По ту сторону реальности. Сборник мистики и фантастики. Том 2

Антология, 2013

Каждому человеку интересно ощутить себя за гранью этого мира, и мы предлагаем вам открыть портал в мир, который создавали для вас более тридцати авторов. Добро пожаловать за грань вашего сознания, в мир, наполненный мистическим духом и фантастическими технологиями. Позвольте своему разуму окунуться в атмосферу, далекую от привычной. Пусть каждая страница этого сборника впитает в себя ваши эмоции и переживания. И поверьте, читая этот сборник, вы сможете ощутить себя «по ту сторону реальности».

Андрей Голубь

г. Владивосток, Приморский край

Панацея Рея Бредли

Я стоял напротив маленького черно-белого телевизора, на экране которого уже трижды прокрутили дебютный матч команды «Нью-Йоркские Янки». Три красных кожаных дивана были заняты людьми, которые, как овцы на скотобойне, терпеливо ждали своего часа. Не прав был человек, который сказал: «Судьба любого живого существа решается на небесах». Нет. Теперь я точно и с легкостью могу сказать, что судьба, по крайней мере человеческая, решается именно в таких крошечных кабинетах-скотобойнях, полных моральных мясников, продавцов свежанины и торговцев панацеей. Но давайте познакомимся, меня зовут Рей. Рей Бредли. Я букмекер, и шесть минут назад я узнал о том, что у меня рак легких в стадии, когда уже поздно лечить и пора задуматься о том, как мало я совершил за свою маленькую, никчемную жизнь. Весь врачебный комитет, состоящий из двенадцати дипломированных специалистов, словно под аккомпанемент одного дирижера, довольно успешно играя сочувствие, пожал плечами в неведении, и сейчас я стоял у выхода за стеклянным столиком, наспех заполняя бумаги об отказе от лечения. В подарок, как герою, прошедшему всю армаду анализов, мне дали полный пакет разнообразных буклетиков, наподобие: курорт Лос Вайлентс быстро поставит вас на ноги! Горный альпийский воздух, грязевые ванны, приветливый персонал и здоровое питание поспособствует вашему скорейшему выздоровлению! Или такое: «У вас проблемы? Мы вам поможем! Служба психологической помощи братьев Стоукер…»

Брошюры вперемешку с больничными листами и многочисленными справками весили не менее килограмма, упакованные в аккуратный белый пакет с большим красным крестом. Я расписался во всех бумагах и поспешил выйти на улицу, от запаха медицинских учреждений слегка кружилась голова и покручивало живот в призывах легкого ощущения подступающей тошноты. На выходе меня догнал доктор Альберт Мейсон.

— Рей! Рей, подожди, не спеши так.

— Что такое, Альберт? Решили потешиться, издеваясь над живым мертвецом? — я закурил сигарету, Альберт махнул рукой в попытке забрать ее у меня, но я, круто развернувшись и парировав эту атаку, сделал глубокую затяжку.

— Курение тебя погубит!

— Ты хотел сказать, погубило, верно?

— Помнишь того джентльмена, который сидел прямо напротив тебя? Это мистер Саймон, он директор оздоровительного центра, и он хотел обмолвиться с тобой словечком, его номер написан на брошюре базы отдыха «Саймонс Исланд».

Рекомендую тебе связаться с ним, мне кажется, ему есть, что тебе предложить.

— Место на кладбище с видом на больницу? Большое спасибо, Альберт. Обойдусь без посмертного заключения в кафельной тюрьме. Всего хорошего. Передавай привет Марте.

Я махнул рукой и сел в такси гораздо быстрее, чем Альберт успел что-то ответить.

— Гарден Сквер, пожалуйста, — таксист молча улыбнулся, затикал счетчик. В машине было тепло, пахло маслом и деревом. Я плотнее вжался в потертую кожаную седушку, глаза просто слипались. Моргать все тяжелее, как будто на верхние веки навесили груз, тело обмякло, и я провалился куда-то в глубины своего подсознания.

— Мистер! Эй, мистер! Сквер Гарден. С вас десять долларов четырнадцать центов.

Я проснулся, не понимая, где я нахожусь, в себя меня привел красный крест на помятом пакете. Ублюдки. Спящего пассажира они готовы везти целую вечность по всем пробкам или просто стоять на месте, чтобы побольше с него вытряхнуть. Этот, правда, что-то продешевил. Я кинул ему помятую десятку и молча покинул машину. Вот уж кому-кому, но не мне теперь бояться того, что меня собьет такси в отместку за то, что я недодал ему четырнадцать центов! Пакет с размаху влетел в уличное мусорное ведро, подняв столп пыли, по улице полетели исписанные листы с диагнозами, рентгеновские снимки и цветные листочки с изображением сказочных райских уголков, каждый из которых ярко пестрил обещаниями вылечить все известные болезни. Я поймал одну листовку, но написанное на ней почему-то сейчас вызывало какие-то смешанные ощущения. Красивым размашистым почерком было написано: Приглашаем вас посетить очаровательные пляжи оздоровительной базы отдыха «Саймонс Исланд»! У нас вы…

— Пошел к черту, Саймон! Пошел к черту вместе со своими пляжами!

Я распахнул шаткую ветхую дверь в третьесортный кабак, людей сегодня было необычайно много для этого места.

