Мимикрия

Антон Шиханов

Мимикрия – книга о пороках, безрассудстве и жестокости. Любви и ненависти. Религиозный бунт. Добро и зло… Ваш рейс опасен, если в соседнем кресле сидит человек, который возомнил себя богом. Он – зороастрийский дьявол, который вскроет вашу душу до того момента, как лайнер разлетится на куски…

Глава 5

…Жизнь прекрасна только во младенчестве. Во всех ее проявлениях. Здесь есть все, что нужно. Нет ни забот, ни печалей, ни тревожных дум. Кто-то справляется, кто-то нет. Амир оказался слаб, и не вынес тяжести взрослой жизни. Каждый день его ум искал чего-то такого, чего сам не мог объяснить, и не находил. Удивительный парадокс: искал что-то, чего не знал сам. И, конечно же, не находил этого! С ним часто происходило что-то вроде открытия. Он открывал что-то новое для себя, хотя, порой, это были прописные истины. Но даже не это главное. Он не вынес слабого удара судьбы, и решил круто изменить свою жизнь.

Шел последний год его обучения. Густав приехал в свой институт, чтобы получить последний зачет. Подниматься следовало очень высоко, и он остановился в холле подождать лифт.

Двери лифта задергались в конвульсиях, но снова не распахнулись. Желания подняться наверх пешком не возникало, и оставалось с упорностью осла дожидаться кабины с раздвигающимися дверями. За окном, на улице, сияло солнце, небо было безбрежно — голубым, и чем-то напоминало море; снег сходил, в жизнь, походкой хитрой кошки, постепенно вплеталась весна, а здесь, в безликой постройке из бетона и кирпича, было неуютно и его не покидало чувство некой законсервированности.

Лифт все не шел. Рядом была лестница, но идти по ней не хотелось. По лестнице пробегали люди, полные суетливой сосредоточенности. Они напоминали гоночные болиды, вместо имен и фамилий на их бейджиках хотелось поставить порядковые номера, настолько они были похожи на кого угодно, только не на людей, а, в лучшем случае, на зомбированных особей.

— Господи! Всемогущий Господь! Куда я попал? Зачем я здесь? Еще этот лифт… опять не идет, — снова вернулся он своими мыслями к коробке, которая бегает по шахте. Мысли, в отличие от лифта, проносились со скоростью звука.

Капель с музыкой бьющегося хрусталя срывалась с крыши; серо-черные вороны прыгали по асфальту и, кривляясь, отвратительно каркали. Голые ветки деревьев под действием слабенького ветерка сбрасывали остатки липкого снега, а солнце просыпалось, наливаясь все сильней день за днем. Еще чуть-чуть, оно растопит снега, и веселые ручьи побегут по проталинам, ниспадая водопадами в пробоинах московских дорог.

Лифт не шел. Хоть было и нестерпимо лень, он решил подняться по лестнице. Лестница выходила своими пролетами на окна, которые были мутными от засохшей грязи, но даже сквозь них просвечивалось безбрежное небо и величественное солнце. Совершенно забыв, зачем он пришел сюда и зачем простоял несколько минут в ожидании лифта, Густав вприпрыжку спустился вниз, толкнул ногой стеклянную дверь, хлопнув ею на прощанье. Достав из кармана ключи, Густав отстегнул свой велосипед от металлической решетки, сел на него и, маневрируя между припаркованными машинами, сквозь дворы поехал. Куда? Сказать он этого не мог, так как не знал… пошел дождь, ниспадая виноградными гроздьями прямо на его непокрытую голову, за спиной оставалась постройка из бетона и кирпича, по которой бегал тихоходный лифт; но вдруг он понял, что не в лифте дело! То здание, в которое он пришел, и было лифтом, а люди, бегающие по нему — его составные — шестеренки.

Брызги разлетались из-под колес велосипеда, снег таял на глазах…

Непонятно как, но это событие развернуло его вспять, и Амир вдруг понял, что надо что-то менять. И что он ненавидит людей. Не всех, но многих.