Зоя. Том первый

Анна Юрьевна Приходько

1908 год. Шестнадцатилетняя Зоя приезжает с родителями из Саратовской губернии в Ростов-на-Дону. После нескольких месяцев жизни в трюме баржи её отца приглашает на работу владелец мельниц Пётр Елпидифорович Парамонов. А Зоя знакомится в порту с польским юношей Янеком. Вспыхнувшие чувства перерастают в любовь. Брата Зои и её возлюбленного Янека подстерегает опасность. Их революционная деятельность оказывается раскрытой. Что ждёт влюблённых впереди?

Глава 1

— Ах ты Зойка! Вот отец прознает, выпорет как Cидорову козу. Ты зачем к Янеку ходила? Сказано тебе, сиди дома. Этот шляхтич до добра не доведёт! Сколько раз тебе полоумной говорить, не пара он тебе. Ух, дурында, запру тебя в комнате, будешь до Пасхи сидеть. Что я Колькиному отцу скажу? Что дочка Гришкина к поляку в порт бегает? Опозоришь нас, Зойка! Мы после переезда только-только концы с концами начали сводить, а ты сразу по мужикам. Думаешь, я не знаю, что ты к нему бегала? Галька, подружка твоя, сказала мне. Ещё ляпнула, что Макар всё знает и покрывает тебя. Он тоже от отца получит.

Зоя сидела на своей кровати и смотрела на мачеху ненавистным взглядом, а та продолжала:

— Что вылупилась на меня, неблагодарная? Я вот больше не буду от отца скрывать, что ты творишь. Останешься в девках. На, прикройся, — разъярённая женщина бросила девушке большой платок, — смотреть не могу на твою оголённую грудь. Где это видано? Колыхаешь ею везде. Тьфу, позорище какое! Тебе отец что сказал? Без шали из дома ни ногой. А ты? Да если б у меня такие формы были, я бы в парандже ходила, как та арапка, жена торговца. Запомни Зойка, для мужа себя береги. Он один может тобой любоваться. А ты выставила и пошла. Весь порт на тебя глазеет. Не стыдно?

Евдокия Степановна, мачеха Зои, разошлась сегодня не на шутку.

«И на работу не торопится! — подумала Зоя. — Говорила же, что без неё мельница встанет. Везде главной хочет быть: и здесь, и там. Глянь какая, грудь моя ей поперёк горла, понятно-то почему: сама сухая, как селёдка, кости да кожа. На такую Янек и не посмотрел бы.

А Галька! Вот уж нашла я себе подружку. Сама, небось, на Янека моего глаз положила, завидует. Только знай, Галька, Янек меня одну любит. Вот убегу с ним в Польшу, и останешься здесь в одиночестве со своими турецкими кривыми ногами. Да кто на тебя посмотрит-то?

Папочка, папочка, зачем ты на этой ведьме женился? Пела она песни, что меня, как родную любит. А брат-то сразу её раскусил. Вот ты не ведаешь, папочка, как она деньги от тебя прячет, а я знаю. И если она расскажет тебе про Янека, так и быть, и ты узнаешь про деньги. Хотя… Мне они и самой пригодятся. Нельзя её деньгами пугать, перепрячет ещё, а мне в дороге без них никак…»

Зоя больше не слушала Евдокию Степановну, рассуждала про себя о своих планах, а мачеха продолжала кипятиться.

Семья Зои перебралась из Саратовской губернии на Дон в 1908 году. В губернии им жилось неплохо. Отец Зои, Григорий Филиппович — потомственный мельник. Работал какое-то время кучером у графа Воронцова. А потом в 1880 году устроился на мельницу братьев Шмидтов.

Братья-мукомолы искали специалистов и взяли Григория к себе. О мельничных механизмах отец знал всё. Будучи маленьким, он всюду ходил за своим отцом — наладчиком мельниц. Запоминал, чертил угольком на коре. Хранил записи. Научился читать. Даже слова иностранные понимал. Когда на мельницах стали устанавливать немецкое оборудование, ему пригодилось и знание чужого языка.

Со временем стала понятна и немецкая речь. Григорий был ценным кадром. На мельнице хорошо платили, нуждающимся выделяли жильё. Так и существовала семья до тех пор, пока старший сын Григория Филипповича Макар не съездил на Дон.

