Європа

Антон Владимирович Ерхов

В «Європе» нет героев и предателей, зато в ассортименте покупатели и продавцы всех типов и размеров. И жизнь – с её мистикой и анекдотами, штрафами за неопрятный вид и неизбежными бонусами.Читайте ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ РОМАН о супермаркете электроники и узнайте, как продавцы называют толпящихся у входа, какие стиральные машинки выбирают глухонемые, что происходит, когда аноним сообщает о бомбе, зачем на ценниках ставят точки и обязательно ли быть везучим, чтобы стать первым по выторгу. Книга содержит нецензурную брань.

2. Осеннее равноденствие

Мара — в мелочах: живёт, или прячется, или кроется. Именно мелочи и вспоминаешь — потому что лишь они твои, а остальное — общий план, вид издалека, фотография со спутника — одинаково для всех: утренние симпсоны по «М1» — неважно, смотришь их или нет; строящаяся мечеть на набережной; подземный переход, закрытый с весны вроде как на ремонт; повалившееся на провода дерево.

«Несмотря на прохладное лето, — сообщил в интервью журналу „Бизнес“ директор компании „Ликонд“ Владимир Степура, — темпы роста украинского рынка кондиционеров сохранились на уровне 25%, и этот показатель превышает среднеевропейский».

— Сворачивайся потихоньку, — сказал Чижов, — и без пяти подходи на тот терминал.

— А что случилось? — Ждан провёл тряпкой по люку самсунга и встал.

— Халин будет с Днём строителя поздравлять.

— Чего? — не понял Игорь.

Костя то ли не услышал, то ли проигнорировал вопрос — быстро зашагал к холодильникам, где Малик и Сохацкий, как всегда, о чём-то спорили: «да, блядь» — «нет, блядь».

— Без пяти собрание отдела, — сказал им Чижов.

— Хорошо, — кивнул Малик.

— Опять какую-то хрень придумали, — заворчал Сохацкий, — делать им нефиг.

Ждан дошёл до конца ряда (двоичный код: эл-джи, самсунг, самсунг, эл-джи — шестёрка или девятка) и глянул на время. Пятьдесят четыре минуты — теперь точно пора. Он отнёс тряпку и мистер-мускул на свой терминал и помчал к другому.

Все уже собрались (кроме Сотника, который возился с гофрой — «Костян, хватай его за шкирку и тащи сюда!»), стояли полукругом перед Халиным и ждали, когда начнутся «поздравления». Малик крутил в руках подставку для ценника, Нефедов загибал уголки на переоценочной ведомости.

— Вот что, работнички… — начал Андрей.

— «Работнички» — это клуб такой футбольный, — усмехнулся Шевель, — из Македонии.

— Сейчас, Шева, получишь красную карточку.

— Корпоративную?

— Воротник поправь… В общем, господа, как оказалось, у нас вовсю зверствует «тайный покупатель». Сообщили только вчера, а вообще эта акция идёт с середины июля.

— Лучше б нам явных покупателей подогнали, — буркнул Сохацкий.

Отдел поддержал — кто покачал головой, кто цыкнул, кто щёлкнул пальцами.

— Что это такое, вы знаете. Набрать надо не меньше шестидесяти баллов. Ниже означает профнепригодность и получение люлей в виде охрененного штрафа. По-хорошему же набрать надо не меньше семидесяти пяти.

— За месяц-то кого-то проверили? — спросил Шевель.

— В основном пока трусили мелкую. Но один, вернее — одна, пожаловала и на кэ-бэ-тэ.

Все уставились на Халина. Он выдержал паузу, заглянул в глаза одному, другому — как офицер в каком-нибудь военном фильме перед тем, как сказать что-то пафосное-эпохальное.

— Проверили Игоря-джана.

Теперь все повернулись к Ждану. Он несколько опешил от такой внезапной славы, даже шагнул назад. Как и тогда, в разговоре с Ларой-«лыжницей», Игорь не связал «тайного» с собой — идёт и идёт, месяц так месяц. И тут вдруг не просто проверили, а единственный кого.

Вспомнилась давнишняя сцена: сырой предновогодний день, навесы, зонты, и случайно — у киоска — старый знакомый. «Слушай, — сказал тот, — мне зачёт один осталось поставить, полчаса максимум, и отметим потом мою сессию». «Хорошо», — согласился Ждан. Они свернули к универу, поднялись на самый верх — товарищ постучал и зашёл в аудиторию, Игорь остался ждать в коридоре. Было шумно: студенты толпились под каждой дверью — сдающие, сдавшие и несдавшие. Среди них — две девушки возле стенда с объявлениями. «Кого-то ждёшь?» — спросила одна. «Его», — ответила другая и показала пальцем на Ждана.

— Наводка была на Сотника, по печкам индезит, но он как всегда где-то шлялся.

— Где я шлялся? — возмутился Димон.

— А сколько я набрал? — очнулся наконец Игорь.

— Восемьдесят пять, молодец. Сдал бы хреново — не проблема, отмазали бы, стажёров проверять не должны. Ну а так… Немного потерял на приветствии, посмотришь анкету — тайная сама к тебе подошла, и поздоровалась первой.

На этом собрание закончилось. «Помогу тем хиппи, — сказал Шевель, — пока они ничего не разбили». «Давайте работать, — сказал Халин и хлопнул Ждана по плечу: — А ты погодь».

