Антология русской литературы XXI века. Выпуск 4/2018

Сборник, 2018

«Антология русской литературы XXI века» – крупнейшее собрание произведений современных русскоязычных авторов со всего мира.

Ярослав Жирков

О себе

Пишу с 2015 г. Главной моей работой на данный момент является исторический роман «Мозес» (выпущен малым тиражом). Также имеется энное количество рассказов. Поэзии почти не касаюсь.

Право писать

В центре комнаты стояло чуть покосившееся старое кресло. Оно сливалось с коричневыми стенами затухавшие вместе с уходящим днём. К окну с улицы подлетел шар и сурово поглядел в комнату черным глазом объектива. Несколько щелчков затвора были слышны сквозь тонкое стекло. «Жаль, что шторы всё-таки запретили», — устало подумал человек в кресле. Он сидел напротив играющего светом телеящика и как порядочный гражданин внимал мудрым словам диктора.

— Если вам нечего скрывать, зачем скрываться? — прокомментировал ведущий телепрограммы. Блестящий шар — разведывательный фотодрон сфотографировал напоследок плакат на стене прямо напротив окна и улетел, гудя четырьмя пропеллерами. Человек в старом кресле обернулся и в тысячный раз прочел:

«Дегтярев Андрей Николаевич. ИИН: 19941007;

Возраст: 59 лет;

г. р. 2000 (по старому календарю).

Статус: профнепригоден. Гражданин под особым контролем;

Ранее судим за несанкционированную графодеятельность».

Еще десяток строчек раскрывали личность жильца. Многое он и сам уже не помнил — правда это или нет. Андрей повернул голову обратно к телеэкрану, затем бросил короткий взгляд на окно и подумал о дроне: «Неужели правда в такой штуке стоит фотоплёнка? С приходом Режима, кажется, технологии застыли на одном этапе или вовсе обратились вспять. Очень плохо помню, но кажется, тогда давно был бум микроэлектроники. Куда всё это делось? А сейчас проводные телефоны и фотопленка, проявить которую можно только в специальных лабораториях под пристальным взглядом цензоров. Редкие смельчаки делают это сами, дома. Химия для самостоятельной проявки давно запрещена. Хотя в других направлениях прогресс явно шагнул вперед. Кто-то недавно доказывал, что стоит выключить телевизор во время «Всенародной развлекательной передачи», как электрический сигнал сразу же передают факт этого преступления в Центр и отмечает в твоем деле. Ведь подозрительно — чем ты еще можешь заниматься, если не смотришь лучшую программу страны? Слухи, бестолковые слухи, от них часто пугаешься больше чем от правды. Страх держащийся на слухах, вот оплот нашей родины», — Андрей Николаевич посмотрел на свои руки. Правая — культя без кисти, а на левой всего один палец. «А нет, правда, всё-таки страшнее».

На улице раздалась вечерняя радиограмма из рупоров на столбах. Дегтярёв знал это расписание и впервые за весь день слегка улыбнулся. Он робко встал с кресла — оно заскрипело десятком старых пружин, но звук растворился в шуме с улицы. Андрей подошел к несущей стене единственной, которая толще чем перегородки в пару миллиметров отделяющие от соседей сканирующих пространство сквозь гипсокартонные стены. «На самом деле они просто еще более запуганные, несчастные люди, чем я», — думал Дегтярев. Он отклеил помятую обоину. Перед глазами предстала покосившаяся кирпичная кладка, не стянутая раствором. Один за другим кирпичи оказывались на полу, а в стене явилась дыра. Жилец с трепетом протянул в темноту изуродованные руки и извлек старый, давно запрещенный кроме как в госучреждениях механизм — пишущую машинку.

«Дрона не будет примерно час. У меня есть время», — прикинул в уме Андрей Николаевич и сел в кресло.

Аппарат на коленях. В спешке заправленная бумага встала немного вкось. Поверх машинки плед, на случай если неожиданно прилетит фотодрон. Писать в слепую — давно отточенная практика. Телевизор продолжал галдеть — в эфире транслировались достижения народного хозяйства, но Дегтяреву было не до этого ибо, наконец, он мог писать.

