Двадцать пять лет в окопах холодной войны

Аркадий Викторович Ужанов, 2020

XX век – это эпоха знаковых событий в истории России. Великая Отечественная война, прогремевшая чуть ли не следом за гражданской, мирное, но от этого не менее упорное противостояние СССР и Запада, укрепление государственных границ, гонка вооружений и, наконец, развал великой державы. «Двадцать пять лет в окопах холодной войны» – это история большой страны глазами разведчика Аркадия Ужанова, капитана первого ранга, оперативного офицера агентурной службы разведки ВМФ. Вместе с Аркадием Ужановым читатель пройдет морскими путями по всему постсоветскому пространству и даже побывает на Кубе.

Достойный сын своих родителей

Теперь несколько слов о себе. В том смысле, как я оцениваю себя, свои качества. Без ложной скромности должен сказать, что нахожу в себе больше положительных черт, нежели отрицательных.

Рос я бойким и энергичным парнишкой. С молодецкой удалью и достаточной долей авантюризма. Был подвижным и отважным, но осторожным. Мог нашкодить, но склонности к хулиганству не имел.

Характер покладистый. Умел дружить и выручать товарищей. Недаром в училище имел кличку «братишка».

По природе я бесконфликтный человек. Не люблю противостояния, свар, выяснения отношений. В этой связи дрался на кулаках всего один раз в жизни, в детстве. Помнил мудрые слова о том, что умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Всегда любил быть «на коне» и не любил проигрывать. Поэтому в азартные игры не играл. И даже шахмат сторонился, хотя играл неплохо.

Как на службе, так и в быту брался за решение вопросов и проблем, которые мог успешно решить.

Обладал упорством и настойчивостью. Если уж взялся за что-то, то, будьте уверены, обязательно сделаю. Дожму, додавлю как танк. Не мытьем, так катаньем. Поэтому считался всегда и везде надежным парнем, на которого можно положиться.

Вообще, я считаю обязательность одним из главных качеств нормального человека: взялся — сделай, не можешь — извести. Наряду с этим я впитал в себя народную мудрость, которая гласит, что на воинской службе в ответ на приказание надо сказать «есть», не впадая в рассуждения и пререкания.

Всегда и везде я стремился сделать дело как можно лучше. С «пометой» и выдумкой, даже с элементами показухи. Чтобы дело-то было видней. Это касалось и служебной деятельности, и домашних дел. Например, на даче к нам по сию пору ходят экскурсанты, восхищаясь внешней и внутренней отделкой домов, камином, печами, гаражом, теплицей, планировкой участка, бассейном, мраморными дорожками, фонтанами, качелями, садовой подсветкой. А ведь все это сделано своими руками, без привлечения строительных организаций и шабашников.

Люблю порядок как на службе, так и дома. Всегда все планирую. Помечаю, что нужно сделать, доложить, достать, купить, перевезти, отремонтировать.

Свою деятельность на каждом новом месте службы начинал с обозначения функций моего участка ответственности, уточнения обязанностей подчиненных, обновления руководящей и учетной документации.

Видимо, эти мои качества были замечены еще в училище, где я последовательно занимал должности командира отделения, старшины класса, помощника командира взвода, старшины роты. Командир роты мог не беспокоиться за порядок в ротных помещениях, чистоту, заправку коек, наличие бирок на одежде, кроватях, противогазах, содержании ружейных пирамид и самого оружия, карабинов и палашей, за несение дежурной и дневальной служб в роте. Командир роты мог полностью сосредоточиться на задачах учебного процесса и воспитательной работы с курсантами. Капитан 3 ранга Андрющенко говаривал перед строем курсантов: «Вот вам бог, царь и воинский начальник на каждый день — старшина роты. А мое появление в роте должно быть для вас праздником».

В целом я всегда был коммуникабельным, жизнерадостным и доброжелательным. Поэтому даже разгильдяи, которых приходилось наказывать, редко обижались на меня.

К спорту я относился прохладно. Ничем особо не увлекался, даже как зритель. От утренней физзарядки предпочитал сачкануть. Однако суровая училищная действительность требовала занятий спортом. И как-то с испугу я заработал 3-ий спортивный разряд по бегу — 1000 м, плаванию — 100 м, гимнастике (Фото 20 ниже). Значит, какие-то спортивные задатки у меня имелись.

Фото 20. Аркадий Викторович Ужанов (второй слева) участвует в эстафете в качестве курсанта. 1948

С детства я неплохо рисовал, обладал приличным художественным вкусом, поэтому являлся непременным участником выпуска стенгазет, изготовления стендов и прочей наглядной агитации.

