Закон семьи

Анне Штерн, 2020

Берлин 1923 года. Берлинскую акушерку Хульду Гольд вызывают на роды, не подозревая, что вскоре ее исследовательские способности снова будут востребованы. Когда через несколько дней новорожденный исчезает, Хульда оказывается вовлеченной в его поиски. Чем упорнее Хульда идет по следам, тем сильнее сопротивление семьи: оказывается, у семьи есть свои секреты, которые бережно хранят от посторонних. В расследовании к Хульде снова присоединяется комиссар уголовного розыска Карл Норт, но их отношения испытывают серьезные трудности. Удастся ли им довести расследование до конца? Хульда не может разобраться в своих чувствах к мужчинам, к которым она не только неравнодушна, но и испытывает сильное притяжение. Останется ли она с комиссаром Карлом Нортом или сделает иной выбор? И с кем из мужчин она видит свое будущее?

5

Понедельник, 22 октября 1923 г.

Хульда исподтишка покосилась на Карла, стараясь определить, прекратил ли он дуться на нее. С того момента как он увидел ее с Феликсом перед кафе «Винтер», его настроение, казалось, основательно испортилось. За всю поездку в переполненной электричке они не обменялись ни словом. Теперь они проходили через здание вокзала Фридрихштрассе и их выплюнуло на тротуар вместе с сотнями других людей. Проходя мимо мусорной урны, Карл выбросил нежно-розовую астру, которую до сих пор судорожно сжимал в руке.

— Завяли помидоры, — был его единственный комментарий на этот счет.

Он двинулся дальше, и Хульда, вздохнув, последовала за ним. Она подозревала, что вечер выдастся не из приятных. А ведь она так предвкушала свидание с Карлом! Билеты в театр-ревю при гостинице «Централь» он подарил ей на день рождения, и она знала, что ему пришлось прилично потратиться: хотя зарплата младшего инспектора и была солидной, но никак не роскошной, особенно в нынешней ситуации обесценивания денег. Но Хульда аж засияла, открыв конверт, ее радость перекинулась и на Карла.

Собственные дни рождения не вызывали у нее особого восторга. Хульде исполнилось 28 лет. О боже! Тридцать лет не за горами — возраст, когда женщине полагалось носить на пальце кольцо, водить за руку как минимум двоих детей, по воскресеньям отваривать говядину для семьи и знать свое место в жизни. По крайней мере, госпожа Вундерлих напоминает ей об этом чуть ли не каждый день. Хульде надоели вечные нравоучения и расспросы немолодой квартирной хозяйки, которая выжимала из нее ответы, как из лимона. Выйдет ли она наконец замуж за молодого симпатичного инспектора уголовной полиции Норта? Не хочется ли ей дома — не одинокой мансарды, а собственного дома, с ключом от кладовки и к сердцу любимого мужа? А сладкого лепета славненьких детишек?

Хульда не знала. Она с трудом узнавала себя в таком сценарии. Всякий раз, когда она это себе представляла, женщина, которая, напевая, опрыскивала душистой водой и гладила рубашки Карла или склонялась с иглой во рту над штопкой для сорванцов, выглядела совсем не так, как она. У женщины было нежное лицо и терпеливая улыбка. Женщина, подающая вечером тапочки вернувшемуся с работы мужу, не ликовала от телефонного звонка посреди ночи, предвещавшего предстоящие роды. От авантюры из крови, слез, пота, страха и надежды. Ей не хотелось под утро протянуть матери кричащий сверток, осознавая, что работа выполнена. Для той женщины подобное не было смыслом жизни.

Женщина с мягкой улыбкой, которую Хульда видела в своем воображении, пугала ее. Это была одомашненная Хульда, растерявшая пыл, гордость и независимость. Нет, замужество — последнее, что ей нужно.

Она снова взглянула на Карла, с обиженным лицом шагавшего рядом. Он держал ее под руку, но так нерешительно, как будто это она должна была поддерживать его. Хульду охватила злость. Почему он при каждом их свидании разыгрывал драму? К счастью, ей не придется беспокоиться, что он скоро встанет перед ней на колени, умоляя взять в мужья. Он нередко не являлся на свидания, постоянно опаздывал и, как бы ей ни хотелось себе в этом признаваться, от него временами предательски пахло джином. Госпожа Вундерлих плохо его знала и потому нахваливала своей жилице в восторженных красках как кандидата в мужья. Но Хульде было виднее. Карл не был опорой и надежным спутником по жизни.

Но он ей ужасно нравился!

Всякий раз, когда ее размышления спотыкались об этот пункт, она видела перед собой его красивое лицо с грустными глазами за заляпанными стеклами очков с неизменной трещиной, светлые волосы, которых так приятно было касаться пальцами, и тогда внутри нее все таяло. Как в безвкусном фильме, где влюбленные под конец признаются друг другу в чувствах, вопреки ожиданиям и здравому смыслу. Нечто подобное она недавно смотрела в «Моцартзале» на Ноллендорфской площади: привлекательная леди в финале падает в объятия шейха, которого сыграл божественный Рудольфо Валентино. Конечно, Хульда иногда была не прочь посмотреть такое, сопереживая героине и испытывая радость, когда в финале все оказывалось хорошо. Но в реальной жизни полностью отдаваться своим чувствам было опасно. Поработав акушеркой, повидав многое, и особенно результаты такой вот пылкой любви, она знала: ничто не было так непостоянно, как чувства, в особенности мужские, ничто не было так мимолетно, так обманчиво, как любовь.

— Ты такая задумчивая, — прервал Карл ее мысли, и Хульда вздрогнула. Заметил ли он, что она втайне размышляет о браке, детях, нескончаемой любви?

Она поспешно закусила губы и задорно рассмеялась.

— Я просто подумала, что нам стоит поторопиться, если мы еще хотим попасть вовремя.

Она указала на множество людей, идущих потоком по ярко освещенному проспекту. Все женщины одеты по последней моде: короткие шелковые платья, шубки, изящные остроносые туфли, дорогие чулки. Джентльмены сопровождали своих дам все как один в темных костюмах и элегантных шляпах. Вчера еще Хульда была в Берлине бедных и нищих, а теперь среди тех, кому, несмотря на инфляцию, проклятую войну и тягостное бремя Версальского договора, удалось урвать у жизни немного мишуры. «Какова моя роль в этой игре?» — невольно задавалась она вопросом. Она не была выходцем из низов, но и не принадлежала к числу победителей. Застряла, как всегда, где-то посередине, на полпути в гору, и это вдруг показалось ей олицетворением всего ее существования.

Карл ускорил шаг, взял ее, наконец, энергичнее под руку и потащил сквозь толпу. Все, кому позволяли средства, стремились попасть в городские храмы удовольствий, словно не существовало ни кризиса, ни инфляции, ни бряцания оружием в Рурской области. Что толку постоянно хандрить? И они с Карлом, думала, взяв себя в руки, Хульда, будут веселиться сегодня вечером, чего бы им это ни стоило.

Перед ними возвышалась гостиница «Централь», похожая на огромный корабль класса люкс, с круглыми смотровыми башнями по углам и ярко освещенными окнами, сотнями окон, свет которых мерцал в темном городе. Своим видом она обещала прохожим невиданные доселе развлечения, изысканные блюда и напитки, редчайших артистов, выступающих здесь сегодня вечером, чтобы довести до экстаза благосклонную публику. Большой плакат висел у входа в «Зимний сад» — так по-простому назывался театр-варьете при отеле, поскольку он на самом деле находился в стеклянном салоне, о чем Хульда знала понаслышке. Она никогда не бывала внутри, цены были ей не по карману.

Она вознесла короткую благодарственную молитву Урсуле Вундерлих, дочери своей хозяйки, чья полнота одарила ее, Хульду, платьем, которое сегодня было на ней и в котором она не слишком выделялась на фоне женской публики в зале.

— Итак, добро пожаловать в тепло, — подчеркнуто бодро обратилась она к Карлу и направилась ко входу, перед которым уже выстроилась небольшая очередь.

Швейцар с отчаянным видом поднял руки, как при ограблении.

— Господа, проявите понимание, все билеты проданы, все до единого.

— Должно же быть что-то для гостей, готовых заплатить, — вскричал элегантный господин с сильно накрашенной спутницей, размахивая пачкой банкнот, имевших, как успела заметить Хульда, номинал, который Берт уже показывал ей вчера.

— Ничего не могу поделать, уважаемый, даже мышь не проскочит.

— Можете! Вот еще две мышки, — крикнула Хульда и, увлекая за собой Карла, шагнула к швейцару. — У нас есть билеты, вот они, мы просто припозднились.

— И то правда. И вы так спокойно об этом говорите, фройляйн, — неодобрительно сказал швейцар.

Он приблизил билеты к своему моноклю и оторвал уголок.

— Поторопитесь, представление начнется с минуты на минуту.

Под шипение и ворчание оставшихся Хульда с Карлом прошли в зрительный зал. Хульда втянула носом воздух и огляделась. Все было великолепнее, чем она себе представляла. Слева и справа зал украшали колонны, по стенам висели драгоценные гобелены, создававшие уют. Тяжелый бархатный занавес пока скрывал сцену от зрителей, которые, перешептываясь и смеясь, уже ожидали в удобных креслах. Хульда продолжала осматриваться. Между колоннами стояли столы с рядами тонкостенных бокалов, готовых к наполнению шампанским. Повсюду стояли горшки с пышными растениями, некоторые растения даже свисали с потолка, отчего Хульде стало понятно, почему варьете называется «Зимний сад».

— Сюда, пожалуйста, — прошептал капельдинер, проведя Хульду и Карла вдоль рядов к указанным в билетах местам. — Я сейчас принесу вам напитки.

Только Хульда и Карл уселись, как погас свет, и весь зрительный зал хором ахнул. Теперь стал виден потолок синего цвета, сияющий бесчисленными маленькими лампочками. Он был похож на звездное небо, которое в Берлине никогда не увидишь из-за слепящей неоновой рекламы. Но здесь, в варьете «Зимний сад», небо простиралось у них головами и это было прекрасно.

Хульда нащупала руку Карла, и он нежно сжал ее пальцы. По спине Хульды пробежали мурашки, и она прильнула к Карлу. Настал, отметила Хульда, тот редкий момент, когда они понимали друг друга без слов, и не было причин для споров. Она ценила эти мгновения, и в это время становилась очень счастливой. Но все остальные часы, дни, недели, которые она жила одна, без Карла, — какими сейчас они казались тягостными и бессмысленными! А Карл? Она даже не знает, над чем он сейчас работает, и решила непременно расспросить об этом после представления.

Оркестр заиграл туш, и открылся занавес. Хульда бросила беглый взгляд в программку, которую всунул ей в руки капельдинер. Братья Райт выскочили на сцену, исполняя акробатический номер, от которого у Хульды, еще в детстве боящейся карусели, закружилась голова.

За ними выступала томноголосая певица в длинном боа из перьев, на вкус Хульды — слишком много дыма и слишком мало музыки. Но публика бушевала от восторга, особенно когда мадемуазель Коко, как ее звали в программке, раздавала воздушные поцелуи, открывая первым рядам обзор на глубины своего декольте.

Вскоре ее сменил юморист, рассказывая анекдоты, для которых Хульда выпила слишком мало шампанского, — она все еще потягивала первый бокал. Карл сидел рядом в чопорной позе, что вызвало у Хульды улыбку. Утонченному инспектору криминальной полиции Норту такое было не по вкусу. Это более подходило его полноватому помощнику Паулю Фабрициусу, который всегда был рад дешевому, пьяному веселью. Особенно бы ему понравились девушки в откровенных нарядах, задирающие на сцене ноги в скандально коротких юбках.

Они в свою очередь уступили сцену балетному дуэту, за которым было очень приятно наблюдать. Прыжки и пируэты сопровождались такой трогательной музыкой, что у Хульды на глаза навернулись слезы. Она искренне аплодировала. Французский вокальный квартет, выступавший в заключительной части, ей тоже понравился. Какой красивый язык, думала она, до чего прекрасна Франция! А ведь всего несколько лет назад, в мировую войну, французские и немецкие солдаты истребляли друг друга на фронте. И теперь они сидят здесь, пьют шампанское под искусственным звездным небом и весело празднуют, словно горя и страданий никогда и не бывало. Как это здорово!

Внезапно Хульде вспомнилась улица Гренадеров, тесная квартира Ротманов и страх на лицах живущих в ней женщин. Этот зал с его музыкой, поющими и рыдающими скрипками, сверкающими стенами и ножками в шелковых чулках казался другой планетой. Хульда подумала, что могла бы сейчас встать, покинуть театр, пройти по темным улицам до квартала Шойненфиртель (дорога займет менее получаса), но эти два мира никогда не пересекутся.

— Ты совсем не хлопаешь, — обратился к ней Карл, когда закончился последний номер, и Хульда очнулась от своих мыслей под гром аплодисментов. — Тебе не понравилось?

