Сказки Черного рынка

Анна Хешвайн, 2023

Правда или вымысел? Хотите ли проверить свой пытливый ум? Я делюсь историями, а вы угадываете – есть ли в них крупица истины или все сплошная ложь? Я рассказываю, вы слушаете. Я пишу, вы читаете. Я знаю, кто вы, но сможете ли вы узнать – кто я? Проведите этот день со мной, а я покажу вам его своими собственными глазами. Я обещаю погрузить вас в мир неизведанного, непознанного, в мир на грани безумия. Держите глаза широко раскрытыми, но не забывайте проверять на месте ли ваша душа. Быть может, в попытках найти ответы на мои вопросы вы заплатите слишком дорого.

Сказание второе: «Знания — не тьма»

Не жила, но была маленькая девочка, имевшая в родстве мать, да удочеренно-усыновленный скот, в теплое время года обретавшийся в свободном кочевании по лесу, а в холодное в теплом стойле. Маленькой девочке, а звали ее Асалуг, наказывалось матерью скот этот пасти, мыть, поить и водить задушевные беседы. Для чего требовалось последнее? Таково было наставление матери и не одно оно.

— Дочь, учись слышать зверье.

— Зачем, матушка?

— Учись, сказала. Отправляйся в лес на выпас, вечером расскажешь, о чем с тобой говорили овцы и козы.

Асалуг честно пыталась исполнить наказ, но у нее не выходило порадовать мать.

— Дочь, учись различать травы.

— Зачем, матушка?

— Учись!

Асалуг этот наказ давался легче, различать травы — не слышать неслышное.

— Дочь, учись петь и говорить красиво.

— Зачем, матушка?

— Учись, вернешься с выпаса, споешь мне.

Асалуг училась у птиц, подражая их трелям.

— Дочь, учись прясть и шить.

— Зачем, матушка?

— Учись, вечером сошьешь мне платье с искусной вышивкой.

Асалуг из тонкой щепки сделала иглу, а в ушко продела свой золотистый волос, чтобы вышивать им на листке березы.

— Дочь, учись использовать травы. Сочетай их так, чтобы от них была польза.

Асалуг часто травилась, выпивая отвары, по незнанию составленные из неподходящих трав.

— Дочь, учись видеть незримое. Учись призывать дождь и взывать к засухе. Учись подчинять себе зверье. Учись плести лесные тропы. Учись, дочь. Все, чему научишься, записывай в книгу.

Асалуг из года в год носила с собой книгу в берестяном переплете, что подарила ей мать. Мать не подарила Асалуг ни пера, ни чернил, поэтому девочка щипнула льнувшего к ней ворона, а в ладони проковыряла ранку.

— Зачем мне все это знать, матушка? — спрашивала Асалуг, когда из девочки она превратилась в девушку, а из молчаливой послушницы в дотошную строптивицу.

— Чтобы однажды воздать по заслугам тому, кто отнял у меня мою любовь, — отвечала мать, исступленно сминая передник. — Однажды монарх затеял войну, а на войну эту сам не пошел, призвав к бойне всех мужчин нашей деревни. Был среди призванных и тот, кого я любила. Мой любимый не вернулся, а монарх же продолжает сидеть на своем троне. Ты заставишь его пожалеть об этом.

— Твой любимый — мой отец? — у Асалуг загорелись глаза.

Асалуг никогда не слышала о своем отце, мать упорно отмалчивалась, какие бы вопросы о нем ни задавала девочка. Она вскоре перестала донимать мать, потому как видела, каких страданий ей стоит только помыслить об исчезнувшем мужчине.

— Ты все сделала, что я говорила? — вопросом на вопрос отвечала мать.

Асалуг положила перед ней разбухшую от исписанных страниц книгу.

— Говорили ли с тобой животные? — уточнила мать. — Видела ли ты незримое, можешь ли призвать дождь и засуху? Сумеешь ли спеть, заворожив всех своим голосом? Сумеешь ли соткать такое полотно, в котором затеряется целое княжество?

Этим утром овцы сообщили Асалуг, что в их шерсти запутались мухи. Духи ветров предсказали Асалуг назревающий дождь, который ну никак не хотелось, а потому она попросила ветер отогнать тучи, а солнце засиять ярче. Утром Асалуг потягалась в пенье с птицами и впервые победила их, оказавшись звонче и мелодичнее. Ковер же, что висел на стене, отображал с удивительной точностью все созвездия, что Асалуг увидела на ночном небе.

