Логовокружение

Анна Хмур

Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Союза российских писателей. Автор взялся за создание этой книги в сезон костров-до-самого-неба, когда сгребают палую листву – и… И автор сгреб тетрадную листву…

А девочкам — в бирюлечках и бантах —

ты накарябай лопнувшим ногтём,

что авторучка ходит на пуантах.

И будь поэтом. Ветреным притом.

Геннадий Жуков, «Речитатив для флейты»

Иллюстрация на обложке Екатерина Саранская

© Анна Хмур, 2018

ISBN 978-5-4490-1794-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Подобно христианскому богу, повседневность всевременна и вездесуща. Однако вряд ли кто-то назовет ее всеблагой. <smile> Если представить ее как некое существо, то телом ее будут все дни, лежащие в корне имени, а сущность составят ежедневные ритуалы, отлаженный временем ход событий. Все это — следует из языка. Но станет ли тогда нарушение этих ритуалов, или, чего доброго, разрушение — преодолением повседневности? Именно в этом смысле в обыденной речи употребляется выражение «вырваться из повседневности».

«Царице моя преблагая, Надеждо моя, Богородице, Приятелище сирых и странных Предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице!..» — ежевечерне говорила я, стоя на коленях перед иконой Божьей Матери. А в один прекрасный день, воспротивившись механичности повторения, стирающей смысл слов, прочла ее на иврите. Спустя несколько дней я читала Богородице молитву покаянную, сидя перед иконостасом по-турецки. Еще через неделю, зайдя в церковь, после минутных раздумий я повязала свой благочестивый платочек на шею на манер пионерского галстука, помянула черта, и вышла вон.

Вышла — и задумалась: уж не стало ли это нарушение ритуалов, подразумевающее под собой преодоление повседневности, новой формой повседневности? С неизбежностью стало. Как миф. Подвергнувшись попыткам рационального объяснения, старый миф умирает, становясь историей, а новая реальность, пока еще ускользающая от попыток ее объяснить — становится новым, живым (вернее сказать — живущим) мифом. И так — до бесконечности. Подобные безысходности настораживают, если не сказать — пугают.

…Зриши мою беду, зриши мою скорбь; помози ми, яко немощну, окорми мя, яко странна!..

Если повседневность состоит из ритуалов, то обыденное мышление в конечном счете сводится к принятию решения: соблюсти или нарушить. Но это — потом, в конце; меня же более результата интересует само мышление. Прежде всего — мышление, обыденное мышление, являющееся в данный момент предметом моего мышления, не является предметом обыденного мышления. Каков его характер? Постклассическая философия говорит, что человеческое мышление — диалогично. Двадцатый век отвергает концепции, согласно которым мышление носит характер монолога, где мыслящий — автономен, и, как следствие, никому не должен. И мысль эта хороша, мысль эта верна и правильна в контексте рассуждений об обыденном мышлении: ведь Повседневность существует в неразрывной связи с Пространством Коммуникации. «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести…» А вне упомянутого Пространства некого спасать, убивать, и уж тем более — вести за собой в составе полка. Уставшие от повседневности ищут уединения, где невозбранно можно будет утешаться монологами:

…Обиду мою веси — разреши ту, яко волиши!…

А я продолжу искать характерные черты обыденного мышления. Стало быть, диалогично, да? — Да, диалогично. Но во всяком диалоге может статься так, что один из собеседников будет говорить столь долго, что реплика его более будет походить на монолог. Каков же характер той самой реплики — откровенной, содержательно подчеркнуто субъективной, выкладывающей все карты на стол? Присмотревшись, вы можете разглядеть в ней все характерные признаки жанра эссе: тут тебе и небольшой объем, и конкретная тема с подчеркнуто субъективной ее трактовкой, и свободная композиция, и smile ориентация на разговорную речь… Михаил Эпштейн пишет: «В глубине эссе заложена определенная концепция человека [которая и придает связное единство всем тем внешним признака жанра, которые обычно перечисляются в энциклопедиях…]» Я скажу больше: в глубине человека заложена концепция эссе. Тут вспоминается случай, рассказанный Дмитрием Воденниковым в одном из выпусков программы «Поэтическим минимум»:

«Я давно просил прислать мне нижеприведенный рассказ в почту. Когда-то разговаривая в аське, я сказал, наблюдая, как связно выпрыгивают сообщения, ничего сам при этом не отвечая на них, молча читая. Так вот, я сказал: «Ничего не убирайте отсюда. Просто возьмите как текст — и напечатайте, это ведь рассказ, самый настоящий. Только у всех то, о чем Вы рассказывали, занимает три года или всю жизнь, а у Вас — три часа. Ну так скопируйте же, но не пишите заново, не сочиняйте…»

Вод ведь что получается: даже быт человека, эта круговерть, его Повседневность — в иные моменты несет в себе художественную ценность. Тогда, может быть, попытки преодоления повседневности себя не стоят? Пожалуй, что и не стоят. И хорошо, и ладно. Так и будем жить на грани быта и литературы, день ото дня преодолевая собственные жанровые особенности.

…Яко не имам иныя помощи, разве Тебе, ни иныя Предстательницы, ни благия Утешительницы, токмо Тебе, о Богомати!

Яко да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь».