© Коллектив авторов, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Перископ-Волга», 2022
Нелли Шульман
Хрустик
— Погоди, — малышка в летнем платье вцепилась в руку старшего брата, — надо покормить Хрустика… — Максим закатил глаза.
— Что за ерунду вы придумали, — Катька переминалась с ноги на ногу, — что еще за Хрустик?
Летний подъезд дышал гулкой прохладой. В дворе-колодце стучал мяч. Из раскрытого окна парадной донесся томный голос диктора. Кто-то из жильцов выставил радио на подоконник.
— В Петербурге полдень, — сообщил приемник, — выходные ожидаются жаркими. Температура достигнет двадцати восьми-тридцати градусов…
Наверху загрохотал лифт. Катька немедленно полезла в матерчатую сумку. Среди пупырчатых огурцов и туманно-розовых помидоров блестел пакет чипсов. Треснула фольга, Максим возмутился: «Что за новости? Положи откуда взяла!»
Катька таинственно сказала:
— Он любит чипсы. Еще конфетки, мармелад, пастилу… — старший брат прервал ее:
— Всякую дрянь. Вы мусорите в лифте, а потом уборщица ругается…
Рядом с железными дверями висело рукописное объявление: «Уважайте культурную столицу! В подъезде стоит урна!» Кто-то, перечеркнув «подъезд», написал сверху «парадное».
Катька зажала в потной ладошке чипс.
— Он ждет деток, — деловито сказала сестра, — он всегда здесь жил, только раньше он спал, а теперь проснулся. Если его покормить, он тебя не тронет…
Из лифта вышла грузная Елизавета Антоновна с третьего этажа. Толстый мохнатый Чапа семенил на затрепанном поводке.
— Максим, — обрадовалась его школьная учительница, — ты помнишь, что на каникулах надо вести читательский дневник?
Подросток вежливо уверил ее: «Разумеется, Елизавета Антоновна. Я прочитал „Тараса Бульбу“ и скоро начну „Капитанскую дочку“.
Катька довольно невежливо фыркнула, однако учительница была глуховата. Обернувшись на закрывающиеся двери лифта, Чапа встопорщился. Оскалив мелкие зубки, песик что-то заворчал.
— Молодец, — рассеянно сказала Тонна, как ее звали в школе, — в сентябре я все проверю…
До сентября оставалось два с половиной месяца бесконечной лазоревой свободы, расписанной золотом летнего солнца. Дверь парадной бухнула, Максим беззаботно сказал:
— Все ваши дурацкие выдумки. Тонна каждый день ездит в лифте, и никто ее не трогает. И вообще, весь дом ездит… — ему пришло в голову, что он стал часто видеть детей на лестнице.
Катька прикусила нежную губку.
— Взрослых он не тронет, — тихо сказала сестра, — и собачек тоже. Он ждет деток, я же говорила… — Катька чуть не плакала.
— Держи, — она сунула Максиму раскрошившийся чипс, — когда откроются двери, надо кинуть туда чипс и сказать, — сестра тихонько вздохнула, — запоминай: „Хрусть, хрусть, грызь, грызь. Хруст, хруст, брысь, брысь“. Топнуть правой ногой, левой ногой, — Катька исполнила что-то вроде пируэта, — двери закроются, потом откроются, и можно ехать. Только лучше давай пойдем по лестнице…
Максим не собирался тащить на пятый этаж пять килограммов овощей.
— Иди, — сказал он сестре, — я все сделаю, обещаю, — Катька недоверчиво смотрела на него, — и не пялься на меня так. Мне четырнадцать лет, я запомню вашу считалку…
Двери приветливо раскрылись. Катька кинулась вверх по лестнице.
— Топни ногами, — крикнула сестра, — обязательно топни… — Максим не хотел раскидываться чипсами.
— И тем более говорить всякую чушь, — он шагнул в лифт, — когда они успели придумать эту ересь? Той неделей Катька и не заикалась ни о каком Хрустике…
В детстве он сам пугал приятелей Зубастиком, якобы жившим в мусорном контейнере. После сумерек никто из детей к помойке не ходил.
— Потом в соседнем дворе нашли труп, — лифт дружески помигал лампочкой, — именно в контейнере. Но на того парня напал маньяк, и в газете так написали… — маньяка так и не отыскали.
Красный огонек на шкале перескочил цифру три. Дом был старым, позапрошлого века. Через решетчатые стены лифта и шахты Максим видел развевающуюся косичку. Катька запыхалась.
— Ты бросил чипс, — заорала сестра, — ты сказал считалку, ты топнул ногами… — Максим отозвался:
— Я все сделал. Хрустик меня не тро…
Пол закачался под ногами. Матерчатая сумка повалилась на бок, помидоры раскатились в стороны. В шахте что-то жадно, захлебываясь, завыло.
— Хрусть, хрусть, — тросы лифта лопнули, — грызь, грызь…
Он летел, переворачиваясь, падая в черноту подвала, пробивая бетонные перекрытия, минуя старый кирпичный фундамент, ниже и ниже, в сырость древней глины, в болотистую хмарь небытия, где что-то огромное охватило его голову, круша череп, причмокивая и высасывая, смакуя и облизываясь, пируя на кровавой тризне, вползая в его сознание вечной болью.
Насытившись, раскинувшись в покое, похрустев костями, он стал ждать следующего.