Хульда уловила в его голосе беспокойство и втайне порадовалась, что Карлу, судя по всему, хочется, чтобы ей непременно было хорошо.

— Что ты, очень! — промолвила она, но то была лишь полуправда. Отдельные номера показались ей действительно красивыми, но некоторые — откровенно банальными.

Однако Хульда промолчала. Она быстро допила шампанское, и Карл помог ей надеть пальто. Хульда чмокнула Карла, упираясь носом в очки, но он крепко обнял и притянул ее к себе, отвечая поцелуем, на этот раз долгим. Только когда грузная дама, сидевшая по другую руку от Карла, громко прокашлялась, с неодобрительным взглядом протискиваясь мимо них, Карл отпустил Хульду.

Едва дыша, она предложила:

— Может, пойдем поужинаем?

— Тогда давай в «Биркирхен».

Хульда кивнула. Вдоль улицы Георгенштрассе, под кирпичными вокзальными арками располагались огромные пивные павильоны, названия которых часто менялись вместе со сменой хозяев. А поскольку самый большой из них до войны носил название «Францисканер», как марка пива, берлинцы привыкли звать все заведения здесь «Биркирхен^[11]». Помимо пива и шнапса, текущих там ручьем, в этих стенах боготворили хорошую домашнюю кухню — котлеты с горчицей, сосиски с капустой, бутерброды с салом.

Именно такой реальности жаждала Хульда после развлекательных номеров в «Зимнем саду». Ей нужно было спуститься на землю.

И наполнить желудок.

Под сводами пивной царило настоящее столпотворение. Здесь толкался народ, никогда не бывавший в гостинице «Централь». Рабочие в широких штанах, работницы фабрик, телефонистки, попадались и нищенствующие художники, и мрачные типы, явившиеся сюда, по всей вероятности, из самого сердца берлинского преступного мира, чтобы забыться за кружкой пива.

Карл нашел свободный столик, втиснутый меж других так плотно, что посетители то и дело задевали друг друга локтями, но Хульду это не смущало. Она вспомнила одну из первых встреч с Карлом, в ресторане «Ашингер» на Александерплац, где тоже царила суматоха. В тесноте они впервые прикоснулись друг к другу…

Вот и сейчас она сдвинула стулья так, чтобы сидеть совсем близко к Карлу, а не друг напротив друга, как в исповедальне (хотя, конечно, она ни разу там не была).

— Я принесу что-нибудь перекусить, — вызвалась она и снова вскочила, затем, расчистив локтями путь к стойке, заказала тарелку бутербродов и два светлых пива. Здесь никому не приходилось долго ждать: в этот час повара на кухне намазывали бутерброды, как на конвейере. Хульда быстро расплатилась, пробалансировала с заказом на свое место и села, довольно вытянув под столом ноги.

Карл насмешливо улыбнулся, глядя на нее.

— Признайся, варьете пришлось тебе не по вкусу.

— Ты прав. И правда, не все номера были высший класс, да? — Хульда откусила бутерброд и запила его холодным пивом.

Давно она не была так голодна и не ела с таким удовольстием, как сейчас. В последнее время у нее вообще не было аппетита, порой Хульда через силу заставляла себя поесть. Возможно, это было связано с постоянной нехваткой времени и отсутствием регулярного распорядка дня. Она всегда была наготове, носилась по городу или часами просиживала в чужих квартирах, подбадривая стонущих во время родов женщин…

Подумав об этом, Хульда вспомнила о Тамар Ротман, которая теперь даже не могла с ней связаться. Хотя Хульда сообщила госпожа Вундерлих, где примерно ее найти, если поступит сигнал по поводу роженицы Ротман, достаточно быстро оповестить ее не смогут. Так что ближайшие вечера она была намерена провести дома.

— А что тебе по вкусу? — спросил жующий Карл.

В этом вопросе Хульде послышался упрек.

— Не имею понятия, Карл, — призналась она. — Ты знаешь, я так редко выхожу в свет, разве что в кино. Я сто лет не бывала на концертах и не посещала выставок. — Она посмотрела на него. — Ты считаешь меня невеждой?

— Да, — сказал Карл, но Хульда увидела, что его глаза смеются. — Но ты как-никак моя невежда.

Ну ладно, с натяжкой такое можно позволить, решила Хульда, хотя собственническое слово «моя» резануло ей слух.

