Эншенэ

Антон Конышев, 2023

Если вы скажете, что тема телепортации давным-давно изъезжена вдоль и поперёк, избита и затаскана, то будете совершенно правы. Но разве мы рождены не для того, чтобы сказку сделать былью? Или хотя бы представить её таковой?Всем инженерам, без которых даже самое революционное научное открытие так и осталось бы сухой теорией, посвящается.

Аулла

Дар возник тринадцать дней назад. И именно возник.

Вот только что не было ничего и вдруг раз, и стадо тучных, неповоротливых ноголапов шарахается во все стороны, как от голодного клюворыла. А Иуша зыркалами хлопает от неожиданности, испуга и благоговения.

Это он сам потом всем так рассказывал. Дескать, пасёт он стадо общинное да на Небесное Колесо поглядывает — как за лесок закатываться начнёт, можно и домой собираться. А потом чует Иуша, неладно что-то. Земля гудит, небо гудит, кишки и те, как будто гудят в брюхе. Ноголапы тоже заволновались-забеспокоились. Морды свои задрали вверх и переступают тревожно с ног на лапы да с лап на ноги. А гул нарастал, нарастал да внезапно и кончился. Иуша головой потряс, чтобы остатки шума вытряхнуть, смотрит, а скотинка в разные стороны улепётывает, да шустро так. А посередь пастбища — оно. Стоит.

— Понял я, — продолжал Иуша, в этом месте неизменно раздуваясь от важности и многозначительно понижая голос, — что это Духи нам Дар прислали. Вот именно так и никак иначе. Поклонился, возблагодарил Духов да и рванул вперёд ноголапов в общину, к Слышащему.

В общине пастуху сначала не поверили. И только когда вездесущие мальки сгоняли на пастбище и заполошно, перебивая друг друга, проголосили, что так оно всё и есть, тогда только Слышащий просветлел лицом, выволок из хижины все свои амулеты, нарядился в праздничные одежды и сам двинулся взглянуть, что да как.

Вернулся посуровевший — глаза горят, гребень того гляди лопнет от напряжения и избытка чувств. Даже хромать перестал. И не скажешь, что левоправую ногу ему много дождей назад клюворыл отчекрыжил.

На следующий день собрал Слышащий у Дара всю общину. Взрослые тесной кучкой боязливо держались в сторонке, не решаясь подходить ближе. Мальки привычно суетились, норовя выскользнуть из крепких родительских объятий.

Слышащий, величественный, как сам Дух-прародитель, преисполненный осознанием значимости момента творил перед Даром свои священнодействия. То шептал что-то неразборчиво и жутковато, то внезапно возвышал голос, благодаря и моля Духов откликнуться на его вопрошания. А потом и вовсе пал ниц, распластавшись перед Даром, полежал-полежал, после чего под дружный многоголосый вздох поднялся и возвестил перепуганным соплеменникам, что слышал он голоса Духов и внимал им. И что Духи почтили их общину особой благодатью, ибо ни у кого такого не было, нет и не будет, а у нас вот есть. А посему необходимо отблагодарить за благословение, а точнее доставить к Дару освежёванную тушу молодого ноголапа.

И приближаться к этому месту запретил под страхом отлучения.

Соплеменники потоптались немного на месте, вполголоса переговариваясь и боязливо косясь на диковинную громадину, возвышающуюся посреди пастбища, да и разошлись по своим делам — хлопотать по хозяйству да готовить к закланию ноголапа.

Именно тогда в первый раз пришла Аулле в голову мысль, впоследствии полностью изменившая его жизнь.

Аулла не был храбрецом. Совсем и даже отнюдь. Но Аулле нравилась Эона. Очень. Нравилась настолько, что он мысленно уже несколько раз скрещивал с ней пальцы рук и уводил в собственную хижину под завистливые и восторженные взгляды соплеменников. Вот так сильно Аулле нравилась Эона. Только злосчастный гребешок на темени никак не желал наливаться закатным цветом, а напротив, упрямо оставался тускло жёлтым. И кто, скажите на милость, согласится скрестить пальцы с тем, у кого гребень тусклый, как жухлая трава после месяца холодных дождей. Кто вообще на такого взглянет? Эона уж точно нет. Ей, дочери старосты, не пристало якшаться с таким, как Аулла.

С той поры каждую ночь, терпеливо дождавшись, пока все обитатели мужского дома уснут, лёгкой тенью выбирался он наружу и, старательно обходя светлые от взгляда Небесных Очей места и семейные хижины, содрогаясь от собственной дерзости, устремлялся на бывшее пастбище, к Дару. До месяца холодных дождей было ещё далеко и ночи стояли тёплые и почти безветренные, но Ауллу всё равно каждый раз охватывал суеверный страх и била крупная дрожь, и когда выкладывал из кожаного мешочка очередную требу, и когда, собравшись с силами и гордо вскинув голову — Духи не любят трусов — просил исполнить его заветное, единственное желание.

Двенадцать ночей приходил Аулла на бывшее пастбище. Двенадцать дней он голодал, откладывая большую часть еды на требу. Двенадцать раз он ждал ответа. Ответа не было. Духи молчали.

С детства, как и все в его общине, Аулла знал, что слышать голоса Духов дано не каждому. И что Слышащий оттого и зовётся Слышащим, что именно через него они говорят. Но щекотала и подзуживала где-то глубоко внутри непонятная ему самому, но такая желанная уверенность — он, Аулла, тоже сможет. Духи откликнутся.