Как ни странно, любил слагать стихи. Конечно, поэтом я не был, но графоманом считался неплохим. По любому поводу и случаю мог сочинить вирши. По сию пору у меня хранится тетрадь, содержащая стихотворные в юмористическом стиле характеристики всех одноклассников. Этот труд создавался в содружестве с моим школьным товарищем Виктором Павловым, который также баловался стишками.

Не чурался я и прозы. Обладал ясностью мысли, грамотностью и четким пониманием законов построения любого жанра. В этой связи чисто писал доклады своим начальникам, ответственные отчеты, справки, сводки, донесения. Подчас документы, разработанные мной, читались в самых высоких кабинетах, вплоть до Политбюро ЦК КПСС.

Культура разработки документов, изложения материалов, оформления бумаг находилась у меня на высоком уровне. С русским языком я тоже справился, хотя в школе с ним было плоховато, на «троечку». И только на 3-м курсе Подготовительного училища преподаватель Павловская открыла мне законы русского правописания, грамотного изложения мыслей на бумаге. Одновременно привила любовь к русской литературе, к классике. Я очень благодарен Павловской за ее кропотливую возню со мной, в том числе на дополнительных занятиях. В течение жизни многократно с признательностью вспоминал Павловскую, ее труды и заботу.

Между прочим, обладая живым восприятием действительности и приличной грамотностью, я сотрудничал с газетами и журналами, в том числе публиковался в «Страже Балтики». Довольно часто помещал на страницах периодики свои очерки, заметки, фотографии, кроссворды.

С тех времен и по сию пору питаю особое пристрастие к кроссвордам. Это отличное, особенно на склоне лет, средство самоутверждения, гимнастики для ума. Разгадаешь кроссворд и счастлив. Значит, жив еще; значит, еще что-то соображаешь. Таким образом, тормозишь усыхание мозговых извилин.

Кстати, о фотографии. Азам этого искусства меня учил отец. Учил в век колченогих штативов, гармошечных фотоаппаратов, черных накидок и птичек, вылетающих из объектива. При этом он обращал внимание не только на технические вопросы, но и на художественную сторону фотографирования, прививая мне репортерские качества. Благодаря отцовской науке я научился прилично снимать, обрабатывать пластинки и пленку, делать отпечатки. Пользоваться различными дополнительными прибамбасами. Это сейчас все просто. Нажал кнопку «мыльницы», вспышка, щелчок объектива, и неси пленку в салон «Кодак», откуда получишь прекрасные цветные фото.

Отцовская наука здорово помогла мне в дальнейшем, на службе, когда приходилось осваивать длиннофокусные фотоаппараты, корабельную и авиационную фототехнику, киноаппараты, применять видеокамеры и другие устройства. С удовлетворением могу заметить, что многие снимки, сделанные мной, размещались в справочниках по иностранным флотам, авиации, технике и вооружению, издаваемых ГШ ВМФ и Генштабом МО СССР. А фотосъемка и описание военно-морской базы США на Кубе Гуантанамо, выполнявшееся в детективном жанре, вообще, были уникальными.

Говоря о фотографии, я отметил роль моего отца в моем увлечении фотографией. Но, надо сказать, что отец стоял у истоков многих моих знаний и умений. Будучи высокообразованным человеком, он не был снобом и белоручкой-теоретиком. Он обладал множеством практических умений и навыков. Все это передалось мне на генном уровне, а также в ходе общения, в процессе совместного решения разных вопросов. Мы с отцом были очень дружны, и наши интересы удивительно совпадали.

В дальнейшем знания и навыки, полученные в семье, были дополнены и развиты на воинской службе. Ведь чем только ни приходилось заниматься, какие только задачи ни решались в курсантские и офицерские годы. К примеру, овладение различными видами транспортных средств. В училище я получил навыки управления кораблем. Одновременно твердо усвоил науку хождения на шлюпках на веслах и под парусами. Овладел в совершенстве яхтами. Спасибо кафедре морской практики. Получил удостоверение командира шлюпки и права яхтенного капитана. В дальнейшем имел свой личный швертбот, кстати, построенный собственными руками. На училищной практике приходилось стоять у штурвала крупных кораблей, в том числе парусных.

Впоследствии научился водить мотоцикл и автомобиль. С 1949 г. гонял на отцовском «Москвиче-401», а затем «Победе». Моим правам на управление автомобилем — 50 лет.

