Нежная Ева

Арина Викторовна Евдокимова, 2022

Говорят, случай – псевдоним Бога. А что делать, если по воле случая твоя жизнь жестоко сломана, а друзья и окружающие вместо поддержки и сочувствия отворачиваются и осуждают? Возможно, человек замыкается в себе и ищет пути выхода в другой мир, где он может полноценно раскрыться и вместо отторжения и насмешек получать свободу и восхищение. Попав в такую ситуацию, герою приходится вести двойную жизнь – серую, неприметную в быту и насыщенно-яркую в своём сценическом образе, названном Нежной Евой. Но как только эти два мира пересекаются, наступает новый момент непонимания. И близкие люди, у которых есть свои скрытые стороны жизни, ставят на тебе клеймо грешника и отвергают, нарушая заповедь: «Не суди, и судим не будешь». Но жизнь не останавливается, и герой продолжает плыть по течению, которое приносит к двум берегам: один – библейское прощение и очищение души, другой – отмщение и очищение тела. И в этом выборе помочь может только любовь, которая открывает чистую страницу новой жизни.

Солнечные лучи прожигали мозг и совершенно разлагали сознание, а вместе с ним и мысли по теме сочинения. Я думал. Думал сосредоточенно и усердно. Но сочинение постоянно плавилось, растекалось и уплывало куда-то. Не очень далеко. На второй план. Всё внимание поглощала тоненькая изящная рука Капитолины, усердно выписывающая что-то в тетрадке. Какие невероятные усилия — перевести взгляд на разлинованный лист. Капа словно купалась в солнечных лучах. Тёмно-русые волосы при каждом наклоне или повороте головы переливались то золотом, то бронзой. И имя у неё такое весеннее — Капитолина. На капель похоже.

Вытянув шею, я заглянул в тетрадные владения Капы, пытаясь прочесть хоть что-то из её литературного творения. Не отрываясь от написания предложения, она плавно прикрыла свою “тайну” рукой.

“Не идёт сочинение!” Я отвернулся и тут же наткнулся на строгий испытывающий взгляд Толика Покровского. Торчащие в разные стороны взлохмаченные волосы, причёсанные утром наспех пятернёй, и изрисованные шариковой ручкой запястья и кисти рук а-ля татуировки, которые уже начали слегка расплываться — Толик смешной, но решительный и уверенный в себе. С ним надёжно, поэтому и дружим.

Толик кивнул, явно пытаясь задать вопрос: “Ну что?” Я помотал головой и пожал плечами. Возмущению Покровского не было предела. Он поджал губы и скривил осуждающе-угрожающую мину. Я вздохнул и уткнулся в тетрадку, пытаясь сконцентрироваться хоть на чём-нибудь важном. На парту шлёпнулась свёрнутая вчетверо записка. Я снова посмотрел на Толика. Тот активно жестикулировал, тыча ручкой в направлении Капитолины. Я развернул записку и прочёл: “Не тупи!!!” Собравшись с духом, я написал в тетрадке: “Приглашаю тебя…” — но тут же зачеркнул и перевернул страничку. “Есть идея пойти сегодня…” — я снова жестоко перечеркал выплывшую строчку и вывел с новой страницы: “Мы с Покровским идём в ночной клуб. Пойдёшь с нами?” Сочтя такое изложение мыслей наиболее приемлемым, я аккуратно вырвал лист из тетради и подсунул под локоть соседке. Капитолина прекратила писать и с удивлением вскинула на меня взгляд.

— Тебе, — тихо пояснил я.

Капа придвинула к себе листок и пробежалась по нему глазами. Я боялся даже взглянуть на девушку, мысленно прорабатывая всевозможные варианты её ответа и своей реакции. Мне казалось, что минута ожидания длится целый час, мучительный и беспощадный. Проще было высидеть пару алгебры или физики, чем пережить эту минуту. Наконец, Капа вынесла вердикт и, чиркнув что-то на листке, пододвинула его мне.

Я нерешительно прочёл: “Пойду”

Чуть заметно улыбнувшись, я сложил драгоценный листок и убрал во внутренний карман пиджака.

