Офелия

Анна Семироль (2019)

Старая добрая Англия середины ХХ века. На материке во Вторую мировую войну во время испытаний нового оружия образовалась зона наслоения двух миров. И пока военные в Европе всеми силами старались сдержать проникновение существ из параллельного мира, дельцы наладили торговлю мифическими существами. Англичанин мистер Палмер купил себе самую настоящую русалку — живую игрушку, беспомощную, испуганную и опасную для всех, кто решит познакомиться с ней поближе. Но его двенадцатилетний сын Питер не думает о грозящей ему опасности и не желает видеть в Офелии врага рода людского…

Глава 8

Дверь в отцовский кабинет закрылась, замок щелкнул, словно зубы хищного монстра. — Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубахи пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый трясущийся вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

— Папа, прости, — торопливо произнес Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в темном сарае, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошел войну, — и война осталась в нем. Про войну Питеру рассказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю — не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы черно-белых фотографий, на которых мертвых было куда больше, чем живых. Для Питера — благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, — война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей и уж тем более — со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мерфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

— Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста. — Голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки — дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.

— Посмотри на меня.

В голосе Леонарда Палмера не было гнева. Сдержанность — и только она. Спокойный тон, которым папа Питера, Агаты и Ларри обычно разговаривал по телефону со своими коллегами. Не страшный. И Питер несмело поднял взгляд от начищенных длинноносых ботинок к отцовскому лицу.

Отец не злился. Волновался, нервничал, то и дело касаясь то усов, то чисто выбритого подбородка. Но не злился, нет. Когда человек злится, он может только говорить сам. Или кричать. Мистер Палмер же был готов к диалогу с сыном и ждал, когда Питер успокоится. И, заметив, что сын на него смотрит, он заговорил первым:

— Давай поговорим как взрослые люди. Ты уже не такой маленький, чтобы тебя просто наказывали. В двенадцать лет стоять в углу несолидно и нелепо. Ты меня слушаешь?

— Да, папа, — уныло откликнулся Питер.

Леонард Палмер выдвинул из-под письменного стола стул, поставил напротив сына, сел. Нахмурился, представив себе, как это смотрится со стороны, вернул стул на место и опустился в кресло рядом с Питером.

— Вот и хорошо, — облегченно произнес мистер Палмер и побарабанил пальцами по резным подлокотникам. — Понравилась русалка?

— Очень, пап.

— Спасибо, что купил ей рыбы. Взрослый поступок. Я, признаюсь, о покупке просто забыл. Сдавал концепт новой модели, заработался и… Спасибо, Питер. Только не стоило из-за этого прогуливать школу. Попросил бы Тревора, заехали бы с ним на дуврский рынок после учебы.

— Рынок закрывался раньше, чем заканчивались занятия. — Питер старался говорить спокойно, как взрослый, а не ныть. — Я виноват. Я впервые прогулял, пап. Ты же знаешь, что я ответственный.

— И честный. Потому сейчас я хочу услышать от тебя два честных ответа на два важных вопроса.

Питер кивнул, немного успокоившись. Разговор — это все же не четыре часа стояния в углу и не «завтра ты с Робертом и Клариссой убираешься в птичнике». И даже не «в наказание ты с нами на пикник не едешь».

— Хорошо, — продолжил отец. — Вопрос первый: ты думал о том, каково будет мне или Тревору ждать тебя у школы, а потом узнать от учителя, что ты сбежал? Не знать, где тебя искать и что сказать маме.

Питер покраснел до корней волос. Конечно, об этом он не подумал. Сбежал — и все. Физкультура же — это не серьезно. Не математика. А тут вон как. «А они могли решить, что меня похитили. Инопланетяне или русские», — вздохнул мальчишка. Ему стало чудовищно стыдно. Надо же, такой глупый, детский поступок!

— Я не подумал, папа, — пробормотал он. — Прости, пожалуйста.

— Перед ужином встанешь из-за стола и извинишься перед всей семьей за свой поступок, — строго произнес отец. — А теперь второй вопрос: что ты думаешь о существе в нашем пруду?

Мальчишка окончательно растерялся и застыл, обдумывая вопрос. «Что отец хочет от меня услышать? Здесь какой-то подвох, это точно. Но что я сказать-то должен?» — лихорадочно соображал он.

Леонард Палмер ждал, выбивая на подлокотниках кресла незамысловатый ритм. Взгляд его скользил по корешкам книг в шкафах у стены напротив, по громоздкому ящику телевизора, по комоду у окна, уставленному антикварными статуэтками супруги. В дверь вежливо постучали, заглянула Агата. Отец нахмурил брови, качнул головой: я занят. Агата тут же исчезла.