На службе приходилось управлять тяжелыми грузовиками, гусеничными транспортерами-вездеходами. При определенных условиях осваивал самодвижущиеся аппараты подводного плавания («подводные мотоциклы»). Пытался осуществить парашютный прыжок и прошел подготовку. Но в последний момент, уже в воздухе, спасовал и от прыжка отказался. И тем более, он для меня не был обязательным. Что, впрочем, не освободило меня потом от прибауток товарищей.

Многогранные знания и навыки помогали мне обходиться в жизни без привлечения посторонних мастеровых. Я на достаточно профессиональном уровне выполняю работы бетонщика, каменщика, штукатура, маляра, плотника, столяра, стекольщика, слесаря, сантехника, печника, плиточника, дизайнера, в том числе ландшафтного, автослесаря, кроликовода, птицевода. Мог слегка портняжничать и сапожничать.

Обладая пытливым умом и острым взором, я всегда стремился к познанию нового, даже если оно и не имело для меня практической ценности в данный момент.

К немногим вещам, которые я не одолел, относятся часы и радиотехника, электросварка. Электроника как теоретически, так и практически оказалась для меня темным лесом. Из числа морских наук я не мог освоить «морзянку». Не воспринимал ее ни на слух, ни зрительно. Каким-то чудесным образом умудрился сдать зачет. Но знать я ее не знал и не знаю. Мне кажется, что основная ошибка моя в этом вопросе заключалась в том, что я пытался считать «точки» и «тире», слыша их в радиоэфире или видя вспышки сигнальных фонарей. Осознание этого пришло позже, когда «поезд уже ушел».

У меня был острый ум, умение быстро оценивать складывающиеся ситуации, делать правильные выводы.

Я имел уравновешенный характер, завидную выдержку. Вывести меня из равновесия, что называется «завести», было трудно. Никогда, ни в каких критических, даже трагических случаях, не терял самообладания и не поддавался панике. Хорошо владел своей психикой. Умел выкручиваться, выходить из безнадежных ситуаций. Поэтому ко мне и моему другу со второго выпуска Виктору Бежанову, обладавшему таким же даром, всегда обращались курсанты, даже со старших курсов, за психологической помощью и практическими советами в трудных случаях. Большинство курсантов называло нас с уважением, некоторые неодобрительно. «Ужанов, Бежанов, Можаев и К^о». Но, так или иначе, свою нишу в курсантском сообществе мы держали уверенно.

Конечно, я участвовал в художественной самодеятельности. Что-то читал со сцены. Пел в хоре под руководством Ивана Смелова, плясал в танцевальном коллективе Роберта Пашина. При этом чувствовал себя весьма уверенно. Зато моя будущая жена — Лера — всегда во время моих выступлений пряталась под кресло. Ей казалось, что я обязательно провалюсь на сцене или в переносном смысле слова, или в буквальном.

Я уже говорил, что считал себя хорошим моряком и служакой. Одновременно являлся и неплохим строевиком. Всегда был опрятен и подтянут. Однако, любил травленные (осветленные хлоркой) гюйсы (форменные воротники), брюки клеш, ушитые форменки и переделанные бескозырки. Но все это в меру.

Имел зычный командирский голос, четкую дикцию. Хорошо знал воинские уставы, стремился выполнять их сам и того же требовал от подчиненных.

Конечно, любил и гордился своей флотской формой, носил ее с достоинством. Правда, многие долгие годы мне приходилось из-за специфики службы облачаться в гражданское платье.

Мне очень нравилось проводить строевую подготовку с ротой, осуществляя различные перестроения на месте и на ходу. С удовольствием участвовал в разных строевых смотрах и парадах.

Трудолюбия и усидчивости мне было также не занимать. Мог часами и днями заниматься одним и тем же делом, подчас весьма кропотливым. При этом не раздражался и не впадал в уныние, если что не получалось сразу.

С удовольствием решал различные трудные вопросы, любил что-нибудь проворачивать. Обожал «доставать», а не покупать. При этом иногда при жестком их сопротивлении, как это было в случае с начальником кафедры тактики Героем Советского Союза капитаном 1 ранга Коноваловым. Он долго топал ногами, гнал из кабинета, говорил что-то о наглецах и обормотах, но, в конце концов, сдался, достал из сейфа билеты и дал их переписать. Одним словом, все получалось и сходило с рук.

Учился я, как правило, хорошо, о чем свидетельствует диплом «с отличием» за полный курс Высшего военно-морского училища. Правда, в «аттестате зрелости» по окончании Подготовительного училища была одна тройка.

По складу ума я, скорее, гуманитарий. И именно гуманитарные науки и предметы давались мне легче, чем естественные. Из нескольких десятков оценок за полный курс Высшего училища почти все отлично. И только по четырем предметам я получил четверки: высшей математике, физике, химии и теоретической механике. Как видно из перечня, это точные науки из сферы общего высшего образования. То ли у меня мозгов на них не хватило, то ли я предполагал, что они мне никогда не пригодятся. Что, впрочем, и случилось.

