Сплетение песен и чувств

Антон Тарасов, 2014

Кто знает, что будет впереди, какие испытания, обретения и потери ждут своего часа, где встретит нас любовь? Судьба совершает порой непредсказуемые повороты, чтобы преподнести подарок, когда ты уверен, что все хорошее уже закончилось и впереди не ожидаешь ничего светлого и счастливого. Но прежде судьба проведет человека через цепь проверок, чтобы сделать подношение, которое не мог предвидеть и ожидать. Может ли страсть залечить душевные раны или хотя бы сделать так, чтобы они ощущались не так явно, не врезались бы в душу, не причиняли боль?.. Ведь яркое чувство должно быть настоящим, подделка же заставляет чувствовать что-то другое, только не то, что нужно.

Посвящается братьям Меладзе

Чувство первое.

Любовь

— Эй, ты это чем там занимаешься? — мастер покачал рукой высокий деревянный стул, на котором сидел Артём. Василич не терпел, когда кто-то тратил время на какую-нибудь, в его понимании, ерунду, или вовсе ничего не делал.

Стул закачался. Артём вынул из левого уха наушник:

— Что?

— Спрашиваю тебя, чем ты тут занимаешься, — стараясь перекричать шум конвейера и работавших неподалеку насосов, снова повторил мастер. — Ты чего, музыку слушать сюда пришел или работать, студент? А?

— Так линия стоит, ждем, загружаемся — спокойно ответил Артём. — Я же здесь, никуда не ушел. Какие претензии?

Начальник махнул рукой и пошел дальше по цеху, по пути недовольно поглядывая на стоявшие тут и там горы картонных коробок. Артём снова сидел в наушниках, где негромко играло радио. Так было проще. Вокруг было слишком шумно. От шума болела голова. Лязганье металла, гул насосов, скрип конвейера, постукивание упаковочного автомата — все это было настолько громко, что, выходя из цеха, он невольно вздрагивал.

Наконец, мороженое прошло скороморозильный тоннель и показалось на упаковочной линии. Артём насторожился:

— Упаковщицы, давай работать — крикнул он, не вынимая наушники, от чего крик получился особенно пронзительным. — Мороженое идет!

С лестницы, ведущей на верхний ярус, соскочили две девицы в белых халатах, ярко-оранжевых рабочих перчатках и белых платках. Упаковочный автомат громко застучал — мороженое, завернутое в глянцевую красную обертку, загрохотало по конвейеру. Девушки ловко начали укладывать его в коробки, проталкивая их по направлению к Артёму. Артём соскочил со стула, заклеил скотчем коробку и поставил ее на тележку.

Работа убивала своей монотонностью. Артём трудился уже второй месяц. Сдав сессию досрочно, он устроился на хладокомбинат разнорабочим. Нужны были деньги. Стипендии катастрофически не хватало даже на еду, не говоря уже о чем-то другом. К тому же, Артём планировал сходить в начале осени на пару концертов. И не один.

Алина, его одногруппница, с которой он встречался вот уже полгода, тоже жила в общежитии. Артём даже умудрился подработать у друзей в автомастерской, чтобы подарить ей на день рождения букет роз. На лето она уехала к родителям в Архангельск. По вечерам они обменивались короткими смс-сообщениями.

Алина писала, что хотела бы сходить куда-нибудь, так как учебой сыта уже по горло.

«Ага, сыта по горло, — думал про себя Артём. — Все преувеличиваешь. Вот я сыт этой работенкой по горло, это да. А ты совсем далеко сейчас и даже не представляешь, как здесь дует из холодильной камеры и как отвратительно воняет бракованное мороженое, которое здесь хранится просто в ведрах».

Как-то он написал ей об этом. В ответ пришло много смайликов и фраза — «Приятно, что ты делаешь это ради меня». Артём взбесился; правда, решил ничего не отвечать. Он просто лег спать, глаза закрывались сами собой. Болели ноги, ныли руки, чесались ладони от постоянного контакта с водой и клеем для этикеток, который готовился из колотых вафель и выглядел просто отвратительно.

А на следующий день после обеда он снова сидел на своем высоком деревянном стуле в ожидании того, когда же, наконец, можно будет отгрузить норму смены, пятнадцать тонн, и отправиться обратно в общежитие. Снова на Артёме были наушники. Музыка спасала, музыка лечила, музыка заставляла не думать о том, насколько странно все происходящее.

— Слушай, красавчик, отпустишь меня на перекур, присмотришь тут за девчонками? — спросила у Артёма высокая, бритая ежиком бригадирша. Из-за уха у нее торчала сигарета, ее кончик задевал край дурацкой детской панамы, — Я тебя тоже потом на десять минут до большого перерыва отпущу. А?

Артёму ничего не оставалось, как согласиться. Он продолжал заклеивать коробки, складывать их на телегу, и время от времени отвозил их, чтобы выгрузить в приемное окно холодильной камеры.

— Как ты думаешь, Жанна — лесбиянка? — спросила Артёма одна из укладчиц, Ира, когда он в очередной раз вернулся с пустой телегой и начал быстро заклеивать уже ожидавшие его коробки. — Все-таки странная она.

— Я ничего не думаю — бросил Артём.

— Я не верю — не унималась Ира. Она давно уже строила глазки Артёму. Как-то, когда они работали в дневную смену, даже уселась с ним в столовой за один столик.

— Мало ли, что ты не веришь, это ведь ее дело — Артём заклеил три коробки, и, взяв их вместе, с грохотом поставил на телегу, — А ты лучше не отвлекайся, а то снова не доложишь в коробку, а потом огребать, все вскрывать и пересчитывать.

Ира показала Артёму средний палец.

— Ты совсем не джентльмен, Тёма, — через пару минут Ира снова решила обратить на себя внимание, — Я с тобой по-хорошему, а ты начинаешь грубить.

— Вообще-то меня послала именно ты, — Артём выключил плеер и продолжал заклеивать коробки.

