Антология короткого рассказа

Коллектив авторов

Жанр короткого рассказа незаслуженно обойден вниманием издателей и литературных премий, хотя именно он максимально соответствует динамике времени. Краткость не тождественна ограниченности. Иногда роман – это плохо отредактированный рассказ. Составляя этот сборник, мы пытались двигаться от сложного к простому, от витиеватого к лаконичному, от глубокомысленного к пронзительному. Антология собрана по итогам премии издательства «Русский Гулливер» Flash-story 2015. Составители: Дмитрий Калмыков, Лера Манович, Фарид Нагим, Алексей Остудин, Владислав Отрошенко.

Антон Барышников

Война

Шампанское

Грузчик никогда не пробовал настоящего французского шампанского. Он только разгружал коробки с бутылками. Водитель грузовика рассказывал, что это очень хорошее шампанское; сам он его не пробовал, но где-то читал, что лучше этого напитка ещё ничего не придумали. Грузчик верил. Он уважал водителя, ведь тот давно возил еду для светских вечеринок. Поэтому он аккуратно переносил коробки из машины на кухню. Там кипела работа.

Редактор главной газеты страны очень любил шампанское. На многие приёмы и фуршеты он ходил только из-за него. Слушать речи господ — глупо; улыбаться коллегам — противно; только шампанское может спасти такие вечера. Но сегодняшний фуршет был бы хорош и без напитков. На нём присутствовал самый богатый и могущественный человек в стране, управляющий сотней фабрик, тысячей магазинов и десятком нефтяных вышек.

Владелец фабрик, магазинов и нефтяных вышек ненавидел шампанское. Стоило ему выпить бокал, и сразу начиналась изжога. Он старался не пить, а просто держать бокал в руках, но иногда забывался. За невнимательность приходилось платить плохим самочувствием. Сегодня владелец фабрик, магазинов и нефтяных вышек не совершал ошибки; шампанское в бокале оставалось нетронутым, пока он говорил.

Он говорил восхищённой публике, что слишком долго страну обижали недруги. Что нация в большой опасности. Что для спасения нужны решительные меры. Что нужно быть готовым к некоторым ограничениям. Что нет ничего важнее единства. Что победа неизбежна.

Он говорил о том, что скоро начнётся война. Потому что иначе нельзя.

Публика аплодировала и пела гимн. Потом опять аплодировала и вновь пела гимн, чтобы не утратить настрой.

Владелец фабрик, магазинов и нефтяных вышек подошёл к редактору и попросил его быть верным сыном отчизны. Редактор утёр слезу. Он знал, что допьёт шампанское и вернётся в редакцию, где сам — такое нельзя доверить кому-то другому — напишет статью, которая сплотит нацию.

Владелец фабрик, магазинов и нефтяных вышек поехал домой. Он был доволен собой: изжоги не будет.

Через неделю началась война.

Через две недели грузчик и водитель получили повестки.

Через три месяца они гнили на нейтральной полосе.

Первое наступление оказалось неудачным.

Дом

Когда объявили о начале войны, дом вздохнул с облегчением.

Кто-то кричал, что давно пора всыпать мерзавцам.

Кто-то считал штыки и пушки сторон.

Одни выражали надежду, что сражения будут большими, чтобы было о чём написать в учебниках по истории, а то учебники в последнее время измельчали, им не хватает серьёзных событий.

Другие уверяли, что всё кончится быстро: враг труслив и подл, он умеет лишь бегать и прятаться, так что война будет лишь эпизодом в славной истории страны.

Покричав, все занялись делом.

Старухи тихо вязали носки для неминуемой победы.

Старики громко жалели, что слишком рано родились.

Рабочие предчувствовали двойную нагрузку.

Чиновники сочиняли новый закон о призыве.

Дети придумали новые игры: бомбардировку, расстрел и психическую атаку.

Один предложил поиграть в пацифистов, но не смог объяснить, в чём смысл игры.

Отцы наставляли своих сыновей, объясняя, где лучше служить — на кухне или в штабе.

Сыновья были рассеянны: в головах играли марши.

Две матери из десяти (в квартирах №6 и 20) плакали. Тайком, чтобы не опозорить себя перед людьми.

Остальные матери радовались: детям шла форма.

Дом был доволен.

Наконец-то война. Наконец-то всё ясно.

Репортёр

Когда началась война, я был репортёром.