Вернулся, расписал родителю все прелести жизни в Ростове. Рассказал, что там находится «амбар империи», дармовые деньги текут рекой, и нужно переезжать туда. Евдокия Степановна стала уговаривать мужа, мол, пора и мир посмотреть. У неё самой были другие цели: поменять соседей и заработать больше денег.

Не любили Евдокию за склочнический характер. Часто вспоминали при ней покойную жену Григория Филипповича Марию. А Евдокия бесилась от этого. Не смогла она к себе расположить людей. Ещё при жизни Марии завидовала чёрной завистью. Нравился ей Григорий. Он всем был люб. Высокий, мускулистый.

Как посмотрит, так мурашки по всему телу бегают. Марии все бабы и завидовали. Даже замужние позволяли себе такой грех. Евдокия обрадовалась, когда соперница заболела и не смогла выздороветь. Григорий Филиппович ходил как тень два года. За детьми присматривала соседка. А когда и она умерла, стало совсем тяжко.

Вот и вызвалась Евдокия помогать. То придёт прибраться, то хлеба напечёт, то с детьми поиграет. Ласковая была поначалу. Обнимала, целовала как своих, а когда не смогла подарить Григорию наследников, взъелась на его детей.

Макар был постарше, ему доставалось от мачехи чаще. Как только отец за порог, так Евдокия всех псов на пасынка спускала. Бывало, и голодом морила. Приговаривала часто: «Больше сэкономим, дольше проживём», а когда Григорий домой возвращался, то ласковой становилась. А детям приказывала молчать под разными предлогами.

Но дети вскоре перестали её слушаться и рассказали всё отцу. Григорий пожал плечами и оставил всё как есть. Невыгодно ему было с Евдокией ругаться, работы накопилось много. А она с домом справлялась отменно.

Уговорила Евдокия мужа и весной 1908 года отправились они в Ростов.

Однако на Дону оказалось не всё так гладко. Пока Григорий Филиппович ещё не нашёл работу, жить было негде. Ночевали на барже. Макар, служивший на ней, договорился с капитаном, что его родня поживёт временно в трюме. Капитан разрешил до тех пор, пока судно не загрузят мукой.

Евдокия Степановна быстро устала от такой жизни. Начала пилить мужа. Просила уже вернуться в Саратов. Причитала, мол, хватит денег накопленных, даже если обратно на работу не возьмут в Саратове, то выкрутятся как-нибудь. А Григорий Филиппович всё проходил испытательный срок, надеясь, что с постоянной работой и жильё выделят. Отвечал жене:

— Вот ты на деньгах помешалась, иди покупай нормальную еду, а то одной похлёбкой питаемся. Здесь другие мельницы, мне для опыта нужно с ними познакомиться поближе. Придёт ещё то время, когда меня заметят. Как говорил мой отец: «Ты, Гришенька, запоминай: коли знаешь больше других, значит, будешь жить лучше других. Ищи трудности специально, в нашем деле нужно быть умнее с каждым помолом». Вот я и умнею, Дуся. Ты только посмотри, какие мельницы ставят! Мой отец и мечтать о таких не мог.

Тут же начиналась хвала производителям механизмов, немецкому производству, ода иностранным компаниям, осуждение царя. Если вовремя не остановить, то Григорий Филиппович мог до сна разглагольствовать.

Евдокия прервала мужа:

— Похлёбка тебе не нравится? Так экономить надо, Гришенька, растратим всё и останемся с голым задом на причале. Наговорил нам твой сынок, что тут рай на земле. Поверили… Теперь спим как беспризорники.

— Так это ты нас сюда притащила, — возмущался Григорий. — Вот и помалкивай теперь. Вернуться всегда можно, было бы куда. Здесь, понимаешь, опыта набраться хочется. Заграница может быть заинтересуется. Я вот в немецком силён, а сегодня французскую речь услышал, так теперь хочу и её понимать. Остальные молчат, языков не знают. Заметят меня, Дуся, и глазом не успеешь моргнуть.

— Да я уж моргаю как могу, наморгалась уже, Гришенька. Полгода хлопаю глазами как курица. Уже хочется не моргать, а глаза закрыть и лежать. Меня от этой качки и на ровной земле кренит. Что люди подумают? А коли пьяницей меня прозовут? Стыдно, Гриша.

— Что удумала, здесь все такие ходят. Кому ты тут нужна? Меньше шастай.

