях речи здесь не шло. Существующие же в стране проблемы — между городом и деревней, между столицей и провинцией — не связаны с географическими частями и едины для разных регионов.

О русской деревне речь еще впереди, в отдельной главе. А вот провинция как своеобразное русское явление заслуживает особого внимания. Понятие «провинция», заимствованное из французского языка, было использовано в петровскую эпоху в системе административного деления. К концу XVIII в. провинции были упразднены. А слово осталось и прочно вошло в русский язык и русскую жизнь. С XIX в. оно стало воплощением противопоставления столичной и нестоличной жизни. Противоречие между центром (вернее центрами, т. к. статус столичности имели и Петербург, и Москва) и остальной Россией стало проявляться гораздо раньше, по мере расширения территории государства и расползания его частей. Это не противопоставление город — деревня, это другая проблема, а большой город — небольшой город, столица — нестоличный город. Надо сразу оговориться, что речь идет о явлении русской культуры, а не политики или экономики. Основой проблемы является фактор, если можно так сказать, психологический, связанный не столько с реальной действительностью, сколько с проблемой восприятия и самовосприятия.

Своеобразное отношение к провинции и провинциальной жизни нашло свое отражение в языке. Посмотрим, какие определения применительно к России дают основные словари русского языка.

Словарь В. И. Даля:

Провинция — губерния, область, округ; уезд. Жить в провинции, не в столице, в губернии, уезде.

Провинциал — живущий не в столице, житель губернии, уезда, захолустья.

Словарь Ушакова:

Провинция — местность, находящаяся вдалеке от столицы или крупных культурных центров, вообще — территория страны в отличие от столиц.

Словарь Ожегова:

Провинция. 1. В нек-рых странах: область, административно-территориальная единица. 2. Местность, территория страны, удаленная от крупных центров.

Провинциал. 1. Житель провинции (во 2 знач.; устар.). 2. перен. Человек провинциальных нравов.

Провинциальный. 1. см. провинция. 2. перен. Отсталый, наивный и простоватый.

В первом и втором случаях все определение исходит из антитезы столице. При этом у Даля есть намек на столичное превосходство, выраженный в слове «захолустье» применительно к провинции. В наиболее позднем из словарей, составленном в эпоху «развитого социализма», когда считалось, что большинство общественных противоречий в нашей стране устранено, из определения исчезает противопоставление столице. Значение же понятия «провинциал» и «провинциальный» вообще становится устаревшим или переносным. А вот набор приводимых во всех словах выражений и словосочетаний во времена Даля довольно нейтральный («провинциальный секретарь») к XX в. приобрел ярко выраженный негативный подтекст, став синонимом отсталости, косности, пошлости: «провинциальные взгляды, манеры», «провинциальные нравы», «провинциальность», «провинциализм».

Столичный город (города), как большой магнит, притягивал россиян. Огромная страна всегда жила со смутным чувством, что все самое лучшее собрано именно в главном центре. И в значительной мере это и правда соответствовало действительности.

В России контраст между столичными городами — Москвой и Петербургом — и провинцией выражен очень ярко. Присущая предшествующей истории России централизация государственной власти и экономики привела к тому, что основные ценности — материальные, культурные, духовные — оказались сосредоточенными в столицах. Самое главное, что в центральных городах оказался более высоким не только материальный, но общеобразовательный и духовный уровень общества. Государство всеми силами старалось загладить это различие. В самых разных удаленных уголках России открывались театры, и очень хорошие, выделялись средства на развитие университетов и библиотек, создавались музеи.

Но проблема все равно сохранялась. Прежде всего в сознании людей, по-прежнему считавших, что в столице находится все самое лучшее. Переезд в Москву (или Петербург) всегда был заветной мечтой многих россиян, этого желали родители своим детям, это виделось вершиной карьеры и пределом благополучия. В последние годы подобной «обетованной землей» стали Европа и Америка, но и сегодня Москва по-прежнему желанный город для многих. В России сейчас есть некоторая обида — распространено представление о том, что Москва выкачивает деньги из страны, живет богато и благополучно, в то время как вся Россия бедствует. Это не совсем справедливо. Контраст между бедностью и богатством сегодня есть в самых разных уголках страны, Москва не является исключением.

Во всех странах Европы люди всегда стекались в столичные города «на ловлю счастья и чинов». Считалось, что там легче сделать карьеру, разбогатеть, выбиться в люди. Яркое свидетельство — литература. Д’Артаньян-младший отправляется в долгий путь в Париж и добивается там успеха. Тем же путем следуют герои и других писателей: Стендаля — в Париж, Диккенса — в Лондон и т. д. Да и сами авторы чаще всего добиваются признания только после переезда в столицу. Отличие от России заключалось в том, что, сделав карьеру, разбогатев, жители других стран стремились уехать из суетливого города в провинцию, на заслуженный покой. В России же столица был центром притяжения для всех — богатых и бедных, карьеристов и лентяев, разночинцев и аристократов.

Русский человек считал для себя традиционным «скучать в провинции». Своеобразными «певцами» русской провинции стали Гоголь и Чехов. В повести «Моя жизнь», имеющей подзаголовок «рассказ провинциала», Чехов дает развернутую картину жизни провинциального города. Герой признается в любви к своему городу, но любит он зелень деревьев, яркое утро, колокольный звон, а ненавидит людей, живущих в нем. «И как жили эти люди, стыдно сказать! — сетует чеховский герой. — Ни сада, ни театра, ни порядочного оркестра; городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками, так что журналы и новые книги по месяцам лежали неразрезанными; богатые и интеллигентные спали в душных, тесных спальнях, на деревянных кроватях с клопами, детей держали в отвратительно грязных помещениях, называемых детскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне на полу и укрывались лохмотьями. В скоромные дни в домах пахло борщом, а в постные — осетриной, жаренной на подсолнечном масле. Ели невкусно, пили нездоровую воду».

Небольшие города всегда привлекали русского человека своей близостью к природе, покоем, неспешностью, но отталкивали нравами, бытом, укладом. И сегодня это противоречие сохраняется. С одной стороны, многие, в том числе и жители столиц, считают, что небольшие русские города в большей степени сохранили национальный дух, чем космополитичные столицы. С другой — не утратили своего значения и две гениальные формулы, созданные русской литературой и выражающие проблему русской провинции. Это чеховское — молитва или завывание трех сестер: «В Москву! в Москву! в Москву!»; и гоголевское — мечта провинциала: скажите там, в столице, пусть знают, что «живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский».

Интересно, что другое противопоставление, город — деревня, романтизировало последнюю. Деревня и провинция никогда не были синонимичны. Провинция ассоциировалась с обывательщиной, никчемностью отношений, убогостью нравов, жалким подражанием столичной жизни. Деревня — с умиротворением, чистотой и свежестью нравов, человечностью отношений.

Известный общественный деятель и агроном А. Т. Болотов писал из своего поместья, в котором он поселился, выйдя в отставку в 1762 г.: «Никаких отменно важных и особливых происшествий не случилось со мною во все продолжение сего времени; но оно протекало в мире, тишине и во всех удовольствиях, какие только может доставлять уединенная, простая и невинная сельская жизнь мыслящему и чувствительное сердце имеющему человеку»⁸⁰.

Князь В. П. Мещерский (1839–1914), публицист, прозаик, издатель газеты-журнала «Гражданин», внук Карамзина, камергер Александра II, друг Александра III; его имя часто сопровождалось ярлыком «реакционный». Мещерский всю сознательную жизнь прожил в столице, но вспоминал об имении отца: «Во мне было сознание ясное и светлое, что наша деревня была именно раем, по совершенному отсутствию зла и по изобилию самых светлых и, так сказать, сладких душевных впечатлений; там царила какая-то чудная гармония в людях и во всех проявлениях жизни, и ее следы в душе были так глубоки, так сознательны, что остались живыми на всю жизнь»⁸¹.

Граф Вронский, персонаж романа Л. Н. Толстого, — богатый аристократ, военный:

— Я люблю деревню, — сказал Вронский, замечая и делая вид, что не замечает тона Левина.

— Но надеюсь, граф, что вы бы не согласились жить всегда в деревне, — сказала графиня Нордстон.

— Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хорошо только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня.

Люди, между которыми мало общего, воспринимают деревню как покой, как рай, как символ родины. Наконец, Пушкин в письме к жене (1834) тоскует о своем Болдино. Характерно, что Калуга, провинциальный город, для него еще хуже надоевшего Петербурга. Он пишет ей: «…да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином!

Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами?

Что ты мне пишешь о Калуге? Что тебе смотреть на нее? Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петербурга. Что же тебе там делать?»⁸²

Вместе с тем, несмотря на романтический и даже несколько идеализированный образ деревни в русской культуре, она никогда не была тем, чем, например, для англичан. Как уже говорилось, там отъезд из столицы всегда означал богатство, достижение того уровня благополучия, когда можно себе позволить жить в поместье. Для России расставание со столицей это, как правило, было либо неудача в карьере, либо чудачество, либо ссылка. Тот же Пушкин, так любивший деревню, оказывался в ней в основном вынужденно. Ссылка в Михайловское, одно из чудесных воспоминаний его жизни, была насильной, в Болдино, ставшее символом творческого взлета небывалой высоты, он был вынужден задержаться из-за карантинов. Видимо, русского человека нередко приходится делать счастливым насильно.

Удивительное культурное единство России при ярковыраженном географическом многообразии — результат многовековой истории. Оно складывалось постепенно, по мере продвижения русского народа на юг, север и восток, и составляет важную отличительную особенность России как единого государственного объединения.

Власть и народ

Проблема особенностей организации, функционирования, эволюции и развития русского государства едва ли не одна из важнейших в русском мире. Широкая и всеобъемлющая, в самых разных аспектах — от законодательного до социально-политического, она составляет основу различных учебных курсов. Понятие государства очень широко, его единое общепринятое определение отсутствует, а те, которые существуют в науке, сильно зависят от политических и идеологических установок авторов. Толковый словарь русского языка Ожегова дает наиболее простой вариант: «Государство — основная политическая организация общества, осуществляющая его управление, охрану его экономической и социальной структуры». Нередко оно выступает синонимом еще более широкого понятия — «страна».

Ниже речь пойдет о некоторых отличительных чертах русской государственности (под которой подразумевается государственный строй или организация). Причем лишь о той ее части, которая связана с людьми, их представлениями, идеалами и вытекающими из этого национальными особенностями государственного строительства.

Началом русского государства принято считать 862 г. Именно эта дата содержится в русской летописи «Повесть временных лет». Летописание для России имело большое значение, и не случайно. Летописи (самая древняя известная сегодня относится к XI в.) представляют собой рассказ об исторических событиях, записанный по годам. Обычно каждый новый год начинался фразой «в лето» — отсюда и название «летопись». Изложению событий русской истории часто предшествовали рассказы из библейской, античной и византийской истории. Русская история таким образом вписывалась в контекст мировой, что было крайне важно для русского самосознания.

Все известные нам летописи, как правило, являются сводами, которые включают в себя предшествующие летописи, новые записи, а также другие материалы: сказания, легенды, поучения, договора, законодательные акты и пр. Летописание велось в основных крупных городах древнерусского государства, не прекратилось и в период разделения на княжества, а затем продолжилось в едином централизованном государстве. Крупнейшими центрами летописания являлись Киев, Владимир, Суздаль, Ростов, Переяславль, Новгород, Псков, Тверь, Москва. Сохранялась эта традиция очень долго, до XVII в., главным образом в виде местных летописей (из относящихся к позднему времени наиболее интересны Сибирские летописи).

В оригинальном виде самые древние летописи не сохранились. Они дошли в составе более поздних сводов, относящихся в основном к XV–XVI вв. Свои названия летописи получали по городам, в которых создавались (например, Новгородские, Суздальские), княжествам (Галицко-Волынская), составителям (Лаврентьевская — переписана в 1377 г. монахом Лаврентием), месту хранения (Ипатьевская — находилась в Ипатьевском монастыре в Костроме), имени владельца (Радзивилловская — по имени владельцев из рода Радзивиллов, знаменита тем, что богато иллюстрирована) и т. д. Многие летописи были утрачены уже в позднюю эпоху, например во время пожара Москвы в 1812 г.

«Повесть временных лет» — древнейший из известных сегодня летописных сводов, своеобразное ядро многих летописей. Ее полное название: «Се повести времяньных [прошлых] лет, откуда есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду руская земля стала есть». Составлена она была в XII в. и существовала в нескольких редакциях. В «Повести временных лет» упоминается ее первый автор — монах Киево-Печерского монастыря Нестор (эта редакция не сохранилась), завершивший работу к 1113 г. Потом в 1116 г. она была переработана монахом Выдубицкого монастыря Сильвестром, подвергалась и последующим доработкам. В основу же «Повести временных лет», скорее всего, были положены не дошедшие до нашего времени, еще более древние летописные своды.

Летописи являются важнейшими историческими источниками. Они не только сообщают о тех или иных событиях, но дают им оценку и сами по себе являются памятниками общественной мысли и культуры Древней Руси. Содержащаяся в них информация представляет первостепенный интерес для исследователя русского мира, она связана со всеми важнейшими проблемами русской жизни: государственной властью, общественным устройством, взаимоотношениями с окружающим миром. Написанные часто по заказу и под контролем тех или иных правителей, они, помимо официальной идеологии (что также важно), несут отпечаток личности летописца, отражают не только политику князей, но и важнейшие представления и идеалы, характерные для данного времени.

Именно «Повесть временных лет» чаще всего является и своеобразной метрикой для большинства исторических событий. Традиционно в исторической науке датой рождения города или государства принято считать его упоминание в достоверном письменном источнике. Это нередко приводит к сложным ситуациям, когда очевидно, что основание чего-либо произошло значительно раньше, чем об этом упомянул источник. Например, город Смоленск. Устюжский летописец под 863 г. сообщает, что варяжские князья Аскольд и Дир шли из Новгорода в Киев и, спускаясь по реке Днепр, увидели город Смоленск, к которому побоялись подойти, т. к. был «град велик и мног людьми»⁸³. Именно 863 г., несмотря на очевидность того, что город к этому моменту уже существовал достаточно давно, является официальным годом «рождения» Смоленска.

А вот город Киев в свое время решили «состарить». В 1982 г. вся, тогда еще единая, страна торжественно отметила 1500-летие города. Археологические источники действительно указывают на то, что в конце V — начале VI в. на месте современного Киева находилось древней поселение. Рассказывается о легендарных основателях города Кие, Щеке, Хориве и в «Повести временных лет», правда без датировки. Первое же датированное упоминание относится к 860 г. Далее, согласно летописи, в 882 г. князь Олег с дружиной захватил Киев, и с этого момента он считается столицей древнерусского государства. Устроители торжеств совместили археологические данные и летописную дату и «сделали» годом рождения Киева 482 г. Конечно, в науке такая датировка неприемлема.

Схожая ситуация и с русским государством. Археологические свидетельства, туманные упоминания иностранцев, другие косвенные данные свидетельствуют о том, что русское государство могло сложиться раньше даты, упомянутой в летописи, но год все равно остается неизменным — 862. Хотя в XIX в. велись споры, не ошибся ли Нестор в своих датировках, но победила летописная версия. А весомым подтверждением этой даты стал памятник в Новгороде, поставленный в 1862 г. в честь празднования тысячелетия русского государства.

Так вот в «Повести временных лет» говорится о том, что однажды славянские племена собрались вместе и решили позвать князя, «который бы владел нами и судил по праву». Они отправились к варягам (так в древности на Руси называли норманнских воинов-викингов) и сказали им: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». Так в Новгород пришел Рюрик с братьями Синеусом и Трувором и со своими дружинниками. Его преемник Олег позже занял Киев и сделал его столицей Руси.

Полный текст легенды таков: «В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: “Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля»⁸⁴.

Эта легенда породила множество споров, не смолкающих и по сей день. В XVIII в. к ней привлекли внимание немецкие историки, работавшие в Петербургской Академии наук, Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер и А. Л. Шлёцер. Они создали концепцию, основывая ее на летописных сведениях, о якобы несамостоятельном характере славянских народов, которые нуждаются в сильной руке, наводящей среди них порядок. Государство оказывалось, таким образом, привнесенным славянским племенам извне, сами они получались неспособными к созданию подобной организации. Эта теория получила название «норманнской»⁸⁵ (или «варяжской»). Надо напомнить, что Академия формировалась в годы немецкого засилья в России. В то время у власти стояло много представителей германской расы, и эта концепция как нельзя лучше соответствовала политической ситуации. Исследователь М. А. Алпатов называет ее своего рода «идейной бироновщиной»⁸⁶ того времени. Но если с политической бироновщиной было покончено относительно быстро, то идейной была суждена долгая жизнь.

Тогда же раздались и возмущенные голоса против. Одним из самых первых яростных противников норманнской теории был великий русский ученый, основатель Московского университета М. В. Ломоносов. Не отрицая основание русского государства Рюриком, он настаивал на славянском происхождении этого первого русского правителя. Негодование великого ученого, подогреваемое, видимо, общеисторической ситуацией в России и его конфликтами в Академии наук, было столь велико, что он даже написал свою «Древнюю Российскую историю», в основном «вдохновленную» полемикой с норманнистами.

Спор по поводу так называемого «норманнского» вопроса растянулся почти на три столетия. Его долговечность уже сама по себе подчеркивает некоторые особенности развития русского государства: извечное противостояние и одновременно взаимодействие с Западом, необходимость четкого определения места и роли России в мировом контексте. Характерно, что Миллер и Шлёцер — «основоположники» норманнской теории — высоко ценили Россию и русскую историю, считали русский народ великим и его будущее еще более величественным. Миллер даже принял русское подданство, а Шлёцер считал годы, проведенные в России, лучшими в своей жизни. Более того, согласно концепции Шлёцера, вся история человечества, продвижения цивилизации в Европе, связана с завоеваниями, среди которых он выделял три волны: римскую, германскую и норманнскую. Только в случае с последней, причем в той части, где она коснулась России, возникла проблема.

Аргументы норманнистов, как правило, строились на прямом толковании летописи. Те же, кто отстаивали самобытность русской государственности, прибегали к самым разным доводам: что Рюрик был славянином, что эта легенда — поздняя вставка, что ранние страницы, сообщавшие об образовании русского государства, были изъяты из летописи. Обращают внимание на то, что долгое время Рюрик не упоминался ни в каких других древнерусских источниках как основатель династии. Лингвистический анализ имен братьев Рюрика дал повод некоторым ученым утверждать, что Синеус означает в переводе «свой род», а Трувор — «верная дружина», и получается, что Рюрик пришел на Русь не с братьями, а со своим родом и верной дружиной. Это поставило под сомнение все сообщение и позволило сделать вывод о том, что в летопись попал пересказ какого-нибудь скандинавского сказания, а летописец, не зная языка, все перепутал. Некоторые исследователи даже утверждали, что Рюрик был вовсе не человеком, а военным трофеем. Современные отечественные исследователи вообще стараются обходить этот вопрос стороной, подчеркивая, что если Рюрик и был, то к созданию русского государства он большого отношения не имел.

Впрочем, очевидно, что в споре норманнистов и антинорманнистов на первом плане находится проблема не сугубо историческая, а политическая, причем представляющая огромное значение для понимания русского государства: проблема самобытности и самостоятельности России как государственного объединения. В этом смысле длительность и острота полемики говорят исследователю русского мира гораздо больше об особенностях русского характера, чем реальные доводы тех или иных сторон. Сегодня очевидно, что вопрос об этнической принадлежности Рюрика не имеет никакого значения. В тот период норманнский воин во главе иностранного государства был явлением обычным, вспомним более позднего Вильгельма Завоевателя в Англии — никто же не обвиняет англичан в политической несамостоятельности. А главное, это для них самих не является поводом для волнения.

Каким бы образом легенда о призвании варягов ни оказалась в «Повести временных лет», она есть и стала важной частью русской истории. Очевидно, что государство не возникает моментально и из ниоткуда, для его появления должны быть условия и основания. Отметим, что даже время возникновения русского государства не является вопросом, окончательно решенным в исторической науке, отдельные исследователи считают, что это случилось раньше 862 г., другие — позже. Для понимания русского мира важнее сам факт существования этой легенды, чем реальные события. Легенды часто дают более важный материал для понимания характера народа, чем подлинные исторические факты. Они нередко представляют события так, как их хотели бы видеть, а не как оно было на самом деле. История чаще всего не зависит от воли и идеалов людей, а бытующие в народе предания в гораздо большей степени отражают его взгляды и представления. С этой точки зрения они важнее исторической действительности.

Анализ легенды позволяет сделать некоторые важные выводы о характере русской государственности. Она свидетельствует о том, что правитель на Руси воспринимался как человек, устанавливающий порядок при беспорядке. Уже в это время он предстает как своеобразный посредник, объединитель, причем не только земель, но и различных народов (племен). Особо подчеркивается тот факт, что он призывается народом, причем не отдельными группами, а всеми, т. е. выражает интересы всех. Такой важнейший вопрос, как выбор правителя, решается, согласно легенде, мирно, добровольно и всенародно. Наконец, она указывает на ту огромную роль, которую правитель играл в русской жизни, — правитель и государство воспринимаются как понятия неразрывные. Все эти идеи получили развитие в последующие эпохи, стали определяющими для основ российского государства.

Существует ряд особенностей русской государственности, которые можно проследить в ходе истории России. Несомненны значение и роль идеи преемственности в русском мире. Выше уже упоминался тот факт, что древнейшая летопись начинает свою повесть о том, «откуда пошла русская земля», с библейских времен. Русские, согласно летописцу, оказались в землях сына Ноя Иафета вместе со всей остальной европейской компанией. После разрушения Вавилонской башни они получили славянский язык. Потом вместе со всеми племенами стали расселяться по Европе. Начиная датированную историю русской земли с середины IX в., летописец, видимо, чтобы читатель лучше понял, о каком конкретно времени идет речь, дает отсчет от потопа, от Адама, от Авраама, от Александра Македонского, от рождества Христова, от византийских императоров и т. д. Словом, история Древней Руси плавно вытекает из общемировой, становясь наследницей и продолжательницей библейской традиции. Кто знает, может и история о призвании варягов понадобилась, чтобы показать, что государство и власть на Руси возникли не на пустом месте, а были унаследованы ею от кого-то.

Приверженность традиции и важность идеи преемственности проявились и в русском летоисчислении. Вплоть до начала XVIII в. в России была принята византийская эра — от сотворения мира, календарный год начинался с марта (до XV в.) или сентября (с XV в.). Только Петр I своим указом в 1700 г. объявил началом года январь, а летоисчисление «подвинул» на 5508 лет⁸⁷, заменив его на общепринятое к тому времени в Европе «рождество Христово» (новая эра).

Еще больше упорства проявила Россия в вопросе введения нового календаря. Юлий Цезарь в 45 г. до н. э. ввел так называемый юлианский календарь, который Россия окончательно приняла с введением христианства в IX в. Продолжительность года — 365 дней и 1/4 суток, каждый 4-й год — високосный. Этот год на 11 мин. 14 сек. длиннее тропического (астрономического) года (т. е. за 128 лет накапливается разница в сутки). В 1582 г. римский папа Григорий XII передвинул счет дней на 10 дней вперед, чтобы компенсировать возникшую за века разницу. Для того чтобы приблизить календарь к реальному астрономическому движению Земли, он сократил 3 високосных дня в каждые 400 лет⁸⁸. Таким образом, различие между календарями юлианским (старым стилем) и григорианским (новым стилем) составляет: в XVIII в. — 11 суток, XIX — 12 суток, XX — 13 суток. Россия вплоть до революции придерживалась старого юлианского календаря, только в 1918 г. григорианский календарь был принят в новой советской России (позже России из европейских стран его приняли только Сербия, Румыния и Греция). При этом Русская православная церковь отказалась признать это «нововведение», так что она до сих пор живет по «старому стилю». Отсюда и обилие праздников в современной России, которые отмечаются и по старому, и по новому стилям: Рождество — 25 декабря по новому стилю, 7 января по старому, Новый год — 1 января по новому, 14 января по старому, отсюда и Октябрьская революция, праздновавшаяся в ноябре (произошла по старому стилю 25 октября).

Очень ярко важность идеи преемственности государственной власти проявилась в период создания централизованного государства. Как известно, древнерусское государство со столицей в городе Киеве к середине XII в. распалось на самостоятельные княжества (хотя формально Киев сохранял статус столицы всей Руси), находившиеся в периодической междоусобной борьбе. Ситуацию ухудшало и завоевание Руси монгольскими войсками. Процесс объединения русских земель был медленным, болезненным и сопровождался преодолением внутренних противоречий и борьбой с внешним захватчиком.

Совершенно неожиданно инициативу собирателя русских земель взяло на себя молодое Московское княжество. Три Ивана сыграли здесь решающую роль, и каждый из них, не в последнюю очередь, опирался на идею преемственности государственной власти. Иван I, прозванный Калита (ок. 1283–1340), что в переводе означает «денежный мешок», правивший в первой половине XIV в., действовал осторожно и хитро. Он сумел не только подчинить своему влиянию другие княжества, но и добиться расположения монгольского хана, который разрешил ему самостоятельно собирать дань с населения. Это привело к обогащению московского князя: на полученные средства он скупал земли у своих соседей. Он также уговорил митрополита, главу Русской православной церкви, переехать из Владимира в Москву, сделав ее таким образом духовным центром. При Иване Калите начато строительство дубовых стен вокруг Кремля и первых каменных соборов в Кремле — Успенского и Архангельского.

Иван III (1440–1505) был выдающимся государственным деятелем, умным и хитрым политиком и дипломатом. Именно в его правление Русь окончательно избавилась от власти Золотой Орды. Он уже именовался великий князь Московский и всея Руси, а в ряде документов государем и царем. При нем произошло объединение основных земель, включая свободолюбивый Новгород, и появился новый вариант названия страны — Россия.

Для Ивана III, стремившегося к укреплению государственной власти, было крайне важно показать связь с предшествующей государственной традицией, опереться на исторические основы. Для этого использовались самые разные пути и способы.

Вторым браком Иван женился на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог. Константинополь пал еще в 1453 г. и московский князь, таким образом, становился наследником византийской традиции. В целях укрепления власти у византийского двора были заимствованы многие церемонии и традиции, с одной стороны, подчеркивающие преемственность московской власти, а с другой — вполне привлекательные для русских людей своей пышностью и красотой. У Рима и Византии, двух великих империй прошлого, а также у их преемницы, Священной Римской империи германской нации, была заимствована и государственная символика — двуглавый орел, ставший гербом российского государства, шапка Мономаха и другие символы. Иван продолжил отстраивать Кремль: обнес его мощными кирпичными стенами, перестроил Успенский, заново отстроил Архангельский и возвел Благовещенский соборы. Для строительства были приглашены итальянские мастера, что также способствовало укреплению идеи о связи России и Запада.

Наконец, Иван IV (1530–1584), получивший прозвание Грозный, стал во главе единого централизованного государства. Он венчался на царство, окончательно закрепил титул царя и самодержца, словом, продолжал укрепление государственной власти. В конце его царствования началось освоение Сибири, выведшее Россию на новые рубежи. А главное, сложилась система государственного управления, был завершен процесс объединения России в единое и неделимое целое.

Процесс создания централизованного государства сопровождался появлением большого количества разного рода повестей и сказаний, в которых главным был вопрос о происхождении царской власти и законности ее наследования, рассказывалось о получении царских регалий, обосновывался тезис о преемственности российского самодержавия от предшествующих царств. В этот сложный исторический период (большая часть сказаний появилась в конце XV — первой половине XVI в.) было очень важно продемонстрировать преемственность государственной власти в России, обосновать тот факт, что она возникла не на пустом месте, а является законной наследницей древней традиции.

Очень популярно и широко распространено в рукописном виде было «Сказание о Вавилонском царстве». Некоторые исследователи считают, что оно было создано в самом конце XIV в., но в XVI получило дальнейшее развитие. В нем рассказывается о том, как три представителя православных стран — русский, грек и «обежанин» (из Абхазии) — доставали для византийского царя Василия царские регалии, которые принадлежали когда-то вавилонскому царю Навуходоносору. В более поздней версии XVI в. появляется продолжение о том, что эти регалии были подарены позже Владимиру Мономаху. Таким образом, Россия становилась преемницей не только Византии, но и вавилонского царства.

«Сказание о князьях владимирских» излагает историю происхождения русских великих князей от римского императора Августа через легендарного Пруса, которого Август якобы послал править землями по Висле и Неману («до нынешних времен зовется это место Прусской землей»). Родственник этого самого Пруса по имени Рюрик якобы был приглашен на Русь править. Идея происхождения русских правителей от римского императора оказалась жизнестойкой: при Иване Грозном в грамотах русских послов указывалось от имени царя, что на московском престоле всегда сидели «прародители наши от рода Августа кесаря». В «Царском Титулярнике», составленном по распоряжению царя Алексея Михайловича, утверждалось, что «корень великих государей, царей и великих князей российских… изыде от превысочайшего кесарского престола и прекрасно цветущего и пресветлого Августа кесаря»⁸⁹. Позже эта концепция перешла в язык, в звание «августейшая особа», которое употребляли в адрес лиц царского рода.