— Питер? — вежливо обозначил конец ожидания Леонард Палмер.

— Я… Я думаю. Она красивая, пап. И как я. В смысле, она юная. Да? — Отец сдержанно кивнул, и Питер продолжил, путаясь и запинаясь: — И мне кажется, ей надо показать, что мы рады, что… что она гость. И надо относиться к ней более… М-м-м… Более добро, что ли. Добрее, вот! Мне показалось, ей тут страшно. И я купил ей рыбу. Папа, я Кевину должен за автобус, он меня привез, когда я… я…

— Понятно, — прервал словесные мучения Питера отец. — Ты видишь в ней кого-то, с кем можно подружиться. Так? Значит, я не ошибся. А теперь послушай меня очень внимательно, Питер.

Мистер Палмер подался вперед, оперся локтями на колени, склоняясь к сыну ближе.

— Ты ошибаешься. Она не человек. Совсем. Она просто похожа на нас. Русалки не понимают речи, сынок. Абсолютно. Любой из языков нашего мира для них — тарабарщина. Потому что их мир — совершенно иной. Там нет людей. И там, откуда привезли Офелию, человек для них значит только одно: враг. И если у нее будет возможность напасть, навредить, покалечить или даже убить человека — она этим обязательно воспользуется. В воде она чудовищно сильна. Ей ничего не стоит свалить тебя в пруд и утопить. И никто из нас, взрослых, не успеет ничего сделать. Поверь, она это уже проделывала с другими людьми.

— Офелия убивала?! — Глаза Питера стали совсем круглыми от изумления и ужаса. — Она же девчонка совсем…

— С такими «девчонками» мы воюем уже восемнадцать лет. Вдумайся. — Отец поднялся из кресла, давая понять, что серьезный разговор окончен. — Можешь идти. И не забудь извиниться перед семьей за ужином.

Питер послушно покивал и поплелся в свою комнату. В коридоре пересекся с Агатой: та высокомерно вздернула подбородок и презрительно фыркнула. «Ну да, ты сегодня вся такая правильная и любимая родителями, — подумал Питер, глядя, как сестра скрывается за углом. — Зато я видел Офелию близко-близко».

До ужина Питер просидел над рисунками. Развевающиеся ленты и рюши ну никак не желали выходить из-под кончика карандаша, цвета все были не те, и мальчишка ужасно злился. Один за другим листы бумаги летели на пол, Питер несколько раз ломал и точил карандаш. Русалка не рисовалась ни в какую. В итоге он плюнул и нарисовал себя, тонущего в пруду вверх ногами.

И в один момент его вдруг до ужаса ясно накрыло осознание того, о чем говорил ему отец. Обычно, когда взрослые читают тебе мораль, в какой бы форме они этого ни делали, ты стараешься побыстрее забыть то, что тебе говорили. Просто потому, что в тебе играет обида и все слова «нравоучителя» хочется зачеркнуть из чистейшего противоречия. Но в этот раз Питер Палмер задумался. И испугался.

«Если мы столько лет воюем с обитателями того мира, что наслоился на наш, насколько же они сильны? — вглядываясь в линии своего рисунка, подумал Питер. — Это же именно настоящая война, где гибнут наши солдаты, защищая нас от вторжения! И договориться они не могут, потому что оттудыши не знают нашего языка, ведь верно же. И папа правильно сказал: они не люди, а люди для них — это боль и смерть, которую несет оружие. И Офелия тоже видит в нас врагов. Она же военнопленная, получается… А если показать ей, что я не враг? Если я попробую научиться понимать ее, а ее саму научу понимать нас? Но как это сделать? Заключить мир с тем, кто пленен, кто напуган и хочет тебя убить… Это вообще возможно? Ведь, скорее всего, так и случится, как отец сказал: я к ней с добром, а она меня утопить захочет. Отомстить и съесть, как рыбу… Это сейчас она боится. А вдруг она пообвыкнет и начнет всех нас уничтожать, как в комиксах?»

— Да ну, не… Может, папа все же ошибается? — вслух произнес Питер и решил: — Поговорю с Йонасом. А еще найду в библиотеке все, что писали про русалок. Я обязан знать все о той, с кем хочу заключить мир. Потому что в нашем доме войне не место.

Перед домашними Питер извинился, клятвенно пообещал вести себя осмотрительно и не ставить родных в неудобное положение перед своими друзьями. А на следующий день попросил отца заехать с ним в городскую библиотеку после уроков, где набрал здоровенную подшивку журналов и газет со статьями, посвященными изучению оттудышей. Мистер Палмер одобрил внезапный интерес сына и даже сам помог отобрать материал для чтения. Полтора часа Питер вчитывался в статьи, но они все были слишком похожи друг на друга и не содержали почти ничего, кроме отсылок к фольклору, анатомии оттудышей с фотографиями кусков мертвых тел и немного информации о том, где тот или иной вид обитает.

