Этвас

Антон Шумилин, 2015

Попытка осмыслить происходящее во внешнем и внутреннем мире, составить из всего этого нечто. Такое нечто, которое, с одной стороны, тяготеет к упорядочиванию и обобщениям, с другой – выражает субъективное мироощущение автора. С третьей – заставляет быстрее двигаться сквозь мрачную фантасмагорию, чтобы на скорости разглядеть протянутые нити добра.

Там, за горою

Парабеллум

Заброшены силлогизмы, как удочка в тихий омут,

В три точки сгруженных пауз и вычищенных пробелом.

За пазухой задней мысли качается «Парабеллум».

За тонкой картонной стенкой предметы скрипят и стонут.

Поймается что-то в мутной, сгущённой, как ужас, яме

И вытащится наружу, стекая кровавым смыслом.

Расстрелянное упало. Повешенное повисло.

И взвинченное мирозданье размахивает костылями.

От веры в верную веру скрываются в рай дороги,

И всё — в рекурсивной мантре — переполнение стека.

Заходим в ума палаты и шепчем: «Привет калекам».

Стреляет в лоб «Парабеллум»… И вот мы — ничто. Как боги.

***

Лепестками сражённого мака

Воспаляется кожа тумана с

Нежеланьем рождаться из мрака

Для гностичного горя ума. Нас

Обжигают водой ураганы,

Разрушая нелепых пиратов

Всеобъемлющей фата-морганы

И всезнающих опиатов.

Снова яблочко глаза под лаком

Жаждет пули в гностическом тире.

Труп реальности более лаком,

Чем сражённые красные маки

В неизбежно-фальшивой картине…

Буратино

Усреднённая усохшая сердцевина,

Которой все мы отчасти стали,

Вытягивает из почвы минеральную воду,

Обрастает годовыми слоями,

Заставляя жить правильно и цивильно

В яйце из усталой стали,

Выдавливая вовне до капли свободу,

Пропахшую шторами и салями.

Вылезти новорожденным Буратино

В свободное плавание — это

Единственный способ увидеть другие стороны

Своего прорастания,

Сложить в неприглядную целостную картину

Тонны жизненного винегрета.

Страшно, голодно и просторно,

И немного приятно станет.

Преступление

Бесконечное всесъедание

И разбросанные уроборосы

Тянут тёплую душу в рай,

Как утопленника за волосы.

Всё, что можешь, себе не дай,

И другим оставь ещё менее.

Сам себе и грех, и еда,

Сам себе «Бытие» и «Имение».

Ослепителен этот круг,

Как клыки сомнительной истины.

Враг — не враг, да и друг — не друг?

Только руки падают листьями.

Подо льдом безразличных звёзд

Нависая горбами шаткими,

Набухают россыпи гнёзд,

Огрызаются чёрными шапками.

Не отвертишься. Без огня ж

Не бывает продуктов горения.

Быть невидимым — это блажь,

А не быть — совсем преступление.

***

Ты теряешь следы в неизведанных водах

И садишься молчать на короткую цепь?

Под изъеденный череп слепого исхода

Толпы сирых подводят нелепую цель:

По следам немоты от купели до гроба

Суетиться, поститься, пасти и пастись,

Выживать из ума и поглядывать в оба

С потаённой надеждой предать и спастись.

Не гаси восковые тревожные башни —

Крылья дыма умрут, не успев вознести,

И в едва приоткрытый дубовый багажник

Загремят пассажиры последней горсти…

Время выбить с небес костяного кумира,

Обнимаясь на грозном соцветье дорог

В громобойной симфонии нового мира

С тем мотивом, который ты слушать не мог…

Трансбог

В белую пустоту дудочки крысоловов

Зрите и жрите сыр их,

Выплеснув кислоту пошлых и сальных слов о

Малых, убогих и сирых,

Вылизав мармелад липкого гнидогимна

Божеской вашей власти.

Завтра закрою ад, сделав лицо другим, но

Брошу себя под ластик.

***

Лететь впотьмах кровавой бани

Меня не тянет.

И под огнём небесной рвани

В себя когтями

Я ухожу, как месяц в землю,

Кривя рогами.

Внизу асфальтовые стебли

Лежат врагами.

Как небо наше далеко,

Как подпол тошен —

Рассыпан полный полигон

Людских картошин.

Друг другу белыми ростками

Под рёбра тычут

И мажут грубыми мазками

Расчёт и вычет…

***

Не выжать соки океанов

Из тела сплюснутой планеты

И скрипом жёлтых пароходов

Не выбить дрожи у Земли.

Жонглируй всем — огрызки планов,

Окостенелые куплеты

Дешёвых умственных отходов

Не для того ли здесь росли?