В «Сказании о князьях владимирских» говорится и о приобретении царских регалий Владимиром Мономахом от византийского императора Константина Мономаха. Якобы Владимир пришел в Царьград с войском, а Константин решил передать ему символ государственной власти. «С шеи своей снял он животворящий крест, сделанный из животворящего древа, на котором был распят сам владыка Христос. С головы же своей снял он венец царский и положил его на блюдо золотое. Повелел он принести сердоликовую чашу, из которой Август, царь римский, пил вино, и ожерелье, которое он на плечах носил, и цепь, скованную из аравийского золота, и много других даров царских»⁹⁰. Таким образом, дары представляют все самые достойные преемственности царства, они происходят из трех великих городов — Иерусалима, Рима и Константинополя.

Тот факт, что, когда Константин умер, Владимиру было всего два года, значения для легенды не имел. Владимир Мономах, матерью которого была дочь императора Константина, уже своими родственными связями обосновывал идею родства и преемственности двух государств. Поэтому он и был самой удачной кандидатурой для получения царских символов, среди которых была знаменитая «шапка Мономаха». Причем в сказании особо подчеркивается тот факт, что это был не просто подарок, все это по праву принадлежало владимирским князьям и их царственным потомкам. Константин говорит Владимиру, что они «с самого начала твоего рода и твоих предков являются царским жребием, чтобы венчаться ими на престол твоего свободного и самодержавного царства»⁹¹. И так удачно, что о них «вспомнили» через 400 лет, когда это свободное и самодержавное царство создавалось.

К середине XVI в. относится и «Повесть о Новгородском белом клобуке». Теперь уже символ церковной власти, белый клобук, изготовленный в IV в. римским царем Константином, путешествует на Русь из Рима через Царьград. Для придания истории достоверности у повести есть предисловие, в котором рассказывается, как она была найдена в Риме Дмитрием Толмачем. Дмитрий Герасимов, известный еще как Митя Малый, — реальное историческое лицо, переводчик посольского двора, человек образованный, много поездивший по Европе с различными поручениями. Его рассказ о том, как он «горячею просьбой» и «великими мольбами» уговорил книгохранителя римской церкви Якова дать ему эту повесть, действительно придает всей истории правдоподобие.

Согласно повести, патриарху Константинопольскому Филофею явились во сне Папа Римский Селивестр и царь Константин (тот, который когда-то изготовил клобук). Очень торжественно они потребовали, чтобы святыня была отдана русским. И объяснили почему: «И так же как от Рима благодать и слава и честь были отняты, так и от царствующего града благодать Святого Духа изымется в годы мусульманского плена и все святыни будут переданы Богом великой Русской земле. Царя же русского возвеличит Господь над всеми народами, и под власть его подпадут многие из царей иноплеменных… И прозовется страна та озаренною светом Россией, ибо Бог пожелал подобным благословением прославить Русскую землю, наполнить величием православия и сделать ее честнейшей из всех и выше всех прежних»⁹². Вот так клобук оказался в России, а легенда опять-таки очень вовремя была «обнаружена» к моменту создания единого государства.

Наконец, широко известно «Послание старца и игумена псковского Елеазаровского монастыря Филофея великому князю московскому Василию III», в котором излагается знаменитая доктрина «Москва — Третий Рим» (написано около 1514–1521 гг.). И в духовной сфере, так же как и в государственной, надо было подчеркнуть идею преемственности, придать весомость концепции. Важно было не просто отметить тот факт, что после падения Константинополя Россия становилась самым крупным центром православия, не просто возвеличить Москву как ее сердцевину, а непременно сделать «Римом», пусть даже и третьим.

Рим и Константинополь пали в результате отхода от истинной веры, и Москва была объявлена их преемницей, главным центром православия (согласно русской традиции, «четвертому не бывать», так как Бог любит троицу). Филофей так формулирует свою доктрину: «…скажем несколько слов о нынешнем преславном царствовании пресветлейшего и высокопрестольнейшего государя нашего, который во всей поднебесной единый есть христианам царь и сохранитель святых Божиих престолов, святой вселенской апостольской церкви, возникшей вместо римской и константинопольской и существующей в богоспасаемом граде Москве, церкви святого и славного Успения Пречистой Богородицы, что одна во вселенной краше солнца светится. Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, и это — российское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать»⁹³. Идея эта так понравилась и правителям, и их подданным, что была впоследствии повторена на разные лады и в других памятниках литературы и общественной мысли.

Хотя, безусловно, основное внимание в России уделялось поиску истоков русской государственности на Западе, но в вопросах преемственности было важно подчеркнуть все возможные исторические связи. Иван Грозный, победив Казанское царство, становился в каком-то смысле и преемником Золотой Орды.

Важность преемственности и традиции в государственной власти подчеркивает и тот факт, что за все время существования монархии в России было только две правящих династии более чем за тысячу лет (особенно наглядно это проявляется при сравнении с европейскими монархиями): Рюриковичи и Романовы, да и те были тесно связаны между собой родственными узами.

Большое значение для поддержания государственной власти имел вопрос о ее законности, тесно связанный с темой преемственности. Причем в народном сознании были свои четкие представления о том, кто законный правитель, а кто нет. Нередко они шли вразрез с официальным законодательством. Правитель должен был относиться к правящей династии, быть прямым наследником, венчан на царство. К тому же, согласно народным представлениям, он должен быть «праведным царем», что в первую очередь включало в себя набожность, а также правильный образ жизни и чистоту нравов. Нарушение законности, вернее, представления о ней неизбежно приводило Россию к смутам, к появлению легенд о чудесно спасшемся законном правителе.

Самый известный пример из истории России — Смутное время. Иван Грозный, женившийся семь раз, имел пять сыновей и трех дочерей. Из них выжило трое: Иван, Федор и Димитрий. Старший сын Иван погиб от побоев, нанесенных ему в гневе отцом. Димитрий умер при невыясненных обстоятельствах, по официальной версии он напоролся на ножичек, с которым играл во дворе. Федор, последний в роду, правил до своей смерти в 1598 г. и не имел наследников. Таким образом, прямая линия наследования была прервана.

К власти пришел Борис Годунов, брат жены последнего царя Федора Иоанновича. Ловкий политик, дальновидный государственный деятель, пытавшийся всеми силами укрепить свою власть, он так и не был признан народом, сомневавшимся в законности его власти. В его правление появился самозванец Григорий Отрепьев, выдававший себя за чудесно спасшегося царевича Димитрия, законного правителя России. Несмотря на абсурдность такого предположения, оно было принято многими, и Лжедмитрий I (такое имя он получил в истории) вошел с войсками в Москву и венчался на царство. Потом появился Лжедмитрий II, а позже Лжедмитрий III. В Россию вместе с псевдо царевичами вторгаются иноземные захватчики — поляки, шведы. Достигшая процветания при последних московских правителях Русская земля опустошается и приходит в запустение. Словом, смута во всей красе.

Мысль о том, что настоящий, истинный монарх — это царевич Димитрий (заметим, погибший в возрасте 8 лет и никак не успевший проявить себя), сохранилась в памяти народной надолго. Вот как в народной легенде представлены два правителя — подлинный и мнимый: «Случилось в Угличе черное, злое дело… Убили злодеи ангела Божьего, малолетнего царевича Дмитрия. А убили его по наущению злого человека — Бориса Годунова, которому самому захотелось на царство сесть, а Дмитрий-то царевич ему помехой был, потому что он самый кровный, истинный наследник престола был.

Убили Дмитрия царевича. Господь Бог взял его в сонмы ангелов Своих святых и мощи его нетлением прославились, и Борис Годунов сел на царский престол и стал царствовать, как будто и взаправдашний царь правит. Но не снес этого Господь»⁹⁴.

В тот момент не менее важным, чем изгнание захватчиков, было срочное восстановление законной государственной власти. Как было это сделать? Выход был один, и он очень напоминает тот эпизод, который был положен в основание русского государства. Надо было начать все сначала и «призвать», как когда-то, нового правителя. В 1613 г. собирается Земский собор, представлявший самые разные слои населения, и избирает нового государя — Михаила Федоровича Романова. Новому правителю было всего 16 лет, у него не было опыта и хватки Бориса Годунова, но он признан законным царем, связанным кровными узами с предшествующей династией, всенародно избранным.

Подобных примеров в русской истории можно найти множество. Русская императрица Екатерина Великая пришла к власти при сомнительных обстоятельствах, ее участие в убийстве мужа не вызывало сомнений. Она много сделала на благо России, но всю жизнь ее преследовали разного рода самозванцы и самозванки. Даже знаменитый Пугачев, поднявший восстание в 1773 г., объявил себя не кем-нибудь, а спасшимся от смерти мужем Екатерины Петром III.

Павел I погиб от руки убийц. И в начале XIX в. в Сибири стали распространяться слухи о чудесном спасении императора. Его видели в некоем старце Афанасии Петровиче.

При загадочных обстоятельствах в 1825 г. скоропостижно скончался русский император Александр I. Его прямым наследником должен был стать брат Константин, отказавшийся от престола еще до смерти Александра. Выбор между незнатной женой и тяготами русского трона Константин сделал в пользу семейного счастья. Власть перешла к следующему брату Николаю. Но законный, с народной точки зрения, ход был нарушен, и через непродолжительное время в народе появляется легенда о мудром старце Федоре Кузьмиче, живущем в глуши в далекой Сибири. Благородная осанка, образованность, величественные манеры, знание некоторых подробностей жизни императорского двора — все это наводило на мысль, что подлинный правитель России жив. Якобы император Александр не умер, а решил отойти от суетной жизни и удалиться в уединение. Одновременно с этим распространялись слухи о том, что подлинного царя, собиравшегося дать крестьянам свободу, убили (Константин умер от холеры в Варшаве в 1831 г.). Но он на самом деле не умер и готов взять власть в свои руки. Так, легенды и смуты окружали в России любое нарушение законной, с народной точки зрения, власти.

Любая государственная власть поддерживается идеями. Для России в течение многих веков такой идейной и духовной основой было православие. Вера поддерживала особое положение и власть государя в России. Еще при Иване III (для его внука) был введен обряд миропомазания по образцу византийскому. Начиная с Ивана Грозного, он становится обязательным элементом прихода к власти нового государя. Каждый новый правитель русского государства должен был пройти этот церковный обряд. Этот день становился днем официального вступления во власть, а также объявлялся главным светским праздником в стране.

В этом был глубокий смысл. Царь становился помазанником Божьим, а государственное служение — своего рода церковным подвигом послушания. Освящение государственной власти в церкви не только укрепляло власть в глазах народа, оно возлагало особую ответственность на российского царя. Оно определяло и особое положение правителя России. Для Востока свойственно обожествление государя, он — бог, который может все. На Западе король прежде всего человек, политик, государственный деятель. В России же он человек, но чья власть освящалась свыше, что возлагало на него особые требования и ответственность. Власть его как бы изначально ограничивалась более могущественной силой. Но это и ставило его в особое положение: бунт против царя становился бунтом против Бога.

Таким образом, в России веками существовала, принимая разные формы и изменяясь в зависимости от эпохи, своеобразная триада: религия — правитель — страна. Она была основой функционирования государства и была важной составляющей народного самосознания, базировавшегося на вере и патриотизме. Все эти три составные части успешно взаимодействовали, опирались друг на друга и поддерживали свое положение. Церковь призывала любить отечество и служить государю, государь — чтить веру отеческую и хранить землю Русскую, ну а любовь к своей стране питалась верой в Бога и государя. Это единение отразилось и в русском языке: слово «государство» происходит от «государь», а оно, в свою очередь, от «господарь», а этимологическое происхождение последнего исследователи видят в слове «Господь».

Особенно это взаимодействие было заметно в критические моменты русской истории, во время войн. Историк А. А. Горский, основываясь на памятниках древнерусской литературы, рассмотрел представления о защите отечества в XI–XV вв. По его подсчетам сражались за: Русскую землю (29 раз), веру (29), конкретный храм как символ города (18), «церкви» вообще (15), христиан (14), князя (9), брата (5), обиду князя (4), раны князя (3), обиду (3), (княжескую) отчину (3), город (2), отечество (2), честь князя (2), государя (2), народ (1), свою жизнь (1), «братью свою» (1), правду свою (1), свою отчину (1), правду государя (1)⁹⁵.

Если подытожить эти данные, то в целом картина получается следующая: за веру — 76 (если сюда включить «конкретный храм как символ города», без него — 58), за страну — 36 (если включить «конкретный храм», который может равно быть и символом веры, и родной страны — 54), за государя — 24. Словом, действует все та же формула «За веру, царя и отечество», появившаяся много позже. Известно, что и во время Великой Отечественной войны солдаты шли в атаку с криками «За Родину! За Сталина!» (т. е. за отечество и царя) и тоже, в каком-то смысле, с верой в идею светлого будущего.

Интересно отметить взаимосвязь и взаимозависимость государственной власти и веры. Очевидна она еще на ранних этапах формирования русской государственности. Достаточно вспомнить хотя бы вышеупомянутые теории периода создания единого государства: свое самодержавное устройство Россия строила в тесной связке с самовыдвижением в главные защитники православия. Падение Константинополя (1453) передало русской церкви лидерство в религиозной сфере, конец татаро-монгольского ига (1480) создал условия для самодержавной власти. Так они и шли рука об руку. Но и в более поздние периоды эта связь отчетливо прослеживается. Так, А. И. Деникин в своих воспоминаниях писал о том, что после отречения царя число солдат, приходивших к исповеди, сразу сократилось в 10 раз, а после Октябрьской революции — еще в 10 раз⁹⁶. Отречение царя было воспринято ими как освобождение от клятвы и перед царем, и перед Богом, и перед отечеством.

Из всего вышесказанного вытекает еще одна важная особенность русской государственности: та особая роль, которую правители играют в жизни государства. Речь идет именно о правителях вообще, а не только о монархах и самодержцах, вне зависимости от того, как они назывались — великий князь, царь, император и даже генеральный секретарь или президент.

В русском народе всегда существовал идеал сильного и справедливого правителя. Советская историческая наука иронично называла это явление «верой в доброго царя», «царистскими иллюзиями», «наивным монархизмом русского народа». Действительно, вера в верховную справедливость является важной чертой русского народа. Правитель всегда прав. Если что-то происходит в государстве не так, значит виновато окружение правителя, мешающее ему, скрывающее от него правду, вредящее народу. Это окружение было разным в разные времена (бояре, помещики, чиновники), но именно оно являлось виновником, с народной точки зрения, всех бед в государстве. Отсюда и стремление дойти до самого верха, достучаться до правителя в поисках правды, открыть ему глаза, чтобы он покарал виновных.