— А твой отец, кажется, художник? Разве он не устраивает выставок? — спросил Карл, и сердце Хульды сжалось. Она неохотно вспоминала отца, который бросил ее с матерью, когда она была еще совсем ребенком. Мать так и не оправилась от этого удара. Спустя годы она скончалась от передозировки обезболивающего средства, дозу которого рассчитали неправильно, но Хульда и по сей день не верила в несчастный случай.

— Да, — сказала она, — он везде выставляет свои картины: у Гурлита, в Академии, в Национальной галерее — я должна просто собраться и сходить все это посмотреть, ты прав. Но между нами не все так просто.

— А по-другому и быть не может, — кольнул Карл, — особенно когда речь идет о тебе, Хульда Гольд.

— Спасибо за комплимент, — вот теперь Хульда обиделась, — взаимно!

Они посмотрели друг на друга, и Хульда долю секунды была уверена, что сейчас разгорится ссора, одна из тех, какие часто возникали между ними, на пустом месте, с обидными укорами и болезненными колкостями. Как бы они ни любили друг друга, им не хватало взаимного доверия. Они не могли поверить, что желают друг другу лишь добра, и выискивали слабые места собеседника, чтобы сделать ему как можно больнее — и защитить таким образом себя.

Однако Карл рассмеялся, и напряженность пропала.

От его смеха Хульде всегда становилось очень хорошо, и ей казалось, что весь мир смеялся вместе с ним. Когда же Карл мрачнел, то мрачнел и весь мир вокруг Хульды.

— Задира, — сказал Карл, беря второй бутерброд. Это прозвучало ласково, и Хульда, сделав глубокий вдох и успокоившись, тоже взяла и съела еще один бутерброд. Затем она вспомнила, что хотела спросить о работе.

— Что там с «Красной крепостью»^[12]?

— Пока стоит, — коротко бросил Карл.

— Над чем ты сейчас работаешь? Я тебя почти не вижу.

Его глаза потемнели:

— Ты знаешь, что мне запрещено об этом говорить.

— Да-да, без подробностей, но в общих чертах? Убийство? Ограбление? Организованная преступность?

Он нахмурился и уставился на столешницу:

— К сожалению, нам мало что известно. В этом деле мы всё еще находимся в полном неведении. Фабрициус конечно же считает, что давно нашел нить Ариадны, ведущую к разгадке: он мнит себя гениальным сыщиком. Но на этот раз он ошибается.

— Но ведь Пауль Фабрициус такой талантливый сыщик, ты и сам это признаешь, не так ли? — вступилась Хульда за ассистента Карла.

Карл поднял глаза. Но Хульда не смогла прочесть выражение его лица.

— Да, черт возьми, конечно. Но он не волшебник. Выводы делать рано. Результатов-то пока никаких. Мы совсем запутались. Похоже, какая-то преступная группировка раскинула щупальца по всему городу. — Он сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели. — Все эти дети… — Он замолчал. — Больше я ничего не могу тебе сказать, Хульда, прости. — Его лицо было бледным.

Хульда поджала губы. Ей не терпелось напомнить, что именно она прошлым летом раскрыла запутаннейшее дело, которое он вел. Но промолчала, следуя совету своей хозяйки не слишком-то откровенничать.

Затем ей пришла в голову мысль.

— По всему городу, говоришь? И в Шойненфиртеле тоже?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился Карл.

— Просто так, я недавно там была. О, это совершенно другой мир.

— Что правда, то правда, — кивнул Карл. — Нас иногда вызывают туда, ведь префектура полиции находится по соседству. Но зачастую вызывают не из-за уголовников, а из-за мелких жуликов. Драки, поножовщина, мошенничество, скупка краденого — ну и тамошние нравы играют не последнюю роль.

— Почему?

Карл удивленно вскинул брови:

— Потому что это гнездо проституции.

— Как и Шёнеберг.

— Ты права. Но в Шёнеберге мы хорошо ориентируемся, нам легче вести наблюдение, мы знаем сутенеров. А в Шойненфиртеле все куда более запутанно, это просто какой-то непроходимый лабиринт.