Ощутив себя героем, решившимся на отважный поступок и мужественно совершившим его, я почувствовал прилив творческих сил. Меня переполняла гордость за самого себя. Сочинение полилось как-то само собой.

Мне казалось, что сейчас я способен на всё. На всё, что вдалбливал Покровский длительными беседами, пытаясь вытравить робость и смущение из присущих мне черт характера. Сегодня я приглашу самую красивую девчонку класса на медленный танец и, может быть, даже поцелую её. Почему может быть? Обязательно поцелую! Приглашу и поцелую.

— Как только поддаёшься ситуации — поддаёшься судьбе, — наставлял Толик по дороге, — а следовательно, судьба над тобой, а не ты над ней. Понял?

— А если не всё зависит от тебя?

— Значит, плывёшь по течению.

— Ну судьба есть судьба, от неё не уйдёшь.

— Фаталистические глупости! Нельзя ей поддаваться.

— Не понимаю.

— Ну и дурак. Кто творит судьбу? Человек! А если ты позволяешь ей управлять собой… слабак, значит.

Я промолчал. Толик продолжал излагать свою теорию, а я мысленно давал себе установку, что должен пригласить Капу на танец и поцеловать. Обязательно поцеловать. Тогда, по теории Покровского, я буду владеть ситуацией, буду выше её.

Нет, для начала всё-таки пригласить, — засомневался я, когда увидел Капитолину у клуба. Это была не та юная симпатичная девчонка, у которой можно тайком списать формулу или задачу, перед нами стояла красивая девушка, наверное, самая красивая из всех, которых я видел в своей жизни. Я как-то сразу оробел и, если бы не Толик, наверное, не смог бы вымолвить и слова.

Никогда ранее я не бывал в подобных ночных заведениях. Едва я переступил порог клуба, мысль о танце тут же накрыло мощной волной впечатлений. Это не походило на школьные тусовки и дискотеки. Всё по-другому, всё солидно и серьёзно. Я вдохнул воздух взрослой жизни, и ощутил себя самостоятельным взрослым человеком, способным на самостоятельные взрослые поступки.

Мне захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы и Капа увидела во мне не просто соседа по парте, а вполне зрелого мужчину.

— Что будем пить? — спросил я и остановил взгляд на Капе. Ничего лучшего я не придумал.

— Не знаю. Шампанское, — мило улыбнулась она.

— Это немодно, — поморщился Покровский, — текила, баккарди, ром. Ром настоятельно рекомендую!

Всегда так! Покровский неизлечим! Я готов был убить друга. Произвести впечатление — его конёк. Но не сейчас же! Мне стало обидно, захотелось отойти в сторонку и молча сесть за свободный столик, но вдруг я передумал.

— Тогда мы — по текиле, а даме — мартини и мороженное, — решительно и бесповоротно постановил я и направился к бару.

— Ковбой угощает? — донёсся за спиной ехидный голос Толика.

Ничего, Толян, эффектный жест того стоит! Я восхищался своим поступком, ликовал и наслаждался этой временной победой. Я не узнавал себя и по-новому оценивал свои действия. Если так всё пойдёт и дальше, завтра мы с Капой придём сюда вдвоём, без Покрова. Но блаженствовал я недолго. Бармен грациозно выполнил заказ и объявил сумму, которую я также красиво должен был сейчас выложить. К этому моменту я оказался не готов. Под коленками прошла странная дрожь, а на лбу выступила лёгкая испарина. Стараясь сохранять спокойствие, я залез в карман и медленно, оттягивая момент позора, пошарил там рукой. Я и без этого знал, что денег не хватит. Подумал было отказаться от своей порции текилы, но заказ был уже выполнен, да и Толик тут же раскусил бы мою уловку и высмеял. Нет, это хуже. Надо придумать что-то другое.

Я покрутил часы на руке. Договорюсь с барменом, завтра подвезу деньги. Это лучше позора перед Капой.

— Неужели всё осилишь?

Я обернулся. Рядом сидел солидный мужчина лет сорока с бокалом в руке.

— Простите, что?

Мужчина кивнул на две рюмки текилы и бокал мартини:

— Плохо не будет?

Я усмехнулся:

— Похоже, будет… Если я сейчас не расплачусь.