Неожиданно он буквально швырнул одну из них Ире. Другие упаковщицы замолчали, но уже через пару секунд продолжили свои разговоры, не обращая никакого внимания ни на Иру, ни на Артёма.

— Бери и пересчитывай, ты опять не докладываешь! — Артёму хотелось сказать что-нибудь совсем грубое, но рядом проходил мастер:

— Снова стоим, не работаем? — громко и издевательски спросил он.

— Неа, в одной коробке не хватает, пересчитывает.

Мастер вздрогнул и мгновенно забыл об Артёме.

— Ах ты, сука, а нам потом рекламации приходят!

— А материться не надо, а, — Ира начинала вскипать. Ее уже далеко не в первый раз ловили на том, что она не докладывает мороженое в коробки. Несколько раз приходили жалобы из магазинов, которые при приемке товара не поленились его пересчитать. Начальство устроило ревизию: во время одной из смен бригады Артёма за спиной стояли начальник цеха и инженер и внимательно следили за укладчицами. Двоих из них, в том числе Иру, уличили в нерасторопности и оштрафовали, правда, ненамного.

Мастер неистовствовал. Прибежала Жанна; на бегу, словно старый и не очень исправный паровоз, выдыхая табачный дым. Они с Ирой друг на друга орали.

«Бабские разборки, — подумал Артём. — Что за работа, хотя, платят не так и плохо. Еще месяц поработаю, и ноги моей здесь не будет».

Артём нащупал висящие на шее провода от наушников, включил плеер, сделал громче. Сразу и мастер, и бригадир, и Ира с ее сплетнями и приставаниями оказались где-то далеко, несмотря на то, что заклеивая коробки, Артём продолжал все это созерцать.

Смена заканчивалась. Артём почти не чувствовал ног, как будто бегал на очень длинные дистанции — и это повторялось раз за разом. Артёму было семнадцать — и еще никогда он не уставал настолько сильно. Когда он работал первые дни, ему казалось, что работа эта просто для него непосильная. Спустя почти два месяца он чувствовал усталость, но вполне с ней смирился.

«О чем думает сейчас Алинка? Чем занимается? Вспоминает ли обо мне? — Артём шел по пустырю за хладокомбинатом и размышлял. — Нет, наверняка вспоминает, как же без этого».

Он не носил с собой на работу телефон. На предприятии было полным-полно случайных людей, замки в шкафчиках были не настолько надежными, чтобы им безоговорочно доверять. А брать с собой в цех телефоны не разрешали — их звонки сильно отвлекали, к тому же были случаи, что трубки проваливались в канализационные ниши в полу или тонули в ведрах с вареньем и карамелью.

Рисковать Артём не хотел: чтобы купить, пусть и простенький, мобильный телефон, ему пришлось два дня вкалывать в автомастерской. И если обычно он подавал инструмент или помогал мыть машины, то в тот раз его попросили ассистировать мастеру, который менял покрышки. Стояла поздняя осень, неожиданно похолодало, пошел снег, и в автомастерскую выстроилась огромная очередь. Хозяином автомастерской был отец одногруппника Артёма, Паши. С одной стороны, он был благодарен ему за возможность заработать немного денег, с другой — понимал, что в чем-то все это экстремально и отчасти нелепо: к автомобилям Артём был совершенно равнодушен.

В общежитии пахло жареной картошкой и чем-то тухлым. Артём зашел в комнату — на три месяца он остался в ней совершенно один, все остальные разъехались на лето. Часы показывали полночь. За окном было совсем светло, как бывает светло-летней петербургской ночью, стоит только вспомнить ее зимний вариант. На телефоне Артёма ждало непрочитанное сообщение: «Привет! Как дела? Работаешь? А у нас в Архангельске тепло. Я купалась сегодня. Целую, твое Солнце».

Артём уселся на стул писать ответ. Конечно, он написал, что у него все хорошо, что работает и думает о ней каждую минуту, ждет, когда они снова увидятся. Никакой реакции. «Видимо, уже спит» — подумал Артём. Спать хотелось и ему.

Душ был на этаже в конце коридора. Из-за одной из дверей раздавались стоны, за другой кто-то слушал группу «Кино», где-то громко матерились — вокруг кипела жизнь, а Артёму хотелось спать. Он плелся в душ и думал об Алине. В какой-то момент ему захотелось, чтобы так же стонала Алина, а он обнимал ее и…

Артём поморщился. Это было слишком банально, предательски банально. Разве в этом смысл отношений? Все это — обыденность, достойная лишь того, чтобы таковой являться, но не более.

В душе вода из горячего крана текла тоненькой струйкой и была едва теплой. Артём выругался, но это было совершенно бесполезно. Его никто не слышал, да и если бы услышал, ничего бы толком не изменилось.

«Хорошо, что вообще на лето горячую не отключили — думал он. — Все-таки своя котельная, и на том спасибо. Цивилизация, прогресс. Спасибо государству за наше счастливое детство. И юность. Не согнемся. Стерпим. У нас в деревне вообще не знают, что такое горячая вода. Ее просто нет, и не ожидается».

Запах шампуня был каким-то сладковато-опьяняющим. Артёму показалось, что от него даже сильнее хочется спать. Он вывернул кран с холодной водой. Из душевой лейки с силой вырвался ледяной, безжизненный поток. Артём подставил под него голову. Так он стоял несколько минут, потом обтерся, натянул штаны и поплелся обратно в комнату.

Он хорошо помнил, как закрыл дверь, сел на кровать, налил из чайника в кружку немного холодной воды и с жадностью ее выпил.

Потом подумал об Алине, мысленно обнял ее.

Было тихо.

Артём проснулся в десять утра с чувством, что он даже не ложился. На телефоне его терпеливо дожидалось смс-сообщение: «Доброе утро! Какой-то ты странный. Устаешь или прикидываешься?». Отвечать не хотелось. С каждым днем Алина все больше задевала самолюбие Артёма, словно не доверяя тому, что он чувствовал и к чему стремился.