Интересно, что среди чисто военных и морских наук было много сложных предметов, где широко использовались математические, физические, химические и термеховские выкладки. К ним можно отнести теорию устройства корабля, навигацию, астрономию, основы взрывчатых веществ и порохов, теорию артиллерийской стрельбы, приборы и правила управления огнем корабельной артиллерии и многие другие. И по всем этим предметам я имел пятерки. Потому, что интересно и потому, что нужно в будущей корабельной службе. Нашему интересу к этим наукам способствовал и блестящий преподавательский состав. Почти все преподаватели были высокообразованными офицерами, настоящими моряками, профессионалами, прошедшими суровую школу Великой Отечественной войны.

Что стоит один только капитан 1 ранга Тархов. Дворянин, еще при царизме окончивший Морской кадетский корпус. Он преподавал нам общую и мореходную астрономию. Был крупным теоретиком и практиком определения места корабля в море, в невидимости берегов. За разработку специальных астрономических таблиц для определения места корабля по высотам небесных светил удостоен Сталинской премии. Но особо в науке и в службе он не продвинулся. Видимо, мешало его прошлое. Мы, курсанты, уважали его и ценили. Он был асом мореходной астрономии. Обмануть его в этом деле было невозможно. Например, будучи с нами на практике и проводя занятия по определению места корабля по солнцу, он четко отличал самостоятельную работу от халтуры, сделанной «обратным ходом». Работенка эта, надо сказать, была нудная, хотя и таилась в ней своя поэзия.

Для расчетов имелись специальные таблицы. В них заносились результаты замеров высоты солнца через определенные интервалы времени, точное астрономическое время, параметры движения судна. Потом все эти данные обрабатывались с помощью астрономических таблиц, таблиц логарифмов, дифференцировались, интегрировались, интерполировались, экстраполировались, и на выходе получалось место корабля в море, характеризующееся географическими координатами — широтой и долготой. Мы же, стремясь упростить свою работу, брали у штурмана корабля широту и долготу и обратными вычислениями подтасовывали все цифры и числа. В результате получали высоту солнца. Наш «отец родной» усекал жульничество с первого взгляда. Хотя внешне таблица как таблица, все графы заполнены, высоты солнца есть, широта и долгота имеются.

Зная любовь Тархова к спиртному, на экзаменах мы всегда наливали в графин вместо воды водку. Перед началом экзамена он выпивал полстаканчика «воды», удовлетворенно крякал и раскладывал билеты строго по порядковой нумерации. Что открывало нам путь для разных комбинаций и успешной сдачи экзаменов.

Он нас частенько беззлобно ругал за какие-либо проделки. В ответ мы интересовались, неужели капитан 1 ранга такой безгрешный и никогда не совершал оплошностей. Он утверждал под наш дружный хохот, что в жизни совершил три ошибки:

— во-первых, стал морским офицером;

— во-вторых, женился на балерине;

— в-третьих, пошел нас, дураков, учить.

И, вообще, он рассказывал нам много интересных и поучительных баек. Разных хохм за ним числится большое количество, все не упомнишь и не перескажешь.

Молва приписывает ему такой эпизод. Во время часа обязательных физических занятий офицеров капитан 1 ранга Тархов сидел на скамеечке в парке училища и готовился к очередной лекции. Следует заметить, что Тархов был одним из самых старших офицеров училища. Я думаю, ему было за 50. Начальник училища контр-адмирал Филиппов, обходя свои владения, вышел на Тархова и поинтересовался, почему тот не на занятиях. Тархов молча сунул адмиралу в руки свой портфель и фуражку, выжал стойку на руках на спинке скамейки. Опустился и сказал адмиралу: «Вот когда ты, сынок, сделаешь так, тогда я буду ходить на занятия спортом». Тридцатишестилетний адмирал обалдел.