Хотя я, кажется, ненароком ошибся, назвав их словом «люди». Люди — это счастливые семьи с зеленых солнечных центральных улочек. Улыбающиеся, здоровые, обеспеченные семьи. В этом месте людей нет. Эта мысль вызвала у меня злорадную улыбку. А ведь именно здесь начинается очередь на скотобойню, прямиком в онкологический ад. Скоро и вам маленькая девочка лет двенадцати отроду с умным видом, без выражения всяких эмоций вручит вердикт о смертном приговоре с отсрочкой на пару месяцев, в фирменном белом пакете, с брендовым, красным крестом. Местные пьяницы, играющие в покер да в бильярд на выпивку, подающуюся молниеносно быстрыми, полуголыми девицами, все они стоят в очереди, разница лишь в том, что каждый торопится в свою собственную преисподнюю так, словно боится и переживает, что ему там не останется местечка. Несмолкаемый гул, сопровождающийся диким неистовым смехом и музыкой. Этот бар — моя букмекерская контора. Здесь, за этими самыми дубовыми столиками, с пару десятков лет назад я, совсем небольшого роста, тощий и весь в веснушках оборванец, каких были сотни тысяч на улицах, принимал незаконные ставки у толстых, богатых, как я поначалу думал, мафиози, с охраной и сигарами. Тотализатор с повышенными шансами на выигрыш, только и всего. Его открыл и начал развивать мой дядя, а я закончил. Закончил и закрыл.

Сзади на плечо опустилась рука. Ноздри начал щекотать аромат элитного парфюма, перед глазами пронеслись сероватые колечки дыма от дорогой сигары, заставив меня слегка поморщиться.

— Вместе пойдем, Рей, к черту. Два виски со льдом! — он поднял над головой два пальца. Бармен кивнул, я повернулся к нему:

— Это же Саймон! Зачем ты пришел в такое славное место? В городе кончились рестораны, или ты просто обиделся на то, что я послал тебя вместе с пляжами?

— Нет, Рей.

— Ты пришел прорекламировать мне свою поликлинику? Можешь оставить меня в покое, я не поеду в твой райский уголок даже за бесплатно. Стоп! Я понял! Тебя загрызла совесть, и ты пришел посострадать мне? Хочешь предложить мне чемодан денег?

— Кое-что более интересное. Я пришел предложить тебе жизнь. Долгую жизнь, или ты себя уже приговорил?

— Ты пришел посмеяться? Это вы меня приговорили, змеи медицинские! Ты случайно ничего не забыл? Ты не забыл, что у меня рак? О какой долгой жизни ты пришел мне рассказывать?

Во мне, как в вулкане, вскипала обида, готовая вот-вот вырваться наружу. Как может ему хватать совести издеваться над смертельно больным человеком!

Саймон отхлебнул из стакана, горло обожгло, и он закашлялся.

— Тебе, наверное, будет интересно, — он кинул тяжелую бумажную папку на барную стойку.

На пол посыпались синие снимки с изображением черных дырявых легких и прописной подписью: «Говард Саймон, пятьдесят девять лет», а ниже подпись карандашом: «Два-три месяца. Лечение бессмысленно».

Я перевернул снимок в поисках даты.

— Я ни за что не поверю! Господи, да это же было шесть лет назад!

Он достал из папки более свежий снимок годичной давности и улыбнулся.

Бармен запустил для меня стакан виски по стойке, но он пролетел мимо цели, раздался звон бьющегося стекла и короткий девичий крик облитой моим пойлом официантки. Мои глаза неотрывно искали хоть одно темное пятнышко на снимке абсолютно здоровых и чистых легких. Я не нашелся, что сказать.

Говард допил стакан залпом и поставил его на стойку, подложив под него несколько долларов.

— Твое здоровье, Рей! Твое здоровье!

Ближе к середине ночи я оказался дома и без всяких сил повалился на кровать, у меня начался сильный приступ кашля, голова кружилась. К горлу подступал ком тошноты, все тело пробило потом. Страшно захотелось позвонить Альберту, но я сдержался, пытаясь просто закрыть глаза и уснуть. Кашель не прекращался, я уже было начал задыхаться. В приступе паники я попытался встать и схватить телефон. Воздух из комнаты как будто выкачали, и я судорожно рухнул на пол, снося все на своем пути и теряя сознание.

Резкие цветные картины смывались в одно блеклое спектральное пятно, из которого вырисовывались восхитительные завораживающие и в то же время пугающие сюжеты. Я то и дело открывал глаза, весь в поту, и снова, задыхаясь, как рыба на берегу, трепетно хватая воздух открытым ртом, терял сознание, погружаясь в эту сказочную бездну. Я ходил по заброшенным трущобам, чувствуя себя их постоянным жителем, но одновременно, как слепой щенок, то и дело натыкался на тупики. Я видел людей, глаза которых были пусты. Они просто шли на свет, устало прикрывая иссохшими ладонями серые безликие зрачки, но одновременно с этим я не мог не заметить ребенка. Девочку, которая пробиралась сквозь эту толпу. Люди то расходились, то отмахивались и отпрыгивали от нее, словно от прокаженной. Они не понимали: зачем? Зачем она противится их безмолвному течению? Но она шла, разводила руками бесформенные людские массы, полные гримас негодования, и, улыбаясь, смотрела на меня огромными зелеными глазами. Во мне она вызвала дикий приступ ужаса, я не в силах был сдвинуться с места, по телу пробежала дрожь, девочка уже была рядом и коснулась меня ладонью. Все тело будто сковало льдом. А она улыбалась! Теперь люди испуганно бежали от нее, топча друг друга, в их глазах читался тот же страх, что был во мне. Она убрала руку, и я, как подкошенный, повалился в пыльную землю.

— Тебе еще рано с ними, — она отвернулась, я вытянул руку, пытаясь что-то сказать, кричал ей что-то вслед, но она не слышала. Она просто уходила.

В уши врезалась монотонная мерзкая трель будильника, циферблат показывал пять утра, я подскочил, пытаясь понять, что происходит. Совместно с будильником надрывался домашний телефон, да еще и входная дверь сотрясалась от тяжелых, глухих, осыпающих штукатурку с потолка ударов. Оказалось, что, задыхаясь ночью, я упал на кофейный столик и теперь сидел в мелко дробленной крошке стекла, обильно политой остатками вечернего кофе. Рядом с моим ухом лежал телефон, провод которого обвивал мои ноги, подобно змее. Я с размаху ударил по будильнику ладонью и дернул ногой в отчаянной попытке освободиться от телефонных пут. Телефон замолчал, пластиковая трубка отлетела в стену и раскололась надвое. Затем я бегом бросился открывать дверь, наспех накидывая на плечи халат. За дверью кто-то активно ругался самыми нецензурными выражениями, не прекращая при этом стучать ни на секунду. Распахнув дверь, я увидел, что в коридоре стоял не кто иной, как сам доктор Мейсон, своей бледностью и испуганным внешним видом напоминающий юного кладбищенского сторожа, да и к тому же с целой бригадой врачей.

— Какого черта тебе нужно? Не спится, Альберт? — сама обстановка всего этого события: до смерти напуганный доктор и санитарная команда — все указывало на то, что произошло что-то довольно неприятное.

Мне пришлось взять его за рукав и хорошенько тряхнуть, чтобы он пришел в себя. Альберт вздрогнул и пристально на меня посмотрел:

— Рей, как ты? — он внимательно осматривал меня, так что мне стало не по себе.

— Да нормально. А что со мной должно случиться?

— Рей, ты звонил мне около часа назад, ты очень долго хрипел в трубку, затем я слышал звук падения, и ты перестал хрипеть. Да ты даже дышать перестал!

— Я не мог тебе звонить, я спал!

Доктор был на грани истерики, мне пришлось затащить его в квартиру за плечи и успокаивать парочкой порций крепкого горячего кофе, налитого в найденные все там же, под прахом моего любимого столика, чашки. Он несколько раз еще кардинально осмотрел меня, прежде чем удалиться. Померил давление и температуру, послушал дыхание, прощупал пульс и, наконец, убедившись в том, что я визуально полностью здоров, собрал свои многочисленные врачебные принадлежности в потертую кожаную сумку.

— Машина от Саймона будет здесь через двадцать минут, тебе бы поторопиться со сборами.

Мы лаконично обменялись рукопожатиями, и он вышел из комнаты, даже не закрыв дверь. А я до приезда машины так и сидел на расправленной кровати, пытаясь найти всей этой истории хоть какое-то разумное объяснение.

С водителем мы почти не разговаривали. Я ехал на заднем сиденье, увлеченно наблюдая за тем, как стаи сонных, замученных своей повседневной жизнью людей в промышленных районах, по дороге на свою бессменную работу, с завистью провожали нашу машину взглядами, пока мы не скрывались за горизонтом. Наличие на водительском месте человека во фраке, белых перчатках и аккуратной шоферской кепочке, а также тонировка только задних стекол в совместном сочетании создавали впечатление того, что в город попала проездом кинозвезда или какой-нибудь магнат, которому принадлежит добрая половина здешних дымящих черным едким выхлопом труб. Дым аккуратно оседал на асфальт и плечи прохожих тружеников с дипломатами, создавая видимость легкого, приторного и вязкого тумана. Наверное, впервые за многие годы проживания в этом городе я заметил, что в промышленной его части нет белого цвета. Все то, что когда-то было белым: натянутые бело-красные навесы булочных старика Ролинза, магазины сладостей Хелло-Китти и их белые автоматы с конфетками, витрины магазинов — все, абсолютно все стало серым и блеклым из-за ежедневных осадков сажи и строительной пыли. Тоскливое настроение этого маленького, как будто отдельно живущего рабочего часового механизма так вкрадчиво пыталось пробраться в мои мысли, что я поспешил зашторить окно и отвлечься на радио, но новости на местной волне особого удовлетворения не принесли. Через несколько часов я уже разминал затекшее тело на центральной аллее лечебницы «Саймонс Исланд».

Место, в которое меня привезли, внешне ничего общего с больницей не имело. Зато оно более походило на дворец турецкого шейха. Или на смесь исторического музея Лондона с пятизвездочным отелем «Хилтон». Да и к тому же располагалось оно на выступе скалы у самого берега моря. Что не могло не производить особого впечатления. Меня встретил Говард в сопровождении нескольких парней в белых костюмах и секретарши, которая буквально не выпускала телефон из рук и не отрывала глаз от экрана.