Примеров тому великое множество. Отмена крепостного права была не понята большинством крестьян. Им даровали личную свободу, но велели выкупать землю, на которой они работали испокон веков. Вывод крестьяне сделали один — подлинный императорский манифест подменили злодеи-чиновники, надо предупредить государя.

Совершенно другое время — сталинские репрессии. Сохранился богатейший архив писем к Сталину, в которых люди, пострадавшие от репрессий, старались сообщить вождю о злодеяниях, творящихся за его спиной. Ведь все зло — от окружения, от плохих людей, которые обманывают вождя и творят бесчинства за его спиной. И верили, как когда-то крестьяне, что Он разберется и восстановит справедливость.

Вера в высшую справедливость правителя проявилась уже на самых ранних стадиях развития русского государства. «Повесть временных лет» сохранила легенду о крещении Руси князем Владимиром. Князь долго решал этот вопрос, обсуждал его с боярами, а когда решение о крещении было принято, начал распространять истинную веру в своем народе. Вот как, с трогательным умилением, пишет летописец об этом: «И когда пришел, повелел опрокинуть идолы — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками… “Велик ты, Господи, и чудны дела твои!” Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем… И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: “Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его”. Они же исполнили, что им было приказано… Затем послал Владимир по всему городу сказать: “Если не придет кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, — будет мне врагом”. Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: “Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре”».

Конечно, с точки зрения летописца, человека православного, да еще и монаха, уничтожение языческих идолов было делом благим. Но даже и он не может удержаться от размышления о бренности всего сущего: «Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем». То есть он вполне сознает, как тяжело должно было быть людям, которых в один момент заставили отречься от чтимых ими богов. Но, по его представлению, доверие к правителю было столь велико, что не могли возникнуть сомнения в правильности пусть и жесткого поступка. Да и врагом князя никто не хотел себя считать.

А что же делать, если правитель, настоящий, подлинный, не какой-нибудь узурпатор власти, оказывался несправедлив? С подобной ситуацией столкнулись приверженцы старой веры, не принявшие реформу 1653 г., проведенную патриархом Никоном. Алексей Михайлович был истинным православным царем⁹⁷. Сначала они надеялись, что он просто введен в заблуждение «еретиком» Никоном и ничего не знает о творимых «бесчинствах». Они обращались к нему с различными посланиями, умоляя остановить погибель страны, которая, по их мнению, непременно произойдет в случае отхода от истинной веры. Они молились за спасение его души.

Потом стало очевидно, что царь поддерживает перемены. Возникли сомнения, началась мучительная борьба между верой в царя земного и небесного. Царская власть сохраняла свою незыблемость в системе ценностей, но и отказаться от старой веры, как она требовала, было невозможно. Потом пришла спасительная мысль о подмене царя, возникли сомнения в его «истинности». Сама по себе идея власти осталась нетронутой, но теперь надежды связывались с «подлинным» царем — наследником престола.

Еще более радикальный выход из ситуации нашли монахи Соловецкого монастыря. Как известно, этот монастырь оказал наиболее твердое сопротивление церковным нововведениям, вылившееся в знаменитое Соловецкое восстание или «сидение». Монахи, мучительно переживая создавшуюся противоречивую ситуацию, когда невольно они оказались втянутыми в конфликт с сакральной царской властью, обратились к Алексею Михайловичу с неожиданной просьбой, которую потом не раз повторяли в других челобитных. Они попросили его прислать войско и убить их, чтобы не мучаться больше сомнениями и неправедными мыслями в адрес монарха. Они обращаются к нему с огромным почтением: «Благоверному и благочестивому и в России пресветло сияющему, от Небесного Царя помазаннику, в царех всея вселенныя великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу». Но просят об одном: «вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие, а мы тебе, великому государю, не противны…»⁹⁸

Об удивительном пиетете по отношению к государю говорят и свидетельства иностранцев. Многие считали это признаком варварства и свойственной русской государственности тирании. Другие восхищались этим свойством русских, считая, что подобная власть государя служит благоденствию России. Ниже приводятся выдержки из трудов, вышедших в Европе в первой половине XVI в. Этот век, когда Европа «обнаружила» на своих восточных границах объединенное, централизованное, самодержавное русское государство, к тому же еще все укреплявшее свою мощь и расширявшее границы, был особо богат на свидетельства иностранцев о России. Так было в самые разные эпохи: сильная и пугающая своим размахом Россия всегда привлекала внимание иностранных наблюдателей, пусть даже и не всегда доброжелательных, но заинтересованных. Как только она слабела, интерес внешнего мира к ней угасал, о ней забывали, чтобы вновь с удивлением «открыть» в момент могущества.

Авторы разные, из разных стран. Кто-то из них путешествовал по России, кто-то пользовался рассказами русских путешественников и чужими трудами. Но все они сходятся в одном: власть правителя в России — это реальность, которая поддерживается верой народа в его справедливость и силу.

Франческо да Колло, итальянец:

«Нет здесь никакого писаного закона, но Князь старательно следует собственным обычаям. Его воля, однако, единственно почитается за закон, и настолько ему все подчинены, что, если он прикажет кому пойти и повеситься, бедняга не усомнится немедленно подвергнуть себя таковому наказанию. Не видно ни у кого и такой смелости, чтобы кто-то решился сказать — это имущество мое; но говорит — по милости великого Государя приобрел я сие имущество. <…> Сей князь может поставить под ружье около 400 тысяч конников, по большей части лучников, а также других — копьеносцев и владеющих саблями, при весьма малых расходах, ибо они воюют не по найму, но из любви, уважения, страха и подчинения, и обильное питание является для них единственной наградой»⁹⁹.

Альберт Кампенский, голландец, жил в Риме:

«Никто [из московитов] не смеет в чем-либо перечить воле государя. Их он по своему усмотрению переселяет из одного места в другое, то и дело выводя новые колонии или взаимозаменяя [жителей] друг другом, как ему заблагорассудится. Люди [там] — рослые, выносливые в тяжелых трудах и привычные к суровому климату. Тем, которые имеют склонность к пьянству, государь под угрозой тяжелейших кар запретил употреблять мед, пиво и всякое другое питье, которое может опьянить; исключение делается для некоторых главных праздников года. В этом (хотя бы для них и было очень трудно), как и во всем остальном, они смиренно повинуются»¹⁰⁰.

Иоганн Фабри, немец, советник и исповедник эрцгерцога Австрийского Фердинанда:

«Замечательно и заслуживает высшей похвалы у них то, что всякий из них, как бы ни был он знатен, богат и могущественен, будучи потребован [великим] князем хотя бы через самого низкого гонца, тотчас спешит исполнить любое повеление своего императора, яко повеление Божье, даже тогда, когда это, казалось, сопряжено с риском или опасностью для жизни.…Словом, нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия»¹⁰¹.

Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат:

«Они прямо заявляют, что воля государя есть воля Божья и что бы ни сделал государь, он делает это по воле Божьей. Поэтому также они именуют его ключником и постельничим Божьим и вообще веруют, что он — свершитель Божественной воли. Поэтому и сам государь, когда к нему обращаются с просьбами о каком-нибудь пленном или по другому важному делу, обычно отвечает: “Бог даст, освободится”. Равным образом, если кто-нибудь спрашивает о каком-либо неверном и сомнительном деле, то обыкновенно получает ответ: “Про то ведает Бог да великий государь”. Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким»¹⁰².

Этнографические данные свидетельствуют о том, что далекий царь был близок крестьянству, воспринимался им как родное существо, сопровождал в повседневной жизни. В очерках Пермской губернии 1869 г. записано: «Грозит ли мужику даже наказание за какой-нибудь проступок, он утешает себя словами: “Батюшка наш царь простит нас, слепых людей, и помилует”. Замирает ли у него сердце от страха при каком-нибудь грозном явлении природы, вместе с глубоким вздохом вы наверное услышите: “Что-то теперь у нашего царя-батюшки деется?”»¹⁰³.

Отношения между правителем и народом, в идеальном виде, носили семейный характер. Отец может быть строг, но справедлив, он наказывает, но любит и защищает свою семью. Это отразилось и в языке — «царь-батюшка», «отец наш» называли государя в народе, а о себе говорили «мы — дети государевы». Отсюда и стремление иметь сильного правителя, который был равнозначен в народном сознании сильному государству.

В крепостном крестьянстве широко было распространено представление о том, что земледельцы только временно принадлежат тому или иному помещику, настоящий их владелец — государь. Это отразил в своей знаменитой «Книге о скудости и богатстве» И. Т. Посошков, русский экономист и предприниматель эпохи Петра I: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беретчи, понеже помещики владеют ими времянно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство — богатство царственное, а нищета крестьянская оскудение царственное»¹⁰⁴.

Известный общественный деятель второй половины XIX в. А. Н. Энгельгардт передавал представления мужиков о государе в следующих выражениях: «Царь хочет, чтобы всем было равно, потому что всех он одинаково любит, всех ему одинаково жалко. Функция царя — всех равнять». И далее о крестьянине: «Случайности природы он сосредоточивает в Боге. Случайности всевозможной политики — в царе. Царь пошел воевать, царь дал волю, царь дает землю, царь раздает хлеб. Что царь скажет, то и будет; деньги платятся царю, а разбирать, что такое урядник или непременный член, это уж совершенно не нужные подробности…»¹⁰⁵ Правитель, таким образом, становился и мерилом справедливости, равенства и власти.

Интересные и неожиданные свидетельства особого отношения к власти нашел исследователь П. В. Лукин, проанализировавший так называемые непригожие речи — те высказывания, которые, с точки зрения российских органов власти XVII в., наносили ущерб «государской чести». То есть по сути это, казалось бы, противоправительственные выступления, за которые наказывали по суду. Тем неожиданней выводы, к которым приходит исследователь. Он пишет о том, что проведенное исследование следственных дел о «непригожих речах» позволяет говорить о сакрализации царя и царской власти. В системе народных ценностей только Бог стоял выше него. При этом сакрализация не означала обожествления. Он также отмечает существование в народном сознании идеального образа «праведного» и «благочестивого» государя и свойственных ему «правил поведения», хотя они и представляются несколько абстрактно и расплывчато. Заметим, что эти представления характерны для самых разных слоев населения и регионов России, что засвидетельствовано в довольно подробно составленных судебных документах.

Вот примеры подобного рода «речей». Курский тюремный сиделец сын боярский Серый Сергеев (1626/1627) на допросе рассказал о ссоре: «…в прошлом де во 135 г. У Антошки Плотникова на беседе я был и, напився де пьян, тюремный сторож Сенька учал меня лаять и я де ему молыл: “Мужик де, про что меня лаешь, бороду де тебе за то выдеру!” И он де, Сенька, молыл: “Не дери де моей бороды, мужик де я государев и борода де у меня государева”». А вот два посадских человека из Костромы Митька Калинин и Мишка Огарев пострадали из-за спора в кабаке из-за 2-х рублей, спрятанных в шляпе: «…и схватил де с него, Мишки, тот Митька шляпу, а в шляпе де было денег два рубли, и он де, Мишка, учал де ему, Митьке, говорить: “Стану де я на тебя бить челом государю”»¹⁰⁶. Таких примеров, нелепых, смешных, трагических, самых разных, приводится очень много. В них ярко проявляется стремление русских людей XVII в. в любой спорной ситуации, независимо от ее серьезности, бить челом государю. И связано это было в первую очередь с представлением о царе как о гаранте общественного порядка.

Таким образом, можно говорить о том, что в России веками складывался идеал государственной власти как законной, централизованной, сильной. Главное место в системе государственного устройства отводилось правителю. Служба государю и государству приравнивались, а патриотизм нередко выражался в любви к своему правителю.

Вместе с тем важно еще раз подчеркнуть, что подобное отношение к государю отнюдь не означало его обожествления. Полнота власти и доверие народа не означали вседозволенности. Во-первых, над царем земным стоял Царь Небесный, и его власть была гораздо более всеобъемлющей. Даже сам Иван Грозный в своем первом послании к сбежавшему в Литву князю Курбскому, своему бывшему сподвижнику, примкнувшему к его врагам, отмечал пределы царской власти: «Потому и все Божественные писания наставляют в том, что дети не должны противиться родителям, а рабы господам ни в чем, кроме веры. А если ты, научившись у отца своего, дьявола, всякое лживыми словами своими сплетаешь, будто бы бежал от меня ради веры, то — жив Господь Бог мой, жива душа моя — в этом не только ты, но и твои единомышленники, бесовские слуги, не смогут нас обвинить»¹⁰⁷. То есть вера все-таки находится вне власти государей. Само послание, написанное в полемическом запале, прославляет царскую власть, но даже грозный царь не мог не сделать оговорку. Кстати, сам факт существования двух писем к князю, в которых Иван в каком-то смысле оправдывается перед своим бывшим приближенным, тоже указывает на то, что царь, как любой человек, не мог просто отмахнуться от обвинений в свой адрес.

И русские правители, хорошо сознавая свою особую роль в жизни государства, вели себя просто и, как сейчас сказали бы, демократично. Итальянец Павел Йовий писал о том, что «государь имеет обыкновение с замечательной пышностью и особенным радушием, нисколько, впрочем, не вредящим его царственному величию, пировать принародно с вельможами и послами… Ни при себе, ни в других местах он не содержит в качестве телохранителей отрядов преторианских воинов, его окружает только его собственная челядь»¹⁰⁸. Сам Павел в России не был, но широко пользовался информацией как других путешественников, так и русских, посетивших Италию. Так что его мнение если и не всегда отражает реальную действительность, зато хорошо передает расхожие мнения.

Почитание правителя и особое народное доверие, скорее, только повышали и требования, предъявляемые к нему. Это отразилось и в упомянутых выше «непригожих речах». Так, калужский стрелец Паршка Семенов в мае 1626 г. обвинялся в том, что он «говорил про государя, что государь женился дважды, а им, стрельцам, своево государева жалованья дать не велел…»¹⁰⁹ В повторной женитьбе Михаила Федоровича ничего предосудительного не было, его первая жена умерла бездетной, но царю в народном сознании предъявлялись более жесткие, чем к обычным людям, моральные требования. Князь Курбский, анализируя каким образом «добрый род русских князей» произвел Ивана Грозного, видит причину в том, что Василий III родил его во втором браке, так «через попрание закона и похоть родилась жестокость»¹¹⁰.

Наконец, ощущение близости к государю, родства с ним, осознание той огромной роли, которую он играет в жизни страны, побуждало всех мыслящих людей самых разных эпох обращаться к нему с советами и своего рода поучениями. Это еще раз подчеркивает то человеческое начало, которое видели в нем.