Потом подошёл к жене и прошептал, чтобы дети не слышали:

— Следи за Зойкой в оба глаза. Тут охочих много до бабской красоты. Как бы ни испортили девку. Годов-то уже шестнадцать. Посмотрел я на неё вчера и понял, что замуж пора выдавать. Иначе от портовых баб наслушается сказок и увяжется за каким-нибудь прынцем заморским. И ищи её потом по трюмам. Смотри мне, Евдокия, попустишь девку, будешь отвечать по полной.

— Ой, Гриша! Вижу я, как она ходит. Как пава. Как будто специально. Грудь навыкат. Не слушает же, девчонка. Только глазом моргну, так она сбега́ет. И попробуй найди её. Заблудишься и не найдёшь.

— Шаль ей купи, пусть кутается посильнее. И не выпускай никуда, — скомандовал Григорий Филиппович.

Зоя днём выбиралась из трюма и гуляла по причалу. Евдокия Степановна не очень-то и смотрела за ней. Думала про себя:

«Вот буду я её сторожить, больно надо. Быстрее отвалится от кастрюли, на один рот меньше. Поживу и посмотрю, какую дочь распутную Мария родила. Сама-то красовалась всегда, и дочке пример подала. А такие быстро схватывают, в 8 лет уже была как мать. Грише дети не нужны, а мне и подавно. Быстрее вдвоём с ним останемся и заживём».

А Зоя была рада такому попустительству со стороны мачехи. Вела себя прилично. Гуляла, смотрела на приезжих, говорящих на разных языках, угадывала среди них немецкий, слушала и запоминала новые слова и обороты. Отец научил языку, говорил, что неплохо иметь знания.

«Правда, доченька, умных баб боятся, но ты учись, учись, пригодится в жизни», — твердил он дочери. Поначалу Зоя всех сторонилась, боялась знакомиться с людьми, а потом вошла во вкус. Весь порт уже знал красивую девушку. Каждый матрос и капитан кивали при встрече.

А торговки приловчились. Подзывали к себе Зою. И пока она стояла около них, продажи повышались. Некоторые торговцы даже благодарили копеечкой за такую рекламу. А Зоя была рада стараться. Деньги прятала от мачехи. Та однажды увидела, как девушка пересчитывает монеты, накинулась на неё. Обвинила в воровстве. Замахнулась на неё скалкой, Зоя выбежала на улицу и до возвращения отца не спускалась в трюм.

Когда отец вернулся, Зоя не пожаловалась ему. Знала, что это бесполезно. Да ещё и побоялась, что совсем не разрешит на улицу выходить. Про деньги молчала. Только брату сказала.

Макару она доверяла. Он знал, что сестра, вопреки наказам отца ходит на прогулки. Но молчал. Ни разу не проболтался. Иногда Макар говорил:

— Зоя, наступят такие времена, когда не будет царя, и все заживут свободно! Понимаешь, каждый сможет выбирать, где ему дышать и чем заниматься. У помещиков заберут землю и отдадут крестьянам. Можно будет свободно получить любое образование. У нас оно хоть какое-то есть, спасибо отцу. Но вот среди матросов образованных мало. Даже те, кто из училища приходят и двух слов прочесть не могут. Я пытаюсь научить, но сложно даётся.

Впервые от брата Зоя услышала слово «революционер». Макар просил сестру не говорить родителям об этом, даже не заикаться и не спрашивать. Зое было интересно. Она мечтала о светлом будущем, о возможности самой выбрать себе мужа, а не выходить замуж за того, кого предложит отец.

Иногда запретное слово она слышала и среди шушукающихся на улице людей. Замечала, что они передают друг другу газеты, листовки и сразу прячут в рукава. Содержание этих газет ей было неизвестно. Однажды она увидела подобную у брата. Чёрными печатными буквами сверху было написано «Искра». Макар быстро спрятал, на просьбы сестры взглянуть хоть глазочком резко ответил отказом.

— Не впутывайся в это, Зоя! А то мы вдвоём семью погубим. Не бабское это ремесло — революцию делать.

Окружённая вниманием мужчин, Зоя чувствовала себя на высоте. Ей льстило, что все восхищаются её красотой и молодостью. Но она знала, что ходит по лезвию. Много слышала о том, что и матросы прибывающих барж, и работники порта — жестокие люди. Им ничего не стоит надругаться над молоденькой девчонкой, которая будоражит всех вокруг. После одного события Зоя две недели сидела в трюме, не выходя на улицу.