Домой Питер приехал с атласом-определителем оттудышей, выданным библиотекой для чтения дома, и в такой задумчивости, что не услышал, как его окликнул Йонас, который подвязывал пышные кусты пионов. Пришлось Йону бросить в него камушком для привлечения внимания.

— Эй, Пит Безмолвный Монолит, привет! — замахал он неизменной красной бейсболкой. — Ты от зубного, что ли? Молчишь, и лицо такое… А?

— Привет, Йон! — Питер остановился и продемонстрировал другу книгу: — Вот, взял почитать. Книжка толстая, видимо, много полезного написано. Ты уже видел нашу русалочку?

Йонас неопределенно повел плечами и коротко ответил:

— Я работал.

— Эх ты! А она такая классная, хоть и дикая. Отец назвал ее Офелией.

— Ах-ха. Офелия, — кивнул Йонас и подбросил в руке секатор. — Ладно, мне еще опоры под смородиной чинить.

— Не увлекайся, — подмигнул Питер и добавил: — Я переоденусь, поем и выйду.

Уплетая сэндвич с тунцом, Питер листал библиотечную книгу. Пока дошел до главы о русалках, насмотрелся на кентавров, дриад, баргестов, пикси, келпи, диких людей и сиринов. Подивился разнообразию видов и непохожести фотографий на то, как видели оттудышей художники. Особенно позабавили картинки из старинных, еще рукописных книг. На них оттудыши выглядели настоящими исчадьями ада. Все с когтями, выпученными глазами, раззявленными зубастыми пастями. Даже пикси.

Про речных русалок было мало. То, что они красивы и изящны, Питер и без книги знал. Про «быстры, сильны и опасны» наслышан. А вот то, что окраска русалки меняется с возрастом, было для мальчишки в новинку. Оказалось, белыми у речных русалок бывают только дети. А потом белизну разбавляет слабый розовый, золотистый и голубой, появляющийся в окраске волос, ногтей и ушей. Речная русалка на цветной вклейке напоминала цветок лотоса из маминой оранжереи. Питер долго любовался этой картинкой, гадая, будет ли Офелия такой же.

— Ты прикинь, у нее платье — это она сама! — поделился он с Йонасом, когда тот устроился на скамейке передохнуть. — В смысле, что это не тряпочки, а ее тело. Классно, да?

— Ах-ха, — потягивая воду из молочной бутылки, отозвался Йонас. — Я это знаю. И про окраску тоже. Русалки взрослеют быстрее людей, так что сам скоро увидишь, какого цвета ваша.

Питер, прищурившись, поглядел на облака, заволакивающие небо. Эх, сегодня, похоже, на великах им не покататься.

— Йон, я только одно никак не пойму: у них самцы-то есть? Ни на одной картинке нет чего-то похожего на мужчину. Или они все такие… в платьях?

Йонас задумчиво почесал нос.

— Ну, я про мужиков речных русалок тоже не слышал. Да речные сами по себе редкость. Но как-то они размножаться-то должны, верно… Может, к ним морские заплывают время от времени? Знаю, что в крупных реках морские русалки иногда встречаются. Приплыл, намутил детей, уплыл.

— Или они как самки лягушек. — Питер напрягся, вспоминая сложное словцо с занятий по биологии. — А! Это… партеногенез, вот! Когда самца нет, самки рожают сами себя, во.

— Как куры, что ли? — хмыкнул Йонас. — Дурацкие птицы.

— Ага. Я и подумал: может, и речные русалки так же?

— Ах-ха. Может, в бадминтон поиграем? Ну их, оттудышей этих. Ты только и говоришь сегодня, что о русалке. Давай лучше разомнемся. У меня все затекло от сидения в кустах. Смородина ваша — чистая бука, вот. И пионы безалаберные. Скажи миссис Палмер, чтобы иногда выливала под них то, что от чая остается.

— Заварку?

— Ах-ха. От нее стебли крепче будут, и кусты не станут так заваливаться.

— Ты ей сам скажи, вон они с Агатой и бишонами. А я пока за ракетками сбегаю.

Йонас поднял вверх правую руку с пальцами, растопыренными буквой V, положил на скамейку бейсболку, провел рукой по растрепанным волосам и пошел к пруду, где на подстриженной лужайке хозяйка усадьбы вместе с дочерью играли с собаками. Питер подтянул шорты и поспешил в дом. Хотелось до дождя хоть часок пообщаться с другом. А потом опять за уроки.