Один из самых загадочных авторов древнерусской литературы — Даниил Заточник. Созданные им «Слово» и «Моление» Даниила Заточника относят к XII–XIII вв. В исторических источниках отсутствуют какие-либо сведения о его жизни, неизвестно, когда он родился и умер, кем он был, каким образом получил блестящее, судя по его произведениям, образование. Это дало повод некоторым исследователям предположить, что Даниил вообще персонаж вымышленный. Другие, наоборот, считают его автором чуть ли не всех главных древнерусских литературных произведений, включая знаменитое «Слово о полку Игореве». Как бы там ни было, произведения существуют и представляют собой ярчайший источник по истории Древней Руси, раскрывающий внутренний мир русского человека той поры. Даниил Заточник обращается вначале к князю с хвалебной речью: «Голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский». После чего переходит к настойчивым советам, как правителю надо жить: «Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дому не истощить… Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудрого, не вознеси до облак глупого богатого…»¹¹¹ и т. д.

Старец Филофей (начало XVI в.) заключает свое послание к великому князю Василию извинением: «…не зазри о том, благочестивый царь, что дерзнул я писать твоему величеству». Он пишет о той особой миссии, которая выпала на долю князя как подлинно православного правителя. А затем открыто учит его, как надо жить и править: «Это ж тебе написал, любя, и призывая, и моля благодатью Божьей, что переменишь ты скупость на щедрость и немилосердие на милость. Утешь плачуших и рыдающих день и ночь, избавь обиженных из рук обижающих»¹¹².

В начале XVIII в. И. Т. Посошков пишет: «Царь судия и подобен он Богу. Того бо ради и всякой вещи за имя царское от мирских нельзя быть неотменной, ибо и в суде у царя, яко у Бога, нет лица ни богату, ни убогу, ни сильну, ни маломочну, всем суд един, и то стал быть суд Божий»¹¹³. Что не мешает ему написать целую книгу о том, как надо правильно управлять государством.

Особое отношение народа к верховной власти, его любовь и доверие, почитание и уважение, а также предъявляемые высокие требования возлагали на правителей русского государства особую ответственность. И она прекрасно ими осознавалась. Владимир Мономах составил для своих наследников своего рода кодекс поведения государя. Правитель, по его мнению, не должен пренебрегать даже мелочами: «Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите»¹¹⁴.

Что-то очень личное в отношении к своему народу и государству ощущается в предсмертных словах строгого Николая I. Его наследник Александр II передал их на следующий день после кончины отца Государственному Совету: «Покойный государь, мой незабвенный родитель, любил Россию и всю жизнь постоянно думал об одной только ее пользе. Каждое его действие, каждое его слово имело целью одно и то же — пользу России. В постоянных и ежедневных трудах его со мною он говорил мне: “Хочу передать тебе Россию устроенною, счастливою и спокойною”. Провидение судило иначе, и покойный государь в последние часы своей жизни сказал мне: “Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот”»¹¹⁵. Николай очень сильно, как личную вину, переживал неудачи русской армии в Крымской войне, он не мог не видеть и острых нерешенных проблем в русской экономике и в сфере социальных отношений. Управление сложным и обширным хозяйством, забота о народе, ведение военных действий — все это теперь падало на плечи его преемника. Умирая, он беспокоился о будущем страны, о том, справится ли его сын со своими непростыми обязанностями.

Во время проведения первой всероссийской переписи населения в 1897 г. последний российский император Николай II написал о роде своих занятий: «Хозяин земли русской». Таким образом, он вполне определенно указал на то место, которое правители занимали в России.

В этом присущем русскому менталитету идеале сильного правителя нередко видят свидетельство некоей особой рабской психологии русского человека. Найти объяснение сложившимся идеалам всегда достаточно сложно. Безусловно, речь может идти только о комплексе исторических, географических, политических и других условий. Приведем только несколько наиболее очевидных причин. Среди них размер страны: чтобы удержать ее в целости, единой, нужна сильная центральная власть, иначе — неизбежный хаос и распадение на части. Нестабильная экономика, сложности ведения хозяйства: в одних регионах засуха, в других морозы, где-то бедные почвы, где-то болота — все это приводит к зависимости регионов друг от друга. Чтобы регулировать единую экономику, перераспределять, интегрировать, вмешиваться в региональную хозяйственную политику, исходя из общих интересов, нужен сильный центр. Несовершенство русских законов и легкомысленное отношение к их соблюдению делали правителя еще и высшим судьей (отсюда и знаменитое пушкинское выражение: «Должен быть один человек, стоящий выше всего, выше даже закона»). Важную роль сыграл и религиозный фактор: освящение государственной власти церковью выводило эту власть на особую высоту. Сказывалась и присущая русской культуре патриархальность семейных отношений: один Бог на небе, один отец в семье, один государь в стране. Он может быть строгим, даже жестоким, но он всегда прав. К тому же он и кормилец, и поилец, и заступник.

Россия много веков была страной многонациональной. В этих условиях нужен был посредник, миротворец, стоящий над всеми, проводящий единую государственную политику в этом вопросе. Как упоминалось выше, будущий император Александр II в юности путешествовал по России. Он оказался первым представителем царского рода, посетившим Сибирь. Четко выполняя данные отцом инструкции, он встречался с представителями разных народов, населявших сибирские земли. В письме Николаю I он привел слова местных жителей: «Они говорят, что доселе Сибирь была особенная страна, а теперь сделалась Россиею»¹¹⁶. То есть именно правитель придавал стране единство.

Россия, находясь между Востоком и Западом, постоянно подвергалась военным нападениям. Войны много веков были неотъемлемой частью русской истории. Отсюда и идеал царя (правителя) — воин, защитник своего народа и отечества. Не случайно самыми популярными государями в народе были те, кто вели успешные войны. Даже если они и не попадали под остальные требования, которым должен соответствовать идеальный царь. Среди них — Иван Грозный, Петр I, Александр I, Александр II. Характерно, что в случае с последним б#óльшее восхищение у простого народа вызывали победа в русско-турецкой войне, его личное участие и мужество, чем отмена крепостного права.

Эти причины лишь малая часть материалистических причин, определивших сложившийся в народе идеал. Были еще и духовные, лежащие в характере и менталитете русского народа. Словом, причин можно найти много, но суть простая — ослабление центральной власти в России неизбежно приводило к развалу и хаосу.

Исходя из вышеуказанных идеалов, становятся понятны и многие «загадки» русской истории, и проблемы сегодняшнего дня. Вот, например, Иван Грозный. Для современного человека он является символом тирании и насилия. Известны казни, проводимые в его царствование, преследование несогласных, подавление непокорных. А в народных песнях и сказаниях он предстает правителем, любимым народом. Кого он преследовал? Бояр, тех, кто угнетал народ. Он укрепил государство, ознаменовал свое правление военными победами. Это и было важно для народа. Отсюда большое число разного рода песен и сказаний, прославляющих царя. Вот одно из них, довольно характерное: «Когда на Москве был царем Иван Грозный, он хотел делать все дела по закону христианскому, а бояре гнули все по-своему, перечили ему и лгали. И стала народу тягота великая, и начал он клясть царя за неправды боярские, а царь совсем и не знал о всех их утеснениях. Насмелились тогда разные ходоки, пришли в Москву и рассказали царю, как ослушаются его князи-бояре, как разоряют людей православных, а сами грабят казну многую и похваляются самого царя известь. Разозлился тогда царь на бояр и велел виноватых казнить и вешать». (Записано в 1878 г. в с. Стеньшино Липецкого уезда Тамбовской губернии.)¹¹⁷ Здесь объясняется политика Грозного, показывается, что проводимые им казни организуются ради спасения народа, по его же, народа, просьбе. Множество песен величает также военные успехи царя, в первую очередь покорение Казанского и Астраханского ханств.

Известно, что И. В. Сталин очень уважал грозного царя. В период его правления временно была пересмотрена традиционная точка зрения историков на эпоху Ивана Грозного. Последний оценивался исключительно как мудрый дальновидный политик, служивший России и своему народу. Интересно, что действительно некоторое сходство ситуаций между двумя правителями существует. Сталина тоже считали победителем в войне. Проводимые в стране репрессии с точки зрения народного восприятия также нередко оценивались как борьба с теми представителями власти, которые угнетают народ и проводят за спиной вождя несправедливую политику. Не случайно их подчеркнуто именовали «врагами народа» (а не правительства или даже отечества). В почитании Сталина нашло отражение традиционное для России восприятие сильной власти как справедливой и правильной. Кстати, первые правители советского государства хорошо понимали важность учета народной психологии. Может быть, этим частично был вызван и культ личности, исходивший из того, что в России всегда все лучше через край, лучше «пере», чем «недо».

Выборы же никогда не представляли интереса для русского человека. Начать с того, что в России не любят выбор вообще. Когда с развитием рыночных отношений в страну хлынул поток товаров, и прилавки магазинов заполнились разнообразными наименованиями, многие жаловались на то, что чувствуют себя несчастными. Зачем столько видов сыра, колбасы и зубной пасты? Как разобраться во всем этом многообразии? А не ошибся ли я в выборе? Многие даже с тоской вспоминали прежние времена, когда покупка туфель или куска хорошего мяса с трудностями, через знакомых или после огромной очереди делала человека счастливым, возрождала древнее чувство добытчика, обеспечивающего себя и семью.

Схожие чувства вызывают и политические выборы. Одно дело, когда это острая необходимость, как было во времена Смуты в 1613 г., когда была прервана законная династия и шла война. Или когда выборы — это праздник сильной власти, как было в советское время, когда они были безальтернативными и сопровождались гуляньями, праздничными мероприятиями и продажей дефицитных товаров в буфете на избирательном участке. А наблюдать за спорами и борьбой политических противников, да еще и выбирать одного из них — это в России интереса не вызывает. Да и веры в выборы очень мало: «все равно изберут, кого им надо, и без нас» — таково распространенное мнение.

Когда же еще и объявляются суммы, расходуемые на предвыборную кампанию, всеобщему недоумению нет предела. В отношении простых людей к этому вопросу не так уж много изменилось по сравнению с предшествующими эпохами. Оно сродни переживаниям старушки из гениальной поэмы А. Блока «Двенадцать» (1918):

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате — плакат:

«Вся власть Учредительному Собранию!»

Старушка убивается — плачет,

Никак не поймет, что значит,

На что такой плакат,

Такой огромный лоскут?

Сколько бы вышло портянок для ребят,

А всякий — раздет, разут…

Вопросы истории государства российского часто малопонятны иностранцам. Во все эпохи русское правительство они оценивали чаще всего негативно. Почитание правителя всегда принималось за склонность русских к насилию над собой, сильная власть — за тиранию. В выпускаемой британцами серии «Ксенофобских путеводителей» как бы суммируется принятая на Западе точка зрения: «Русские за почти тысячу лет привыкли к плохому правлению. В своей истории они знали только одну альтернативу плохому правлению — отсутствие правительства вообще»¹¹⁸.

К историческим явлениям вообще нельзя подходить с современными идеологическими мерками, а уж к русским — в особенности. Понятия, термины, слова меняются с течением времени, в разных странах наполняются своим смыслом, а навешанные ярлыки только затемняют картину. Вот, например, Петр I — реформатор из реформаторов, практически безоговорочно любим мировыми русистами, его деятельность в России ассоциируется с понятиями «прогресс», «демократизация», «европейский уровень». Что же сделал этот реформатор и демократ: отменил совещательный орган Боярскую думу и создал вместо нее полностью подвластный ему Сенат, приказы преобразовал в коллегии, развив и расширив бюрократическую систему, отменил патриаршество, подчинив своей власти церковь и т. д. Словом, довел свою власть до абсолюта.

Единовластие и сильная власть в России никогда не означали всевластия. Пример: Генрих VIII в Англии единолично ввел новую церковь, полностью изменив духовную жизнь страны. В России же попытка реформировать существующую церковь привела в XVII в. к расколу, отзвуки которого дошли до сегодняшнего дня. Так называемые старообрядцы по сей день этих перемен не признали. Сильная центральная власть в России всегда сочеталась с самоуправлением, с разного рода демократическими структурами: Боярской думой, крестьянской общиной, земством и т. д.

Служение государю сливалось в сознании русского человека со служением государству, а любовь к правителю была одним из проявлений патриотизма. Не так давно один таксист, человек, далекий от исторических или политических изысканий, рассуждая о Николае II, последнем русском императоре, воскликнул: «Он не имел права отрекаться от престола!» Так, почти через сто лет человек, выросший в совершенно иную эпоху, крайне далекий от монархических взглядов, оценил поступок императора как предательство, несоблюдение той ответственности, которая была возложена на него судьбой, историей и Богом.

Не случайно в подготовке русской революции большую роль играло расшатывание и разрушение образа монарха: нагнеталась история с Распутиным, подчеркивалась слабость и неспособность правителя к решительным действиям, его неумение справиться с внешне и внутриполитической ситуацией. Вместе с тем важность места и роли государя в русской истории отнюдь не свидетельствует о том, что для порядка России нужна только монархия, как это иногда представляется. Речь идет только о таком правлении, которое базируется на следовании некоторым правилам, обусловленным традицией развития России. При этом сами формы правления могут быть современными и новыми.

Идеалы — вещь удивительно живучая. Совершенно иной по форме советский период сохранил многое из идеалов прошлого, с которым он так активно боролся. В частности, веру в сильного правителя. Идеология, форма правления, правитель — все изменилось, а чувства остались. И сегодня, во вновь изменившихся условиях, важно помнить эти уроки истории. Народ по-прежнему ждет своего героя. Только бескомпромиссный правитель, сильный и решительный, будет пользоваться уважением народа.

Русская интеллигенция

Особое отношение к правителю и сильной власти, сложившееся в России, привело к появлению интереснейшего феномена, который довольно условно можно назвать «русской интеллигенцией». Идиллической картины — могучий правитель и восхищенный им народ — в действительности никогда не было и быть не могло. Выше шла речь об идеалах, а не о реальной ситуации в стране. Была и другая сторона медали — отторжение всего официального, исходящего сверху, свойственное русскому характеру. Вера в «доброго» правителя часто сочеталась с недоверием к государству, которое он воплощал. Сомнение — очень русская черта, так же как и критиканство. А в России всегда было, что критиковать и в чем сомневаться.

Из этого противоречия, кстати, проистекают и особенности русского патриотизма. Часто он тихий, скрытый, как бы застенчивый. Русские чрезвычайно склонны к самокритике и самобичеванию. Но не надо забывать, что это оборотная сторона гордости и самолюбия. Так что иностранцам не стоит покупаться на заявления типа: «В этой стране жить нельзя!» Русские часто жалуются на жизнь (слава Богу, поводов хватает), но вряд ли оценят столь же критическое отношение со стороны постороннего человека.