Она, как обычно, прогуливалась по причалу. Подходила то к одним торговцам, то к другим. Останавливалась теперь только возле тех, кто платил. Подошла к полной торговке Катерине. Та была такая крупная, что за её спиной смело могли укрыться три здоровых мужика. Катерина была доброй, но ворчливой. Судя по тому, как все её приветствовали, Зоя предположила, что Катерина здесь давно работает.

К Зое она относилась хорошо. Рассказывала о своей нелёгкой жизни, о царе, которого видела в Новочеркасске. Он у неё кувшин купил для жены.

Катерина родилась в Петербурге, и основной темой разговоров, конечно, был её родной город. А в Ростов переехала с мужем. Тот не вернулся с Русско-японской, а Катерина осталась на Дону.

Казалось, Катерина всё знает о каждом ростовском жителе. Благодаря ей Зоя сторонилась нечистых на руку людей. Не вступала в разговоры с теми, которые по мнению Катерины были шпионами, бандитами, ворами. Зоя запоминала все лица, и это очень помогло ей в будущем.

К торговке подбежал мальчонка лет шести, что-то прошептал на ухо, кивнул в сторону собравшихся неподалёку четверых мужчин. Катерина сунула ему в карман монету, мальчик убежал.

— Прячься за меня, — сказала она строго Зое.

Зоя, смеясь, произнесла:

— Катерина, зачем прятаться-то? Коли не хочешь, чтобы я стояла, тогда к Матроне ещё подойду и домой. Скоро отец вернётся, надо успеть.

— Прячься, кому говорю, — шикнула Катерина.

Зоя послушно зашла за спину.

— Слушай меня, девонька, — прошептала торговка. — Тут охота на тебя намечается.

Зоя ахнула, взвизгнула, дёрнулась бежать, но Катерина схватила её за руку и сказала:

— Стой пока, я их отвлеку. А ты, как дам знак, беги со всех ног и не появляйся больше в порту. Всех денег не заработаешь. Сиди дома, нечего тебе шляться тут. Куда только отец твой смотрит да мать.

Из подошедших к товару Катерина знала лишь капитана одной из барж, стоявшей на ремонте уже года три. Остальные были ей незнакомы, видимо, прибыли на сегодняшнем судне.

Капитан рассматривал товар: горшки, кувшины, бусы всякие разные.

— Вот, Катерина, завтра домой отправляюсь, — начал он разговор. — Пять лет жену не видел, дочки уже подросли. Подарки хочу купить. У тебя тут девчонка была, пусть примерит бусы, я посмотрю, стоит ли покупать.

— Да я и на себе могу показать, — уклончиво ответила Катерина.

— На себе? — капитан и незнакомцы расхохотались. — Чай не девочка, бусики примерять. А на девке самое то! У меня ещё на барже есть шкатулка, вчера принёс из города один матрос. Выкупил для жены моей. Вот хочу их тоже на девчонке посмотреть, а то вдруг сидит не так. Сама понимаешь, обидятся мои бабы.

Зоя стояла за спиной Катерины, боялась пошевелиться.

— С чего это я свою племянницу буду с тобой отпускать? Я за неё в ответе. Покупай как есть и ступай отсюда.

Незнакомцы занервничали, начали перешёптываться, один другому тихо сказал:

— Она за спиной у бабы прячется. Давай торговку оттащим, схватим девчонку, и дело в шляпе.

Катерина выпрямилась, шагнула вперёд и заголосила:

— Это что же делается, а? Люди добрые, помогите! Товар взяли, платить не хотят.

— Ты чего голосишь, дура? — закричал на торговку капитан.

— Лю-ю-юди-и-и, ну чего же это делается! Капитан… И тот мошенник, — продолжала вопить Катерина.

Возле голосящей женщины стали собираться другие торговцы и все, кто работал рядом. Катерина повернула голову, прошептала: «Беги, Зойка, прощай!»

— Полиция-я-я, патрульны-ы-ый, — кричал кто-то.

Зоя показалась из-за спины защитницы. Протиснулась между столами, зацепилась платьем за что-то, услышала, как заскрипела порвавшаяся ткань, и побежала быстро, боясь оглянуться.

— Дура, — прошептал один из незнакомцев, наклонился над столом и ударил Катерину. Женщина рухнула, зацепив стол. Горшки и кувшины полетели на неё.