Холодильник лениво вздрогнул, когда Артём открыл его, чтобы взять кефир. Артём думал об Алине. Где-то у него даже была ее фотография. Искать ее? Нет, надо позавтракать. Через четыре часа Артёма снова примет в свои объятия шум хладокомбината, выбросы аммиака, пар, которым щедро обдавали оборудование, сквозняк из холодильной камеры.

Пространство жизни стремительно сокращалось. Сон, тягостное пробуждение, прогулка и мимолетные часы и минуты до обеда, пешая прогулка до хладокомбината, работа, дорога обратно, попытки сопротивляться сну.

Артём вставил в уши наушники и включил радио. Он старался не прислушиваться к песням, которые там звучали — для него они были лишь фоном. Фоном жизни, которая словно застыла на месте и не хотела двигаться дальше. Под музыку легче мечталось об Алине, о том, что у них, вполне возможно, что-нибудь получится.

В лицо ударил свежий летний воздух. Артём вышел из общежития, слегка покачиваясь в такт музыке. Рядом была железнодорожная платформа, мост, большой парк с несколькими аккуратными прудиками. На берегу одного из них Артём любил подолгу сидеть, разглядывая кувшинки, ряску и парящую над ними мошкару.

На противоположном берегу на разостланном прямо на траве большом одеяле расположилась парочка. Громко смеясь и обмениваясь поцелуями, они потягивали пиво, и ничто происходившее вокруг их не интересовало. Артём крутил колесико радиоприемника в надежде набрести на что-то, похожее на хорошую музыку. Хорошую — то есть соответствующую настроению. Впрочем, Артём сам затруднялся определить свое настроение.

«Где-то, где-то посредине лета ты осталась навсегда… Но ведь Алина со мной, я никуда от нее не уезжал, не убегал, не покидал ее, мы скоро встретимся — думал Артём. — Как меня раздражают песни, в которых все надумано, все неправда! Такого не бывает, не может быть! Ведь не оставишь любовь, если она есть. Не бросишь где-то далеко, все равно вернешься. Как можно сидеть и мечтать, когда тот человек, которого любишь, находится от тебя не так уж и далеко. Ерунда».

Артём зажмурил глаза и повернул лицо к солнцу. Оно нещадно пекло, согревало и вместе с тем обжигало. Нужно было возвращаться в общежитие обедать, чтобы далее все пошло уже по накатанному кругу, по протоптанной за два месяца тропинке бытия.

В общежитии не было почти никого: летом оно пустело, и ничто не напоминало о том кипящем муравейнике, что был здесь в течение всего года.

— Готовишь? — спросила Артёма вахтерша, баба Даша, — Это хорошо. А вот во второй комнате не пойму, чем занимаются. То орут, то трахаются. Но никто не выходит, ничего не готовит уже третий день. Как там с голоду не померли еще, прости Господи.

Артём стоял у газовой плиты и опускал в кипящую воду пельмени. В его комнате был холодильник — старенький, вечно гудящий, но холодильник. Его привезли родители соседа по комнате. Артёму в нем была выделена полка. Морозильную камеру делили на троих, прикрепляя на пакеты маленькие записочки, содержавшие фразу «Не трогать» и имя. Артёма в холодильнике всегда дожидались кефир, пельмени и замороженные овощи с рисом, гавайская смесь.

— Готовлю, баба Даша, скоро на работу — вздохнул Артём. — А Вы не волнуйтесь, там пьют, как водка закончится, так выйдут. А с голода не помрут, водка-то калорийный продукт все-таки. И вон, глядите, в туалет-то бегают, значит, живы!

Парень с четвертого курса, в майке и рваных джинсах, покачиваясь, поплелся в конец коридора и громко хлопнул дверью туалета.

— Ох, зараза, попадет мне, если проверка будет, — баба Даша погрозила вслед парню кулаком. — Мало того, что пьет, так еще и девиц притащил. Это те, с третьего этажа, глаза бы мои на них не глядели.

— Не волнуйтесь, баба Даша, в обиду Вас не дадим, — Артём помешал пельмени вилкой и добавил огонь. — Да и кто проверит-то? Все в отпусках, нежатся где-нибудь на пляже, не до нас им.

— Дай Бог, — баба Даша вышла из кухни, но снова вернулась.

Стоя в дверях, она смотрела, как Артём неторопливо помешивает пельмени. Видимо, и для нее тишина в коридорах общежития была чем-то совершенно непривычным.

— А ты-то со своей девочкой собираешься съезжаться? — баба Даша говорила тихо, хотя подслушивать было некому. — Если меня комендант общежития спросит, я скажу, что только «за», ты парень хороший, порядочный, почему бы вас и не поселить в одной комнате.

— Спасибо, баба Даша, — Артём почувствовал, как покраснел. — Мы пока только один раз говорили с ней об этом. Не знаю, она сейчас к родителям уехала в Архангельск.

— Смотри, девка она видная, — вахтерша сложила пальцы в кулак, очевидно, желая показать, насколько же видной в ее понимании является Алина.

Но получилось совсем невпопад. За ее спиной в комнату тихо прошагал полупьяный парень с четвертого курса. Снова хлопнула дверь. За ней раздался радостный визг.

— Ишь, бестия, снова девок лапать полез, а они и довольные. Какая же тут любовь у них? Разврат сплошной! Как они вообще терпят его, грязного, немытого, вонючего. Как выходит из своей каморки, так такая амбра поднимается! А они, бедные, сидят там, с ним.

— Каждому свое, баба Даша, — Артём убрал огонь, накрыл кастрюлю крышкой, обернул полотенцем, слил воду и, улыбнувшись, направился в комнату.

Он ел не спеша, сидя перед распахнутым настежь окном. Уличная пыль играла на солнце, с улицы доносился шум шагов, разговоры. Комната была на первом этаже, но из-за цокольного этажа, в котором размещался склад, окно располагалось довольно высоко. Артёму нравилось смотреть туда, где между домов была видна оживленная улица, сновали машины и кипела жизнь. Эти редкие минуты наблюдения скрашивали его однообразные будни.