— Молодец, дочь, — кивала мать, оглядывая свою дочку. — Ты выросла настоящей красавицей, ума тебе не занимать. Последнее, чему тебе стоит научиться, это вовремя закрывать рот и понимать, когда открывать его можно.

— С чего бы это? — воспротивилась Асалуг. — Я столько всего могу, что и другим не снилось! С чего мне закрывать рот, если я знаю, что это другим следует при виде меня опускать глаза?

Мать замахнулась, ослепляя дочь звонкой пощечиной.

— Делай, что я говорю! — прошипела она. — Не перечь мне, я знаю, как лучше! А теперь марш в свою комнату. Сшей себе самое красивое платье, и завтра утром ты отправишься к монарху и сделаешь то, для чего я тебя растила.

При всем своем выкованном характере, при всех своих чудесных умениях, Асалуг не могла противиться матери. Однако, для себя она решила, что раз матери надо, чтобы она отомстила за отправленного на бойню любимого, так оно и будет. Ведь и сама Асалуг любила этого мужчину, хоть и не знала его. Как может быть, чтобы дочь не любила отца?

Всю ночь напролет Асалуг шила, истыкав в потемках пальцы иглой. До того ее это разозлило, что она в миг стала видеть в темноте как днем. Мать уже крепко спала за шторой, разделявшей дом на две комнаты. Асалуг вышивала подол, когда на оконную раму села птица.

— Как у тебя получается! Это очень красивое платье, — оценила птица.

Асалуг благодарно улыбнулась.

— Завтра я иду к монарху, — прошептала она. — Я готовилась к этому всю жизнь.

— И шьешь платье под стать в последнюю ночь? Не лучше ли выспаться?

Асалуг дернула нитку, затягивая узелок.

— И зачем же тебе к монарху? — птица прыгала по окну, шелестя оперением.

— Ради моей матушки и моего папеньки. Монарх отобрал у матушки возлюбленного, а у меня отца. Я должна отомстить ему, для этого матушка меня и растила.

— А сама ты чего хочешь?

Асалуг вновь уколола палец, несмотря на ясное зрение. Она созерцала выступившую каплю крови, совсем не чувствуя боли. Вся боль у нее вышла в возрасте десяти-одиннадцати лет, когда по наказу матери она училась договариваться с огнем.

Под задумчивым взглядом капля дрогнула, собралась в упругий шарик и поднялась над пальцем на несколько сантиметров. Асалуг сжала шар пальцами и растерла его, размазывая красную каплю на подушечках.

— Я бы хотела познавать дальше. Мне понравилось учиться.

К первым лучам солнца Асалуг надела свое платье, вышедшее будто не из-под руки пастушки, а руки настоящей мастерицы, повелительницы шелков и бархатов. Под одобрительный взгляд матери, Асалуг распустила свои длинные светлые волосы, приплела в них ленты и бусы.

— Что мне делать, матушка? — Асалуг оглянулась на мать, надеясь, что та хоть раз проявит теплоту и заботу.

Мать подошла к ней, положила руки на плечи. Глаза ее поблескивали, на щеках появился румянец, губы расплывались в улыбке.

— Заставь его страдать, дочь. За отнятую у меня любовь, за оставленный груз на моих плечах, — мать сунула в руки книгу в берестяном переплете.

— Как мне попасть к монарху? — Асалуг убрала свою книгу.

— Как? — улыбка исчезла с лица. — Ты не научилась ходить сквозь пространство? Бесполезная дрянь!

Оплеуха обожгла щеку, бусы мотнулись вслед за головой, больно хлестанув по носу.

— Я умею! — воскликнула Асалуг в отчаянии. — Я все умею, матушка. И я все сделаю. Ради тебя и моего отца.

— Не говори мне о своем отце, — прошипела мать, чем повергла девушку в изумление. — Уходи, дочь. Я сделала все, что должна была.

Асалуг не умела подчинять пространство. Даже если бы умела, она не знала, в каком направлении ей двигаться. Ушла в лес, дабы не мелькать перед взором расстроенной матушки, и опустилась на пенек, обхватив полыхающее лицо руками.

— Что тебя расстроило? — под ногой юркнуло что-то мягкое и пушистое.