Говорили, что я неплохо пишу.

Но мне было скучно писать для газет.

После первых боёв прислали повестку.

Я показал её редактору.

Он вздохнул: ты не вернёшься.

Я ответил: наверное.

В военкомате обрадовались: нам нужны журналисты.

Я удивился: зачем?

Они пояснили: войны выигрывают не дела, но слова.

Я сомневался.

Пропаганда и агитация важнее штыков, уверяли они.

Я признался, что утратил вдохновение.

Они вздохнули и покачали головами.

Я промолчал.

Пехота, сказали они.

В учебке мне дали автомат.

Сержант велел стрелять.

Я промахнулся.

В бою научишься, засмеялся он.

Я промолчал.

Утром все построились на плацу.

Я немного сутулился по старой привычке.

Майор сказал, что скоро будет бой.

Наш крик «ура» был очень дружным.

Колонна ехала по тесной дороге, когда её атаковали.

Я сразу же оглох.

Майор сгорел прямо в машине.

Мы выпрыгнули из грузовиков.

Все начали стрелять.

Я тоже попытался.

Рядом что-то грохнуло.

Я упал.

Сержанту оторвало голову.

Я попытался встать.

Небо было ярко-голубым.

Живот был разорван.

Всё вдруг затихло.

Ноги отнялись.

Кто-то быстро пробежал мимо.

Мне было больно.

Я умирал.

Всё было слишком быстро.

И слишком глупо.

Хорошо только, что живот.

Что лицо уцелело.

Меня хотя бы опознают.

Не то что сержанта.

Никто

Когда солдаты увидели перед собой город, никто не мог вспомнить, как он называется. К счастью, в штабе была карта.

Командиры посмотрели на неё и определили важные позиции.

На эти позиции поставили пушки и ракеты.

На этих позициях солдаты вырыли себе окопы.

Среди этих позиций замерли танки.

Никто не знал, что произойдёт дальше.

Командиры сказали, что город скоро сдастся.

Нужно лишь отправить туда десяток танков.

Танки, урча, двинулись в путь.

В городе они встретили женщин и детей.

И нескольких стариков.

Танкисты удивились.

Никто из них не понял, где прячется враг.

Командиры сказали, что нужно провести зачистку.

В город отправились пехотинцы.

Они увидели детей и женщин.

И пару стариков.

По радио им приказали стрелять.

Они не поняли, в кого.

Жители города смотрели на них с любопытством.

Никто не выстрелил.

Командиры сказали, что это измена.

Но наказание отложили.

Был отдан приказ артиллеристам:

Стрелять по южным кварталам.

Артиллеристы не видели ни женщин, ни стариков.

Они не заметили детей.

Их снаряды стёрли в прах двадцать домов.

Никто там не выжил.

Командиры сказали, что нужно проверить, повержен ли враг.

В бой храбро отправились танки с пехотой.

Их встретили женщины с причитаниями и старики с проклятиями.

Дети кидали в них камни.

Из одного дома даже выстрелили.

Ранили командира.

Войска вынужденно отступили.

Теперь никто не сомневался, что в городе враг.

Командиры сказали, что штурм нужно хорошо подготовить.

Артиллеристы пять дней стреляли по городу, пока не кончились снаряды.

Потом подвезли ещё, и они продолжили.

Треть города была разрушена.

Треть — уничтожена.

Треть выстояла, превратившись в руины.

Неба не было видно из-за чёрного дыма.

Никто не сомневался, что победа близка.

Командиры сказали, что остался последний бой.

Вперёд пошли пехота и танки.

Они не встретили никого, кроме матерей, плачущих над детьми.

Один пехотинец сказал, что это неправильно.

Он крикнул, что так нельзя.

Что в городе никогда не было врага.

Командиры сказали, что он сумасшедший.

Пехотинец крикнул товарищам, что нужно стрелять в командиров.

Он орал, что они — свиньи, дерьмо и убийцы детей.

Его поставили возле обгоревшей стены.

Командиры сказали, что он — предатель.

Никто не осмелился возразить.

Никто не посмел промахнуться.

Через неделю пришли наградные листы.

Взятие города — большой успех, написал генерал.

Вами гордится отчизна — передал на словах президент.

Все были рады.

Командиры получили ордена, солдаты — медали.

Никто не остался без награды.

Март

Пятый март войны был таким же грязным и утомительным, как третий.