Единственным пальцем писатель вслепую жал на клавиши машинки. Каждый щелчок механизмов заставлял содрогаться от страха, но сейчас звук растворялся в гуле торжественной музыки, и только потому, Андрей ждал этого времени. «Раньше для писательства мне нужна была тишина, а сейчас шум», — подумал он. Безуспешные попытки писать ручкой держа её одним пальцем он бросил сразу после исполнения приговора «за несанкционированную графодеятельность», карающееся отсечением всех пальцев, кроме одного, оставленного чтобы жать кнопки телевизора. То был всего лишь безобидный рассказ, абсолютно аполитичный он не дотягивал до того, чтобы приговорить к казни, но, тем не менее, несанкционированный. Но то, что писал Дегтярев сейчас, тянуло даже не на казнь его одного, а на суровое наказание всех жильцов дома за не проявленную бдительность к соседу-диссиденту. Он это понимал, но держать мысли в себе, не придав бумаге, казалось большей пыткой, чем отсечение конечностей. «И что потом делать с этим текстом?» — не раз задавался вопросом Дегтярев. В молодости, до становления Режима он мечтал о многотысячных публикациях, но сейчас был бы рад, если его рукопись просто не уничтожат, а прочтет хотя бы один человек. «Спрятать. Необходимо её как следует спрятать. История еще не раз перепишется, но пусть хотя бы сквозь столетия кто-то узнает, как было всё на самом деле».

Клавиша уперлась в блокировочный механизм — конец строки. Звоночек, оповещающий об этом, Дегтярев давно извлек — лишний шум был ни к чему. Он сдвинул рычаг перевода строки и вновь принялся за дело. В течение дня Андрей досконально продумывал, как и что напишет, а когда машинка, наконец, была на коленях, даже одним пальцем он быстро излагал всё что задумал. Лист приходилось пропечатывать с обеих сторон, ведь бумагу достать было совсем не просто. Часто он использовал листы ежедневной газеты «Наша Правда». Тогда меж строк лживых статей появлялись слова свободного человека. Андрей прикинул, что однажды, от безысходности, ему придется зарядить в машинку рулон туалетной бумаги, но решил об этом не думать.

Телеэкран осветился цветастой заставкой «Всенародной развлекательной передачи». «И почему, чем больше в стране гнета, тем чаще всё называют народным?» — задался немым вопросом Дегтярёв. Но на размышления не оставалась и мгновения. Начало передачи означало, что выделенное время окончено — скоро прилетит с проверкой фотодрон.

Писатель скинул плед, и вынул пропечатанный лист с минимальным межстрочным интервалом. Слова буквально склеивались друг с другом, но читать всё же возможно. Главное, что бы было кому. В первую очередь, писатель спрятал свежие страницы отдельно от машинки. Это неприметный тайник между стенками неумолкающего телевизора. «То и другое может быть как добром, так и злом», — подумал Дегтярев. — Смотря как использовать».

Машинку писатель прятал во вторую очередь. Он встал на колени перед дырой в стене у самого пола и начал разбирать кирпичную кладку, но вдруг услышал щелчок. Еще один.

Целая очередь выстрелов обрушилась на него и Дегтярев замер, уже зная, что произошло.

Стеклянным глазом в спину смотрел фотодрон. Химический состав плёнки впитал в себя фотоны преступления и аппарат улетел как обычно, ведь он не мог знать, что сейчас заснял.

Дегтярёв судорожно прятал машинку, но понимал — всё уже кончено. Выйти в это время на улицу равно преступлению — комендантский час никто не отменял. «Выбросить машинку в окно!» — подумал писатель, но даже полное её растворение в воздухе не спасло бы ситуацию — фото были неопровержимым доказательством. И только надеясь на то, что в Центре просто физически не успевают просматривать все пленки, Андрей не стал идти на крайние меры и просто спрятал машинку. Закончив, он сел перед телеэкраном и постарался расслабиться, смотря «Всенародную развлекательную передачу». Глупые шутки быстро вытеснили гнетущие мысли, для чего собственно и была она предназначена.