— У-м-м… — протянул он и отпил из бокала. — Неприятная ситуация.

Я промолчал. Ситуация была не просто неприятной, а позорной.

— Тебя как зовут? — поинтересовался мужчина.

— Илья.

Он протянул руку:

— Николай.

Бармен не торопил с расплатой, он словно не замечал меня и спокойно занимался текущими делами.

— За знакомство… — Николай чокнулся со мной бокалом.

Я нерешительно поднёс рюмку к губам и осторожно отпил. Горло словно обожгла вулканическая лава. Я закашлялся.

— Ну-у… — Николай постучал мне по спине и подсунул лимон. — Заешь.

Запихнув лимон в рот, я проглотил его, практически не жуя и даже не почувствовав вкуса.

— Я могу дать тебе денег, — предложил Николай, — в долг, естественно.

— Конечно, я отдам! Я завтра приеду и привезу деньги.

— Завтра?

— Я могу сейчас съездить.

— Откуда я знаю, что ты вернёшься?

Я кивнул в сторону Толика и Капы:

— У меня здесь друзья.

Он обернулся:

— Они остаются?

— Да.

Николай снова сделал глоток из своего бокала, затем достал бумажник и расплатился с барменом. Ура! Сегодня мой день!

— Спасибо вам огромное! — я радостно соскочил с табурета. — Я только скажу им что-нибудь и мчусь домой. Я быстро.

— Не привык я верить на слово. Даже таким милым как ты, — Николай допил и поднялся с места, — иди, я подожду в машине, съездим вместе. Заодно потолкуем.

— Спасибо. Я мигом!

Покровский и Капа уже сидели за столиком, бросая любопытные взгляды в сторону бара, и, видимо, строили версии, о чём я мог говорить с незнакомцем.

— Тебя за смертью посылать! — набросился Толик. — Чего так долго?

— С хозяином клуба разговаривал… — с чувством собственного достоинства ответил я на выпад друга и присел рядом с Капитолиной.

— Правда, что ль? — усомнился Покровский.

— Да. Предлагает у него поработать.

— Кем?

— Для начала барменом, а там видно будет.

Капа смотрела на меня широко раскрытыми глазами и никак не могла понять, шучу я или говорю серьёзно.

— Заливает, как мерин! — разочарованно махнул рукой Толик.

— Ну правда! — я вошёл в роль, да и отступать было поздно. — Видишь, он в офис идёт, сейчас подготовит контракт, и если меня всё устроит, сегодня и подпишем.

— С чего это такая милость? — всё ещё сомневался Толик.

— Я обаятельный.

Я посмотрел на Капу. Девушка словно светилась изнутри, и излучаемые ею потоки тепла и света согревали меня и наполняли чем-то воздушным и праздничным, как в детстве, когда я сидел на плечах у отца и сверху с замиранием сердца обозревал прохожих, машины и всё, что снизу мне казалось большим и величественным. Конечно, тогда меня переполняло чувство превосходства над окружающими. А в данный момент — над Покровским.

— Да ты гонишь! — снова попытался принизить меня Толик.

Я спокойно пожал плечами:

— Не веришь — не надо… — и обернулся к Капе. — Это ненадолго. Потанцуем потом?

Она благосклонно кивнула и улыбнулась.

Везёт как никогда! Толик сегодня, безусловно, на втором плане. Я и сам не ожидал от себя таких способностей. Я уже чувствовал себя барменом этого модного заведения, с гордым видом направляясь к выходу и спиной ощущая провожающий взгляд Капы. Расстраивало только одно — с ней, хоть и ненадолго, оставался Покровский.

Я вышел на улицу. Стоявший неподалёку лимузин подал мне световые сигналы. А вдруг он действительно хозяин клуба? — подумалось мне. Только большой босс может позволить себе такую машину ещё и с личным шофёром!

Переполняемый чувством собственной значимости я прошёл мимо охраны, открыл заднюю дверцу и сел рядом с Николаем.

— Где ты живёшь? — спросил он.

— Таганка. Там дворами, я покажу.

Он кивнул водителю, повелевая следовать указанному адресу. Машина мягко и плавно тронулась с места.