Андрей протянул несколько листиков — анкету. «Дмитрий Сотник» вычеркнуто, рядом — «Игорь Ждан». Едва услышав про печки индезит, Игорь понял о каком эпизоде речь — и не ошибся. «Возражение: уплотнительная резинка лопается при высокой температуре». Будто наткнулся на описание себя в чужом дневнике: выглядел так-то, отвечал то и то. И везде баллы, почти за каждое действие: шесть из шести, четыре из пяти, три из трёх…

Правильные вопросы? Правильная одежда? Всё с вами ясно, Шарлотта Грей.

— И ещё кое-что, — сказал Халин.

— Другая анкета?

— Новый бейджик. В общем, баста-капиливаста, с сегодняшнего дня ты — продавец.

Просто и буднично. Ждан, конечно, не рассчитывал на «посвящение в студенты» или наречение, но услышать какое-нибудь «в добрый путь» от завотделом всё же хотелось.

Мономиф, mon ami

Игорь заменил «стажёр» на «продавец» (смотрите-завидуйте — грудь вперёд, расправил плечи); нашёл себя в базе, сперва на ближайшем терминале, затем — на стиралках: выбрал и-зэт десятую, указал центр ответственности «Ждан Игорь» и распечатал заказ.

— Поздравляю, — сказал Валера.

Игорь вынул листик из принтера, быстро скомкал и бросил в корзину.

— Принёс?

— Да, — ответил Ждан.

Он на всякий случай глянул по сторонам, убедился, что Чижова нет поблизости, и вытянул из кармана список: даты-модели-суммы. Игорь так и не понял, было ли это «выписывание на Нефедова» чем-то предосудительным. Костя ничего не сказал, когда вышел из отпуска — хотя наверняка смотрел свой выторг перед тем, как пойти отдыхать, и сверил с тем, что в итоге вышло за месяц.

Впрочем, Ждан хитрил — выписывал через раз: то на Валеру, то на Костю.

— Не густо, — заметил Нефедов. — Но и не пусто.

Последнее время Игорь про себя называл Валеру «теневым начальством» — тот составлял планы-графики-отчёты, разруливал какие-то вопросы с менеджерами и складом, ещё кем-то — вызванивал, узнавал; делал много чего невидимого и незаметного для рядового сотрудника; «публичную» же работу (объяснить, например, продавцам условия акции) Халин почему-то всегда поручал Чижову.

— Я посмотрю, — устало кивнул Нефедов, — и вечерком рассчитаемся.

Сучасний украïнський ембiєнт

«Теперь, Мауг Ли, — засмеялся Костя, — твоя и моя одной крови».

Пока Игорь был стажёром, существовали всякие «потом» и «со временем» — освоишь, узнаешь, поймешь, попробуешь, осилишь… «Надо будет знать, — говорил Халин. — Надо будет сдать». Время стажёра линейно — завтра означает сегодня плюс сколько-то, послезавтра — это завтра плюс сколько-то ещё, и дальше, дальше, дальше. От старта и до финиша, от начала и до конца. Дни — словно столбики на трассе: «Сколько ехать-то, не помнишь?» — «Двадцать. Или двадцать пять».

У стажёра — единственная цель: стать продавцом. У продавцов же — сотни промежуточных: порвать всех в этом месяце по выторгу, дотянуть до выходных, распродать «камни», получить премию, — но никакой финальной. Как бег по кругу: «Что белки хреновы в колесе» (Сохацкий), «Сансара. Сара-сан» (Халин), «И каждое утро начинаешь с нуля» (Олейников), «Помнишь игра была такая — „Менеджер“?» (Чижов).

Или, скорее — «Монополия». «Chance» и «Community Chest» всё-таки ближе «Європе», чем «Сюрприз» и «Извещение»… Круглые сутки, круглая неделя, круглый месяц, круглый год — беконечное поле (читай: безначальное).

В одной из бесед с Фабьеном Уаки Далай-Лама XIV сказал: «Если бы сансара где-то начиналась, то начало должно быть и у Будды, а это уж очень всё усложняет».

(GO)

Иногда Лисицина забегала на стиралки к терминалу. «Можно выпишу? — спрашивала она. — А то глянь, что у нас творится». И действительно, возле их терминала — единственного на весь отдел — всегда собиралась толпа: две параллельные очереди, в одной — сплошь девчонки в красных поло; в другой — подвёрнутые джинсы, подсолнухи на юбке, развязавшийся шнурок — неслучайная случайность, как фокус-группа или люди на остановке.

Оля стучала ноготочками по клавишам, отбивала какой-то ломанный ритм («Игорян, говори этим с мелкой, чтобы отдел обратно меняли»), печатала заказы — часто целую пачку; и потом почти каждый раз предлагала: «Идём покурим?» — «Идём», — соглашался Ждан.

«Как у Булычёва — всё по одной схеме: герои куда-нибудь прилетают, приплывают, проваливаются. В какой-то мирок. А там — зверская тирания. Ну и суть-дело: устраивают революцию, свергают тирана и мчат домой под радостные аплодисменты освобожденных туземцев… Свобода, хэппи-энд, ура-ура! А что такое свобода? Возможность выбора. Вот туземцам и приходится выбирать. Проблема в том, что свобода заканчивается, когда выбор сделан. И дальше — в лучшем случае скукотища; в худшем — как в „скотном дворе“, всё сначала… До новой свободы и нового выбора… Потому-то люди и шляются по магазинам — всякий раз пытаются ощутить эту свободу, возможность выбирать».

Шёл дождь, и они спрятались под навесом сервиса. Можно было покурить и на центральном входе, даже Ужва махнула рукой: «Чёрт с вами, раз такой ливень» — но там уже набилось столько людей: и продавцов, и покупателей, и просто прохожих, решивших переждать непогоду, — хрен протолкнёшься, — что Оля и Игорь несговариваясь побежали за угол (перепрыгивая ручьи и лужи) к сервису (по скользким ступенькам, придерживаясь за мокрый поручень).