В телеэфире сменилась картинка, теперь шла историческая хроника. Диктор рассказывал историю становление Режима и подчеркивал, сколько он сделал для народа за последние сорок лет.

Дегтярев задремал. Вместе с сознанием, уплывали страхи, переживания, но в тот самый момент, когда сон почти обволок разум, раздался пронзительный скрип двери. Замков в стране не было. Двадцать лет назад власть гордо заявила, что Режим поборол преступность, и посчитала, что запираться гражданам теперь ни к чему. Было это так или всего на всего предлог, тот, кто хоть немного сомневался в истинности их слов — не знал. Однако теперь доступ к квартирам граждан для полиции всегда был открыт, а для некоторых, это оказалось страшнее, чем грабители.

Дегтярев замер в кресле, как того требовал протокол № 1720 «О проверке полицией граждан». Запрещалось двигаться, разговаривать и даже смотреть на стражей порядка во время систематических проверок. В небольшую однокомнатную квартиру вошли двое полицейских и собака. «Так быстро?» — делая вид, что смотрит передачу, подумал жилец. Он пытался утешить себя, что это просто плановая проверка дома. Как и раньше люди в синих комбинезонах с отличительными знаками, электродубинками на поясах и массивными касками своим видом просто напомнят о вседозволенности и уйдут, так и не сказав ни слова. Эта практика была весьма действенна. Дегтярев после этого часто неделями не мог писать, но со временем, всё возвращалось в своё русло. Но сейчас он был запечатлен беспощадным оком фотодрона и мог только утешать себя в последние часы фальшивой свободы, что всё уляжется.

«Мухтар» быстро дышал, высунув язык. Казалось, он не слишком заинтересован в происходящем, а может просто ждал команды «фас», как каждый порядочный пёс. Мелкая сошка Режима, второй полицейский, приблизился к тайнику с машинкой. Смотреть, оторвав взгляд от телеэкрана нельзя, но Дегтярев всё же бросил пару тревожных взоров, и его сердце бешено заколотилось — ногой в тяжелом ботинке полицейский разнес кирпичную кладку и привстал на одно колено для обыска. Позади Дегтярев услышал щелчок затвора пистолета.

— Запрещено, — сухо сказал полицейский, держа в руках потрепанную временем машинку. — Гражданин с ИИН один, девять, девять, четыре, один, ноль, ноль семь, вы обвиняетесь…

Дальше Дегтярев уже не слушал, его мысли были громче слов стража безумного порядка. «Черт возьми, и как мы это допустили? Еще сорок лет назад мы были относительно свободной страной, со своими проблемами, конечно, но тогда выразить свою мысль мог каждый. Но почему, что случилось? — спросил он себя, но давно знал ответ. — Равнодушие, преступный нейтралитет. Как оказалось для торжества зла требуется, только чтобы добро бездействовало».

Полицейский закончил зачитывать обвинение. Жильцу было приказано встать. Он повиновался. За спиной защелкнулись наручники, но с изуродованных кистей они сразу же свалилась на пол. Тогда полицейские заломили руки арестованному, и повели к выходу. В коридорах дома не было ни одного человека.

Дегтярев хотел кричать и плакать, молиться и проклинать, но какой толк? Впереди жуткие дни, а может и месяцы пыток. Совсем скоро он пожалеет, что не вышел в окно вслед за улетающим фотодроном. «Откуда машинка? Где тексты?» — осыплет вопросами специально назначенный для этого человек. Затем Дегтярёва торжественно объявят врагом народа, припишут связи с заграничными государствами, обвинят в шпионаже и предательстве. А ведь он просто хотел писать. «А раньше, — думал Дегтярёв, когда полицейские забросили его в кабину автозака — в те далекие времена свободы, каждый пишущий мог найти тысячу причин, чтобы не набросить и строчки — времени нет, слишком устал или не приходит призрачное вдохновение. Но тогда у нас была возможность заниматься тем, что любим. Но разве ценили это? — двери автозака захлопнулись, машина тронулась. — Нет. Принимали как должное. Мы получили то, что заслужили. У нас отобрали это право. Право писать».

Март 2017 г.