— Прости, что не доверяю тебе, но, сам понимаешь, в клубах много разных прохиндеев…

Я по гроб жизни обязан ему, а он ещё оправдывается!

— Если б не вы, не знаю, как бы я выкручивался! — поблагодарил я и тут же подумал о Покровском. Толик, пытаясь взять реванш, наверное, уже пригласил Капу и танцует с ней. Но, кажется, я сумел произвести впечатление. Один танец с Покровским ничего не изменит. Сейчас мне надо будет незаметно вытащить у мамы деньги или, если она проснётся, объяснить ей, в какую неприятную ситуацию я попал. Мама поймёт и не осудит.

— Расскажи про свою подружку, — голос Николая вывел меня из раздумий.

— Какую?

— Там в баре. Это не твоя подружка?

Я почему-то смутился:

— Мы вместе учимся… Сидим за одной партой. Она… очень хорошая, правда…

— Я заметил, хорошая.

Иногда бывает легче поделиться самым сокровенным с незнакомым человеком, чем с близким, тем более Толика в этой ситуации близким считать не приходится.

— Наверное, плохо, что я оставил их вдвоём в баре, да? — высказал сомнения я, ожидая совета умудрённого жизненным опытом незнакомца.

— Почему? — как-то спокойно отреагировал он. — Это нормально.

Не получив поддержки своих опасений, я попытался объяснить:

— Просто она мне нравится, а Толик…

Николай неожиданно перебил:

— Она не может тебе нравится.

— Почему?

Он странно покачал головой:

— Ты милый.

— И поэтому она не может мне нравится? — его логика поразила меня.

— Ты красивый мальчик… Нежный… — Николай провёл кончиками пальцев по моей щеке. Я вздрогнул и машинально отдёрнулся в сторону. — Ты — нежный. Понимаешь, что это такое?

Я испуганно взглянул на своего ночного попутчика. Николай взял мою руку в свою и, перебирая пальцы, продолжил:

— И пальцы у тебя такие тонкие. Музыкой, наверное, занимаешься?

Я помотал головой и попытался высвободить руку.

— Не надо стесняться… — Николай удержал её и притянул к своей ширинке. — Нежность — не порок…

Мороз пробежал по коже. Я испугался:

— Остановите, пожалуйста, я выйду.

— Всё хорошо, не бойся.

— Я хочу выйти. Остановите. Пожалуйста, — я дёрнулся к дверце и принялся отчаянно дёргать ручку. Дверца не поддавалась. — От…кройте!

Водитель невозмутимо поднимает стекло в салоне и прибавляет громкости, заглушая мои отчаянные крики.

Масса потного тела плотно прижалась ко мне, и я ощутил слюнявое прикосновение его губ.

— Не трогайте меня! — я начал остервенело лупить ставшее ненавистным и омерзительным лицо. — Пустите!.. Остановите! Остановите же!

Николай начал стаскивать с меня одежду. Отталкивая давящее тело коленками, я стал бить руками всё пространство перед собой, попадая то по спинке сиденья, то по лицу Николая. Неожиданный резкий удар головой о стекло. Я вскрикнул, перед глазами поплыл слабый туман. Ещё удар — лицо вдавилось в кожаную обивку салона. Сопротивление оказалось невозможным, я не мог даже пошевелиться, всё труднее становилось дышать. Боль, отвращение, ненависть, стыд — всё стало нелепым и ничтожным по сравнению с желанием умереть. Умереть немедленно и мгновенно.

Сколько это продолжалось, я не понимал. Ощущение времени также растворилось в жгучем желании смерти. Эта мысль словно молоточками стучала в висках до тех пор, пока волна свежего воздуха не охватила всё тело. Несколько метров я пролетел по шершавому асфальту, ударившись коленом и ободрав щеку и локоть. Хлопок дверцы и шум удаляющихся протекторов, — последнее, что я услышал. Невидимое пространство заполнилось отрезвляющей тишиной, нарушаемой чуть слышным комариным писком то с одной, то с другой стороны. Ощущение времени ещё не вернулось. Если это уже смерть, то почему так холодно?.. Почему сознание не уходит в далёкую бесконечность? Почему реальность жжёт как кипящее масло, попавшее на кожу? Почему не хватает воздуха и перехватывает горло?