— Добро пожаловать в «Саймонс Исланд», Рей! Как поездка? — Говард улыбался, а я вынужден был сразу же попросить у него прощения — такого великолепия я от него не ожидал! Мне сходу решили провести небольшую экскурсию, Говард даже пытался мне что-то рассказать, но все, что он произносил, терялось в моей голове и превращалось в невнятные звуки. Я наслаждался. Я действительно наслаждался архитектурой и атмосферой этого воистину древнего сооружения. Из всего его рассказа я запомнил только то, что его больница раньше была военным фортом, захваченным в свое время не то французами, не то англичанами. Отсюда, собственно, и форма окошек в виде полукруглых бойниц, и внушительный музей, содержащий коллекцию старых винтовок и пушек. Его парк протяженностью несколько десятков километров засажен редкими индийскими пальмами и переполнен бассейнами, здесь работают более четырехсот ученых разной направленности и нет ни одной женщины, кроме его секретарши и некой маленькой девочки Лауры, чем он, кстати, весьма меня огорчил. Его рассказ уже подходил к концу, и, когда мы шли по узкому коридору второго этажа к моей комнате, он превратился уже в обычную дружескую беседу:

— Вот так бывает, Рей, представляешь? И этот парень еще потом долго мне пытался доказать, что это невозможно!

— Что это? — я остановился на месте. Посреди коридора на полу лежал большой детский медведь с гигантским розовым бантом.

— А это Лаура оставила, она всегда раскидывает свои вещи, никак не могу приучить ее к порядку. — Он виновато поднял с пола мишку и отряхнул его. — Значит, она сама тоже где-то здесь. Лаура! Иди поздоровайся с дядей Реем!

Из соседней комнаты, не спеша, вышла маленькая девочка в цветастом пышном платье, расшитом мелкими красивыми узорами, и маленькой, словно кукольной, розовой детской шляпке. Я не смог даже пошевелиться от удивления, да ведь это она снилась мне вчера. Я могу узнать ее из тысячи таких же девочек хотя бы по цвету глаз. Но на этом моменте меня постигло разочарование, она подняла взгляд от пола, и я увидел, что ее глаза были светло-песочного цвета. Это, конечно, не менее удивительно, чем ярко-зеленый, но между этими цветами затесалась еще целая гамма красок. Она подошла ко мне почти вплотную и протянула ладошку для рукопожатия.

— Я Лаура, — я коснулся ее ладони пальцами.

— Очень приятно, а я дядя Р… — в этот момент боль пробила меня с ног до головы, по телу словно прошла электрическая волна, я закричал, но себя я уже не слышал. Мышцы напряглись, как струны, земля стремительно уходила из-под ног. Я чувствовал, как чьи-то руки подхватили меня и понесли вперед мимо моей комнаты. Уже издалека я отрывками слышал далекий детский голос, звучащий в строгом, приказном тоне: «Мы не должны его потерять! Начинай! Начинай прямо сейчас, Говард! Если мы не успеем, ты поплатишься за это!»

Пришел в себя я в течение последующих минут пятнадцати, как мне показалось. Руки до сих пор сводило в коликах, и я все еще не мог пошевелиться, но через несколько секунд я увидел, что намертво привязан широкими ремнями к потертой грязно-серой кушетке. Кафельные стены вокруг были покрыты мерзкими зелено-желтыми водяными разводами и плесенью. Судя по запаху стоящей затхлости, это помещение напоминало не операционную, а, скорее, заброшенный подвал или бункер.

Вокруг меня находилось по меньшей мере с десяток человек в белых халатах, двое из которых сейчас открывали тяжелую, железную, проржавевшую дверь. Но даже среди всего этого смрада я улавливал запах лаванды, составляющей отнюдь не дешевую парфюмерную композицию, а вскоре заметил и его обладателя. Не отвлекаясь от маленького столика с препаратами, он вскоре первым задал мне вопрос:

— Как ощущения?

— Говард, что произошло? Кто эта девочка? И что это за место такое?

— Я первый задал вопрос. Как ощущения? Расскажи мне, каково это? Рей, каково это — соприкоснуться с Богом? — голос его был чересчур возбужден, и поэтому я не нашелся, что ответить, а точнее, я даже не представлял, кто из встретившихся мне сегодня людей вдруг перевелся в такой неземной титул. Вокруг бегали врачи с бумагами и медицинскими инструментами, то и дело выкрикивающие: «Пульс в норме», «Дыхание везикулярное», мимо стола, на котором находился я, стремительно пронесся парень в замызганной рубашонке, пытаясь на бегу не наступить на что-то разбросанное по полу.

— Доктор Говард! Внутренние органы в стадии восстановления! Это настоящий прорыв!

Во время своей пылкой речи он настолько сильно махнул кипой своих бумажек, что зацепил одну из простыней, которыми была накрыта моя грудь. Простынь взлетела в воздух, демонстрируя всем присутствующим черный рисунок в виде двух огромных бобов, размазанных, будто маслом, по полотнищу. Голоса смолкли, и несколько медбратьев принялись скрести мою грудь маленькими лопатками, собирая с нее черную вязкую консистенцию в маленькие баночки, стоящие на алюминиевом подносе. Больше никто ничего не говорил. Все только удивленно перешептывались. Закончив, медбратья спешно покинули помещение, прихватив с собой поднос и увлекая весь остальной персонал за собой. Уже через несколько минут я оказался свободен от пут, а сидящий рядом Говард дрожащими пальцами впервые на моей памяти пытался прикурить сигарету.

Наверное, с минуту мы сидели молча. Свесив ноги с операционного стола, я с интересом осматривал помещение. Моя квартира вчерашним утром явно выглядела идеально прибранной в сравнении с этим местом. Всюду разбросанные медикаменты и диковинные инструменты наводили на мысль, что такие пациенты, как я, не раз посещали уже эту странную комнату. Загадкой для меня осталось лишь наличие на всех не кафельных местах в комнате, включая потолок и столики, мелких карандашных рисунков, чем-то напоминающих пентаграммы из журналов про секты. В такой обстановке я ощущал явный дискомфорт, если не назвать это состояние тревожностью. Говард наконец-то первым решился нарушить тишину.