Почему-то пахло рыбой — конечно, не так сильно и явно как на рынке или в каком-нибудь магазине-океане, — и всё же дождь был странным, угрюмым — никакой прохлады, никакой свежести — наоборот, будто бы вытягивал из города остатки воздуха — давил, угнетал.

— Мне так никто и не поверил, — сказала Лисицина. — Короче, была весна — март или апрель. Пылесосы только-только передали от вас к нам. И я каким-то чудом — ещё толком выучить их не успела — продала моющий томас. Вся сияю, подхожу к терминалу и набиваю томас, клац энтером, смотрю — вывалился список самсунгов. Что за фигня? Пишу заново: нажимаю тэ — на экране эс, жму аш — на экране а… Я стою и смотрю на экран, как дура. Потом попробовала понажимать другие клавиши — что бы не клацала, выходит: эс, а, эм, снова эс. В общем, самсунг, как ни крути… Покупатель уже начинает нервничать, стоит, переминается с ноги на ногу. Ещё и Игнатьева подходит, тоже выписать надо — ты её не застал, она где-то в мае уволилась. Я объясняю, что проблемы с базой, надо звонить программистам. Сама, говорю ей, попробуй, я минут десять пытаюсь томас вбить. Игнатьева подходит к терминалу, безо всяких проблем набивает томас. Спрашивает: какой? Отвечаю: моющий. Клац-клац, и распечатывает мне заказ. Держи, говорит, и меньше пронто нюхай, когда полки протираешь. Сучка… Я с тех пор всегда на экран смотрю, после того, как нажму первую букву.

Сверкнула молния — Перун хлестнул плетью проштрафившуюся нечисть — где-то там за жэ-ка и усадьбой. Дождь припустил с новой силой.

— Вперёд? — спросила Оля.

— Вперёд, — Игорь бросил окурок в урну.

Лисицина взяла его за руку. Цитата откуда-то: переглянулись, засмеялись. И дальше — тоже цитаты: сбежали по ступенькам, глядя под ноги, вжав головы в плечи (в одежде под душем), уже не разбирая куда ступать («бля», — черпнул туфлем воду) — быстрей, быстрей, быстрей — к другим ступенькам… Чёрно-белый ливень: раскрась в свои цвета и мысли — и он станет твоим на все сто.

На входе стоял Шквырь, директор. «Подожди-подожди», — сказал он технику, собравшемуся обратно в магазин. «И ты», — другому. «И вы, тоже пойдите сюда», — двум продавцам у банкомата.

Ждан подумал, что Шквырь собирается вычитывать курильщиков — индульгенция от Ужвы ещё не означала, что грехи будут прощены и директором. Тем более, запрет на курение вдвоём никто не отменял. Так было в институте — официально: «палити заборонено»; однако никто не обращал внимания ни на запрет, ни на нарушавших, разве что иногда кто-нибудь из деканта, зайдя в туалет, возмущался: «окно хотя бы открывайте». А однажды в «курилку» на третьем этаже заглянул ректор. И застал там Игоря с сигаретой. «Вы учитесь у нас?» — спросил ректор. Строго, но не повышая голос. «Да», — ответил Ждан. «Можно ваш студенческий?.. Ага… Игорь Ждан… Хорошо. Идемте со мной». Они спустились в а-хэ-чэ, зашли к начальнице. «Выдайте молодому человеку ведро и швабру, — скомандовал ректор. — Потом проверьте, что он нормально всё там выдраил. И после этого отдадите документы». Слух быстро разошёлся по институту, недели две или три все выходили курить на улицу.

— Вы тоже, — остановил Шквырь Ждана и Лисицину.

Ладонь Оли выскользнула из Игоревой. Она чуть отодвинулась, обхватила свои плечи руками.

— А теперь, — громко сказал директор, — если кто-то начнёт ныть, что у него херовые условия труда… Вот, блядь, — он ткнул пальцем в сторону перекрестка, — смотрите на действительно херовые!

Светофоры не работали. Движением управлял регулировщик в дождевике: поднял руку, вытянул вперёд, повернулся боком… Вода лилась будто из шланга, волнами — как в кино.

— Парня явно начальство не любит, — сказал кто-то.

— Херовые! — повторил Шквырь.

Он был старше Игоря всего на год или два. В двухтысячном устроился в ЦУМ техником-грузчиком, через пару месяцев стал продавцом, затем — старшим, а там и завом-замом. Сюда, на Космонавта Добровольского его назначили директором, едва компания выкупила цех: откроем — будешь. Ещё немного — и можно в какие-нибудь фокусы-бизнесы, в рубрику «история успеха».

О том, кем Шквырь начинал, в «Європе» вспоминали довольно часто. По разным поводам: и «грузчик, блин, без образования — зато учить горазд», и «тоже техником когда-то, а теперь!»

Ждала себя —

(сентябрь, лавка в сквере)

не суетилась, не искала —

Ждала.

Себя — журнал листала.

И, отвлекаясь иногда,

смотрела как другие —

у стелы, у ступенек, у фонтана —

дождались.

Вечером Игорь впервые увидел Лисицину не в униформе. После работы: тучи прятались за домами, солнце топталось по лужам (как ребенок, чьи родители отвлеклись-отвернулись), а радуга — разноцветный змей — пила воду из реки — наполняла небесные закрома для новых дождей.