Вот идет и едва держится на ногах непонятный тип в рваных джинсах. Мелькают грузовики; посапывая, медленно проезжает цистерна. Порыв ветра поднимает пыль с обочины и несет ее внутрь двора.

«Странная штука, — понял вдруг Артём. — Вот я сейчас сижу, ем и смотрю в окно. И мне не нужен никто, настолько мне хорошо и спокойно. Но стоит только доесть и отойти от окна, как снова становится одиноко и как-то неловко от осознания собственного одиночества. Сразу вспоминаю Алину. Что-то она не пишет. Не похоже как-то это на нее».

Дорога на хладокомбинат занимала минут двадцать быстрым шагом. В хорошую погоду Артём шел напрямик, через парк. В плохую в парке было сыро, ноги вязли в грязи при подходе к промзоне. Дорога была тоже своего рода развлечением. Рядом стояла школа, на ее стадионе часто играли в футбол. Чуть далее гуляли с собаками: они бегали по пригоркам веселой поскуливающей и гавкающей стаей, и валялись в грязи. Они составляли полную противоположность тем собакам, которые охраняли хладокомбинат: злые, угрюмые, закормленные до полуобморочного состояния — они не могли не наводить ужас и заставляли отнюдь не улыбаться.

Артём бросил пропуск в коробку, которая стояла на проходной — он всегда приходил одним из последних, только-только успевая переодеться и вбежать в цех, однако никогда не опаздывал.

— Эй, Артём, здравствуй, новости у меня для тебя, — мастер Василич, бритый наголо мужчина неопределенного возраста, ждал его у линии. — С завтрашнего дня ты работаешь в ночь, слышишь?

Артём задумался.

— С чего это? — с легким сарказмом спросил он.

— С того, что там не хватает народу, — Василич говорил гнусавым, слегка писклявым голосом. — Помнишь Гию?

Артём не мог не помнить этого смешного грузинского парня, который учился на детского врача, а по ночам подрабатывал грузчиком.

— Так вот, уезжает он домой к себе, на пару недель, — на линии что-то громко скрипнуло, конвейер начал двигаться и Василич отвлекся на мгновение. — Так вот, да, а вчера он ночью тут отвальную устроил, пронес через проходную целый пакет, напоил полсмены, сам напился в сосиску, наблевал наверху в раздевалке, да и заснул в этой луже.

Конвейер снова вздрогнул, остановился и запустился.

— А утром, представляешь, начальство пришло пораньше, а он там. Лежит, блевотиной несет за километр. Елки-палки, меня вызвали и, — Василич сделал несколько возвратно-поступательных движений нижней частью туловища и присвистнул. — Думал, конец, всех оштрафуют. Да пронесло, пронесло. Так что я на тебя надеюсь, слышишь? Я сам перевожусь с завтрашнего дня в ночь, и еще на утро буду оставаться. А здесь вечером другой мастер будет работать, Юля.

— А с чего все решили, что в ночь я соглашусь работать? — Артём крутил в руках рулон липкой ленты. — Не по мне это как-то.

Василич поморщился и начал ковырять в носу.

— Да ты пойми, там же денег больше. И еще народу меньше, так как не хватает пятерых. Опять-таки, денег больше. Да и за погрузку буду тебе выписывать выработку, как раз завтра придет ночью машина из Москвы, двадцать пять тонн надо загрузить по-тихому.

— Опять за наличку мороженое цех продает? — Артём слышал краем уха о том, что хладокомбинат под покровом ночи проворачивает такие операции, но участвовать в них ему еще не приходилось.

— Не опять, а снова, — Василич явно торопился. — Так я тебя ставлю в смену, да? Завтра отдыхаешь день, а вечером приходишь к одиннадцати. И не опаздывай, студент!

— Не дождетесь!

— В смысле? — встрепенулся Василич.

— В смысле, что не опоздаю! — громко крикнул Артём.

Загрохотал упаковочный автомат — значит, ровно через пятнадцать минут батончики мороженого в блестящей обертке забарабанят по конвейеру. Двадцать тонн, не меньше. Артём взглянул на телегу. Кто-то из утренней смены запачкал ее этикеточным клеем. Целое его ведро стояло рядом, на кафельном полу. Артём огляделся, достал из кармана плеер, наушники.

«Как мне все это надоело, — ругался он про себя, прокручивая колесико настройки радио. — Этот цех, эта грязища. И Алина не написала в обед. Не мой день явно. А вот и они. Тошно, ох, как тошно».

Укладчицы дружной толпой шли по узкому проходу вдоль конвейера. Артём прикатил на погрузчике поддон картонных коробок и не торопясь их расправлял. «Я не знаю, как начать письмо к тебе, — по радио снова передавали эту песню, но руки у Артёма были заняты и включить другую станцию или хотя бы сделать звук немного тише не получилось. — Где-то, где-то посредине лета…». Он прослушал всю песню до конца и лишь на рекламе вынул наушники.

— Привет, красавчик, — Ира стояла рядом и сияла. — А я работаю последний день, на юг уезжаю, молодой человек пригласил.

— Как замечательно, — парировал Артём и вдруг задумался. — Слушай, ты еще на днях мне говорила, что у тебя нет парня, что тебе скучно и одиноко, Жанну тут обсуждала. Нет? Или я что-то перепутал?

Ира засмеялась, зачерпнула в кармане горстку орехов, украденных на соседней линии, где ими обсыпали эскимо, и принялась с аппетитом их уплетать.

— Не было, правильно, — чем-то она была похожа на Пэрис Хилтон, только накрашенную до безобразия и немного ниже ростом. — Позавчера познакомились, он позвал меня на юг. Вот это жизнь!

Артём не был удивлен такому развитию событий. Есть такие девушки — и в цеху их работало довольно много — которые готовы отдаться первому встречному лишь только за одно обещание сводить их в ресторан, или покатать на машине с затемненными стеклами и громкой музыкой. Даже если это видавшие виды «Жигули» первой модели, купленные по цене металлолома или под видом его — женское счастье будет безгранично.

