Я ждал тебя…

Анна Пушкарева

Давайте перенесемся туда, куда вы точно никогда не заходили, из страха ли или из предубеждения… Антон уже ничего не ждал, надломленный страшным предательством и беспросветностью одинокой жизни. Казалось, он вышвырнут на задворки общества – на самом же деле все это время он шел своим, особенным, путем. Ему необходим был долгий разбег, чтобы понять смысл общечеловеческой эстафеты и финишировать с улыбкой на губах. Жизнеутверждающая книга для тех, кто потерял свой ориентир.

Глава 9

Получив деньги, мать снова пропала. Тот час, когда они встречались у ограды, впечатался в мозг Антона на уровне инстинкта, и он каждый день выходил в это время к решетке в сад, — но женщина все не приходила. Один, два, три, — дни вереницей проплывали перед всё более грустным взглядом Антона. Он был подавлен и не знал, что думать, — именно потому, что думать, размышлять над ситуацией ему было страшно. Он боялся получить ответы на свои вопросы, — поэтому, сдавленно вздыхая, отходил прочь от ограды, погружаясь в привычные дела.

Как здорово, что у человека есть труд! Труд лечит душу, просеивая сумбурные мысли сквозь великое сито вселенского порядка. А ведь душа зачастую именно от мыслей и страдает. Душе многие вещи понятны от природы, да вот только из разума, как из улея, постоянно вылетают осы, — и жалят душу, не дают ей покоя, мучают сомнениями: а, может, так, а, может, этак… А труд занимает разум, и у души находится немного времени на отдых, а уж потом, глядишь, — и все встало на свои места. Антон не терял надежды, что совсем скоро его мама появится вновь, и уже заранее простил ей долгое отсутствие.

У Антона был и небольшой повод для радости: теперь, с началом карантина, когда больные дети ели плохо, ему доставалось немного больше еды, и он уже не вставал из-за стола голодным. Наверное, именно это обстоятельство помогло Антону выздороветь после падения и травмы головы, — без хорошего питания ему пришлось бы совсем худо.

В прошлый раз Антон не отдал матери все деньги, оставил немного про запас. Он ждал, выполнит ли она свое обещание про колготы. Уже то и дело срывался мелкий снежок, а по утрам на пожухлой траве лежал иней. Низенькие кусточки, которые еще не до конца потеряли свою листву, стояли в снегу, похожие на вилки цветной капусты. Однажды эту капусту давали в детском доме на какой-то праздник, — так Антон ее даже есть не стал, такая она была необычная! Для него это было так же удивительно, как если бы нормальному человеку подали на тарелке китовое мясо или отбивные из страуса. Тогда, рассматривая кусочки цветной капусты и осторожно ковыряя их вилкой, Антон в очередной раз убедился, насколько узок и ограничен его мир по сравнению с миром нормальных людей.

Антон не без удовольствия думал о том, как тепло его маме будет в новых колготах. От этих мыслей он чувствовал такую щекочущую теплоту, разливающуюся по всему телу, как будто он сам замерзал где-нибудь, а его вдруг одели в теплое, обогрели и дали выпить горячего молока с медом. Ей-богу, Антон радовался за мать так, как будто кто-то позаботился о нем самом.

Каково же было его разочарование, когда в следующий раз он увидел мать без колгот, все в тех же калошах на босу ногу. Она приковыляла к забору и обхватила прутья руками, вероятно, чтобы не упасть. От выпитого ноги почти не держали ее. Старое ее пальто было не застегнуто на верхнюю пуговицу, и в кривом треугольнике воротника виднелась красная, покрытая испариной грудь. Антон не был уверен, что под этим пальто вообще есть что-то из одежды, — и это вызывало в нем негодование.

— Запахнитесь, — попросил он. Его мать сделала жест головой, как будто она спала, а голос Антона вывел ее из этого состояния. Она встряхнула своими сальными волосами, продрала глаза и уставилась на Антона, как будто видела его впервые.

— Зачем? — она еле ворочала языком. — Сынок, мне и так, знаешь, как тепло?! Знаешь, сколько водки я выпила? Воооооо, сколько! — женщина, обнимая воздух, попыталась показать, сколько она выпила, но поняла, что, отцепившись от забора, не устоит на ногах.

— Где колготы, о которых мы с вами договаривались? — спросил Антон, хотя уже понял, что все расспросы тщетны.

— Какие колготы? — ее лицо принимало какие-то гротескные выражения, как в театре. Всё на нем было преувеличено: и удивление, и лукавство, и раздражение. — Это… Я по делу пришла… Денежки-то уже кончились… Малых кормить нечем…

— Я не дам вам денег… — еле слышно проговорил Антон, глядя в землю.

— Что? Что ты там бормочешь? Денег мне не дашь? — с каждым вопросом ее тон возрастал и вскоре перешел в резкий, лающий крик. Она кричала так, как будто хотела привлечь внимание всех прохожих, чтобы все они услышали, — и люди действительно оборачивались на нее. Антон стоял, превратившись в статую. Куда подевались ее жеманность, ее приторно-сладкая улыбочка? — от них не осталось и следа. Из слащавой замарашки она вдруг превратилась в фурию, — но Антон знал, что такие внезапные перевоплощения свойственны алкоголикам, — в те минуты, когда что-то начинает идти против их воли. Она то кричала, то переходила на злой, вкрадчивый шепот, а он слушал; ее слова полосовали его сердце, словно острие ножа.

— А вот послушай, сынок, что я тебе скажу, — в слове «сынок» на этот раз слышалось одно только презрение. Язык у собеседницы Антона больше не заплетался; охваченная каким-то жаром, она выдавала фразы, достойные высокой драматургии. — Никакая я тебе не мать! Тоже мне, нашел себе мамашу! Обманула я тебя, понимаешь, одурачила! Не знаю я тебя, кто ты таков, да еще и такой, одноглазый! И нет у тебя никакого отца, и никаких братьев, и никакой сестрички, дуралей! Всё это я придумала, чтобы денежки из тебя тянуть! А ты и молодец стараться, — ты их зарабатывал, а я их тратила со своими собутыльничками! Уж повеселила я их рассказами о тебе! Денег он мне больше не даст! Смотри-ка, напугал! А мне больше и не надо! Ничего от тебя не надо! Как и ты сам мне больше не нужен! Иди ты ко всем чертям! — тут она разразилась потоком слов не литературного стиля. — А ты мне поверил, дурак! Обвела тебя вокруг пальца, как сосунка!

Она, казалось, полностью насладилась своей изобретательностью. Во всяком случае, поток ее слов, наконец, иссяк, а опьянение снова брало свое. Она как будто вспомнила о каком-то неотложном деле и заковыляла прочь, уже, наверное, забыв про Антона. Только изредка еще она посылала проклятия, но, кажется, не в адрес Антона, а всему миру, самим небесам, содрогаясь в своей бессильной и смешной злобе.

— Не поверил… — поставил Антон точку в их разговоре полушепотом. Глаза у него почему-то горели. Э, парень, не собираешься же ты плакать!? — сказал он сам себе и тоже пошел прочь. Желваки ходили взад-вперед под натянутой, полупрозрачной кожей. Здоровая кисть самопроизвольно сжалась в кулак с такой силой, что посинели костяшки на пальцах. Антон ни о чем не думал; он отрешился от всех чувств…