Лисицина ждала кого-то на выходе, разговаривала по телефону и кивала уходящим: пока, пока, пока. Как швейцар: «До свидания, всего доброго». Не так давно Ждан тоже побывал в роли такого проважающего («Пять минут, — сказал Чижов, — заскочу в первый, и побежим») — курил в двух шагах от лестницы и будто раздавал напутствия каждому спускающемуся — удачи, счастливо… Оля была в белой маечке (сквозь которую просвечивался бюстгалтер), длинной жёлто-красной юбке с какими-то индийскими узорами и тапочках — балетных чешках. Другая Лисицина. А ещё — словно подчёркивая «инакость» — она через слово говорила «мерси» и «пардон», слова, которых Игорь прежде от неё не слышал.

«Пока», — сказал Ждан. «Пока-пока», — ответила Лисицина.

Они будто выключили друг друга до завтра (направили пульты и одновременно клацнули «power») — потому что жизнь продавцов вне магазина — это как краны либхер или танкеры хюндай — знаешь, что есть такое, но особо не задумываешься. Потому что либхер — это холодильник, а хюндай — телевизор или магнитола.

— Это же бош?

— Нет, — ответил Игорь, — это горенье. Словенская фирма.

— Ну завод-то им бош строил. Вы разве не знаете? И вся технология боша.

Спорить Ждан не стал. Если Mandalay «Empathy» продавали как Portishead «Pearl», почему бы не продать горенье как бош. «Не совсем портисхэд», — говорил продавец из киоска на конечной.

— Не совсем, — сказал Ждан.

(ELECTRIC COMPANY)

Обычно Игорь сразу понимал (едва заметив), что свернувший с бульвара покупатель идёт именно к нему. И не важно, стоял ли Ждан на стиралках один, или с Олейниковым, или даже если вокруг «паслось» полотдела. Вот он — твой, к тебе. Чаще всего, несложно было вспомнить кто и что: этот присматривал морозилку, эта ждала вертикалку канди («Нет-нет, нужна именно такая»), у этого чего-то не хватило для кредита. Впрочем, случались исключения — Игорь видел, что идут к нему (не потому что единственный или ближе всех), но не узнавал.

Так вышло и с тем утренним «прорабом» в полукомбинезоне с накладными карманами, не по сезону тёплой рубашке, ботинках на высокой подошве, с толстой папкой с завязками в руках («Дело №») — для полноты образа не хватало разве что каски. Он резво прошагал к терминалу, прямиком к Игорю, миновав ничем не занятого Сашу.

Вообще-то, папка — нехороший знак; правда, скорее у пожилых посетителей (блеяние: «мо-о-олодой че-е-еловек, я принёс план кварти-и-иры, да-а-авайте посмотрим, вот здесь я хочу поставить холодильник, а вот схема про-о-оводки, скажу сра-а-азу — заземления в доме нет»). Этот же был бодрым, вполне себе in bloom.

— Здрасьте, — сказал «прораб». — Так, — он посмотрел на бейджик, — Ждан. Продавец. Хорошо, — положил папку на ближайшую машинку, развязал бантик и стал выкладывать акты или справки: листики с подписями и печатями.

Игорь наблюдал за ним, как за какой-нибудь пандой в вольере.

— Не-жданный, — пробубнил «прораб» сам себе, — долго-жданный. Гра-жданский, — он выискал среди бумаг потрёпанную тетрадь, повернулся к Игорю. — С чего начинается инструкция?

— Что? — удивился вопросу Ждан.

— Инструкция. К холодильнику или стиралке. Что идёт в самом начале?

— Оглавление?

Игорь подумал, что лучше — ответить (или хотя бы — попытаться ответить). Люди, спрашивающие о чём-то странном, так просто не сдаются. «С мозгоклюями, — советовал Чижов, — лучше не спорить: покивал им, поотвечал на их пришибленные вопросы и аккуратно, потихоньку — до свидания, до свидания, до свидания… Не то весь мозг сожрут». Действительно, не хватало ещё грустной истории, например, про купленную давным-давно печку («Я тогда только женился, и нам, как молодой семье, выделили квартиру в ведомственном доме»), в инструкции к которой («Настоящей инструкции! Не то, что сейчас!») раздел «Подключение» («Что творят сволочи!») шёл за рекомендациями по уходу.

— А после него?

— Описание? Характеристики?

— Не-а, — «прораб» покачал головой. — Ты достань инструкцию, посмотри.

Игорь нехотя открыл люк, вынул инструкцию, пролистнул «Благодарим за покупку» и «Содержание». Возле заголовка на третьей странице стоял значок «внимание».

— Важные сведения по безопасности, — прочитал Ждан.

— Вот! — засиял «прораб» и протянул руку. — Михал Иваныч по технике безопасности.

Будто михал-иваныч — это должность, он — по технике безопасности, а ещё есть михал-иваныч по логистике, михал-иваныч по рекламе, старший михал, коммерческий иваныч.

— Сюда пиши фамилию, — показал он в тетрадке, — здесь — отдел, дату и подпись. Это о том, что ты ознакомлен с правилами безопасности. А тут, ещё раз — по электрике. И почитай в инструкции меры предосторожности при подключении, что надо, чего нельзя ни в коем случае…

— Здесь-то мы их не подключаем, — улыбнулся Игорь.

— Техника опасна и перед эксплуатацией, и даже потом, когда её выбросят. Случаи были, когда какой-нибудь шкет забирался в холодильник, дверь захлопывалась, и всё — назад никак, он задыхался. Так, что перед тем, как выкинуть холодильник, дверцу надо пробить ломом, чтобы, вдруг чего, воздух поступал… Как-то по телевизору показывали, в Германии или в Бельгии, не помню, кладбище холодильников — огромаднейшее, тысячи стоят — и рядами, и один на одном…

— И что, все с пробитыми дверцами?