Когда озноб охватил всё тело, я открыл глаза. Круг от тусклого фонарного света строго очерчивал свою территорию, частично захватывая моё тело на проезжей части. Всё та же тишина и отдалённый, чуть различимый плеск воды. Неподалёку — набережная.

Я натянул брюки и попытался встать. Никаких чувств, кроме ненависти и отвращения. К самому себе. Ни одной мысли, кроме желания смерти. Чем быстрее, тем лучше.

Я добрался до моста и посмотрел вниз. Вода, загнанная в искусственные рамки каменных берегов, тихонечко плескалась, стараясь не нарушать всеобщей тишины. Ласковые волны манили своими мокрыми ладошками, шёпотом уговаривая без излишних раздумий присоединиться к ним и нарушить размеренный ритм жизни. Их обещания казались такими заманчивыми, что я почти решился и прислонился к чугунной ограде. К реальности вернуло ободранное кровоточащее колено, которое сильно заныло от соприкосновения с холодным металлом. Я схватился за колено и присел. Надо кроссовки снять. Они хорошие, почти новые. Может, кто подберёт. Вообще-то, было бы неплохо, если меня похоронят в них. Хотя, какая разница? Разве это имеет какое-то значение?

Развязывая шнурки, я почему-то подумал о том, что скажет на моих похоронах Покровский. Несмотря ни на что, он был единственным моим другом и многому научил. Я пытался понять его философию подчинения судьбы человеку. В ней что-то было, что-то важное и серьёзное, непостижимое для меня. Толик понял это важное, я — пока нет. Но ещё есть несколько минут, чтобы осмыслить теорию владения ситуацией и властвования над судьбой. Уверен, мне будет легче принять смерть, разобравшись в своих отношениях с фатализмом.

Сейчас я переступлю чугунную границу омерзительного для меня существования и чего-то неизведанно-загадочного, ожидающего меня под тёмным покровом водяной глади. Но если смерть — значит, смирение и покорность. Значит, судьба надо мной, а не я над ней.

Мама всегда спала чутко. Заслышав поворот ключа в двери, она накинула халат и вышла из комнаты:

— Что так рано-то?..

Я молча скинул кроссовки.

— Хорошо погуляли?

Не отвечая, я прошёл в комнату и ничком упал на кровать. Только никаких расспросов! Ради Бога, мама!

— Ты пьян, что ли? — она вошла в комнату и присела рядом на кровать. — Алкоголь — не лучшее средство самовыражения, поверь мне. Это примитивно. Так каждый может… — мама ласково провела ладонью по моим волосам. — Всю жизнь я тебе говорю, ты особенный, ты не похож на других. Это не для тебя… — мама коснулась моей влажной щеки. — Что это, Илюша?.. Ты плачешь? Что случилось?

Я не отвечал, и только с каждым её словом становилось всё труднее и труднее сдерживать слёзы.

— Толик, да? Это он, скажи, он? Он тебя ударил, да? Бил? Тебе больно? Илюша, миленький, что случилось?

Я молчал и очень старался дышать ровно.

— Я позвоню его матери, я этого так не оставлю! Не можешь сам, я отдеру ему всё, что можно!

И тут я не выдержал. Слёзы словно прорвали большой накопившейся резервуар бурным потоком рыданий. Я уткнулся в плечо матери и, не в силах больше сдерживаться, разревелся.

Мама испугалась:

— Что случилось? Скажи мне. Что этот малолетний подонок сделал?

Я помотал головой и, глотая сопли, чуть слышно пробормотал:

— Это не Толик…

— А кто? Кто тебя обидел?

Рассказать матери правду я не мог.

— Меня ограбили…

— Ограбили? В клубе? — мама крепко прижала меня к груди и, стараясь успокоить, гладила по спине. — Разве ж можно из-за этого так плакать, дурачок!.. Господи, да чёрт с ними, с деньгами! Пропади они пропадом! Не смей, слышишь? Прекрати. Вот удумал! Пусть это будет самым большим горем в твоей жизни!..