Вопреки ожиданиям Иры, Артём молчал. Она предвкушала расспросы, неприкрытую зависть, напутствия — а вышло так, что Артём был совершенно равнодушен. Да, он нравился ей, этого она отрицать не могла, но одновременно и посмеивалась над его принципиальностью, бедностью, какой-то нелепой простотой.

— А где познакомились-то? — Артем, наконец, решил как-то поддержать разговор, перекрикивая стук упаковочной машины. — Ты же вроде в клуб собиралась?

— Собиралась и собралась, а там и познакомились. Он угостил меня коктейлями, потом мы катались по городу. Все было круто, красавчик, тебе и не снилось.

— Уж точно, не снилось, — Артём хихикнул. — Как у тебя все просто: встретилась, переспала, поехала на юг. Это знаешь, получается, как в том фильме — украл, выпил, в тюрьму. Романтика!

— Ну и что? Чего мне стыдиться? — обиделась Ира и швырнула в Артёма скомканным обрывком обертки от мороженого. — Вот ты сохнешь там по какой-то ненормальной, которая укатила в отпуск на лето, а ты тут вкалываешь. А может, она там гуляет направо и налево? Ты не думал об этом?

Артём нахмурился.

— Не думал. И вообще, по себе людей не судят!

Нужно было отвозить телегу с коробками. Привычным движением руки он покачал телегу за ручку, скрипнули колеса. Ира наблюдала за этим.

— Ты собирай, а то рот разинула — вон какая гора образуется, — долговязая девица в белом поварском колпаке дернула Иру за руку.

«Простак, не могу просто послать ее», — ругал себя Артём, проталкивая коробки в узкий проход, из которого дуло нестерпимым холодом. В камере было минус тридцать четыре по Цельсию — столько показывал термометр, висевший с другой стороны, у входа. Артём забегал в камеру перед сменой в поисках пистолета для липкой ленты, который кто-то непредусмотрительно оставил с внутренней стороны, за закрывающей проход створкой.

— Тёма, да ты не обижайся, все будет в шоколаде, — от Иры деваться было некуда. Она как банный лист придвигалась к нему поближе и старалась бросить коробку с конвейера на стол так, чтобы Артём непременно поднял на нее взгляд.

— Работай, ты не в моем вкусе, дорабатывай смену и отдыхай себе на здоровье, — Артём старался успокоиться.

Посмотрев на часы, он заметил, что время за работой летит по-особенному быстро. Он и раньше подмечал это. Оставалось пять минут до большого перерыва. Основное оборудование уже остановили для перезагрузки, и на линию поступало только то, что осталось в тоннеле — длинном узком конвейере, обдуваемом ледяным воздухом. Мороженое на нем из совсем жидкой массы превращалось в твердые как камень маленькие аккуратные батончики. Потом, на другом аппарате, их обливали глазурью, снова обдували холодным воздухом — и вот они в обертке летят в руки упаковщиц, укладывающих их слоями в картонные коробки, которые Артём заклеивает, маркирует и отвозит в камеру.

Монотонность работы одновременно и раздражала, и успокаивала Артёма. Не нужно было ни о чем думать — заклеивай, налепляй этикетку и вози в камеру, не забывая подсчитывать число телег.

Перерыв он провел в раздевалке — окно было открыто, Артём сидел и смотрел на шумный проспект, по которому по неведомым, не терпящим отлагательств делам мчались грузовики, другие машины, постреливали мотоциклы, притормаживая у троллейбусной остановки и перед светофором.

Мысли об Алине согревали не хуже проходившей рядом с подоконником трубы с паром. Артёму нравилось сидеть и дышать хоть и летним, но уже прохладным воздухом. Впрочем, прохлада почти не чувствовалась, было нестерпимо душно. Когда он смотрел на небо, по которому нехотя плелись бело-серые, будто ватные, облака, ему казалось, что Алина тоже глядит на эти облака и думает о нем. Иначе, как казалось ему, и быть не могло.

Перерыв тянулся гораздо медленней, чем то время, что протекало за работой. Может, кому-то и мало было получаса для того, чтобы перекусить, попить чаю, поговорить, побыть в тишине — если то, что творилось обычно в раздевалке, можно было назвать тишиной. Пытаясь скрыться от шума, Артём делал громче музыку в наушниках. По радио передавали много нужного и не очень; того, что нравилось и того, что вызывало отвращение.

Артём взял с линии немного мороженого и медленно его поглощал. Новости, погода, музыка, пробки, снова музыка — все это было фоном. Артём мечтал, как они с Алиной поселятся в одной комнате. Что будет тогда? Удача? Счастье? Как это можно будет назвать?

Стены слегка вздрогнули, как будто случилось землетрясение.

«Ну вот, пустили линию — подумал Артём. — Надо спускаться».

Он пожалел, что не взял с собой телефон. Написала ли Алина или снова молчит? И вообще, почему она молчит, если сама обещала, что будет писать утром и вечером?

«Кстати, обрадую ее тем, что буду трудиться в ночь, — решил он и тут же озадачился. — Интересно, как она отреагирует? Или скажет, что всех денег не заработаешь? Ага, легко ей говорить вот так!»

Дурацкая песня о неразделенной любви взбодрила Артёма.

«А ты люби меня так…», — женский голос надрывался неестественно, манерно, и верить ему совсем не хотелось.

«Да уж, про «посредине лета» рядом с таким шедевром покажется», — Артём нехотя спрыгнул с подоконника и отправился к линии. Нужно было пройти по маленькой металлической лестнице, спуститься по ней с верхнего яруса вниз. Стоя на самой середине и глядя вниз, Артём любовался открывавшимся видом — две линии вдалеке вовсю работали; линия, расположенная прямо под ним, только загружалась.

— Эй, Тёмка! — голос Иры звучал во стократ громче музыки в наушниках, спастись от него было невозможно. Впрочем, как и от нее самой. — Куда ты пропал? А я думала, что мы поболтаем, ты сбегаешь за шампусиком. Я же последний день тут с вами.

— Шампусиком? — удивился Артём. — Неужели шампусик в тебя еще лезет? Твой новый друг еще им не напоил тебя как следует?