Сильная власть, столь необходимая для поддержания порядка в огромном многонациональном государстве, рождала и протест. Наиболее полное выражение протест против государственной власти получил в деятельности русской интеллигенции. Можно сказать, что интеллигенция — явление искони присущее русскому государству, своеобразная реакция и своего рода противовес идее о сильном правителе и вере в «доброго царя». Она была особенно активна в периоды укрепления русского государства, когда у власти стоял сильный правитель.

Понятие «интеллигенция» используется в данном случае достаточно условно. В этом вопросе в науке нет терминологического единства. Споры о том, что такое интеллигенция и каково ее значение в жизни общества, не смолкают вот уже без малого 150 лет. Каковы же основные определения и концепции по данному вопросу.

Традиционно считается, что термин «интеллигенция» ввел в широкое употребление в 1870-х гг. почти забытый ныне писатель П. Д. Боборыкин. Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) прожил долгую и насыщенную событиями жизнь. Выходец из старинного дворянского рода, он считал себя представителем той самой «интеллигенции», о которой писал. В начале своих воспоминаний он обещает показать «писательский мир и все, что с ним соприкасается, и вообще жизнь русской интеллигенции, насколько я к ней приглядывался и сам разделял ее судьбы»¹¹⁹. Жизнь самого Боборыкина сложилась неплохо: он учился на трех факультетах — юридическом Казанского университета, химическом и медицинском Дерптского — и ни один не закончил. Что не помешало ему позже сдать экзамен на степень кандидата права в Петербургском университете, а в 1900 г. даже стать академиком.

Он был журналистом и сотрудничал (в числе прочих) с такими крупными журналами, как «Отечественные записки» и «Вестник Европы». В какой-то период своей жизни увлекся театром и стал театральным критиком. Много и с удовольствием жил за границей. Встречался со многими знаменитостями: А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским, М. Е. Салтыковым-Щедриным, Ап. А. Григорьевым и многими другими. Дружил с А. Дюма-сыном, Дж. Элиотом, У. Коллинзом. Постоянно находился в гуще общественно-политической, философской и литературно-художественной жизни как России, так и Западной Европы.

Но главным делом своей жизни Боборыкин считал писательский труд. Писал он очень много. Романы выходили один за другим («Опять набоборыкал роман», — ворчал по его адресу Салтыков-Щедрин). Его литературное наследство составляет 70 увесистых томов. Плодовитость, которой позавидовали бы многие! Он писал обо всем, что видел вокруг, что волновало русское общество того времени: о «женском вопросе», судебном процессе над А. В. Сухово-Кобылиным, быте и нравах новой русской буржуазии, «славянском вопросе», разочаровании русской интеллигенции «хождением в народ» и, конечно, о любви. Один из самых известных его романов «Китай-город» рассказывает о купеческой Москве начала 1880-х гг., «Василий Теркин» (именно так!) — о появлении в России мыслящего купца, «Из новых» — о поисках и блужданиях русской интеллигенции.

Он прожил долгую и вполне благополучную (особенно учитывая все катаклизмы русской истории тех лет) жизнь и умер в 1921 г. в Швейцарии, в Лугано, оплакиваемый знакомыми и друзьями. Известный правовед А. Ф. Кони написал в некрологе по поводу смерти П. Д. Боборыкина: «…исчез европеец не только по манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью, на которую он смотрел без рабского перед нею восхищения, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности»¹²⁰. Таков был человек, объявивший себя «крестным отцом» понятия «интеллигенция» и считавший себя одним из ярких ее представителей. Как это ни странно, но именно этим он остался в истории. Все 70 томов его романов благополучно забыты, а вот в разных словарях и энциклопедиях он всегда упоминается в статье «интеллигенция» как человек, который ввел это понятие в русский язык.

В последние 10 лет традиция связывать понятие «интеллигенция» с именем Боборыкина сильно пошатнулась. Оказалось, что слово это употреблялось в русском языке задолго до плодовитого автора романов. Так, недавно была опубликована запись в дневнике В. А. Жуковского. Он описывал страшный пожар в Петербурге, когда сгорело много человек, а через несколько часов рядом с пепелищем устроили бал и танцевали до утра как ни в чем не бывало. Эту публику Жуковский и описал в дневнике: «кареты, наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию». В комментарии к тексту историк С. О. Шмидт высказывает предположение, что слово это поэт, скорее всего, услышал от Александра Тургенева, а тот привез его из Франции, где как раз в это время Бальзак «возымел идею организовать партию интеллектуалов с печатными органами», где он мог бы публиковаться. Эту партию Бальзак предполагал, как пишет С. О. Шмидт, назвать «партией интеллигентов», что засвидетельствовано в письме классика к Эвелине Ганской от 23 августа 1835 г.¹²¹.

Есть и более ранние свидетельства употребления слова «интеллигенция» в русском языке. Академик В. В. Виноградов отмечал, что оно использовалось в языке масонской литературы еще во второй половине XVIII в.: «…часто встречается в рукописном наследии масона Шварца слово “интеллигенция”. Им обозначается здесь высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи»¹²². Слово «разумность» для перевода лат. intelligentia было предложено В. К. Тредьяковским еще в 30-х гг. XVIII в.¹²³

Слово «интеллигенция» в значении, близком к современному, появляется в русском литературном языке 60-х гг. XIX столетия. Оно широко использовалось в художественной литературе, встречается в документах личного характера. Интересно, что уже тогда оно нередко имеет слегка негативный или насмешливо-презрительный оттенок. Н. П. Огарев в письме (1850) к историку Т. Н. Грановскому пишет: «Какой-то субъект с гигантской интеллигенцией рассказал, что жена моя говорит, что вы — друзья мои — меня разорили! И вместо того, чтобы обратиться ко мне с запросом (если уж духа не хватало рассердиться на клевету), вместо того обвиненье субъекта с гигантской интеллигенцией было принято за аксиому». В дневниках министра иностранных дел П. А. Валуева и литературного цензора А. В. Никитенко (изданы в 1865) также встречается понятие «интеллигенция». «Управление, — пишет Валуев, — по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различий сословий». «Народ погружен в глубокое варварство, интеллигенция развращена и испорчена, правительство бессильно для всякого добра», — говорит Никитенко¹²⁴.

В. И. Даль помещает это слово во втором издании «Толкового словаря» (в первом, 1863 г., оно отсутствует), объясняя его таким образом: «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей».

И. С. Тургенев вкладывает слово «интеллигенция» в уста своего персонажа в «Странной истории» (1869) и сопровождает его комментариями повествователя. Видно, что в разговорной речи это слово тогда было новым: «“Послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите”. Мой знакомый: как человек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения ученые. Он произносил их с иронией, но и с уважением». Иронически отмечено модное слово «интеллигенция» в «Литературном вечере» И. А. Гончарова (1877): «Возьмешь книгу или газету — и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь! Объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллигенция — так и погоняют одно другое».

У Салтыкова-Щедрина в «Пошехонских рассказах»: «Многие полагают, что принадлежность к интеллигенции, как смехотворно называют у нас всякого не окончившего курс недоумка, обеспечивает от исследования, но это теория несправедливая»¹²⁵.

В 1890 г. И. М. Желтов в заметке «Иноязычие в русском языке» писал: «Помимо бесчисленных глаголов иноземного происхождения с окончанием — ировать, наводнивших нашу повременную печать, особенно одолели и до тошноты опротивели слова: интеллигенция, интеллигентный и даже чудовищное имя существительное — интеллигент, как будто что-то особенно высокое и недосягаемое.…В известном смысле, впрочем, эти выражения обозначают действительно понятия новые, ибо интеллигенции и интеллигентов у нас прежде не бывало. У нас были “люди ученые”, затем “люди образованные”, наконец, хотя и “не ученые” и “не образованные”, но все-таки “умные”. Интеллигенция же и интеллигент не означают ни того, ни другого, ни третьего. Всякий недоучка, нахватавшийся новомодных оборотов и слов, зачастую даже и круглый дурак, затвердивший такие выражения, считается у нас интеллигентом, а совокупность их интеллигенцией»¹²⁶.

П. Д. Боборыкин, который объявил себя «крестным отцом» термина и в этом качестве встречается почти во всех словарях, справочниках и энциклопедиях XX в., широко использовал его в прессе и в каком-то смысле действительно популяризировал его, ввел в массовый оборот. Боборыкин объявил, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где он использовался для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью. Он объяснял, что в него вкладывается особый смысл: он определял интеллигенцию как лиц «высокой умственной и этической культуры», а не как «работников умственного труда». По его мнению, интеллигенция в России — это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу.

Вопрос о происхождении слова «интеллигенция» имеет большое значение. Во-первых, оно помогает понять содержание, суть явления, во-вторых, важно время его появления и распространения в русском обществе. Наконец, политическую остроту имеет вопрос о заимствовании. Неоднократно отмечалось, что слово «интеллигенция» вошло в иностранные языки из русского. В последние годы, когда вопрос о том, что в России есть своего, а что привнесенного (с очевидным перевесом в сторону последнего), стал особенно актуальным, авторы все чаще указывают на французское, немецкое и даже польское происхождение слова. Очевидно, что, будучи латинским в своей основе, оно было распространено в разных европейских языках, но как термин (intelligentsia, intelligenzia), означающий вполне конкретный феномен общественной жизни, причем именно русской, оно вернулось в иностранные языки из русского, но уже с новым содержанием.

Выше шла речь о появлении и бытовании термина «интеллигенция». Каковы же основные определения этого понятия? Попытки четко и научно его сформулировать относятся к началу XX в., когда вопрос об интеллигенции, ее месте в революционном движении стал особенно остро, и уже нельзя было игнорировать существование некоей особой группы людей, влиявших на ход исторического развития страны.

Существует две основных точки зрения на то, что такое интеллигенция. Одна, зародившись в начале XX в., потом получила развитие в эмигрантской литературе и стала вновь популярной в России сегодня. Согласно ей, интеллигенция представляет собой особую часть образованного общества, играющую большую роль в духовной жизни страны. Эта «особость» наполнялась авторами разным смыслом. Литература по проблемам интеллигенции огромна, столько же примерно и попыток объяснить, что это такое. Приведем лишь некоторые.

Легальный марксист П. Б. Струве в начале XX в. писал: «Русская интеллигенция как особая культурная категория есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только “образованный класс” и разные в нем направления».

Известный русский философ и богослов Г. П. Федотов, живший после революции в эмиграции, в статье «Трагедия интеллигенции» (1926), говоря о русской интеллигенции, подчеркивал: «…мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории». Его определение звучит парадоксально, хотя и вполне конкретно: «…русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей». Развивая свое понимание проблемы, Федотов писал далее от том, «что интеллигенция — категория не профессиональная. Это не “люди умственного труда” (intellectuels). Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписаный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства…»¹²⁷ Подобное сходство интеллигенции с неким старинным орденом — рыцарским или монашеским — отмечали и многие другие философы.

Литературный критик и социолог Р. В. Иванов-Разумник (статья 1907 г.) на вопрос «что такое интеллигенция?» отвечал: «интеллигенция есть этически антимещанская, социологически внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности»¹²⁸. Он подчеркивал ее огромную роль в жизни России и, как и многие другие, считал, что «история русской общественности есть история русской интеллигенции».

Подобное возвеличивание роли интеллигенции вызывало критику со стороны революционных деятелей. Так, Л. Д. Троцкий, еще находясь на службе советского правительства, незадолго до его высылки в эмиграцию опубликовал статью «Об интеллигенции». Ее появление он объяснял следующим образом: «Настоящая статья написана была в тоне вызова тому национально-кружковому мессианизму интеллигентских кофеен, от которого даже на большом расстоянии (Петербург, Москва — Вена) становилось невмоготу». «На этой мании величия, — продолжал Троцкий, — г. Иванов-Разумник построил, как известно, целую философию истории. Русская интеллигенция, как несословная, неклассовая, чисто-идейная, священным пламенем пламенеющая группа, оказывается у него главной пружиной исторического развития; она ведет великую тяжбу с «этическим мещанством», завоевывает новые духовные миры, которые частично, в розницу, ассимилируются мещанством, — она ни на чем не успокаивается и со странническим посохом в руках идет все дальше и дальше — к мирам иным. И это самодовлеющее шествие интеллигенции и образует русскую историю… по Иванову-Разумнику»¹²⁹. Насмешка над концепциями, преувеличивающими роль и значение интеллигенции в русской истории, в статье Троцкого вполне мягкая, либеральная, небольшевисткая. Она признает интеллигенцию как особую группу людей, но возражает против ее чрезмерного возвеличивания.

О проблемах интеллигенции писал находившийся в эмиграции писатель и общественный деятель А. И. Солженицын (в Россию вернулся после перестройки). В статье «Образованщина» (1974) он горячо разоблачил тот образованный слой советского тогда общества, который «самозванно или опрометчиво зовется сейчас “интеллигенцией”, предложив назвать его «образованщина». Гневно заклеймив интеллигентов-«соглашателей», оставшихся жить и работать в Советском Союзе во «лжи» и «предательстве», он, к сожалению, не дал развернутого позитивного образа «интеллигента», хотя и подчеркивал, что явление это живо и не умерло после революции (получается, чтобы остаться честным, а значит и интеллигентом, необходимо было эмигрировать).

Вот каким видится Солженицыну образ настоящего интеллигента: «Каждый из нас лично знает хотя бы несколько людей, твердо поднявшихся и над этой ложью и над хлопотливой суетой о6разованщины. И я вполне согласен с теми, кто хочет видеть, верить, что уже видит некое интеллигентное ядро — нашу надежду на духовное обновление. Только по другим бы признакам я узнавал и отграничивал это ядро: не по достигнутым научным званиям, не по числу выпущенных книг, не по высоте образованности “привыкших и любящих думать, а не пахать землю”… не по отчужденности от государства и от народа, не по принадлежности к духовной диаспоре (“всюду не совсем свои”). Но — по чистоте устремлений, по душевной самоотверженности — во имя правды и, прежде всего, — для этой страны, где живешь. Ядро, воспитанное не столько в библиотеках, сколько в душевных испытаниях»¹³⁰. Как и когда-то понятие «интеллигенция» идеализируется, в него вкладываются некие идеалы, которые, как и любые идеалы, всегда далеки от реальной жизни.

Схожая позиция у еще одного видного деятеля русской культуры, известного ученого, литературоведа, историка и культуролога Д. С. Лихачева. В сложный для России (как его называют «переходный») период он выступил в защиту русской интеллигенции. Главным для него, вполне в духе времени, является понятие «свобода» и «умственная порядочность». «К интеллигенции, по моему жизненному опыту, — писал Лихачев, — принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам… Основной принцип интеллигентности — интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли». И далее: «Я бы сказал еще и так: интеллигентность в России — это прежде всего независимость мысли при европейском образовании». Сложность эпохи определила и некоторые уступки в определении уровня «свободы» и «независимости». «Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка»¹³¹, — отмечал Лихачев, давая таким образом индульгенцию тем интеллигентам, которые за короткий период времени несколько раз поменяли свои убеждения.