Она искренне верила в это. А мне тогда казалось, что большего горя быть не может.

Сегодня назревает паршивый день. Я понимаю это, открыв глаза. Из окна ординаторской, насупившись, словно я — цель истребления, на меня косятся серые облака, тянущие за собой как тяжёлую артиллерию свинцовую тучу. Вероятно, её грозный вид должен привести меня в смятение, а если не поможет, нанести подлый мстительный удар по настроению. Я принимаю вызов и, отключив паникующий будильник в телефоне, встаю.

Первая атака хмурого утра отбита холодной водой и мятной зубной пастой. Включаю чайник и, прихватив на посту градусники, отправляюсь на утренний обход.

В четвёртой палате пациенты ещё спят, приходится их будить:

— Господа выздоравливающие, подъём! Проверка градуса здоровья.

Раздаю пробуждающимся пациентам градусники.

Один из них усмехается:

Лучше б ты его наливал, а не проверял!

— С утреца пораньше хорошо зашло бы! — смеётся второй.

Подхожу к тяжелобольному — пожилой мужчина с острым приступом панкреатита.

— Доброе утро. Как самочувствие? — протягиваю ему градусник.

— Илюшенька, — мой “тяжёлый” еле слышно стонет, — дай таблетку, что ли, какую… Болит…

Подхожу к нему, трогаю лоб, проверяю капельницу:

— Не надо вам таблеток, хватит болеть.

— Как же, Илюшенька, без таблеток? Сильно болит ведь…

— Вот приучили организм к таблеткам, он и не борется совсем.

— Да куда там бороться? Лет-то мне сколько…

— Ну сколько? Сейчас укольчик сделаем, и после обеда можно к невестам!

Вздыхает, пытается приподняться и наклонится к тумбочке:

— Мы же договорились, сначала укольчик.

— Илюш… Достань-ка там в тумбочке… Видишь, рубашка?

— Переодеть?

— Ага. Достань.

Достаю рубашку, она тёплая, байковая.

— Мёрзнете?

— Есть маленько.

Помогаю старику надеть рубаху поверх тельняшки. Он суетливо шарит в карманах, достаёт скомканные деньги, протягивает мне:

— Вот, возьми…

Пытаюсь пошутить и подзадорить его:

— Обижусь, укол не сделаю.

— Ты со мной сколько возишься… Возьми.

Поправляю подушку у него под головой:

— Иван Григорич, проехали.

Старик смущённо предпринимает ещё одну попытку:

— Илюша, я ж от чистого сердца…

— Чистое сердце для большой и чистой любви.

Старик посмеивается.

— Свидетелем меня возьмёте?

Морщинки на лице старика собираются и расплываются в мягкой улыбке.

— Сначала я на твоей погуляю! — говорит он с хитрым прищуром.

Охотно соглашаюсь:

— Договорились!

Пациенты уже окончательно проснулись.

— Кому сватов засылать будем, Илюш? — подмигивает первый второму.

Тот с удовольствием включается в нашу игру:

— У нас тут любая, кого ни возьми, хороша! Глаза разбегаются.

— Поэтому надо не глазами, а душой выбирать, — парирую ему.

Старик снова предпринимает попытку подсунуть мне деньги:

— Возьми, а? Тебе ж пригодятся.

— Всё, тема закрыта!

После обхода — записи в температурных листах и уколы лежачим. Вот и Лида пришла. Сдаю пост. Дежурство закончилось.

Толик примчался на следующий же день, узнать, почему я не вернулся в клуб. Не то чтобы он переживал, было любопытно.

Пролежав весь день в постели, я не поднялся даже при посещении друга. Толик не возражал, но сильно удивился:

— Охренел, что ли? Третий час, а он ещё в постели! Подъём! Шнель! Шнель!

Он попытался стянуть с меня одеяло, но тщетно. Вставать я не собирался. Поняв это, Толик присел рядом на кровать.

— Ну в чём дело-то?

— Ни в чём. Я не выспался, спать хочу.

— Не выспался он! Интересно… И куда ты вчера пропал?

— Никуда. Домой поехал.

— Домой?! Ладно гнать!

Я промолчал.