— Да мы же немножко, за дружбу?

Артём выругался и стал спускаться. Ира стояла внизу. Очевидно, ругань слышать для нее было привычным делом, потому на Артёма она нисколько не обиделась.

— Болтаете? Работать пора! — бригадирша Жанна в своей знаменитой панаме с жирафиками и бегемотиками шла мимо и щелкала семечки.

— Ага, значит, нам семечки нельзя, а тебе можно? — подколол ее Артём. — В прошлый раз, когда из сваривающего узла еле выковыряли застрявшую семечку, ты говорила, что это мы грязнули, идиоты и разини. А сама?

— Иди на фиг, — бросила Жанна, — Не мешай мне жить.

«Какая работа, такие и люди», — сказал ей вслед Артём, но сделал это про себя, понимая, что такие намеки Жанна просто-напросто не поймет. Вот Алина бы поняла, догадалась, ответила бы что-нибудь веселое или просто бы начала смеяться, а потом полезла щекотать.

Мороженое загрохотало, вылетая с конвейера. Упаковщицы бросились укладывать его в коробки, Ира снова забыла о существовании Артёма. Снова все шло своим чередом: Артём носился с телегой и мечтал о том, как увидит совсем скоро Алину, обнимет ее и все обязательно быстро и само собой наладится; исчезнут все сомнения, и возникнет явная и очевидная цель их отношений — учиться, уживаться друг с другом, думать о семье.

Вторая часть смены прошла под музыку и эти мысли. Даже Ира куда-то пропала из поля зрения, а, может, он ее просто не замечал.

— Не забудь, ты завтра в ночь! — крикнул Артёму уже за проходной Василич и побежал догонять троллейбус.

Было начало двенадцатого. Небо было красноватое, из-за города надвигались тучи, казавшиеся неестественно темными. Артём уже подходил к общежитию — начал накрапывать дождь, зашел в комнату — за окном сверкнула молния, стекла зазвенели от раската грома, все вокруг отозвалось эхом.

Не снимая обувь, Артём прошел в комнату, взял со стола телефон и присел на кровать. «Забыл обо мне, да?» — писала Алина. Только четыре слова. И все.

— Странно, — Артём разговаривал сам с собой, представляя, что Алина непременно его слышит. — Ну скажи, как я о тебе мог забыть, а?

«Привет, не забыл я о тебе, любимая! Как ты? А меня перевели в ночную смену с завтрашнего дня. Скучаешь?» — понеслось в ответ. «Понятно. Трудись. Спокойной ночи! Ну да, типа того» — Артём несколько удивился ответу, как удивляло его в последнее время все, что связано с Алиной. Он старался не брать в голову многое из происходящего, игнорировать, пропускать мимо себя детали, которые смутили бы любого — только не того, кто влюблен, причем сильно.

Тишину комнаты и коридора с давно не крашеными стенами разрывал гром и шум воды, бьющей по подоконникам. Этот шум проникал сквозь закрытые двери, будто дождь стремился пробраться внутрь и залить все: потертый пол, старую мебель, вещи, разложенные в комнатах на стульях. Артём с полотенцем и флаконом шампуня, шаркая резиновыми тапками на босу ногу, шагал в конец коридора в душ.

Душ действовал усыпляюще.

«Как хочется спать» — думал Артём, растирая пену по нывшим от усталости ногам.

Как назло, пена никак не хотела смываться. Пришлось сделать воду погорячее — и Артём почувствовал, что сон овладевает им прямо здесь, в душе.

«Спать» — скомандовал он сам себе, быстро вытерся и почти бегом направился в комнату. Гроза за окном утихала. Едва закрыв глаза, Артём увидел перед собой Алину. Она держала в руках тот самый букет роз, что он подарил ей на день рождения, и улыбалась. Потом было что-то совсем невнятное, Артём не запомнил толком, что это было. А после — ничего. Совсем ничего. Утренний свет бил в лицо, не оставляя шансов вздремнуть.

Артём протянул руку и медленно пододвинул к себе телефон.

— Только восемь, так и знал, — почти простонал он.

Экран замигал: пришло сообщение. «Доброе утро! Хватит спать! Иди работай!». Алина определенно была какой-то странной. Они были знакомы два года, встречались гораздо меньше, но это ничего не меняло — постепенно она становилась совершенно другим человеком. Хотя Артём не замечал или не хотел замечать, что все изменилось. Он просто ждал.

«И тебе доброе. Я поспать хочу, мне в ночь сегодня». Артём набросал сообщение, отправил и снова задремал, держа телефон в руке. Проснулся он через полтора часа от того, что рука скатилась с кровати, и телефон с грохотом упал на пол. Сев, Артём нагнулся за ним.

Ответа от Алины не было. Артём решил, что она просто экономит деньги. За завтраком — кефиром и чаем с печеньем, он продолжал думать о ней, как будто думать больше было совершенно не о чем и не о ком. Конечно, Артём где-то в глубине душе жалел и ругал себя за то, что остался на лето работать в городе и не поехал к родителям, в маленький тихий поселок под Вологдой, вдыхать аромат цветущих трав и пить по утрам парное молоко.

Но перспективы будущего счастья настолько отчетливо маячили перед взором, что Артём решил пожертвовать тем, что есть. Алина была с ним — и нужны были деньги, чтобы как-то устроиться, прикупить одежды, вещей, чтобы эти проблемы не отвлекали от самого главного. Да, он был влюблен — и искренне рад был этому обстоятельству. Алина тоже говорила ему, что любит его. Чего еще желать? К чему стремиться?

В комнате, расположенной на середине длинного коридора напротив кухни, снова бурлила страсть: смех, повизгивания, поскрипывания. На вахте дежурила не баба Даша, а неразговорчивая рябая женщина по имени Екатерина. В ее взгляде читалось полное безразличие ко всему происходящему.

В кармане у Артёма было двести рублей; за несколько месяцев это был первый день, когда никуда не надо было бежать, спешить. Он прикинул, что вернуться в общежитие нужно было около десяти вечера, чтобы успеть перекусить и переодеться.