— Куница, — улыбнулась Асалуг. — Мне нужно к монарху, но я не знаю, как мне его найти.

— Попроси землю, она приведет тебя.

— Ох, не сладила я с ней. Мать-земля не любит, когда ее тревожат.

— А ты обратись не прямо к ней, а к ее пасынку. Инкубу-домовому, — куница крутилась на месте, заворачиваясь в игривые петли.

— Инкуб-домовой, — повторила Асалуг одними губами. — Инкуб-домовой, дорогу открой мне к монарху!

Земля заворочалась, затряслась и пролегла извилистой тропой сквозь лес за холм и прочь за обозримый горизонт.

— Так мне вовек не дойти, — пробормотала Асалуг. — Быть может, все же попытать удачу и пройти сквозь время и пространство?

— Разве такое возможно? — удивилась куница. — Никогда не слышала, чтобы кто-то такое делал. Хотя и не слышала, чтобы кто-то с куницами разговаривал.

Асалуг побрела по развернувшейся тропе, углубившись в свою книгу. Она много писала в ней, царапая вороньим пером и своей кровью на ее страницах. За многие годы она оставила на листах множество заметок, которые теперь, как она надеялась, помогут ей найти решение.

Наконец, Асалуг остановилась, когда лес оказался за ее спиной, а тропа уводила за холмы через реку и еще два других холма, упираясь в мрачную кедровую рощу. Девушка вытащила перо, проткнула им ладонь, где образовалось уже с десяток круглых шрамов, и принялась быстро писать.

— Чрез земли покровы, огня переливы, толщи воды и ветра порывы, перенеси меня воля сквозь временные просторы! — пропела она, открываясь незримому и отдавая во всю власть его собственные тело и разум.

Прохлада леса сменилась удушливостью нагретых каменных строений, день сменился ночью, а одиночество компанией. Стоило Асалуг открыть глаза, как она увидела перед собой застывшего в изумлении мужчину с седой бородой.

— Как ты здесь оказалась? Клянусь, ты появилась из ниоткуда! — выдохнул он, глядя по сторонам.

Асалуг тоже огляделась и увидела роскошный сад.

— Ты монарх? — спросила она.

— Монарх, — растеряно кивнул он.

— А я Асалуг, — представилась она, стремительно погружаясь в полную растерянность.

Она глядела на монарха, и не видела в нем врага. В ее воображении он рисовался наглым, высокомерным, мерзким на лицо, но в реальности она увидела его обычным мужчиной, лишенным какой-либо надменности и жестокости.

В ее власти было воззвать к матери-природе, дабы покончить с этим человеком, да отправиться восвояси, накликать на его голову громы и молнии, или же натравить розовый куст, чтобы иглами своими он истыкал монаршее тело. Но Асалуг не находила в себе сил совершить такое злодейство.

— И что же столь красивая девица делает здесь одна? — поинтересовался монарх, возвращая себе былое спокойствие. — Что тебя привело?

— Матушка моя направила к тебе, — созналась Асалуг со вздохом. — Ты отнял у нее любовь всей жизни шестнадцать лет назад. Она не простила тебя.

— Как же звали твою матушку? — нахмурился монарх. — Много тогда любимых мужчин полегло, то было время войны.

— Отчего же ты не полег?

— Если бы я полег, то и все княжество следом за мной ушло. Война была бы проиграна. Таков удел монарха.

— Матушка моя родом из Рахока. Там я росла. Вряд ли ее имя что-то скажет тебе, раз мой отец был не единственным, кто отдал свою жизнь.

— Нет же, скажи, — монарх вдруг пришел в странное возбуждение. — Уж не черны ли ее волосы и не темны глаза?

— Да с десяток таких женщин найдется в Рахоке.

— А нрав ее колюч, как еловые ветви?

— И таких с десяток найдется.

— Дом ее из бруса на берегу пруда?

— Таких там с пяток.

— У крыльца дома ее сирень?

— У пары точно.

— Ставни дома украшены резьбой птичьего танца?

Асалуг удивленно вскинула брови.

— Так ты помнишь ее?

— Да, — монарх опустил голову. — Я правда призвал ее возлюбленного на войну, как и многих других. Увы, она зареклась тогда, что не простит мне этого. Видимо, ты и есть тот зарок.

— Мать растила меня для этого, но отчего-то я не могу решиться.