— Ой, что делается! — кричали все вокруг.

По пути к барже Зоя встретила бегущих на шум полицейских.

Спустилась в трюм, дрожала от страха и холода, села на свою лежанку, укрылась шерстяной накидкой. Евдокия Степановна заметила, что девушка вернулась домой:

— Что-то ты сегодня рано, — произнесла она недовольным голосом. — Небось, начудила чего?

Мачеха подошла к Зое со свечкой. Подсветила лицо.

— Ты чего вся красная? Бежала что ли? Ну молчи, молчи. Мне твои слова ни к чему. Пусть отец сам с тобой сюсюкается, — отвернулась и поднялась наверх.

Вечером Зоя услышала, как отец говорил мачехе:

— Ты сегодня выходила? Там торговку какой-то бандит на тот свет отправил. Весь порт гудит. Всех проверяют, ищут. Не ходи и Зою не пускай. Пусть всё утихнет. Говорят, что торговку хотел ограбить капитан баржи. Дуся, капитан! До чего люди стали до воровства охочи. А другие твердят, что торговка дочку свою отбила у матросов, за это её и порешили.

Евдокия Степановна кивала, поддакивала мужу.

Она быстро догадалась, что в этом всём замешана дочка Григория, но промолчала.

Зоя, конечно, поняла, что произошло это по её вине. Сидела в углу и плакала, всеми силами старалась не обратить на себя внимания мачехи и отца. Последний раз слёзы таким градом лились из её глаз, когда хоронили матушку Марию.

«Дура ты, Зойка, — думала девушка про себя. — Сидела бы дома, Катерина была бы жива. Вот почему отец запрещает выходить! Знает, чем это может закончиться, бережёт. А хочется-то гулять. С людьми разговаривать, а не с Евдокией сидеть, штаны отцу да Макару чинить.

Мамочка, мамочка, отчего тебя нет рядом? Была бы ты жива, не прятались бы мы по трюмам. Жили бы, как прежде. Катерина, прости меня! Господи, это же из-за меня живой человек сгинул! Как же теперь грех этот отмывать? Прости, Господи, меня непослушную!»

Ночью Зое приснилась Катерина.

Во сне она была не полной женщиной, а маленькой девочкой со взрослым лицом. Что-то лепетала Зое, показывала куда-то в сторону, настойчиво тыча пальцем. Но девушка ничего не видела. Запомнила только слова из сна: «Однажды я дочку родную не спасла, а вот тебе получилось жизнь подарить ценой своей жизни. Береги себя, девонька! Помни Катерину! Если буду нужна, зови меня громко, кричи во всё горло, и я тебя услышу. Давай попробуем. Кричи громко! Зови меняя!»

Зоя проснулась от собственного крика, застонала. К ней подбежал отец. Выругалась Евдокия Степановна:

— Ох, за что мне это! В детстве орала по ночам, в девичестве орёт. Так и муж сбежит от страха.

— Помолчи, — заворчал на жену Григорий Филиппович, — горит она огнём. Давай тряпку мокрую, да побыстрее.

Евдокия подала мужу тряпку, легла на своё место и захрапела. Григорий положил Зое на лоб сложенную в несколько раз тряпицу, прилёг рядом. Так и проспал до утра в обнимку с Зоей.

Засобирался на работу, попробовал губами дочкин лоб. Вздохнул с облегчением и ушёл.

Зоя проснулась ближе к обеду. Почувствовала в теле ноющую боль и ломоту. Привстала. Осмотрелась. Никого рядом не было. Через некоторое время в трюм шумно спустилась Евдокия Степановна. Мачеха увидела, что девушка уже не спит и сказала:

— Хоронят торговку сегодня, весь люд собрался. Ни пройти, ни проехать. Это чего же ты такое натворила, что из-за тебя баба на тот свет отправилась?

Зоя заплакала. Евдокия села рядом с ней, обняла. Редкие материнские порывы нежности можно было посчитать по пальцам.

— Ладно, тебе, — ласково произнесла мачеха, — ты же знаешь, что отцу не скажу, давай выкладывай, как всё было.

Зоя, растроганная нежностью, дрожащим голосом поведала мачехе всю историю.

Та покачала сердито головой. А потом сказала:

— Нужно в церкву сходить, свечки поставить для твоей спасительницы. Я сама схожу, а ты тут побудь.