Но сегодня он пришёл в последний раз. Он сам так решил. За прошедшие с появления Дара дни Аулла исхудал и осунулся, гребень на темени приобрёл противный землистый цвет. А после того, как вчера на секонокосе он рухнул, как подкошенный, и если бы не староста, угодил бы под взмах соседской косы, Аулла понял, что пора остановиться.

И вот теперь Аулла сидел на влажной пахучей земле, смотрел, задрав голову на вздымающийся к чёрному с узорчатыми дырками небу Дар и думал. Думал о том, что все его старания были напрасны, что Духи не услышат его, как ни старайся, что никогда уже не построить ему для Эоны их общую семейную хижину. Потому что, кто же посмотрит на такого, как он? Эона точно нет.

Над перелеском показалось второе Небесное Око. Скользнуло по понурой фигуре холодным безразличным взглядом и неспеша поползло вдогонку первому. Сразу стало значительно светлее, и в этом свете Дар брызнул множеством крохотных искорок, перетекающих и переливающихся. У Ауллы защемило сердце, сделалось и больно, и сладко одновременно, захотелось плакать от горькой обиды и кричать от дикого восторга.

Дар покорял. Поглощал бездонной глубиной замысла. Внушал безусловное благоговение. Притягивал, обещал, настаивал, звал. Аулла судорожно перевёл дыхание и впился взглядом в возвышающуюся перед ним нерукотворную громадину. Пять огромных, испещрённых диковинными знаками ободов, сходились в двух точках наверху и внизу. Это путь пяти первородных Духов, что обнимают изначальную пустоту — Первое гнездо. Тёмный, почти не различимый глазом шар на тонком, прямом, как древко копья охотника стебле — это Первое Яйцо. Из него родился Мир, Земля, Небо, Небесное Колесо и Небесные Очи. Из яйца родился и он, Аулла.

Аулла вскочил так резко, что в голове зашумело, а в глазах замельтешило, рванулся было вперёд, влекомый невесть откуда взявшейся силой, и тут же споткнулся, налетев на мысль, как на препятствие. Остановился, тряхнул головой, принялся рассуждать. Духи не случайно показывали картину рождения Мира. Первое Яйцо это средоточие и исток. Если и получится донести до Первородных свои чаяния, то только через него. Значит, он должен добраться до истока.

Аулла так и не успел подумать мысль до конца, а ноги уже вынесли его на ровное, как стоячая вода, и непривычно гладкое подножие. Мгновение он колебался, выбирая: взобраться по одному из ободов или попробовать подтянуться по древку. Второй путь был существенно короче, но гладкое, скользкое от влаги и даже на вид ненадёжны древко в итоге было отвергнуто. Упершись ногами и крепко цепляясь пальцами обеих пар рук за выступы и углубления, Аулла добрался по внутренней стороне до середины обода. Резким рывком перебросил себя на внешнюю сторону, с облегчением распластался на ней, хрипло дыша и чувствуя, как предательски дрожат руки и ноги, как временами мутнеет в глазах.

Стараясь не обращать на это внимания, насколько смог, до хруста вытянул шею и принялся всматриваться в тусклый отблеск Первого яйца. Оно было именно таким, каким и должно быть. Таким, каким представлял его сам Аулла, ещё мальком слушая рассказы старших о мироздании. Не розоватым, как у ноголапов, не пятнистым с отливами тьмы, как у клюворылов, а насыщенно серым, заставляющим снова и снова истово вглядываться в его бесконечность. Аулла до предела напряг зрение и разглядел тонкую и ровную, чуть более тёмную полоску, опоясывающую яйцо точно посередине. Две части — прообраз Небесного и Земного сводов. Аулла непроизвольно всхлипнул. Внутри что-то было. Теперь он в этом не сомневался. И пока лихорадочно соображал, как дотянуться до заветной цели, как разомкнуть створки и извлечь содержимое, по ободам Дара прокатилась череда еле уловимых волн, раздался лёгкий, почти неслышный щелчок, и верхняя часть истока плавно воспарив, повисла на высоте нескольких пальцев, открывая доступ к истинному дару.

Более или менее в себя пришёл Аулла уже на земле. Сомнений больше не было. Их словно вымыло проточной водой, сразу сделав всё ясным и простым. В ладонях лежал кругляш. Нет, шар, гладкий, тяжёлый, тёплый. Знак завершения и начинания. Знак зарождения живого из мёртвого. Знак готовности говорить и слушать.

Теперь Аулла точно знал, что должен делать.

Бережно опустив шар на траву, он без сожаления вытряхнул на землю содержимое кожаного мешочка, выдернул и отбросил в сторону стягивающий шнурок, двумя точными движениями распорол ножом из когтя клюворыла грубоватые стежки, оглянулся, подыскивая подходящее место, растянул и расстелил бывший мешок на гладком подножии Дара. Затем, придирчиво осмотрев морщинистую, плохо обработанную кожу, и перехватив нож поудобнее, Аулла принялся тщательно, не торопясь, рисовать.

Уже почти рассвело, когда донельзя вымотанный, он незаметно прокрался на своё место в мужском доме. Снов он не видел. И уж тем более не слышал, как за изогнутым дугой перелеском, на бывшем пастбище, под мерный гул сомкнулись сферы камеры приёмопередатчика, и неумело нацарапанное на куске старой кожи послание навсегда исчезло из этого мира.