— Потому что негоже дочери на отца руку поднимать. Оплошала твоя мать, решив, будто ты способна на такое.

Асалуг не могла найти слов после услышанного, а монарх расходился все более гневной речью.

— Она выбрала его, вместо меня, хоть и знала, что уже носила тебя под сердцем. Не от злости я призвал его, а от необходимости, но где женщине это было понять? Она решила, что такова моя ревность. Как ни силился я ей объяснить, но не слышала она меня. И решила отомстить, взрастив мою дочь моей же убийцей.

— Раз теперь все узналось, значит мне не нужно переступать через себя! — воодушевилась Асалуг, и правда чувствуя в монархе странное родство. — Мне так этого не хочется, но и против матушки идти не могу. Но раз ты мой отец, у меня есть оправдание!

— Чему же учила тебя она? Как она хотела, чтобы ты поквиталась со мной?

И Асалуг честно все рассказала, как на духу, ведь как она могла хранить секреты от родного отца?

— Ваха! — выдохнул монарх после услышанного. — Кем же она вырастила тебя, дочь моя? Ну ничего, теперь ты под моим крылом.

Разговор их подошел к концу, как и миновала звездная ночь. Монарх проводил Асалуг в роскошные покои, наказав располагаться ей как дома. Асалуг не могла нарадоваться такому стечению обстоятельств, желая узнать своего отца, как можно лучше.

На утро жизнь пастушки по имени Асалуг изменилась. Проснувшись на шелковых простынях, она как никогда была открыта миру, благодаря его ежесекундно за то, что стала такой, какой есть, что смогла преодолеть этот путь и встретить того, кто мог ее по-настоящему полюбить, а не желать использовать в свою угоду.

Потянулись годы, Асалуг хорошела и умнела, вплетая в свои волосы золотые нити, а на страницы своей книги вписывая новые знания — золоченым пером из соколиного крыла, да специальными чернилами, что всегда теперь находились на ее столе. Не приходилось ей более делить комнату шторой с кем-либо еще, как и не приходилось в страхе вжимать голову в плечи. Первое время Асалуг было не по себе, хотелось известить матушку, да обида все же засела в сердце. Решила тогда она, что если уж дорога была матери, то та сама решится ее отыскать. Сама же Асалуг пока решила насладиться новой жизнью.

Монарх правил твердо и решительно, часто прибегая к помощи своей обретенной дочери. Правда, он не нарек ее именем принцессы, но да Асалуг не было до этого дела. Ее любили, не били, ценили и этого ей было достаточно.

Но то ли сама девушка излишне избаловалась, или же обретенный отец осерчал, но сменилось что-то в мироздании, надломилось что-то в отношениях отца и дочери, и отец стал мало отличим от матери.

— Чему ты научилась за эту неделю, дочь моя? — вопрошал монарх, призвав к себе Асалуг.

— От моих слов еда сама становится пригодной для обеда, — отвечала Асалуг.

Пиры в монаршем замке проходили каждую неделю.

— Чем порадуешь меня, дочь моя?

— Я научилась видеть, когда люди лгут.

Темницы монаршего замка наполнились врагами.

— Что на этот раз, дочь моя?

— Я устала, отец. Каждый день я допрашиваю твоих подданых, накрываю столы для сотни человек, чищу норовистых лошадей, готовлю гончих для охоты, предсказываю грядущий день, правлю погоду и лечу твоих приближенных. Я устала отец. Быть может, мы просто посидим, да поговорим как отец с дочкой?

Монарх задумчиво покивал и отправил Асалуг в ее опочивальню.

На следующее утро к ней пришли стражи монарха. Девушка обрадовалась, решив, что отец внял ее словам. Какого же было ее удивление, когда вместо стола, сервированного на двух человек, Асалуг увидела бочку, до краев наполненную водой.

— Что это, отец?

— Твое наказание. Ты — порождение злобы и ненависти, взращенное на яде. Таким как ты, порочащим власть богов, да прекословящим воле своего монарха, не место на нашей земле.

— О чем ты говоришь? — Асалуг заметалась в крепкой хватке стражей. — Не ты ли прибегал к моим знаниям?

— Вздор! Монарх знает, что истинная сила только у богов. Люди же, посягнувшие на знания богов, лишь подчеркивают тем самым свое ничтожество.