— Не знаю, — Михал Иваныч пожал плечами.

— Можно на сайты знакомств писать: «Парень, купивший бразильский вирпул и эл-джи арт-кул, ищет девушку со схожими вкусами для серьёзных отношений».

(JUST VISITING)

Раз в неделю выпадало дежурство, теперь уже не «идём поможешь, заодно расскажу», а обязанность. Такие дни отмечались в графике синим цветом. К девяти часам дежурный подходил на склад, брал список утренних доставок и вместе с кем-нибудь из складских выдвигался в зал — собирать технику. «Так, ребята, вот холодильники, эта стиралка и бойлер с витрины»… Обычно — три-четыре единицы (остальное — удалённый склад), хотя, случалось, что и все двенадцать мест ехали из магазина: «Что ж вам, блин, с удалёнки-то не торгуется?» Дежурный заполнял гарантийки, брал на инфо печать, проштамповывал. Упаковка хранилась в подвале, в полумифических краях (за железной дверью, вниз по лестнице) — Игорь ни разу туда не спускался, — достаточно было записать на бумажке модели и отдать кому-нибудь из складских.

Часов в десять подъезжали доставщики (в каждой газели — водитель и два грузчика), находили свою технику по выданным на инфо талонам («Это наш холодильник, придурок, ваш тот, что в углу») и осматривали — чтобы нигде ни вмятины, ни царапины. После подписания акта — сдал-принял — любые дефекты становились проблемой доставки. Особенно дотошным был один невысокий паренёк с повадками гопника, всегда ходивший в чёрной бейсболке найк. Он дёргал дежурного по любому поводу: «Покупатели это видели? В гарантийку впиши, что есть скол», порой даже придирался к технологическим отверстиям (приходилось объяснять, что это нормально — «вот, смотри, в инструкции нарисовано»). Иногда, не поверив продавцу, доставщик сам звонил клиентам и уточнял: видели? знаете? Впрочем, понять этого найка-бейсболиста было легко: мало приятного затащить невлезшую в лифт двухметровую дуру этаж так на десятый, чтобы там клиент вдруг обнаружил вмятину и отказался принимать — «Везите на хер обратно, я ничего подписывать не буду, мне без хрени всякой». Более того — могли и оштрафовать — уронили? платите!

Вторая доставка была в обед — около двух. Снова — свезти из зала на склад, заполнить гарантии, решить, если что, вопросы с доставщиками. В общем-то и всё. Из дополнительных неприятностей — весь день таскаться с телефоном. Из бонусов — сокращенный рабочий день, дежурный уходил на час раньше.

(«Сегодня ты к сокобанам?» — спросил Сотник, не отрываясь от телефона).

Товар отгружали в присутствии охранника — он открывал складские ворота и сверялся с накладной: «Стой. Тринадцать сорок восемь. Есть такое. Вывози»… Грузчики будто разбирали макет сити-центра: высотки-холодильники, гостиница-водогрейка (высокая и тонкая) и архаичная стиралка (в обмотанной скотчем порвавшейся коробке, с торчащими пенопластовыми рёбрами) — памятник архитектуры, случайно затесавшийся в компанию молодых акселератов.

Складом заведовал Изотов, самый взрослый (точно за сорок); единственный не в «европейском» комбинизоне — всегда в хаки-футболке и камуфляжных штанах. По слухам, Изотов «побывал где-то», на войне — в Афганистане, или на Кавказе, или даже в Африке. Правда, никаких подтверждений этому не было, кроме надуманных: одежда в стиле милитари, взрывной характер (вывести из себя его могло что угодно), изредка разговоры типа «пять минут и тепловой удар» и «что ты мне рассказываешь, дальность — восемьсот метров».

Заместитель Изотова — Корсик — производил иное впечатление. Лет тридцать с небольшим, очки, короткая стрижка — инженер, конструктор, в правильном, не анекдотическом значении.

Как звали других складских, Игорь не помнил — они ходили без бейджиков, а переспрашивать каждый раз было как-то неудобно. Знакомые и безымянные. Слышишь, как с инфо объявляют: «Работник склада Герман подойдите к», и попробуй догадайся, что зовут того самого, в чёрной водолазке, который нервничает, если кто-то берёт его тележку: «это у вас — общие, а у меня — моя; перекладина не гнутая, резинки на ручках нормальные» (на этой тележке потом кто-то нацарапает: «бэтмобиль»).

— Идёмте, — позвал Корсик, — покурим на халяву.

«На халяву» — значит здесь, во дворике: не надо петлять к кассам через встройку, идти вдоль проверки, обменки, сворачивать за угол — пару шагов и ты на месте.

Игорь слышал от кого-то, что «Європе» принадлежит только полоска в метр шириной возле ворот. Остальное — фабричное, а то и вовсе terra nullius. Выглядел двор заброшенным, пустыня с редкими оазисами: раскуроченными щитами; мотками ржавой проволки, сваленными в кучу битыми кирпичами; неизвестно зачем — новенькими листами гипсокартона, прямо на земле. Вдобавок, сине-белый корпус табачки словно отвернулся: сплошная стена, без дверей и окон — не вижу, не знаю.

Корсик встал у ворот, оперся локтем о засов; Изотов присел на ящик возле наружников макквэй (большущих двухвентиляторных); остальные курильщики разбрелись кто куда, будто и не вместе, как в пратчеттовских котошахматах.