Первый и второй март тоже не баловали погодой, но энтузиазм и готовность умереть за Родину (ушедшая в историю под натиском усталости третьего марта) скрашивали сидение в сырых окопах.

Четвёртый март был солнечным и сухим; воюющие стороны так обрадовались, что провели пару наступательных и оборонительных операций, оставив на полях сражений тысячи обожжённых и растерзанных тел.

Бои за эти тела длились, пока не пришёл пятый март.

Пятый март войны оказался для неё последним.

Все устали.

На заводах было некому работать.

Поля было некому засевать.

Гражданские не могли больше прятаться по подвалам.

Солдаты пустили в ход почти все боеприпасы.

Генералы пали духом.

Кончился запал у пропагандистов и агитаторов.

Политики, вздохнув, сели договариваться.

Пока они говорили, пятый март войны согревал снег, превращая мёрзлую землю в еле тёплую кашу.

В этой каше застревали танки.

В этой каше оставались пушки.

В этой каше пропадали мины и снаряды, изредка посылаемые противниками.

В этой каше разлагались погибшие от пуль и бомбежёк.

Эта каша съедала войну, не выплёвывая костей.

В середине марта, когда сил совсем не осталось, политики вышли к фотографам и, улыбнувшись, обняли друг друга.

Наступил мир.

Журналисты, вчера бывшие апологетами войны, бросились писать похвалы миру.

Вести о мире полетели к передовым позициям.

Услышав о мире, солдат вытащил последний магазин из автомата.

Он попрощался с товарищами и собрался домой.

Командир сказал ему, что он — дезертир.

Солдат ответил, что его ждут дома.

Командир заметил, что всех ждут дома.

Солдат кивнул.

Командир вздохнул и махнул рукой.

Солдат пошёл домой.

Он шёл по раскисшей дороге.

Снаряды и март превратили её в выгребную яму.

Он с трудом переставлял ноги.

Не от усталости, хотя за пять лет войны он очень устал.

Просто мартовская каша из глины, грязи и трупов мешала свободно ходить.

Но он шёл и смотрел по сторонам.

Небо было серым.

Деревья, пережившие огонь сражений, были чёрными.

Трава ещё не начала пробиваться наружу.

В воздухе висела тяжёлая тишина.

Но солдату было хорошо.

Он соскучился по миру.

Он дышал миром.

Ему нравились облака, скрывшие солнце.

Ему казалось, что на тёмных ветвях появляется новая жизнь.

Ему чудилось, что вдалеке, у горизонта растут цветы.

Ему слышалось щебетание птиц.

Он был счастлив миру.

Его застрелили в спину.

Хватило короткой очереди.

Разведчики противника сэкономили патроны.

Патронов в последнее время не хватало.

Они стояли над солдатом, разглядывая его улыбку и сбитые сапоги.

Они забрали его вещи и автомат.

Они сбросили его тело в придорожную яму.

Они двинулись дальше.

Они ещё не слышали о том, что наступил мир.

Пятый март войны и первый март мира всасывали тело солдата в грязь.

Он улыбался.

Мир наступил.

Envoi

Когда война ушла, горожане взялись за уничтожение её следов. Они разбирали завалы, строили стены, чинили трубы, хоронили тела. Уже через год от войны осталось лишь одно напоминание — сгоревший вражеский танк на городской площади.

Чёрное пятно ржавчины. Мёртвая машина смерти.

Солнечным летним днём около танка остановился мужчина. Во время войны он был далеко; вернувшись, он знакомился с городом заново.

Он с любопытством рассматривал вывернутую наизнанку махину.

— Дядь, а ты знаешь, кто в нём был?

Он обернулся. Рядом стояла маленькая девочка с потрёпанным медведем под мышкой. В другой жизни у неё был бы тихий час; но детские сады были разрушены войной, и тихих часов больше не было.

— Не знаю.

— А я знаю.

— Откуда?

— Мне папа сказал. Они там сгалели, а он потом сказал, кто они были.

— Кто же?

— Папа сказал, что это сиклет, — девочка перестала улыбаться.

— Я никому не скажу.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Калалевская печать?

— Королевская печать.

— Халасо, — она важно кивнула. — На ушко скажу.

Он наклонился.

— Пидалы, — шепнула она. — Папа сказал, в нём были какие-то пидалы.

Он кивнул и снова посмотрел на мёртвый танк.