— Если эти знания подчинились мне, так может они и не для богов, а для людей?

— Отрекаешься от богов? — взревел монарх, отчего Асалуг побледнела. — Мнишь себя лучше них? Нет никого совершеннее богов!

— Я не ставлю себя ни с кем вровень! Я человек, простой человек! — Асалуг отчаянно рвалась, но ее все ближе подводили к бочке. — Отец, остановись! Что, что я сделала не так? Почему вдруг ты стал так зол, с чего стал видеть во мне врага?

— Ваха, — презрительно выпалил монарх. — Одно теперь тебе имя. Ваха — та, что посчитала, будто может знать больше, чем положено! Ты посмела перечить мне, указывать, что делать!

— Я лишь хотела провести с тобой время, отец!

— Ты выказала своенравие, чего я не терплю. Утопите ее!

Асалуг с головой погрузили в бочку и держали ее, пока она захлебывалась. Прошла минута, две, несчетное количество времени, но она оставалась живой.

Асалуг, с одежды которой капала вода, привязали к столбу, обложив его хворостом и подожгли. Она кричала, пока пламя объедало ее платье, но не трогало ее саму. Она оставалась живой.

Асалуг бросили в вырытую яму и в четыре руки забросали землей. Прошел час или два, как она выкопала сама себя и, жадно глотая воздух, вылезла из ямы, перемазанная черной землей. Она все еще была живой.

Асалуг подвели на край обрыва и, не церемонясь, сбросили вниз. Внизу стояла целая гвардия, назначенная убедиться, что высота сделает свое дело и убьет женщину. Она осталась живой.

Монархом было принято решение заточить ее в подземелье, где она проведет свою проклятую вечность, пока сама не решит убить себя.

— Не будет тебе покоя, отец, — невозмутимо говорила Асалуг, когда монарх, старея день ото дня, приходил к ее темнице. — Издохнешь в муках, в тех, что причинил мне. Ни одного наследника у тебя не останется, весь род твой остановится на мне. И даже после смерти не обретешь ты покоя и каждый, что решит повторить твой путь, будет страдать на этой земле, покуда не будет принята простая истина, что знания — не тьма, а свет. И если бы ты знал, как должно обращаться с собственной дочерью, то мир засиял бы для тебя.

Монарх, изрядно сдавший, не находил слов для ответа. Он боялся собственной дочери, но не мог найти на нее управы. Он взялся было воспользоваться ее силой, но осознав ее превосходство, рискнул извести ее, на чем и потерпел поражение.

На разных языках имя ее имело разные значения. От «прекрасной» до «дырявый сапог». У разных народов внешность ее воспринималась по-разному, от первой красавицы до жуткой уродины. Но все одинаково к ее имени прибавляли презрительное «ваха», что во всех языках означало «ведьма».

Кто такие ведьмы, откуда они взялись — доподлинно неизвестно. Принято брать за основу одну из первых наиболее убедительных историй, описанных выше.

***

Застреваю среди ярких павильонов в цепких пальцах торговцев. Ничего с собой не могу поделать, наваждение диковинных вещей так и манит, заставляя рассматривать все вокруг и крепко держать руки в карманах.

Я иду против потока, меня то и дело толкают, отбивая плечи. Одна особо рьяная дама протаранила меня, даже не извинившись. Думаю, такие дамы для того и приходят, чтобы толкаться, а сумки свои забивают покупками для утяжеления, но никак не для других нужд.

Однако, если бы эта дама меня не толкнула, не увидеть мне еще одной чудесной вещицы. Стоит сказать, что близится весна, а у меня за домом как раз разбит небольшой сад. Я часто приобретаю саженцы, чтобы разнообразить свой Эдем.

— Подходите, не стесняйтесь! У меня есть цветы в горшках, вазах, сухоцветы, долгоцветы, экзотические растения, целебные для всех хворей! — суетится молодая торговка с глазами цвета родонита.

— В этом горшке, — показываю на большой черный горшок. — Яблоня?

— О, вы разбираетесь в деревьях? — оживляется торговка. — Все считают, что первым деревом была яблоня. Отчасти, они правы. Это дерево можно назвать яблоней.

Торговка говорит быстро, уверенно, убеждая меня, что высохшая палка в горшке и правда яблоня. Я смотрю на крючковатые ветки, и даже могу представить, как на них зреют багровые плоды.