На следующий день нежность уже испарилась, и Евдокия вернулась в обличье злой и ворчливой мачехи.

Ближе к октябрю, когда прожили в Ростове почти полгода, случилось чудо.

Поздней ночью в трюм, где спала семья переселенцев, пришла группа людей. Они крича, с фонарями, искали мастера Григория.

— Да вот у меня ночует какой-то Григорий, может, и ваш. Преступник что ли? Приютил на свою голову, — тараторил разбуженный капитан судна. — Да сын у него вроде ничего. Работяга. Вот я и подозревал, что не зря они сорвались из своего Саратова. Где это видано? С насиженного места переезжать в никуда. А оно вон как. Розыск теперь. Господа, я ни при чём. Вещей у них немного. Досмотр не производил. Башка дурья, согласен. Но меня арестовывать не за что. У меня всё под контролем. Ошибку совершил, пустил по доброте душевной, а оказалось, что по дурости.

— Что ты раскудахтался как баба, — сказал строго кто-то из пришедших. — Никто арестовывать тебя не собирается. Ищем наладчика мельниц. Ходит к нам на испытательный срок.

Спросонья все испугались. Вскочили со своих лежанок. Евдокия Степановна схватила мешок с самыми ценными вещами, прижала к себе. Прошептала: «Не отдам, наше всё, заработано вот этими ручками». Григорий Филиппович встал, щурясь подошёл к ночным гостям.

— Чем могу быть полезен? — спросил он, и на всякий случай повторил на немецком: — Wie kann ich nützlich sein?

— Тебя весь город ищет, а ты тут спишь, — тыча в главу семейства тростью, сказал представительный человек.

— Да это не он! — проговорил кто-то из ночных гостей. — Откуда саратовский беженец немецкий знает?

— По-твоему, только ты можешь на заморском говорить? — произнёс другой.

— Ты Григорий? — повторил представительный и опять ткнул тростью в плечо.

— Да, Кирьянов Григорий Филиппович, — пытаясь разглядеть незнакомцев, отозвался Григорий.

— Наладчик?

— Да.

— Собирайся, пойдёшь с нами.

— Но куда? Вот так посреди ночи. Извольте объяснить.

Евдокия подскочила к мужу, встала перед ним и громко произнесла:

— Не пущу, пока не объясните в чём дело.

Представительный гость с удивлением посмотрел на защитницу, рассмеялся раскатисто и произнёс:

— А с каких это пор баба решает, куда мужу идти?

— А с таких пор, как женой ему стала. Вот так ворваться к спящим, разбудить и забрать неизвестно куда — по-человечески? Чай не крепостные мы. Имеем своё слово.

Григорий шикнул на жену:

— Угомонись, Дуся, принеси вещи.

Недовольная жена, бурча что-то под нос, пошла выполнять просьбу мужа.

Обратившись опять к гостям, Григорий произнёс:

— Я должен знать, куда и зачем иду.

Один из пришедших почти крикнул из-за спины представительного:

— Да за тобой сам хозяин мельницы пришёл! А ты ещё допрос устраиваешь. Вы все саратовские такие безбоязненные? Скажи, спасибо, что не насильно под руки ведём, а ласково…

Высокий гость повернулся к говорившему помощнику и сказал:

— Ну-ну, Фёдор, угомонись уже. Нашли человека, радуйся теперь.

Больше Григорий вопросов не задавал, оделся и вышел вслед за гостями.

Евдокия Степановна побежала было за ними да остановилась, к ней подошёл капитан судна и прошептал:

— Коли натворил чего твой муженёк, завтра же убирайтесь. Хватит мне слухов про то, что Катерина вашу девчонку спасла собственным телом.

— Ничего не натворил, — испуганно произнесла Евдокия. — А про Катерину это всё слухи. Ты рядом был? Негоже мужику сплетни разносить.

— Ну-ну, — ответил капитан и поднялся наверх.

Евдокия Степановна глубоко вздохнула, повернулась к Зое и спросила:

— Знаешь их?

— Нет, — покачала головой Зоя.

— Странно, ты же шляешься везде, давно бы и с барином познакомилась. Глянь, какой мужчина. Молодой, красивый.

Зоя уставилась на мачеху.