Не для того ли, чтобы зубы

На полке толстым слоем пыли

Накрылись, как Помпеи пеплом,

От вулканической тоски?

Отдать себя какому псу бы,

Пока останки не остыли,

Гримаса счастья не окрепла

И черви ада не близки?

Фаталистичное

Не весна подгрызает меня теперь —

Тошнота и пыль, завеса смога.

Мне не плохо?! Нет.

Быть может, в сердце — зверь,

В сердце мира, сущего без бога.

На экране — плен крокодильих кож

Вереницей говорящих мумий…

А я дальше вонзаю булатный нож

В переливы хохота безумий.

Потаённых страхов свернулся ёж,

Холодеет рюмка эвтаназии.

Если ты сегодня и не умрёшь,

Неизбежен рок вселенской связи…

Застыть, завять, забыть

Неспешно осеняясь до безумия и желчи,

Гудит греховный погреб побирающихся слуг:

Застыть, завять, забыть других и сжечь их,

Прилечь на голый пол войны и отойти ко злу.

Как на кленовой коже проступают насекомых

Нестройные ряды, ничтожеств хищный слой,

Так дивные сады — в диван, идеи — в идиомы,

И в горсть потухших искр спекается герой.

Оплёванный самим собой атлант ломает плечи

В гробу, как муха на ветру, стеная и дрожа,

Неспешно осеняясь до безумия и желчи:

Дотронься духом до небес и горлом до ножа.

И пусть весь мир застынет, наклонившись над рекою,

Зависнет между призраком и рвом гниющих благ,

Свались в греховный погреб и с протянутой рукою

Нащупывай, где бог, где друг, где труп, где враг.

Смерть

Скользкой смерти трафарет

На могиле ставит крест.

Кто-то был? Кого-то нет,

Он ушёл из этих мест.

Пусть дорога не нова,

Что поделать… Умер бог…

Черви, глина да трава —

Это весь его итог.

Весь итог развился в гниль,

Явь сгнила, и Навь — на треть…

Всё, что ложно — это пыль,

Всё, что можно — это смерть.

Хрупкой жизни трафарет

Начертал благую весть:

Бога не было и нет,

Смерти не было и есть…

Секрет

Не найден бессмертный секрет черепных коробков:

Не пущен по тленным следам умозрительных истин.

Всё то, что сдалось и устало — еда для жуков.

Лиловый конечный продукт — как процесс — бескорыстен.

Наш город исчезнет некрополем. Вверх не смотри —

По капле выкапывай души из глаз пешеходов.

Срывай с неестественных бликов потухших витрин

Полоски назначенных нам ярлыков и штрих-кодов.

Не найден бессмертный секрет черепных коробков.

Наверное, власть пустоты и является раем.

Под нами — пирог проигравших себя игроков.

А мы ещё живы и, значит, ещё поиграем.

Ковчег

Тихо хрюкает мельница,

И стрекозы над озером

Безразлично ворчат.

И земля еле теплится,

Распухая бульдозером,

Как начало начал.

Липнут фотообоями

Краски мира закатного

К распростёртому Че.

Палачами, изгоями

И святыми запятнанный,

Улетает ковчег.

За горою

Ржи во всё горло: там, за горою,

Слава герою, горе врагу.

Солнце отрину, руки открою.

В бледную гору вбегу.

Там, за горою, горе герою,

Горе уже никому.

После ущерба и попервою

Кажется мягким хомут.

Дело без пользы, польза без цели —

Сеять, не смея жать,

Жить, притворяться горячим и целым

И во всё горло ржать.

Тихого воздуха скользкие струи

Слизывают пустоту.

А за горою верят костру и

Вечно цветы цветут.

***

Сыграй невесомую роль свою,

Не в ящик лишь — это очень грубо.

Ты слышишь, как я над тобой стою —

Рассыпавший жёлуди старый дуб.

Курю по привычке, легко крещусь

И делаю вид, что под ноль аскет.

А в сонных пальцах играет Щусь,

Царапая формулы на доске.

Прекрасно, вдыхая сосновый пар,

С бродячим псом говорить о Трое.

Пусть я беззубо, бездонно стар,

По Фрейду меня не один, а трое.

Сыграй в переходе, вернись домой,

Гитару вытри, глаза протри,

Разденься и душу мою омой,

Ложась с головою в бездонный трип.

Веданта — выписанный рецепт —

Так дорогого приветствуй гостя,

На кости, голые, как концепт,

Накинь ухода пурпурный стяг.

Сентябрьский ветер берёзу гнёт,

На кухне стол и в кружке вода.

Дождись, пока зеркало подмигнёт,

И выйди задумчиво, в никуда.