Солнце смотрело в сторону — так бывает, когда прощаются или готовятся прощаться — смущенное: «Я буду приезжать иногда на выходные. И на каникулы, само собой». Очень скоро — похороны мух, последний в году гром, уползающие-засыпающие змеи, караваи на осеннее равноденствие.

— Присаживайся, — предложил Ждану Изотов. — Чего стоять-то?

— Да ладно, — махнул рукой Игорь.

— Садись, — завскладом чуть сдвинулся, хотя места и так было предостаточно, похлопал ладонью по ящику рядом с собой. — Настоишься ещё в зале.

Ждан пристроился с краю; поставил ноги на выступавший брус, поправил штанины, чтобы не вытянулись коленки.

— Странные вы люди, — покачал головой Изотов. — Хочешь присесть — присаживайся, зачем что-то думать? Все проблемы от этого…

— От того, что стоим и думаем?

— От того, что желания подавляем.

Вспомнилось бабушкино: «Нельзя спорить с организмом. Если чего-то хочется, значит организму чего-то не хватает». Говоря это, бабушка ставила перед Игорюшей тарелку с яблоками, или виноградом, или смородиной: «Не хочешь — не кушай. Пусть просто побудет здесь».

— Желаниям, значит, надо потакать? — спросил Ждан. — Человек и есть то, что он хочет?

Изотов пожал плечами. И отвернулся — сменил одну скучную картинку на другую, такую же.

Сочинять новые вопросы Игорь не стал. Можно и помолчать. Тем более — чего-чего, а болтовни на рознице и так хватало («В ритейле», — поправил бы Халин).

Ждан снова осмотрел дворик и почему-то представил кладбище холодильников, то самое, про которое говорил Михал Иваныч — тысячи, десятки тысяч — некоторые выглядели металлоломом; другие, наоборот, будто только из магазина, со сверкающими на солнце лэйбами и ручками. И обязательно — с пробитыми дверцами, пусть всё будет по правилам.

— Было дело, — сказал вдруг Изотов, — не забирал пайки очень долго, то забывал, то ещё что-то. А потом — выдался свободный день — почему бы и не сходить?

Он замолчал, будто ждал подтверждения. Игорь кивнул. Действительно, почему бы и нет.

— Нахожу ихнего зава, — продолжил Изотов, — объясняю что к чему. Заведовал там совсем молодой пацан — шустрый такой, и всегда с калькулятором, два на два и то в уме умножить не смог бы. Находит меня в списках, и считает. То-сё, складывает, умножает. Получается двадцать три. Собирает банки, всё в порядке. И тут я решил сам пересчитать, сколько мне положено. Прикинул в голове, получилось двадцать девять. Стоп, говорю, как ты двадцать три насчитал-то? Ну, как же, отвечает он, и давай на калькуляторе пересчитывать. Медленно, показывает мне всё: вот прибавляю, вот умножаю. Потом жмёт «равно» и, ёб твою мать, на экране — двадцать три. Ни фига себе! Беру листик с ручкой и считаю в столбик, ни хера не двадцать три… Слышь, говорю, дай-ка сюда свою машинку. Знаю же наверняка, что должно быть двадцать девять… Хватаю калькулятор, нажимаю девятку — на экране «тройка», жму шесть — получается «о» с чёрточкой, как у вьетнамцев… Оказалось, что палочка вертикальная не работает, не горит. Вот так и наёбывал нас, на пару с калькулятором-сообщником, — завскладом вздохнул. — Хотя, может и не нарочно.

Он бросил окурок в измазанное краской пластмассовое ведро.

— Это я к чему… Чтобы не было — глянь в базе, там всё уже провели — без документа с печатью ничего со склада не уйдёт. Мы тут только бумажкам доверяем. Надёжней средств ещё не придумали.

— Закругляйтесь, — громко сказал охранник. — Я буду закрывать.

— Да погодь ты, — отозвался кто-то со склада, — сейчас машина приедет.

— Когда приедет, тогда и откроем.

— Уже приехала, выворачивает. Вот накладные.

К охраннику подошёл грузчик (из некурящих), протянул бумаги.

— Что тут? — спросил Корсик и тоже шагнул к охраннику.

— Что там? — спросил Изотов.

— Да мелочёвка всякая, но дохренища.

— Наше есть что-нибудь? — поинтересовался Ждан.

— Газовые колонки. Так что — далеко не уходи.

Вообще-то принимать технику должен был или завотделом, или старший продавец, но, как правило, занимался этим дежурный. Даже подпись ставил свою. Принял-фамилия-дата.

— Блядь, — усмехнулся Изотов, глядя в накладную. — Ну мы и торгуем. Стингеры, юнкерсы.

Одни — «беспородистые» вентиляторы; другие — вполне «породистое» газовое оборудование.

Утром Игорь продал колонку юнкерс пенсионеру, оказавшемуся, несмотря на все признаки — шерстяной берет (не важно, что на улице ещё тепло), седую бородку, набор ручек в нагрудном кармане — не «профессором» и не «кулибиным».

«Цена, — сказал он, — это не главное. Надо, чтоб хорошая была».

«Тогда — юнкерс. Три модели, на этой полке».

«Тот самый юнкерс? — насторожился пенсионер. — Который бомбардировщики делал в войну?»

«И да, и нет», — ответил Ждан. И пересказал прочитанное в журнале на инфо — «Техника дома» или «Выбираем технику» (их бесплатно приносили раз в неделю): про Хьюго Юнкерса, открывшего ещё в конце девятнадцатого века фабрику водонагревателей (первую в мире); про то, что из-за кризиса в начале тридцатых фабрику пришлось продать бошу; что после прихода к власти нацистов, не поддержавший их Юнкерс был вынужден отдать самолётный завод и все патенты государству — самого же Хьюго поместили под домашний арест; в пятидесятые Львовский завод газовой аппаратуры выпускал котлы по чертежам юнкерса («Мне газовщик расхваливал львовские», — кивнул пенсионер); до конца восьмидесятых колонки юнкерс шли только на внутренний немецкий рынок.