— А знаешь, Рей, за всю долгую историю моей клиники исцелились только двое. Я и ты.

— А остальные? — не скрывая удивления, я мотнул головой в сторону кучи разбросанного инструментария, но он лишь отрицательно покачал головой.

— Видишь ли, это не столько лечебница, сколько лаборатория для ее изучения.

— Кого ее?

— Лауры, эта лаборатория создавалась мною долгие годы только для того, чтобы хотя бы немного ее понять, — он улыбнулся.

— Ты, наверное, ничего не понимаешь, да?

Говард покопался в нижнем отделе препаратного столика и достал оттуда пачку сигарет.

— Можешь уже закурить, я все сейчас тебе объясню, обещаю, через несколько минут тебе все станет предельно ясно.

— Ну что ж, просвещай меня, — я взял в руки сигарету, облокотился на кожаный твердый подголовник и приготовился к судя по всему удивительнейшему рассказу. А Говард в это время прокашлялся и, поправив очки, начал свое повествование.

А начал он его довольно-таки издалека. Оказалось, что в шесть лет он был мне почти соседом. Мы жили на одной улице в порту, и у нас даже были общие знакомые. В детстве Говард был болезненным ребенком, страдал частыми приступами астмы, поэтому гулял редко. Воспитывался он в семье военного, капрала Дейни Говарда-старшего, в собственности которого была даже недвижимость, выданная государством за заслуги, включающая в себя однокомнатную бетонную коробку с худой крышей и маленький полуразвалившийся сарай. Говард был младшим ребенком в семье, а посему именно он отвечал за содержание порядка и чистоты в доме. Матери своей он не знал, старший его брат, Дейни, съехал из отчего дома на тот момент уже как год назад и уже самостоятельно обеспечивал свое проживание, работая в супермаркете неподалеку. Практически каждый день Дейни, любимый старший сын, приезжал в гости, прихватив с собой несколько бутылок бренди, под любым предлогом и по любому поводу. Через несколько лет Саймон Дейни Говард-старший умер, оставив Дейни в наследство лачугу и лишив младшего сына крыши над головой. Брат выдворил его практически сразу, и ему ничего не оставалось, кроме как пойти добывать себе малейшие крохи на жизнь самостоятельно. С двенадцати лет Говард-младший уже наравне со старшими вкалывал по десять часов на одном из угледобывающих заводов в промышленном районе. Да и к тому же уже научился курить и сворачивать качественные самокрутки, почему и считался незаменимым членом каждого состава бурильщиков и шахтеров. В двадцать он стал старшим работником смены, но работал наравне со всеми, хоть и вернулись астматическая отдышка и кашель. К тридцати он все чаще стал болеть, а в тридцать пять, четвертого июля, сидя за телевизором в своей съемной квартире, первый раз прокашлялся с кровью. Через несколько месяцев это произошло на глазах у босса, и начальство наскоро выписало ему путевку в близлежащие районы Тибета в составе геологической группы поправить здоровье. Сразу можно упомянуть то, что влажный воздух и горные вершины на пользу ему не пошли. Говард чах, как свеча, с каждым днем все быстрее и быстрее. Событие, изменившее его жизнь, произошло, когда его, умирающего, бросили на произвол судьбы в заброшенном храме на краю деревни, потому что он задерживал всю экспедицию. В ту ночь, когда они ушли, начался сильный дождь, а к утру он уже не мог пошевелиться, началась лихорадка, и вот тогда в его жизнь вмешалась Лаура. Она взяла с него обещание привезти ее в большой мир, где у нее будет семья, и принялась его выхаживать. Через несколько дней ему стало легче, и вот тогда они двинулись в путь. Сначала он хотел оставить ее в первой же деревне, но когда они туда вошли, началось настоящее безумие! Мужчины похватали топоры, а женщины с диким воем бросали детей и бежали прочь из деревни. Они называли ее «Рахши», что в переводе с местного диалекта означает «чума». Другие падали перед ней на колени, эти звали ее «Асурой» — «богиней». После этого я не рискнул ее там оставить. И привез ее сюда. На этом его недлинный, но познавательный рассказ подошел к концу, а мое внимание привлекла небольшого размера резная деревянная баночка, наполненная черной слизью, пронизанной золотыми нитями.

— Что это такое? — я мазнул пальцем по внутренней кромке банки. Слизь, попавшая на палец, высохла, оставив только золотые нити. Говард подскочил, как обезумевший, схватил банку и прижал ее к себе:

— Это то, благодаря чему ты до сих пор жив, мы с тобой до сих пор живы. Это кровь асуры. Она любезно с тобой поделилась, и мне кажется, ты должен быть ей благодарен за это. Он посмотрел на часы:

— Боже мой, половина четвертого! Мы с тобой немного заболтались, уже пора наверх. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил, я проведаю тебя вечером.

Он помог мне подняться с кушетки, и я, нелепо ковыляя после наркоза, пошел вверх по лестнице к своей комнате.