— Чего уставилась? — спросила Евдокия. — Тебе мужа надо постарше, чем богаче, тем лучше. Я вот жалею, что опростоволосилась перед высокими гостями. Знала бы раньше, кто передо мной, молчала бы в тряпочку. Надо было тебе за отцовскими вещами пойти. Засветилась бы ты со своими формами. Мужики грудастых любят. Может нам и до конца дней не пришлось бы работать при таком зяте.

Евдокия намечталась вдоволь. Уже и детей за Зою нарожала, богатство между ними поделила. Макару напророчила должность начальника порта. Отцу — звание главного наладчика мельниц Всея Руси. Отправила Григория и себя в Германию на повышение, да там и осталась, не желая возвращаться.

Широка была фантазия у Евдокии. Свято верила, что всё сбудется, если мечтать и думать головой. Не зря же к колдовке ходила, когда пыталась обратить на себя внимание Григория.

Та ей и сказала: «Только руками и головой можно мужика привадить. Любой бросится на горячий суп, на убранный дом, а потом уже тебя костлявую начнёт благодарить».

Евдокия ненавидела свою худобу и при любом упоминании об этом, злилась.

Завидовала полным женщинам, тела которых плавно скрывали ключичные кости, в то время как косточки Евдокии торчали, словно она не женщина, а Кощей.

С самого детства над ней посмеивались. Евдокия ела как не в себя. Думала, что хоть жиринка на теле появится, но нет. Она даже решила, что чем-то больна, но врачи разводили руками и говорили: «Полностью здорова!»

Мать её была не худощавой, отец вообще весил восемь пудов.

Ненавидеть своё тело лютой ненавистью стала, когда не смогла забеременеть.

С этими мыслями Евдокия и легла спать. Решила не дожидаться мужа, не сидеть, думая невесть что.

Сердце её билось тревожно, как будто что-то должно было произойти. «И перед этим что-то нужно стоять с трезвой головой», — думала Евдокия засыпая.

Зое незнакомец, конечно, приглянулся. В порту она таких не встречала. Бывало, мелькали там разные состоятельные, но все они были в основном старыми. Около них вились моложавые жёны или молоденькие любовницы и дочки.

Зоя закрыла глаза и представила себя рядом с хозяином мельниц. «Нет, — подумала она, — он стар для меня и, скорее всего, уже женат. А мачеха-то не угомонится никак, так и пытается меня спихнуть побыстрее. А я всё равно выберу сама.

Скоро, совсем скоро, по словам Макара, наступят свободные времена. Вот тогда всё и случится. Утру нос Евдокии, когда все станут равны. Ой, это же придётся делить между всеми богатство, которое Евдокия прячет. Ох, не отдаст же она. Ну ничего, Макар, думаю, с ней справится».

Зоя засыпала и представляла своё ближайшее будущее в каком-нибудь особняке с женихом вроде хозяина мельниц, только помоложе.

Григорий Филиппович на следующий день не вернулся домой. Поначалу Евдокия Степановна собиралась его разыскивать. А потом стало страшно оставлять Зойку одну дома. Да и не знала она, куда забрали ночью Григория.

— Всё-таки неладное случилось что-то, — причитала она, готовя суп на обед.

— Я могу сходить на работу к отцу, — вызвалась Зоя.

— Ещё чего не хватало. Находилась уже. Дома будь. Я из-за тебя и сама пойти не могу. И Макара, как назло, отправили куда-то. Будем ждать тут. Если завтра не вернётся, пойдём вместе.

Затворничество в трюме Зое не нравилось. На улицу не выходила. Боялась, что её узна́ют в порту те незнакомцы. Но жажда общения и приключений тянули на волю. Чтобы хоть как-то развлечь себя, прилегла, закрыла глаза и начала представлять свою будущую жизнь.

Как будто сидит она в кресле, сзади подходит муж, гладит по голове, расплетает тугие косы, колкой щетиной касается щеки. Подглядела однажды в Саратове, как сосед жену свою ласками одаривал, и мечтала всё время о таком же.

Зоя вздрогнула. Кто-то спустился в трюм.

— Здесь семья Григория живёт? — поинтересовался гость.

— А если и здесь, то что? — недовольно ответила Евдокия.

— Велели передать, что главный наладчик мельниц Григорий Филиппович явится домой завтра после полудня. Просили, чтобы вы собрали вещички и были готовы к переезду.

Евдокия даже крышку от кастрюли уронила. Подбежала к гостю, обняла его, а потом отшатнулась как от прокажённого.