— Ну что там у тебя? — не унимался Толик. — Выкладывай.

— Ничего.

— Уж мне-то мог бы не врать. Подписали?

— Что?

— Ну, контракт.

Я уткнулся в подушку.

— А-а! Напился как собака и даже нас не позвал! Нехорошо. Капка весь вечер о тебе вспоминала, ждала, а ты…

В тот момент я не думал о Капе. Я, вообще, ни о чём не думал. Толик был единственным, кому я мог рассказать о том, что произошло этой ночью. Он мудрый и рассудительный.

Я развернулся и посмотрел ему прямо в глаза:

— Поклянись, что никому не скажешь.

— Не скажу что?

— Сначала поклянись.

— Ну клянусь. А в чём дело?

Я притянул его к себе и чуть слышно на ухо поведал мою позорную историю.

Несколько секунд Покровский молчал и тупо смотрел на меня, не понимая, говорю ли я серьёзно или шучу. В его взгляде не было и доли сочувствия, скорее искра чего-то сенсационного.

— Старик… — растерянно протянул он. — Ну ты это… держись… Кто бы мог подумать, что…

— Жить не хочу, — признался я.

— Прекрати! Ты чего? — Толик ударил меня в плечо. — Жив, здоров и радуйся! Со временем забудется.

Легко ему говорить! Он весь вечер провёл с Капой, пил, плясал, веселился и ни о чём подобном и помыслить не мог.

Я снова лёг и накрылся одеялом.

— И прекрати хандрить! — набросился на меня Покровский. — Давай поднимайся, сходим куда-нибудь.

— Не хочу.

— Подъём. Пойдём в кино, развеешься.

Я помотал головой.

— Что? Весь день валяться будешь?

Мне не хотелось ничего. Абсолютно ничего. Даже присутствие Толика начало тяготить. Я не ответил.

— Как знаешь… — Покровский, как мне показалось, немного обиделся, он поднялся и направился к выходу. — Звони, если надумаешь.

Толик ушёл, а я, снова уткнувшись в подушку, стал размышлять, что бы стоили его рассуждения о судьбе, окажись он на моём месте? Кто был бы хозяином ситуации — он одолел бы судьбу, или она раздавила бы его? Покровский был прав в одном: замыкаться в себе — самое гиблое дело.

Пересилив себя, в понедельник я отправился в школу.

Я шёл той же дорогой, заходил в то же самое здание, поднимался по тем же лестницам, проходил по тем же коридорам… Но что-то изменилось. Что-то было не так. Школа стала какой-то чужой, а я словно новичок, пришедший в первый раз. Казалось, на меня не смотрят, а странно косятся, не здороваются, а ёрничают и посмеиваются. Конечно, я поторопился, надо было окончательно прийти в себя, а потом только выходить из дома. Теперь, вероятно, придётся идти к психиатру, чтобы восстановить адекватное отношение к окружающему миру, но всё восстановилось само собой, когда в ответ на моё приветствие Капа демонстративно собрала свои вещи и пересела на свободное место последней парты.

Я обернулся и посмотрел на Покровского. Повышенно активно он беседовал с соседкой по парте. Спина Толика сказала мне о многом. Я вовсе не сошёл с ума, мир вокруг меня действительно изменился. Мне не показалось, что девчонки тайком перешёптываются и похихикивают, а одноклассники игнорируют моё присутствие.

Стараясь не подавать вида, я разложил тетради, сел и продолжил наблюдение за напряжённой спиной Покровского. Не выдержав, он обернулся и столкнулся со мной глазами. Этой секунды было достаточно, чтобы понять, что клятва друга для Толика ничего не значит. Он быстро отвёл глаза в сторону и отвернулся. О моей истории знали все. Я ошибался, думая, что самое страшное позади.

Воспоминания не из приятных. Что вдруг накатило? Видимо, туча сделала своё мрачное дело. Покорившись непогоде, принимаю ничью.

–…Илюша — скромный мальчик, ни за что не расскажет… — доносится из комнаты. — Но мать-то он не проведёт, я чувствую.

Опять мама моет мне кости, нанося маску на лицо очередной клиентке.

Конец ознакомительного фрагмента.