С того момента прошли долгих два месяца, я почти все время проводил в парке или на побережье, часто играл с Лаурой и уже давно забыл то ощущение, которое она вызвала у меня при первой встрече. Я читал ей книги, особенно она любила сказки братьев Гримм, и их я перечитывал ей не один десяток раз, а в обмен она рассказывала мне о себе очень много интересных фактов. Например, то, что все, что нас окружало, принадлежит не Говарду, а ей. Или что ее кровь может быть как лекарством, так и ядом, поэтому всех ей лечить не получится, да и к тому же это может вызвать целый ряд неизвестных побочных эффектов. Что у нее никогда не было семьи. Что она знает все, что происходило или произойдет, и не раз удивляла меня, когда пересказывала мне вслух мои же мысли. Глаза ее часто меняли оттенок по настроению, и это было, наверное, наиболее удивительным из всего, что я видел. А однажды, засыпая, она назвала меня папой, что оставило в моей памяти неизгладимый отпечаток доброты и тепла, но я также видел, что с ней что — то происходило, что-то было не так, и ни я, ни Говард этого объяснить не могли. На улице холодало, время поздней осени подходило к концу, плавно переходя в зиму. С первым снегом я проснулся на удивление рано. Через плотные жалюзи пробирались первые лучи света, а окно снаружи за ночь практически полностью покрылось инеем. По обыкновению потянувшись, я открыл глаза и увидел сидящую на краю своей кровати Лауру. Она явно была чем-то взволнована, хотя сейчас я и не мог сказать, чем. Ее руки дрожали, глаза были заплаканы и растерты, на моем одеяле лежали ключи от машины Говарда.

— Уходи, — она отвернулась и сейчас была похожа на простую, чем-то сильно обиженную девочку.

— Лаура, что происходит?

— Так нужно. Просто нужно, чтоб ты ушел. Сейчас. Пожалуйста, уходи! — она, всхлипывая, выбежала из комнаты, прикрывая лицо ладонями. Я наспех оделся и тоже вышел из комнаты, снаружи стояло человек пять санитаров.

— Вы за мной? — спросил я, увидев, что их шумный диалог прервался, и пять пар настороженных глаз изучающе впились в меня.

— О нет! Что вы, мистер Бредли. Мы здесь только для того, чтобы вам не пришла в голову мысль покинуть сие чудное заведение так спешно. — Длинный худощавый парень по имени Алан, начальник охраны, улыбался мне во все тридцать два зуба своей змеиной, притворной улыбкой, отчего мне стало немного не по себе.

Я спустился вниз на первый этаж, к кабинетам. Говарда, как выяснилось, у себя не оказалось. Я обыскался его по всему дому, но ни его, ни Луизы я ни в доме, ни в парке не встретил. Алан сказал, что Говард отправился в город ранним утром на встречу с деловым партнером из Бразилии, поэтому до вечера его можно не ждать. Весь день за мной на расстоянии десяти шагов ходили посменные группы караульных, а я размышлял над тем, как мне поступить. К вечеру, наконец решившись сбежать, я зашел в душевую и закрыл дверь на защелку. Не раздеваясь, я включил горячую воду и вылез на карниз через форточку в надежде спуститься вниз. Дул холодный морской бриз, окно быстро запотело от горячего пара и покрылось мелкими предательскими каплями влаги. Стоило мне только поставить обе ноги на подоконник снаружи, как я, подобно тяжелому мешку с мукой, тут же соскользнул под окна первого этажа, прямо на клумбу. Окинув взглядом высоту начальной точки своего падения, я начал осознавать, что моя вывернутая нога не самая дорогая цена, которую я мог бы заплатить за свой побег. Негромко выругавшись и оглядевшись по сторонам, я заметил, что в окне прямо над моей головой горел свет. Сквозь шторы был отчетливо виден силуэт Говарда, а из открытого окна ясно слышен его суровый голос, смешивающийся с всхлипываниями Лауры.

— Мистер Майерс, очень влиятельный бизнесмен из Атланты, немного приболел и попросил меня о помощи, а я не могу отказать старому другу! Неужели ты этого не понимаешь? — раздался громкий шлепок по лицу, и детское беззащитное тельце с глухим стуком упало на пол.

— Говард, перестань пожалуйста!

От ненависти и безысходности я до крови прикусил губу, не зная, как мне сейчас поступить. Уже удаляясь к гаражу, я слышал далекие крики Саймона: «Ты понимаешь, что будет, если о тебе узнают? Да ты подохнешь на операционном столе, как подопытный кролик! — глухие удары после этого раздавались все чаще и чаще, я уже порывался повернуть назад, и только последние капли благоразумия удерживали меня на месте. Количества санитаров, находящихся на территории клиники, хватило бы на то, чтобы, к примеру, захватить провинцию маленькой страны, такой, как Марокко или Судан, а связать меня им вообще бы труда не составило. Лаура определенно хотела, чтобы я уехал именно сегодня, но зачем? Учитывая ее способности, можно предположить, что мне грозит какая-то опасность, а поэтому не стоит здесь надолго задерживаться. Хотя я ведь сейчас мог за нее заступиться, при мне он вряд ли поднял бы на нее руку. Осыпая рыжую крошку кирпича ногами, я перелез через последний забор, отделяющий меня от свободы, с одной лишь надеждой и верой в то, что Лаура точно знает, что делает. На парковке меня ожидал приятный сюрприз, все дело было в том, что принесенный мне утром ключ был ключом от самой излюбленной машины Говарда, красного спортивного «Шевроле» последнего года выпуска. Растянувшись в улыбке, я недолго простоял снаружи. Удобно расположившись в кожаном кресле, уже через минуту я на полной скорости летел в город той извилистой и петляющей дорогой, по которой меня везли сюда, пытаясь как-то упорядочить и распланировать свои дальнейшие действия.