Поисками определения понятия «интеллигенция» занимались и западные ученые. Один из наиболее крупных специалистов по проблемам освободительного движения в России британец Е. Ламперт писал в 1957 г.: «Изгнанные из существовавшего русского мира, они стали изгнанниками из мира вообще, ведя дома и заграницей жизнь полную одиночества, неприятия чужого, преданности своему, что предполагает скорее сравнение с религиозным орденом, чем с социологически объяснимым явлением. Они не вели себя как представители политической группировки или партии, защищая свои законные интересы, а как индивидуалисты и новаторы, не связанные ни с кем традицией, стоящие одиноко и изолировано»¹³².

Из других западных историков следует упомянуть и американца Р. Пайпса. Сборник «Русская интеллигенция», посвященный памяти Е. Ламперта, дает следующее определение: «…общественное объединение, которое в силу своего образования было отделено от «народа», а в силу своего просвещенного, ориентированного на Запад мировоззрения — от монархии и ее бюрократического аппарата»¹³³.

В советском обществе (и это вторая точка зрения на то, что понимается под словом «интеллигенция») господствовало более общее представление об интеллигенции, которое включало в это понятие всю образованную часть общества. Еще В. И. Ленин сформулировал его следующим образом: «Интеллигенция — все образованные люди, представители свободных профессий вообще, представители умственного труда (brain worker, как говорят англичане) в отличие от представителей физического труда». При этом интеллигенцию не признавали классом, а только некоей «прослойкой» общества.

Подобного рода определение представляется слишком общим и универсальным. Оно совершенно не объясняет, что же делало русскую интеллигенцию столь уникальной, что вызывало жаркие споры о месте интеллигенции в русской истории в начале XX в., почему это слово вошло в мировые языки и чем она отличается от intellectuals и educated society. Однако именно в этом значении — образованная часть общества — оно закрепилось не только в специальной литературе, но и в повседневном обиходе в советский период и в значительной мере сохранилось по сей день.

Именно его придерживаются все основные словари, справочники и энциклопедии советского периода. «Историческая энциклопедия»: «Общественная прослойка, в которую входят лица, профессионально занимающиеся умственным трудом. Интеллигенция играет большую роль в развитии общества, с ее деятельностью в первую очередь связано развитие науки, техники, искусства, народного образования и т. д.»¹³⁴. «Толковый словарь» Ожегова (середина XX в.): «Люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом».

Наконец, современные российские издания пытаются объединить две позиции — как сложную дореволюционную и эмигрантскую, так и упрощенную советскую. «Большой энциклопедический словарь» (2-е изд., 1998): «Общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Понятию интеллигенция придают нередко и моральный смысл, считая ее воплощением высокой нравственности и демократизма. Термин “интеллигенция” введен писателем П. Д. Боборыкиным и из русского перешел в другие языки». «Российская цивилизация. Энциклопедический словарь»: «Интеллигенция — социальная группа, отличающаяся занятием умственным трудом, высоким образовательным уровнем и творческим характером своей деятельности, сохраняющая и несущая в другие социальные группы ценности и достижения мировой культуры, а также характеризующаяся специфическими психологическими чертами и позитивными нравственно-эстетическими качествами»¹³⁵.

Многообразие определений показывает сложность проблемы и ее важность, ибо, по словам уже упоминавшегося философа Г. Федотова, «мы имеем здесь дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего»¹³⁶. Постараемся выделить основные отличительные признаки русской интеллигенции, объединяющие самых разных ее представителей и делающие ее важной частью русского мира.

1. Вне всякого сомнения, в понятие «интеллигенция» всегда включались люди образованные. Вопрос об образовании в России всегда был связан с проблемой духовности и веры (подробнее об этом см. главу «Традиции образования в России»). Не вредит ли одно другому? Не подрывает ли светское образование не только религию, но и государственные устои? Эти вопросы всегда очень остро стояли для страны, в которой слишком многое поддерживалось верой в Бога, государя, отечество. В каком-то смысле русская интеллигенция оправдывала своим существованием подобного рода опасения.

2. Русская интеллигенция — это всегда оппозиция правительству, причем любому. В случае если власть меняется, оппозиционное отношение переносится на новое правительство. Так, посвятивший большую часть своей жизни борьбе с советским режимом А. И. Солженицын хотя и вернулся на родину после развала советского строя, но и новую власть не признал. В частности, в 1998 г. он отказался от ордена Андрея Первозванного, мотивируя это невозможностью принять его от верховной власти, доведшей Россию до гибельного состояния.

Не только оппозиция правительству, но протест против русской действительности и критика существующего режима стали основой формирования русской интеллигенции, ее своеобразным кредо. Эта критика, принимавшая часто форму отрицания и полного неприятия существующего общества, в середине XIX в. вылившаяся в нигилизм, является определяющей чертой интеллигенции. Литературный критик и один из наиболее ярких представителей русской интеллигенции Н. А. Добролюбов считал критику одной из основных задач русской интеллигенции: «Нам следует группировать факты русской жизни… Надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыха — до того, чтобы противно стало читателю это царство грязи»¹³⁷.

Критическое отношение к себе вообще характерно для русского народа, тем более что в России во все времена было что критиковать. Русская литература вскрывала язвы и смеялась сквозь слезы над русской жизнью. Пресса без устали привлекала внимание к порокам и недостаткам окружавшей действительности. Интересно замечание князя В. П. Мещерского, представившего в 1861 г. во вполне официальную (во всяком случае, в этот период) газету «Санкт-Петербургские Ведомости» статью о визите императорской четы в монастырь. Статью, к его большому удивлению, печатать отказались. А на вопрос о причинах ответили: «Уж очень вы поэтизируете монастырь, а затем, по правде сказать, не такое теперь время, чтобы восхищаться Царскими поездками»¹³⁸. Позитивную статью об императорском семействе в проправительственную газету поместить было нельзя, а вот критическую — пожалуйста.

Даже в заидеологизированные времена советского социального оптимизма критиканство пробивало себе дорогу в широкие массы через популярные во всех слоях общества анекдоты (заметим, что, когда после начала перестройки стало модно ругать всех и вся, жанр политических анекдотов довольно быстро умер).

Но ни один самый суровый критик не был так суров к России, как русская интеллигенция. Солженицын объяснял это следующим образом: «Чем крупнее народ, тем свободнее он сам над собой смеется. И русские всегда, русская литература и все мы, — свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас все на свете худшим, но, как и классики наши, — Россией болея, любя…»¹³⁹

Нередко критические отношение во взглядах интеллигенции превалировало, доходило до одержимости, возводилось в культ. В. Г. Белинский заявлял: «Отрицание — мой бог», таким образом превращая критику в своего рода религию.

3. Русскую интеллигенцию характеризует отсутствие конкретных задач и целей. Ей несвойственны практические действия. Именно поэтому настоящие революционеры не принадлежат к разряду интеллигенции. Ни смена власти, ни государственный переворот, ни революция ее не интересуют. Если критика правительства ведется для достижения одной из вышеуказанных целей, значит это уже не интеллигенция.

Идеи и концепции — вот основное содержание ее деятельности. Причем, как правило, отвлеченные и оторванные от жизни. Троцкий, иронизируя, называл взгляды русской интеллигенции «коралловыми украшениями», подчеркивая их декоративный, оторванный от реальности, бесполезный характер. Он писал: «…позже, когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически-самоотверженных, — и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции»¹⁴⁰.

4. Когда же, по иронии истории, ее идеи принимают реальный характер и воплощаются в жизнь, интеллигенция всегда теряется, не может приспособиться к обстоятельствам, это всегда вызывает ее кризис или даже крах. Особенно заметно это проявилось в двух российских революциях, а потом, много позже, с началом перестройки. Первую революцию в России, начавшуюся в 1905 г., нередко называют интеллигентской, такую большую роль сыграла последняя в создании благоприятных условий для нее. В значительной степени именно критика интеллигентами существующего порядка подготовила общественное мнение к революционным переменам. Но реальность оказалась далекой от абстрактных умопостроений.

Хорошо эту ситуацию описал Г. Федотов: «…интеллигенцию разлагала ее удача. После 17 октября 1905 г. перед ней уже не стояло мрачной твердыней самодержавие. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право? За эти вещи не умирают. Государственная Дума парализовала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И царская, и оппозиционная Россия тонула в грязи, коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма»¹⁴¹.

Не случайно появившийся в 1909 г. небольшой сборник «Вехи» стал событием в жизни страны, общественного движения и истории русской интеллигенции. Авторы поставили задачу подвести свого рода итог произошедшему, разобраться в проблеме «интеллигенция и революция». Один из авторов, философ С. Н. Булгаков, выражая общую позицию «веховцев», как их называли, подчеркивал, что именно «интеллигенция была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией»¹⁴².

После выхода сборника разразилась буря, ставшая отражением, с одной стороны, отсутствия единства в рядах интеллигенции, а с другой — ее неспособности справиться с реальной жизненной ситуацией. Сборник атаковали со всех сторон, справа и слева, свои и чужие, революционеры и консерваторы. Л. Н. Толстой писал о том, что содержание сборника носит в основном отрицательный, разоблачительный характер, в нем нет позитивной, творческой программы, которая бы отвечала на исконно русский народный вопрос: «что делать?»¹⁴³ В. И. Ленин резко критиковал идею о решающей роли интеллигенции в революции, считая ее главной движущей силой пролетариат и беднейшее крестьянство. Председатель Совета министров П. А. Столыпин выразил свое мнение следующим образом: «Появление такого сборника, как «Вехи», есть акт бунтовщический и дерзко революционный в том своеобразном духовно-умственном царстве, которое именуется русской интеллигенцией, и его революционная сила направлена против тирании того идола, которому приносилось столько человеческих жертв, имя же которому политика»¹⁴⁴. Пролетарский писатель М. Горький в частном письме называл «Вехи» «мерзейшей книжицей за всю историю русской литературы»¹⁴⁵. Многоречивые же статьи самих представителей интеллигенции заполнили страницы российской прессы того периода.

5. Важной чертой русской интеллигенции, тесно связанной с уже упоминавшимися, является ее бескорыстность. В ее деятельности, разоблачениях и критике действительности нет личной заинтересованности, а есть искренняя вера в то, что именно таким образом можно улучшить жизнь. Если правительство критикуется с целью захвата власти, это уже совсем другая история. Писатель и публицист А. Н. Радищев, которого часто называют первым русским интеллигентом, начал свое знаменитое и очень критическое по отношению к российской действительности «Путешествие из Петербурга в Москву» фразой: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала».

Пусть результаты критики оказывались далеки от идеала, но поползновения были благородными. Об этом несоответствии горько писал Н. А. Некрасов: «Суждены нам благие порывы, / Но свершить ничего не дано».

6. Русская интеллигенция всегда прозападно ориентирована (даже так называемая славянофильская ее часть). Стремление найти положительные образцы в других странах — явление универсальное и нормальное, однако нигде оно не доходило до такой крайности (Россия — страна крайностей), порой до полного отрицания возможности собственного развития. Достаточно обратиться к одному из первых и вполне невинных (по современным меркам) трудов, рассматривающих судьбу России с позиции интеллигенции. Речь идет о знаменитом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева: «…мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. Это — естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса… Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Суровый и довольно безысходный для России приговор.

Интересно, что в силу особенностей своей натуры русский интеллигент, оказавшись заграницей, всегда испытывал разочарование («верность» Западу сохранили те, кто восхищался им сидя дома), включая в поле своей критики и новое место жительство. Горько разочаровались в Европе два политических эмигранта-западника середины XIX в. А. И. Герцен и В. С. Печерин. А вот славянофил-неинтеллигент Н. В. Гоголь так до последнего дня и боготворил Италию.

Философ С. Н. Булгаков писал об интеллигенции: «Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый»¹⁴⁶.

7. Отличительная черта русской интеллигенции — ее изолированность от общества. Она существует как бы между правительством, по отношению к которому находится в постоянной оппозиции, и народом, благо которого, как правило, является ее целью и который вместе с тем остается непонятым ею. Известный острослов граф Ф. В. Ростопчин якобы так оценил восстание декабристов: что во Франции «чернь» учинила революцию, чтобы сравняться с аристократией, а у нас вот аристократия устроила революцию в интересах черни. Некрасов включил эту фразу в поэму «Русские женщины»: «В Европе сапожник, чтоб барином стать, / Бунтует, — понятное дело! / У нас революцию сделала знать: / В сапожники, что ль, захотела?» Взгляды интеллигентов, радевших о благе народа, оставались непонятыми не только в правительственных кругах, но и вызывали подозрение в самом народе, не понимавшем этих «умничающих» и чуждых ему дворян и разночинцев.

Показателен тот факт, что до сих пор в русском языке слово «интеллигент» имеет негативные коннотации, несет в себе заряд презрительного отношения, подразумевает беспомощность, бесполезность, умствование. Словосочетание «гнилая интеллигенция» стало устойчивым. Это отношение отражено и в художественной литературе. В «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова ироническое отношение к интеллигенции вкладывается в уста «простого» парня, необразованного пролетарского поэта Ивана Бездомного: «Он умен, — подумал Иван, — надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!»

О том, что не только народ не понимал интеллигенцию, но и ее интерес к нему был абстрактным и далеким от реальной жизни, свидетельствует в своих мемуарах И. А. Бунин. Запись от 20 апреля 1919 г.: «Те, которым, в сущности, было совершенно наплевать на народ, — если только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств, — и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали, как не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-Экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды:

— Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания.

А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только “народ”, “человечество”… Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была…

…Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

— Ах, я задыхаюсь среди этой Николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем, — карету мне, карету!

Отсюда Герцены, Чацкие… Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!

Это род нервной болезни, а вовсе не знаменитые “запросы”, будто бы происходящие от наших “глубин”.

“Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного”.

Это признание Герцена.

Вспоминаются и другие замечательные его строки:

“Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье… Мы канонизировали человечество… канонизировали революцию… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения…”»¹⁴⁷

В приведенной выше пространной цитате перечислены почти все основные особенности, они же беды, русской интеллигенции.

8. Интеллигенция всегда связана с писательским делом, будь то художественная литература, публицистика или журналистика. Немало в ее рядах «пишущих» философов, реже встречаются представители других ветвей гуманитарного знания, как правило только те, кто занимается также и публицистикой. Именно с помощью «пера» интеллигенция оказывает сильнейшее влияние на общественное мнение страны. Отсутствие целей и задач для реальной деятельности, о которых говорилось выше, отнюдь не означает того, что она не имеет влияния в обществе.