Артём долго ждал автобуса. Свернув по Кантемировской в промзону, автобус довез его до Черной речки, дальше Артём отправился пешком. Нет места для мечтателей в Петербурге лучше, чем острова: с одной стороны это город, никуда не надо ехать, заранее планируя свой маршрут. С другой — тишина, покой прудов, реки, Финского залива, залитые солнцем дорожки, аккуратные газоны создают полную иллюзию того, что асфальт, бетон, транспортный гул остались где-то далеко, за много километров.

Вполне во вкусе Артёма было направиться сюда, если выдавались свободные несколько часов.

— Огоньку не найдется, дружище? — спросил Артёма стоявший на перекрестке потный, уставший рабочий в синем, запачканном чем-то темным комбинезоне.

Артём пожал плечами — курить его никогда не тянуло. А вот Алина время от времени покуривала в компании.

— Не ругайся, Тёма — говорила она. — Только одну сигаретку. А ну-ка улыбайся!

Артём не мог ей отказать, да и зачем было выставлять какие-то претензии?

Выйдя на набережную Невки, Артём остановился. Солнце палило нещадно. Все шедшие навстречу ели мороженое. От одного вида мороженого Артёму становилось дурно. Каких-то полгода назад он вполне серьезно полагал, что может съесть мороженого не менее десятка трубочек или стаканчиков зараз. Поработав пару месяцев на комбинате, он с удивлением понял, что заблуждался. Действительно, пару первых смен он ел мороженое не переставая. Потом пришли капризы: взять с соседней линии шоколадную крошку, насыпать в пустой вафельный стаканчик, сверху набрать мягкого мороженого и залить джемом, абрикосовым или клубничным.

Артём поморщился. Магазин был на противоположной стороне. Перебежав через дорогу, он зашел в него. Пакет чипсов, слойка, бутылка дешевого пива — Артём все это аккуратно сложил в плотный пакет, который носил с собой. Артём был уставшим, а оттого выглядел старше своих семнадцати, и проблем с покупкой пива не возникло.

Со стороны могло показаться, что Артём слишком легкомыслен, праздно шатается в разгар дня. Он же мысленно готовился к ночной смене, пытаясь отойти от шума цеха и тамошнего балагана, совершенно для него чуждого. Хотя да, наверное, со стороны Артём выглядел легкомысленно: в шлепанцах-вьетнамках, широких цветастых шортах и майке он походил бы на курортника, если бы при этом был бы хоть чуточку загорелым.

Он долго стоял на мосту через Невку, который ведет на Елагин остров — сколько раз они собирались поехать сюда с Алиной! Кормить уток, смотреть на воду, просто быть друг с другом. Мимо проносились отдыхающие на велосипедах и роликах, они громко переговаривались между собой. А Артём не слышал ничего. Держась за перила и поглядывая в сторону залива, он медленно шел по мосту.

— Алинка, как же я скучаю по тебе! — произнес он шепотом и ускорил шаг. Ему вдруг захотелось побыстрее пройти по дорожке направо, где гранитную набережную залива зорко стерегли львы. Они были не такими, как все остальные львы на набережных. Из-за их светлых спин казалось, будто бы они заядлые курортники и, как и все, пришли сюда немного отдохнуть и погреться на солнце.

Сквозь листву с вековых дубов падали на землю желуди. Артём попытался поймать один из них — он долго с шумом летел вниз откуда-то сверху, задевая листья и постукивая о ветки. Вот он уже почти у земли. Артём сложил руки и сосредоточился — желудь просвистел мимо и с глухим стуком шлепнулся в траву.

Артём поднял его — это был большой, еще совсем зеленый желудь, треснувший сбоку. Он хотел было с размаху забросить его прямо с дорожки в воду и посмотреть, как желудь поплывет по течению, но в последний момент передумал и сунул его в карман шорт. На берегу Невки сидели несколько рыбаков. Они сосредоточенно смотрели на покачивающиеся от ветра поплавки и пытались спрятаться в тени деревьев от зноя.

— Клюет? — осторожно спросил Артём у одного из рыбаков, одетого в выцветшую растянутую майку старичка, сидевшего на маленьком складном стуле. Остальные, как показалось Артёму, дремали.

— Неа, — протянул дед. — Сижу вот, видом наслаждаюсь. Дома-то духота, сидеть невозможно. А здесь благодать. Всегда сюда с моей женой приходил, царство ей небесное. Вот и теперь все равно сюда тянет. А клевать будет к вечеру, обязательно будет, куда без этого. Погода хорошая, рыба аппетит нагуляет.

«Надо же, — мелькнула мысль у Артёма. — Не мне одному, оказывается, это место кажется подходящим для свиданий. Если бы Алина была сейчас здесь. Не знаю, бросила бы все и приехала».

Нелепость этой мысли Артём осознал сразу — у Алины была возможность лететь домой в Архангельск самолетом, но она всегда выбирала поезд. И не потому, что боялась летать, нет. Просто, как она сама говорила, нужно привести мысли в порядок и заставить всех подождать.

— Удачи Вам — бросил Артём. Ему не терпелось поскорее обогнуть остров и оказаться на своем любимом месте. Старик кивнул ему головой и хотел было о чем-то сказать, но Артём был уже далеко и все равно не услышал бы: музыка в наушниках заглушала все, что могло испортить настроение, смутить или настроить на что-то похожее на негатив.

А вот и львы. Артём забрался на парапет набережной, прошелся по нему, соскочил, снова залез, погладил львов по спинам и запрокинул голову наверх — небо было кристально чистым, чайки резвились в нем, пикируя прямо к берегу.