Лучи дальнего света скользили по ограждениям, и я лихо пикировал мимо заборов и поворотов в узкие темные улочки, несясь к своей непосредственной цели. До города оставалось километров тридцать, не больше, когда я, сворачивая на проселочную дорогу с основной трассы, не без удовольствия вдавил педаль в пол. Машину хорошенько тряхануло на кочке, и я с ужасом замер, наблюдая перед собой стремительно приближающуюся бетонную стену без всяких знаков и указателей. Страх мгновенно ударил в кровь, и я не нашел ничего другого, кроме как закрыть лицо руками. Секунда, и я впечатался в стекло всей массой своего тела, покрывая салон кровяными каплями вперемешку со стеклянной крошкой. В лицо летели кусочки красной краски, политые маслом, обломки бетона. Перекореженные обломки металла впивались со всех сторон куда-то под кожу, лишая возможности даже вдохнуть. Хаотичное движение вокруг остановилось, и я, не имея больше никаких сил, опустил голову на руль. Мир погрузился в тишину.

— Тройную дозу анестетика, я посмотрю его ближе к вечеру.

— Альберт, — голос меня не слушался, поэтому вместо имени из пересохшего горла вырвался гортанный булькающий стон. Доктор обернулся:

— Рей! Рей Бредли! Чертов сукин сын, это же надо было так напугать старика! — он повернулся к медсестре: — Анжела, оставь нас.

Анжела спешно хлопнула дверью, и он снова обратился ко мне:

— Рей, знаешь, есть люди такие, как я, они рождаются, как говорится, в рубашке. Тебе же, черт, соблаговолило появиться на свет, обернувшись сорокатонной броней от танка! — от порыва нескрываемого удивления Альберт почти перешел на крик.

— В таких авариях люди не выживают, а ты даже не поцарапался!

Я нашел в себе силы присесть на кровати, отчего удивление Альберта превратилось в настоящий ураган.

— От машины целого кусочка не осталось! Спасатели битый час доставали ее из стены! Ума не приложу, и как ты вообще остался жив? — Альберт поднял обе руки вверх, словно обращал этот вопрос к потолку или того выше, в небо и, не дождавшись ответа, отрицательно покачал головой.

— Я зайду ближе к ужину, нам еще многое нужно обсудить.

Моментально превратившись в обычного спокойного доктора Мейсона, он вышел из палаты, оставив меня в глубоком раздумье, ведь судя по тону, которым он произнес эту фразу, беседа будет далеко не о моем чудесном спасении. Весь остаток дня я приходил в себя. После обеда, окончательно приняв прежнюю форму и одевшись, я собирался пойти к Альберту сам, воспоминания о Лауре не давали мне покоя ни на секунду, нужно было что-то срочно предпринять. На глазах удивленного персонала, я с легкостью преодолел больничный коридор и вошел в кабинет Альберта. Он молча курил, расположившись в кожаном кресле большого начальника, устремив свой взгляд в середину дубового стола.

— Рей, расскажи мне подробно все, что ты знаешь об этом. На столе стояла пробирка, наполненная черной жидкостью, подобной той, что я уже видел однажды в операционной Говарда. Я в удивлении опустился на стул напротив.

— Где ты это взял, Говард?

— Этим наполнены твои вены, и наука не в силах объяснить, что это за вещество. Может, ты расскажешь мне все, что тебе известно? Это Саймон? Чем он тебя накачал там в своей лечебнице? — в его глазах мелькнул алчный огонек, и он вскочил с места.

— И все-таки твоя авария пошла мне на руку, это тянет на Нобеля! Это же панацея, Рей! Это панацея!

Говард, окончательно дав волю эмоциям, восторженно кричал и махал руками, а я с ужасом наблюдал настоящую сущность так давно знакомого мне доктора. Алчную, болезненно сумасшедшую и преследуемую идеями сущность. В моей голове лихорадочным потоком полились воспоминания: первое наше знакомство с Лаурой, тысячи букв интереснейших рассказов, ласковое и нежное слово «папа», игры в догонялки на побережье вдруг превращались моим воображением в огромную лабораторию для изучения свойств ее организма и многочисленных опытов. Все, что так тщательно скрывалось всеми нами, грозило вырваться наружу, и я не в силах был такое допустить. В какую-то секунду во мне взяли окончательный верх отцовские чувства, и я резко, до помутнения в глазах, подскочив со стула, схватил со стола пробирку. Ни бешеный крик, ни отчаянный рывок в мою сторону не остановили меня, и пробирка исчезла под подошвой моего ботинка. Говард оттолкнул меня в сторону, огонек в его глазах потух, сменившись отчаянием, и он безмолвно упал на колени. Среди мелких осколков стекла испарялась мечта доктора Говарда Мейсона, оставляя на паркете тонкие следы золотых нитей. Я вышел из кабинета и, не спеша, побрел по коридору в сторону выхода.

Ошеломленный, я распахнул двери выхода и сел на ступеньках больницы, не в силах придумать, что мне дальше делать и куда идти. С соседнего парка ветром доносились счастливые крики детей, играющих на детской площадке, мимо проносились озорные малыши на велосипедах, сопровождаемые заботливыми родителями. Среди всего этого многочисленного разнообразия звуков раздался громкий и отчетливый выстрел.