Через общественное мнение интеллигенция часто дает мощный толчок к преобразованиям. Общественное мнение всегда имело большое значение в жизни страны. «Опять и опять отмена крепостного права, подготовка и проведение реформы, — с удивлением отмечал в 1890-х гг. знаток русской истории и жизни англичанин М. Бэринг, — со всей очевидностью показали, что в решающие моменты русской истории именно общественное мнение имеет реальную и абсолютную власть! Это особенно удивительно для эпохи, когда свободы прессы официально не существовало»¹⁴⁸.

Нередко при описании той или иной эпохи употребляется выражение: «это было в воздухе» — революция, реформы, смена власти и т. д. Это присутствие, предчувствие, ожидание нового, как правило, создается усилиями интеллигенции. Именно это позволило известному религиозному философу и публицисту В. В. Розанову заметить по поводу революции 1917 г. — «Собственно никакого сомнения, что Россию убила литература».

Другое дело, что, когда события (реформы, революция или перестройка) начинаются, интеллигенция полностью теряет инициативу и контроль над ситуацией (часто оправдываясь: «Мы не к этому призывали! Нас не поняли») и, если выживет, может вновь уйти в оппозицию, теперь уже к новому режиму. Существует огромный разрыв между высокими идеалами и теориями интеллигенции, начавшей процесс, и его реальным практическим завершением.

Таким образом, для интеллигенции важна идея, идеал, теория, а не действие. Она, скорее, своеобразный фермент, вызывающий брожение в обществе, недовольство существующим режимом, готовящий почву для революций или иных кардинальных перемен в обществе.

Во всей полноте русская интеллигенция расцвела во второй половине XIX — начале XX в. Однако в том или ином виде она знакома русской истории в разные эпохи. Например, А. М. Курбский (1528–1583) — князь, государственный деятель, сподвижник Ивана IV, затем бежавший в Литву (ученые до сих пор спорят — предательство это было или борьба с тиранией). Человек прекрасно образованный, известно, что он изучал грамматику, астрономию, риторику, историю и философию, прекрасно владел иностранными языками, сам писал обличительные памфлеты против своего бывшего господина. Оказавшись на Западе, он активно критиковал и католическую церковь. И уж конечно, — правление Ивана Грозного и современную ему российскую действительность. Образ, вполне вписывающийся в общую картину русской интеллигенции.

Были и другие, «забраживавшие» русское общество в самые разные периоды: А. Н. Радищев и Н. И. Новиков, П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен, западники и славянофилы, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, В. Г. Белинский и многие другие. По мере расширения и укрепления государства российского, распространения образования, усиления связей с Западом увеличивался и круг недовольных существующим режимом.

В советское время на первом этапе интеллигенции был нанесен сильнейший удар. Во-первых, ее идеи, воплотившись в жизнь, продемонстрировали свою нежизнеспособность. Во-вторых, цвет русской интеллигенции был либо уничтожен, либо выслан из страны. Советское правительство, руководители которого выросли на трудах этой самой интеллигенции, прекрасно понимали, какое влияние она оказывает на общество, сея сомнения и недовольство режимом. Поэтому приговор был суров. Созданная же так называемая новая интеллигенция не имела ничего общего со старым явлением, кроме, разве, названия. Не случайно даже сам термин в этот период наполняется новым, более общим, смыслом, чтобы полностью уничтожить всякое воспоминание о старой русской интеллигенции. Естественно, не издаются труды философов-интеллигентов, их имена как бы вычеркиваются из русской истории. Когда много лет спустя, после начала перестройки, труды старой русской интеллигенции были опубликованы и стали доступны всем, публику ждало некоторое разочарование — ничего особенного с политической точки зрения в них не было.

Философ Ф. А. Степун писал в эмиграции о «новой» советской интеллигенции: «Число интеллигенции в старом смысле в Советской России в настоящее время весьма незначительно. То, что заграницей считается новой советской интеллигенцией, является полной противоположностью тому, чем были рыцари интеллигентского ордена. Старые интеллигенты были профессионалами идеологических построений и явными дилетантами в практической жизни… старая интеллигенция должна воскреснуть, но воскреснуть в новом облике. Не только России, но и всем европейским странам нужна элита людей, бескорыстно пекущаяся о страданиях униженных и оскорбленных, которых еще очень много в мире, строящая свою жизнь на исповедании правды, готовая на лишения и жертвы. Вот черты старой русской интеллигенции, которые должны вернуться в русскую жизнь. Дух же утопизма, дилетантского распорядительства в областях жизни, в которых ничего не понимаешь, и легкомысленной веры в то, что истины изобретаются философами, социологами и экономистами, а не даруются свыше, должен исчезнуть»¹⁴⁹.

Однако в одном Степун ошибался: традиции старой русской интеллигенции были подспудно живы и в советской России, причем в самые строгие с идеологической точки зрения времена. Они пробивались в «разговорах на кухне», в трудах отдельных писателей и поэтов, как ни следила за ними цензура, в лекциях университетских профессоров. В конце 1950–1960-х гг. при первой же возможности во время «оттепели» эта традиция вышла наружу в виде так называемого диссидентского движения, которое стало тихо будоражить общество.

В конце XX в. возродившуюся новую интеллигенцию ждал еще один удар: оказалось, что столь желанное избавление от советского строя не решило основных проблем российской действительности. Как и когда-то, после революции, почва вновь ушла у нее из-под ног, и она оказалась без идей, идеалов и перспектив. Многие, провозгласившие себя интеллигенцией в новых условиях, всего лишь пользовались ситуацией и отнюдь не бескорыстно, что никак не вяжется с самой сутью интеллигенции.

Менялись названия, ориентиры, идеалы (нет единой линии), дети порой отрекались от отцов, но сохранялась общность черт: протест и критика существующего режима, оппозиция к государственной власти, изолированность от народа и правительства, западная ориентация, наличие идеи, порой переходящей в подобие религии, огромная роль в формировании общественного мнения в русской жизни вообще. Не просто чудаки и мечтатели, витающие в облаках, они жгли и жалили, бичевали и развенчивали вполне успешно, в конце концов расшатывая государственные устои (в этом их «деятельность» была успешной).

Несмотря на оторванность от народа и ориентацию на Запад, интеллигенция воплощала многие черты русского характера. Преданность идее, своеобразную религиозность (даже если бог — отрицание), вечный поиск веры и идеала, доведение всего до крайности, критиканство — все это свойственно русской культуре в целом. При всем ее «западничестве» она перемалывала западные идеи на русский лад, изменяя их порой до неузнаваемости. При крайне критическом, скептическом, а порой прямо нигилистическом отношении к жизни русской интеллигенции свойственны и высокая жертвенность, и готовность умереть ради идеи, и бескорыстность.

Русскую интеллигенцию нельзя оценивать с позиций «хорошо или плохо», «нравится или не нравится». Она неотъемлемая составляющая русской жизни, и без нее русский мир будет неполным. Она своеобразный и в каком-то смысле необходимый обществу «возмутитель спокойствия». Сейчас, со времен перестройки, в эпоху слабой власти интеллигенция в России практически отсутствует. Здесь нет для нее питательной среды: что толку противостоять тому, что и так еле держится. Те же, кто относят себя к разряду современных интеллигентов, либо преследуют политические, либо нередко экономические, словом, какие-то практические цели.

Интеллигенцию часто ругают или превозносят, исходя из политических или религиозных взглядов авторов. Лучше всего просто признать, что она естественное явление русской жизни.

Примечания

51

Атлас России. М., 2005. С. 6.

52

Слово о погибели земли Русской // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 131.

53

Там же. С. 132.

54

Россия в первой половине XVI в.. Взгляд из Европы. М., 1997. С. 265.

55

Флетчер Дж. О русском государстве. М., 2002. С. 18.

56

Кюстин, маркиз Астольф де. Николаевская Россия. М., 1990. С. 220.

57

Thubron C. Among the Russians. L., 1983. P. 12.

58

Гончаров И. А. Полное собрание сочинений. Т. 2. СПб., 1907. С. 695.

59

Данные переписи приводятся по: www.perepis2002.ru

60

Гумилев Л. Н. Этносфера: История людей и история природы. М., 1993. С. 40.

61

Дюма А. Путевые впечатления в России. В 3 т. Т. 3. М., 1993. С. 257.

62

Ключевский В. О. Сочинения. В 10 т. Т. 1. М., 1987. С. 86–87.

63

Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. Кн. 1. М., 1988. С. 56, 73.

64

Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 769.

65

Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. В 30 т. Сочинения. В 18 т. Т. 14, 15. М., 1987. С. 117, 121.

66

Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Л., 1986. С. 796.

67

Волконский С. М. О декабристах. Париж, 1921. С. 109.

68

Евдокимова С. В. Очерки истории городов Забайкалья. XVII–XVIII вв. Ч. 1. Улан-Удэ, 1993. С. 22.

69

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 16 т. Т. 8, кн.1. М.-Л., 1948. С. 447.

70

Гончаров И. А. Полное собрание сочинений. Т. 2. СПб., 1997. С. 684.

71

Жития и творения русских святых. М., 2001. С. 608.

72

Richmond G. From Nyet to Da: Understanding the Russians. Intercultural Press, 1992. P. 82.

73

Гончаров И. А. Указ. соч. С. 686.

74

Кукушкин Ю. С., Чистяков О. И. Очерк истории Советской конституции. М., 1987. С. 316.

75

Barzini L. Halians. Penguin books, 1968. P. 64.

76

Материал взят с официального сайта Республики Карелия www.gov.karelia.ru

77

Азадовский М. К. Русские сказочники // Русская сказка. Избранные мастера. В 2 т. / Ред. и коммент. М. К. Азадовского. Т. 1. М.–Л. 1932. С. 56.

78

Дюма А. Указ. соч. С. 229.

79

Нижеприведенные цитаты даны по: Венчание с Россией. Переписка великого князя Александра Николаевича с императором Николаем I. М., 1999. С. 25, 34, 36, 48, 49, 53, 62, 68, 132.

80

Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. В 3 т. Т. 2. М., 1993. С. 187.

81

Князь Мещерский. Воспоминания. М., 2001. С. 11.

82

Пушкин А. С. Письма к жене. Л., 1986. С. 186.

83

Устюжский летописный свод. М.–Л., 1950. С. 20.

84

«Повесть временных лет» здесь и далее цит. по: Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века. М., 1978.

85

Существует два варианта написания термина: в исторической науке более принят «норманнская», а в политологии встречается «норманская».

86

Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.). М., 1985. С. 181.

87

Следовательно, чтобы перевести византийскую эру в новую, нужно отнять 5508. Так, начало Русского государства в летописи относится к 6370 г., т. е. 862 г. от Рождества Христова.

88

В отличие от юлианского были исключены годы с двумя нулями на конце, у которых первые две цифры не делятся на 4: 1600 — високосный, и по юлианскому, и григорианскому, а 1700-й, 1800-й и 1900-й — только по юлианскому. Таким образом, в 2000 г. разницы не было, следующий сдвиг между календарями будет в 2100 г.

89

Титулярник. Т. 2. М., 2007. С. 56.

90

Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 453.

91

Там же. С. 429.

92

Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985. С. 225.

93

Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 453.

94

Народная проза. Библиотека русского фольклора. М., 1992. С. 79.

95

Горский А. А. «Всего еси исполнена земля русская…». Личности и ментальность русского средневековья. М., 2001. С. 62.

96

Горянин А. Мифы о России и дух нации. М., 2002. С. 189.

97

Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000.

98

Там же. С. 128.

99

Франческо да Колло. Доношение о Московии. Итальянец в России XVI века. М., 1996. С. 12.

100

Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. М., 1997. С. 106.

101

Там же. С. 177–178.

102

Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 74.

103

Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М., 2000. С. 442.

104

Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. СПб., 2004. С. 183.

105

Энгельгардт А. Н. Из деревни. М., 1987. С. 540, 405.

106

Лукин П. В. Указ. соч. С. 20, 25.

107

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1981. С. 124.

108

Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. М., 1997. С. 288.

109

Лукин П. В. Указ. соч. С. 112.

110

Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 221.

111

Памятники литературы Древней Руси. XVII век. М., 1980. С. 403.

112

Памятники литературы Древней Руси. Конец ХV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 441.

113

Посошков И. Т. Указ. соч. С. 242.

114

Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века. М., 1978. С. 403.

115

Татищев Сергей. Император Александр Второй. Кн. 1. М., 1996. С. 155.

116

Венчание с Россией. Переписка великого князя Александра Николаевича с императором Николаем I. 1837 год. М., 1999. С. 14.

117

Народная проза. Библиотека русского фольклора. М., 1992. С. 85.

118

Roberts E. The Xenophobe’s Guide to the Russians. L., 1993. P. 53.

119

Боборыкин П. Д. За полвека. М., 2003. С. 6.

120

Там же. C. 668.

121

Дружба народов. 2000. № 8.

122

Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 299.

123

Виноградов В. В. История слов: около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. М., 1994. Словарная статья «Интеллигенция».

124

Там же.

125

Виноградов В. В. Указ. соч.

126

Желтов И. М. Иноязычие в русском языке // Филологические записки, вып. 4–5. Воронеж, 1890. С. 2, 3.

127

Федотов Г. Россия и свобода: Сборник статей. N. Y., 1981. 14, 16, 19.

128

Интеллигенция — Власть — Народ. Антология. М., 1992. С. 85.

129

Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 20. М.–Л., 1926. С. 238.

130

Новый мир. 1991. № 5. С. 43.

131

Новый мир. 1993. № 2. С. 3–9.

132

Lampert E. Studies in Rebellion. L., 1957. P. 31.

133

Pipes R. The Historical Evolution of the Russian Intelligentsia // The Russian Intelligentsia. N. Y., 1961. P. 47.

134

Историческая энциклопедия. Т. 6. М., 1965. С. 111.

135

Российская цивилизация. Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 78.

136

Федотов Г. Указ. соч. С. 13.

137

Добролюбов Н. А. Огни. Кн. 1. Пг., 1916. С. 66–67.

138

Мещерский В. П. Мои воспоминания. М., 2001. С. 99.

139

Солженицын А. И. На возврате дыхания. М., 2004. С. 305.

140

Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 238.

141

Федотов Г. Указ. соч. С. 55.

142

Вехи. М., 1909. С. 25.

143

Там же. С. 3.

144

Новое время. 23 апр. 1909. С. 4.

145

Архив М. Горького. Т. 9. М., 1966. С. 65.

146

Вехи. С. 33.

147

Бунин И. Окаянные дни. М., 2003. С. 286.

148

Baring M. The Russian People. L., 1911. P. 226.

149

Степун Ф. А. Сочинения. М., 2000. С. 625–626.