«Как хорошо» — вздохнул Артём и почувствовал, что вот сейчас обязательно он услышит ее. Что-то подсказывало, что она снова должна прозвучать. А, может быть, Артём впервые захотел, чтобы она прозвучала. Что-то напоминало в ней ему об Алине, при мысли о которой Артём иногда зажмуривал глаза и пытался представить ее рядом с собой — в облегающих бриджах, белой просторной майке и кроссовках. Красивая, хрупкая, нежная, неповторимая, такая простая и, до недавних пор, понятная. И эти карие глаза с шоколадными точечками — в солнечном свете они были прекрасны, они сводили Артёма с ума и об этом он не стеснялся говорить Алине. Она смеялась и просила его прекратить болтать всякую ерунду. Ерунду? Это была совсем не ерунда, Артём был совершенно честен с ней, как не был честен ни с кем и никогда. Нет, вот-вот, еще песня и она прозвучит. Опять реклама? Нет, сейчас ее поставят. Хорошо, тогда через пять минут обязательно.

«Ее всегда ставят, когда я думаю об Алине» — и в этот момент действительно все случилось. Артём сделал погромче. Он сидел на траве на самом солнцепеке, подстелив на землю пакет.

«Такая старая песня; никогда бы не поверил, что она мне может нравиться» — Артём подцепил ключом крышку пивной бутылки. Пиво было еще слегка прохладным. Сделав пару глотков, Артём быстро съел слойку и взялся за чипсы — полуторачасовая прогулка разогнала его аппетит как следует. Минут за пять, не более, пусть и небольшой, но все же запас продовольствия был ликвидирован.

«Почему мне кажется, что я тоже ее пою, хотя поет-то Валерий Меладзе, а я просто слушаю? — спрашивал себя Артём. — Чем она меня так зацепила? Ведь со мной ничего подобного не было и, наверное, не будет. А может, будет, а я только начинаю это понимать?».

Я не знаю, как начать письмо к тебе,

А дальше он поет что-то про душу,

И про время, которое бежит,

И про нее, про любовь,

Он ее о чем-то просит.

Вот, теперь понятно, интрижка,

Курортный роман, море,

Он вспоминает то время,

Как уехал от нее,

Потому что нужно было возвращаться.

Где-то, где-то посредине лета

Они расстались насовсем.

Они думали, это навсегда,

Смешно, как можно быть

такими наивными.

Вот, обычные сопли и сомнения,

И без романтической грусти никуда.

Написать ей?

Конечно, я бы тоже написал,

Если бы знал адрес.

Где-то, где-то посредине лета,

Такая приставучая строчка.

Может, у него и не сбудется,

А у меня все еще впереди.

Снова романтическая грусть,

Воспоминания, припоминания.

Так и знал, что про письмо

Это только для рифмы.

Народу в парке и на берегу было немного, летом на островах особое оживление начинается к вечеру. Артём разделся и остался в одних трусах. Проведя пальцем по ребрам, он пообещал себе лучше питаться: Артём действительно был довольно худ.

У берега в воде плескалась ребятня. Загорелый мужчина с огромным брюхом, очевидно, здешний завсегдатай, оставил на берегу велосипед и залез в воду прямо в шортах. Проплыв метров пять, он повернул обратно, выбрался на траву и долго прыгал то на одной, то на другой ноге, выбивая воду из ушей.

— Ох, хо-ро-шо! — прокряхтел он и плюхнулся недалеко, буквально в паре метров.

Артём даже почувствовал, как вздрогнула земля.

— Как водичка? — смущаясь, спросил он.

— А, водичка просто ска-зоч-на-я — слегка заикаясь, весело ответил толстяк. — Беги, окунись, я при-смо-трю за па-ке-том. Такая жа-ра в этом году, та-кая, что и в Аф-ри-ку ехать не надо, все ззз-десь, у нас.

— Это точно! — заметил Артём. Поддерживать беседу ему не хотелось совершенно. Здесь не было тех, кто бы знал его или следил за ним. Артёму казалось, что здесь он в одиночестве, расслаблен и предоставлен сам себе. В его понимании это был отдых, самый настоящий отдых. Артём спрятал часы и плеер с наушниками под свернутые шорты и майку и, потягиваясь и поправляя трусы, направился к воде.

Вода и впрямь была сказочной: прохладной и совсем чистой. Артём неуверенно ступил, ощутил под пяткой что-то колющее и инстинктивно одернул ногу. В песке лежал большой осколок бутылки.

— Вот дрянь — выругался Артём. — Везет же мне! Решил искупаться! Ага!

Он сделал шаг влево и снова зашел в воду. Плавать он почти не умел, а потому ступал осторожно. Зайдя чуть выше пояса, он остановился, окунулся пару раз и обрызгал себя водой. Прохлада заструилась по телу, выходить из воды совершенно не хотелось.

— Смо-три — крикнул с берега толстяк. — В та-кую жару надо по чуть-чуть. Выходил из до-ма — бы-ло трид-цать два градуса, бе-речь се-бя на-до. Окуну-лся и доста-точ-но.

На последнем слове толстяк не только споткнулся три раза, но и произнес его настолько гнусаво и противно, что Артём поморщился. Действительно, нужно было выходить из воды, иначе сразу разморит, тем более после выпитого практически на голодный желудок пива.

Артём с разбегу взобрался на берег, попрыгал на траве. После купания на берегу казалось уже не так жарко, но тело обсохло за считанные минуты: ветер с залива, несмотря на зной, дул в полную силу.

Артём расстелил на траве пакет, подложил под голову свернутую одежду и растянулся на спине.

— Как хорошо! — сказал он сам себе, распутывая провода наушников и включая плеер.

Артёму казалось, что лежит он где-то на берегу южного моря, на пляже, и наслаждается солнцем, предоставленный сам себе. Конечно, на море он никогда не был, но легко мог представить себе, каково это, наслушавшись многочисленных рассказов в общежитии. Его соседи по комнате как раз уехали на отдых с родителями — один в Турцию, другой в Крым. Где-то в глубине души он им немного завидовал, хотя понимал, что поехать куда-то один, без Алины, просто не сможет.

Он снова думал о ней: напишет или нет, отдыхает или нет, загорает или нет, вспоминает о нем или нет? На все эти вопросы он мысленно отвечал положительно, представляя, как то же самое, смеясь в полный голос и широко улыбаясь, делает Алина.