Я побежал назад и инстинктивно понесся к тому кабинету, где был несколько минут назад. Альберт, как обычно, сидел в своем излюбленном кресле, но на этот раз его взгляд не был устремлен вперед. Его глаза были закрыты, а подбородок уперся в грудь. Комнату переполнял пороховой дым. В руке доктора был крепко зажат револьвер, который всегда покоился где-то в недрах многочисленных настенных полочек. На столе лежала записка, написанная на листе в его рабочем ежедневнике. Я вырвал страницу и принялся ее читать, осознавая по мере прочтения всю глубину ошибки, которую я совершил несколько минут назад: «Рей, знаешь, как-то глупо получилось, но что сделано, то сделано. Видимо, у тебя есть своя тайна, которую тебе не хотелось бы раскрывать, но и у меня есть такая. Помнишь мою дочь Марту? Да, наверняка, помнишь. Она больна, Рей. Смертельно больна, и хуже всего то, что я ни как отец, ни как врач ничего не могу с этим поделать. У нее осталось всего несколько дней, она лежит в коме, в сто тринадцатой палате, позаботься о ней. И прости меня, пожалуйста. Твой старый друг, Альберт».

Через несколько секунд прибыла полиция. Полисмены в синих фуражках с золотистыми кокардами уже принялись опрашивать больных и осматривать место преступления, когда я скрылся за дверью сто тринадцатой палаты.

Вся палата сверху донизу была заставлена электроникой, издающей разные монотонные звуки. Каждый механизм, как добросовестный работник с фабрик в промышленном районе, занимался своей отдельной, конкретной функцией, но все вместе они, пикая и сверкая лампочками, служили единой цели — поддержанию всего одной человеческой жизни. Единственное, что из всего этого многообразия приборов для меня было знакомо по стареньким голливудским сериалам и фильмам, — это прибор искусственной вентиляции легких и железная коробка с экраном, отмечающая каждое биение сердца. Тут, среди всей этой многочисленной электроники, я увидел хрупкое, бледное тельце, обернутое белой простыней. Марта. Ее личико сильно исхудало, а веки подергивались в такт пикающему звуку. В моей голове уже созрел план действий, и я судорожно принялся его исполнять. Подперев дверь приборным столиком, я начал собирать по палате все, что могло мне понадобиться и, наконец, подготовившись, присел на край кровати. Перемотав руку выше локтя резиновым жгутом, я схватил со стола скальпель. В дверь постучали, но это только добавило мне решимости. Я замахнулся и, закрыв глаза, резко полоснул лезвием себе по запястью. Кровь, которую я так тщательно пытался сберечь, маленьким черным фонтаном ударила вверх и залила кафель на полу. Я занес руку над головой Марты, а другой рукой приоткрыл ей рот. Черная брызги падали ей на лицо, на губы, заливали простынь, оставляя серые грязные пятна, но несколько капель все-таки достигли своей цели.

Марта закашлялась, ее тело забилось в судорогах, пиканье приборов слилось в один сплошной звук. Я больше не мог удерживать свое тело и спустя несколько секунд рухнул под кровать, в лужу собственной крови. В глазах все двоилось, я рассматривал порез на запястье, который стремительно превращался в тонкую линию шрама. Протяжный звон резал слух, нащупав на полу скальпель, я уже намеревался повторить попытку, когда услышал резкий хруст рвущихся капельниц.

Рядом с моим лицом упало несколько датчиков, которыми до этого так обильно было усеяно ее тело, писк оборвался, сменившись протяжным гулом в ушах. Я улыбался, в голове пронеслась мысль: «Я позабочусь о ней, Альберт. Смотри, Лаура, у меня теперь есть дочь», на секунду мне даже показалось, что я сказал это вслух, но это было уже не так важно. Я слышал, как она встала с другой стороны кровати, маленькие бледные ручки схватили меня, придавая моему обессилевшему телу сидячее положение, в ту же секунду она обняла меня:

— Да, папа, — я повернул голову и в ужасе отшатнулся, рядом со мной в больничном халате, улыбаясь, сидела Лаура.

Я потерял дар речи, а она вопросительно смотрела на меня своими ярко-зелеными глазами. Следующей своей фразой она словно подвела черту, ответив разом на все не заданные мной вопросы.

— В тебе моя кровь, так же, как и в Говарде, и в Марте. И побочный эффект от ее переливания зависит полностью от того, чего я в этот момент захочу, а я всегда хотела, чтобы у меня была семья. Да, и называй меня Мартой, пожалуйста. Она снова обняла меня, но уже более нежно. В этот момент приборный столик отлетел в сторону под натиском нескольких полисменов, а рядом со мной последние капли моей крови превращались в еле видимый дымок, оставляя после себя на кафеле кружево блестящих золотых нитей.

После смерти Альберта прошли долгих полгода судебных тяжб и разбирательств, когда я в очередной раз встретил Говарда, прогуливаясь по парку. Он уже в сотый раз пытался уговорить меня переехать с Мартой в лечебницу, но я остаюсь равнодушен к его просьбам. После исчезновения Лауры он постарел, осунулся и стал более походить на малообеспеченного старика, чем на властного богача, каким был когда — то. «Саймонс Исланд» закрыли, теперь там находится пятизвездочная гостиница «Хилтон». Дул весенний ветер, а я шел вперед по тротуару в сторону единственной частной школы в округе, чтобы встретить ее после уроков. Я теперь был семейным человеком и нашел новую работу. Жизнь изменилась к лучшему и вошла в привычную колею. Все, что произошло, осталось теперь далеко позади, и я надеюсь, вскоре забудется. Искренне ваш Рей Бредли.