Вчера, пробираясь узкими улочками по этому кварталу, Хульда думала точно так же. Заблудиться в этих темных и узких переулках можно было как в джунглях. Это снова напомнило Хульде о Тамар. Молодая женщина производила впечатление потерянной, одинокой, по странной прихоти судьбы заброшенной в место, не имевшее к ней никакого отношения. Не потому ли она взяла себе новое имя, еврейское, будучи, по ее собственным словам, родом из Армении, а не еврейкой?

— Среди ваших случаев в квартале часто встречаются семейные дела?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ссоры в семьях, ревность и тому подобное.

Карл кивнул:

— Конечно. Семьи всегда являются очагом раздоров и зависти, давних междоусобиц. Особенно в районах, где соприкасается множество различных культур. И большинство убийств происходит между родственниками. По статистике такие преступления уже давно стоят на первом месте. А почему ты спросила?

— У меня там сейчас клиентка, на улице Гренадеров, — сказала Хульда. — В семье что-то неладное. Я чувствую, что женщина чего-то очень боится. Но чего именно?

Некоторое время они молчали. В зале стало еще более шумно, было жарко и душно, пахло пивом, сигаретным дымом и жирной пищей. Хульде внезапно захотелось домой, спать.

— Мне нужно идти, — сказала она, — вдруг мне позвонят. А госпожа Вундерлих, наверное, уже беспокоится.

Карл тут же поднялся, надел куртку и помог своей даме надеть пальто.

Они вышли на темную улицу. Какие-то пьяные парни вдалеке драли глотки, распевая марш, какая-то женщина весело визжала. Ночной поезд прогрохотал по виадуку над их головами, сотрясая мостовую.

Притянув к себе возлюбленную, Карл прошептал ей в волосы:

— Тебе не обязательно возвращаться домой каждую ночь. Неужели госпожа Вундерлих, если не обнаружит тебя, побежит давать объявление о розыске?

— Скорее всего, — уклончиво ответила Хульда, высвобождаясь из его объятий. — Карл, я ужасно устала.

В свете газового фонаря она увидела его разочарованное лицо. Хульда осознавала, что, отталкивая, испытывает его терпение. Те несколько раз, когда она, уступив, оказывалась с Карлом в его темной холостяцкой комнатушке в районе Луизенштадт, были восхитительны. Она наслаждалась близостью — Карл был нежным любовником. О рисках такой близости Хульда, конечно, знала, как никто другой. Каждодневно она видела результаты глупости, необузданной страсти, видела бедственное положение, в которое по неосторожности попадали незамужние женщины. Платить за это такую непомерно высокую цену она не была готова. Даже ради Карла.

— Это как-то связано с твоим бывшим? — спросил он сдавленным голосом, укоризненно глядя на Хульду сквозь очки. — С тем Феликсом, с которым ты постоянно общаешься?

— Я постоянно общаюсь с Феликсом? — Хульда рассмеялась. — Карл, это чушь! Он женат. Мы соседи, соседям свойственно общаться при встрече. Не более!

— Я уверен, что он так не считает, — сказал Карл. — Я видел, как он преданно смотрит тебе вслед. И глаза у него при этом такие грустные-грустные.

Это было уже чересчур.

— Боже мой, мы не малые дети, Карл, — возмутилась Хульда, скрестив на груди руки. — Прекрати говорить глупости.

Карл пристально посмотрел на нее, затем произнес:

— Уже поздно.

И зашагал к вокзалу. Хульда осталась стоять. Карл не выдержал, обернулся и произнес:

— Ты идешь? Я доеду с тобой до Потсдамской площади, а дальше ты поедешь одна. Ты ведь этого хочешь. Быть одной.

Хульда приготовилась что-то сказать в ответ, но Карл уже отвернулся. Она пожала плечами и направилась вслед за ним в тускло освещенное здание вокзала.

Они стояли рядом, когда прибыл поезд, и вместе заскочили в вагон. Их плечи соприкасались при каждом толчке вагона, так близко они стояли.

В ярком свете потолочных ламп сурово белели лица других пассажиров, с глубокими тенями под глазами после долгого вечера, большинство устало молчало. Карл и Хульда тоже молчали, прислонившись друг к другу в качающемся вагоне. Хульда чувствовала сожаление от того, что снова разочаровала его, что не смогла отпереть для него маленькую дверцу к сокровенному. Но вот не смогла. Даже если бы захотела.

Примечания

11

«Биркирхен» — (дословно) пивная церковь; в названии пива упоминается монах-францисканец.

12

Так в описываемое время называлось место работы Карла — берлинское управление полиции.