«Ой, что же это я простого рабочего обнимаю? Негоже супружнице мельника с высоким званием на мужиков разных кидаться», — подумала она. И стала бояться того, что работник расскажет всем, какая непутёвая жена у Григория.

Евдокия решила добавить немного строгости к голосу, и произнесла:

— Давно бы так. Такой талантливый человек ждал своего часа, не стыдно барину за это?

Незнакомец, оправившись от объятий Евдокии, поклонился и сказал:

— Неведомо мне про это, что просили, то передал. Всего доброго! — и пулей вылетел из трюма.

— Зо-о-ой-ка! Ты слышала? Слышала? Отца твоего приметили! Это что ж такое там случилось? Неужели только он смог спасти всю мучную империю? Зо-о-ой-ка! Заживём теперь! Я же тебе говорила! Точно в Германию поедем и жениха тебе найдём подходящего!

Мачеха подбежала к Зое. Подняла её за руки с лежанки и начала кружиться с ней по трюму. Обе хохотали. Евдокия лицом, мокрым от слёз, прикоснулась к щеке падчерицы и прошептала:

— Ты не серчай на меня, доченька, я ведь не со зла. Велел отец оберегать тебя, я обязана. Скажи спасибо, что иногда позволяю. Я вот в своём девичестве не могла так, как ты. Всё время под присмотром, под строгими глазами матери. Чуть старой девой не осталась. Вот и позволяю тебе иногда, себе в ущерб. Узнает Гришенька, не дай бог, плохо мне тогда будет.

Зоя, постоянно скучавшая по нежности, прошептала:

— Спасибо, маменька, что позволяете, а иначе я умру в темнице.

В такие моменты Зоя забывала все ссоры и злые нападки Евдокии и наслаждалась ценными минутами. Чувствовала, что это не навсегда, но всё равно обнимала ненавистную мачеху, лила слёзы на её плечо.

Как и было обещано, на следующий день Григорий вернулся домой. Рассказал, что прошлой ночью мельница встала. Бывшего главного наладчика искали по всему городу. Он, оказывается, праздновал рождение сына. Выпил в кабаке, там его еле распознали, притащили на рабочее место. А он лыком не вяжет.

Пытались привести в себя да не смогли. Самого Парамонова оповестили. Собралась к тому времени толпа работников, и кто-то вспомнил про Григория. Но никто точно не знал, где живёт он, слышали только, что где-то в порту. Все баржи на уши подняли. И наведались высокие гости прямо в трюм под предводительством главного.

Григорий быстро разобрался в поломке, но запускать махину не торопился.

Все вокруг твердили:

— Давай, Григорий, подсоби. Не то звание потеряем, проснётся Россея завтра без хлеба.

Поломка-то была незначительная. Но для большей важности Григорий возился долго. Помощников вокруг него собралось много. Подавали инструменты и другие приспособления.

Сам мучной царь рядом стоял и во все глаза смотрел, а потом спросил:

— Водкой балуешься, Григорий?

— Не-е-ет, — ответил тот. — В моей работе трезвость нужна. От водки язык заплетается. А на иностранном и подавно. А я с механизмами разными работаю, везде нужно внимание.

— Ну раз не обманываешь, с завтрашнего дня беру тебя главным наладчиком, — произнёс Парамонов. — Ну что, запускаем, Григорий? С почином!

— Запускаем, — ответил Григорий. — Благодарю вас за доверие. В грязь лицом не упаду, знайте.

— Поглядим, поглядим, на что ты способен. Жить-то тебе негде? Если будешь по трюмам шляться, то в случае аварии долго тебя искать придётся. Выделю квартиру для твоей семьи, чтобы рядом был, и чуть что, сразу по первому зову как штык должен стоять. Сегодня сам там переночуешь, завтра на работу выйдешь, а послезавтра семью перевози, дам выходной.

Григорий не верил своему счастью.

Так и переехали из трюма в дом, построенный для работников мельницы. Там семье Григория выделили большую квартиру. Евдокия занималась обустройством, а Григорий целыми днями пропадал на работе. Он решил полностью проинспектировать механизмы, чтобы знать всё о каждом винтике. Делал так, как учил отец, чтобы в случае поломки быстро найти причину.

Зоя опять стала выходить на прогулки и вскоре влюбилась без памяти в польского юношу Янека.