«А чем эти три модели отличаются?»

(«Некоторым, — заметил Чижов, — нужна техника с историей». )

— Туда не влезет! — крикнул кто-то.

— В бабу влазит, а тут не влезет? — крикнул Изотов в ответ.

— Идёшь сегодня фейерверк смотреть? — спросила Лисицина.

Самой неприятной работой Ждан считал «мониторинги». Благо проводили их не часто — раз в пару месяцев. Заковыристое словечко означало переписывание цен у конкурентов. Тебя направляли в какой-нибудь супермаркет, иногда — здесь, на Космонавта Добровольского, но чаще — надо было ехать (метро, маршрутка) в один из филиалов; начальство, видимо, полагало, что все соседи друг друга знают: выходят по утрам из одного автобуса, а дальше — кто в «Цифровой центр», кто в «Аудио-Видео», кто в «Дом Электроники»; в обед — снова собираются вместе, например, в «Штурвале»; любой продавец-конкурент увидит тебя в своём супермаркете и сразу же вспомнит; поймёт, что никакой ты не Йозеф Леман, и не Ганс Будайт: «Шпионим, значит? Подсматриваем? В блокнот записываем?»

Новость о предстоящем «мониторинге» («Всего два дня: кто-то сегодня, кто-то завтра») отдел воспринимал так же, как очередную «волну» тайного покупателя, если не хуже: «менеджерам нужно, им и флаг в руки», «полдня на какую-то херню», «а проезд нам оплатят?» Андрей, впрочем, никогда не обращал внимания на эти замечания и вопросы. «Съездить нужно в „Комфорт“ на Студенческой и в „Мир бытовой техники“ на Спортивной, — спокойно продолжал он. — С каждого — минимум двадцать позиций. Пишем только свою технику». Авэшники расказывали, что их Левич каждый раз тратил пару минут, чтобы успокоить недовольных: «Быстро смотались, вернулись и забыли. Заодно сделали доброе дело. Полезное… А насчёт того, что кто-то тут бомбит, пока кто-то переписывает — так завтра они поедут, а вы останетесь бомбить».

В «мониторингах» Игоря смущало не потерянное время — часа три-четыре («Без продаж, — напоминал Олейников. — Без продаж»); и не сама поездка — временами очень хотелось выбраться из зала (пусть и по работе), особенно, когда день «ни о чём», — смущала какая-то полулегальность мероприятия. С одной стороны — ничего противозаконного, статьи «переписывание цен» нет ни в административном, ни тем более в уголовном кодексе; с другой стороны — делать это надо было натихоря, не привлекая внимания, оглядываясь на охрану — в общем, что-то всё-таки нарушалось.

Проще всего «мониторился» «Комфорт». Тамошние продавцы попросту игнорировали зашедших на отдел. Смотрите, читайте инструкции, включайте вытяжки, выключайте телевизоры, хотите — пляшите и пойте — только не мешайте смотреть кино, дремать и раскладывать «косынки». Даже охранники и те выглядели как байбаки осенью — казалось, ещё чуть-чуть и позасыпают — свалятся кто где («Амёбы», — говорил Шевель. Или «молекулы»).

Корпоративным цветом «Комфорта» был салатный — наверное, в этом и причина всеобщей расслабухи: бледно-зелёные стены, ценники, вывески, указатели успокаивали нервы, располагали к отдыху-релаксу, мечтаниям — но никак не к работе. Да и на покупателей обстановка действовала не лучшим (для продаж) образом — погуляли, посмотрели, отдохнули и ушли. Как выживала эта сеть (два супермаркета и салон связи) — загадка.

Полная противоположность «Комфорта» — «Дом Электроники». К привычным цветам супермаркетов, торгующих бытовой техникой — белому и красному, — здесь добавили ещё и чёрный («Прям, блин, Третий Рейх»). Стоило только вытащить блокнот и ручку, и к тебе подходил охранник: «Уберите. У нас нельзя переписывать цены». Начнёшь возмущаться — выведут на улицу. В общем, приходилось запоминать сколько сможешь, затем выскакивать на перекур и быстро-быстро записывать куда-нибудь. После — снова в зал… Другой вариант — использовать «технические ухищрения» — например, начитывать цены на диктофон (который, под такое дело можно было взять на а-вэ с витрины); или звонить коллеге в «Європу», изображая семейную беседу: «А ещё есть двухметровый, с одним компрессором, стóит две сто пятьдесят. С виду ничего такой. Серебристый — на сотню дороже».

Про «Дом Электроники» ходило множество слухов. Первый и главный — «офигенное бабло», которое там платят: кто-то утверждал, что выходит раза в два-три больше, чем в «Європе». Остальные слухи — о «фашизме»: штрафовали за любую мелочь — перекрученный бейджик, лишние пять минут обеда, частые перекуры; за то, что опираешься на технику или скрестил руки на груди. Более того — «настучавший» получал процент от начисленного штрафа; говорили, что для многих это был чуть ли не основной заработок. Начальство поощряло любые доносы и сплетни подчинённых. Само собой, атмосфера в супермаркетах царила ещё та — продавцы не здоровались друг с другом, общались исключительно по делу — не коллектив, а просто люди, работающие в одном помещении. Неудивительно, что в «Доме Электроники» всегда имелись открытые вакансии.

В «Мире бытовой техники», «Аудио-Видео» и «Цифровом центре» порядки были, плюс-минус как в «Європе» — охрана подходила к шпионам, если те начинали в открытую конспектировать всё, что видят; или, например, фотографировали ценники. «Будьте добры», «у нас не принято» и «обратитесь к продавцу, он подскажет и запишет то, что вас заинтересовало».

И все её «почему?» превратились в «зачем?»

«Меня, — сказал Сохацкий, — отец всегда вычитывал, если я приходил домой с разбитой мордой. Папа, говорю ему, их было трое, а я никого не трогал, просто хотел пройти мимо. Всё равно, злился он, виноват ты — или спровоцировал, или же показал свою слабость».

Ждала у обменки, неслышно подпевая какой-то песне (наушники-капли), — открывала-закрывала рот, будто выброшенная на берег рыба.

(CHANCE)

Костя часто звал Игоря: «идём поможешь, заодно и посмотришь». Как замазать царапину чистящим средством или закрыть наклейкой с серийником («Девяносто девять процентов решат, что это — марки-пломбы, и не станут срывать»); где искать сертификаты; как снять резервы или поменять номер счёта, войдя в базу под ником завотделом (Халин доверял Чижову такие операции, сообщил пароль — наверное, просто устал по десять раз на день слышать: «Андрюха, поменяй центр ответственности, а то Валерка занят», «Андрей, плиз, вбей нового плательщика, а то Нефедов выходной», «Нужно скидку сделать, а Валера где-то потерялся»).

Временами Игорь чувствовал себя Костиным заместителем. С той же базой, например. Чижов вводил пароль Халина и говорил: «Сделай, что тебе нужно; продли Малику резерв; и не забудь потом выйти». Получалась хитрая цепочка: Ждан иногда замещал Костю, который (неофициально) замещал Нефедова, который, в свою очередь, был старшим продавцом — официальным заместителем Андрея. Так что, зам зама зама Халина.

Простая и понятная схема: делишься обедом — получаешь сотрапезника, выпивкой — собутыльника, жилплощадью — сожителя; если же знаниями-навыками (орудиями труда), то — сотрудника. Правда, младшего. Потому что есть такая штука как опыт (из объявлений: не менее одного года, двух, трёх) — индивидуальная, твоя: опыт нельзя одолжить, купить, скопировать, взять… Что? Опытом делятся? Да ну… Типа послушал баек начальника и сам стал начальником? Херня! Это как «учиться на чужих ошибках» — отмазка для тех, кому лень жопу от дивана оторвать… Поваляюсь, посмотрю по телеку, кто и как тупит. Поучусь.

Если было нечем заняться, Ждан с Чижовым проводили тест-драйвы: сравнивали, какая из машинок меньше шумит при отжиме (болты при этом не выкручивали); проверяли, на самом ли деле полки с пометкой «safety glass» не бьются, как утверждал Халин (оказалось, что бьются — причём не трескаются, а рассыпаются в мелкую крошку); тестировали сумки-холодильники, диспенсеры, вытяжки, нагреватели.

«Всё технику насилуете?» — спрашивал Олейников, если вдруг оказывался рядом. «Да, Саша, — отвечал Чижов. — А ты вот знаешь, например, запищит ли этот самсунг, когда кончится стирка?» Или: «Да, Саша. А ты знаешь, для чего в бразильских вирпулах эта хреновина?» Или просто: «Да» — и поворачивался обратно к холодильнику, стиралке, печке: «Давай, Игорян, запускай!»

Во время одного из таких тест-драйвов (мучали сушилку горенье) к Игорю и Косте подошёл охранник. Охрана, бывало сбегала с боевых постов, когда в магазине (точнее — на вверенной территории) не было посетителей. Глазели на витрины, спрашивали у продавцов что-нибудь по технике. Чаще всего собирались у колбы поиграться новыми мобильниками.

— Вижу, пацарики, по ходу, вы нормально в этом шурупите, — сказал охранник. Он упёрся одной рукой в бок, вторую — поставил на стиралку; будто хозяин, вызвавший мастеров и решивший посмотреть, что да как — получается, не получается.

Голосом, манерами, словечками секьюрити был похож на того доставщика, что носил чёрную бейсболку найк. «Если не родственники, — подумал Игорь, — значит с одного района». И сразу представил «пацарика», подходящего вечером к замечтавшемуся посетителю: «Слыш, олень! Всё, баста. Закрывается, по ходу, лавочка. Почесал отсюдава, хэ-рэ дуплиться».

Игорю стоило больших трудов не рассмеяться («Вот ты дурносмех», — говорил отец ему в детстве) — пришлось даже присесть, затянуть шнурки на туфлях, лишь бы отвлечься. Благо помогло — Ждан проглотил слюну, и словно какой-то эко-вэлв перекрыл смеху путь наружу.

— А чё? — охранник почесал подбородок о ворот рубашки. — Это ж зашибись, когда так.

— Зашибись, — подтвердил Чижов.

Нейтральная рабочая интонация, привычная улыбка — но блеск в глазах всё-таки проскочил. Игорь был уверен, стоит им с Костей переглянуться, сказать друг другу: «Ну шо, пацарик, пошурупили?» — и они будут хохотать до самого закрытия.

— Я чё хотел узнать, — продолжил охранник. — У меня стиралка дома. Как вот эта. Или эта. Год назад покупали. И короче, ща чёта случилось. Включаешь, она гудит себе, но нифига не стирает. И бельё внутри не бултыхается.

Конец ознакомительного фрагмента.