Интересно, как различными методами и способами нам прививалась любовь и необходимость глубины и разносторонности знаний. Помню, проходил летнюю практику на крейсере «Свердлов». Пришли мы на мелкий ремонт в Ленинград, на Балтийский завод. В это время подошла пора сдавать зачет по устройству корабля. Главный боцман крейсера мичман Добровольский погонял меня по тактико-техническим данным корабля. В смысле — водоизмещение, осадка, длина, ширина, высота борта, мачт, мощность, вооружение и его возможности, размещение помещений и т. д. Затем вывел меня на верхнюю палубу и начал тыкать в разные железяки: что, зачем, почему? Ну все я ему рассказал. Ответил на все вопросы: о якорях и цепях, брашпилях и румпелях, леерах и кнехтах, рымах и шпигатах и прочих там абгалдерах. Мичман сказал, что высоко ценит мое усердие в изучении корабля и готов поставить пятерку. И поставит. Если я отвечу на последний вопрос: сколько иллюминаторов на левом борту крейсера. Тут я поплыл. Он говорит: «Не беда, что не знаешь. Посчитаешь и будешь знать. Как посчитать? Прояви морскую смекалку». Пришлось идти к вахтенному офицеру, объяснять ситуацию, умолять его отпустить на пирс. Вахтенный офицер посмеялся над «причудами» боцмана и отпустил на берег, наказав сообщить число этих отверстий и ему, чего он не знает. Посчитал я эти проклятые иллюминаторы, докладываю мичману — 121. «Правильно, — говорит мичман, — ставлю тебе пятерку! Да, кстати, а сколько их на правом борту?» Я говорю, что столько же, сколько и на левом. Мичман говорит: «Брехня! Когда узнаешь, приходи за пятеркой». Тут я взмолился: «Товарищ мичман, ведь с правого борта корабля не пирс, и широченная Нева, на противоположном берегу которой шибко секретный завод, строящий подводные лодки. Ну как я посчитаю?» Он отвечает: «Я знаю, старшина, что ты отличник и на хорошем счету у своего начальства. Тебе нужна пятерка. Как будешь считать? Прояви морскую смекалку». Я решил схитрить. Взял в секретной части техническую документацию и посчитал на чертежах. Прихожу, докладываю — 123. Мичман сразу усек, откуда у меня это число, и пояснил, что во время одного из ремонтов количество иллюминаторов на правом борту изменилось. И что никто на корабле, включая командира, этого числа не помнит. Пришлось в очередное увольнение, когда мои товарищи отправились в кино, на танцы, тащиться на завод Марти. Благо на заводе тоже было много курсантов. И мне не составило большого труда пройти через проходную туда и обратно. Посчитал я эти иллюминаторы с помощью вахтенного офицера одной из подводных лодок. Молодой лейтенант с энтузиазмом включился в подсчет посредством бинокля. Их оказалось 122. Вернулся, доложил главному боцману. Мичман поставил мне пятерку, сказав, что из меня выйдет хороший офицер и что он согласился бы служить под моим началом, когда я дорасту до помощника командира крейсера. Он пролил мне елей на душу. Ибо я в то время мечтал служить на крейсере, начиная с командира башни главного калибра, и дорасти до командира корабля. Вот такая ненавязчивая, но поучительная школа.

Кстати, с пребыванием на крейсере в этот раз связан еще один интересный случай. Напротив нашей стоянки, на другом берегу находились два судостроительных завода. В один прекрасный день работяги одного из заводов решили увести с другого завода огромный плавучий кран. Охранник, находившийся на вышке, не сумев остановить уплывающий кран, пальнул из своей «берданки». Пуля (какой-то «жакан») прилетела почему-то на наш корабль. Пробила стенку кормовой надстройки, где находился кубрик личного состава, прошила несколько бушлатов на вещах и застряла в одном из рукавов. Я было расстроился такой незащищенностью одного из лучших советских кораблей. Но потом успокоился, осознав, что борта корабля, палуба, орудия, прочие надстройки на верхней палубе, имеющие боевое предназначение, все же прикрыты приличной броней.

Мое расположение к гуманитарным общественным наукам оборачивалось иногда ко мне нелицеприятной стороной. Был у нас такой предмет — партийно-политическая работа на флоте. На одном из семинаров (уже на выпускном курсе) по теме «Партийно-политическое обеспечение учебно-боевого похода корабля» я выступал с рефератом, доложив, как это надо делать. Заслужил отличную оценку и похвалу преподавателя. Но в конце второго часа какой-то черт потянул меня за язык, и я решил дополнить свое выступление сообщением о негативном опыте. В качестве примера привел случай, которому я был свидетелем во время практики опять же на крейсере.

Корабль проводил учебные стрельбы главным (152 мм) и универсальным (100 мм) калибром. Я входил в состав боевого расчета 100 мм спаренной стабилизированной установки универсального калибра на одном из бортов в средней части крейсера. Рядом находилась палубная надстройка, где размещались кубрики матросов, а также различные вспомогательные помещения. И вот во время одного из залпов главным калибром от мощного содрогания корпуса корабля открывается с грохотом запертая изнутри на ключ дверь «Ленинской комнаты». Внутри каюты сидят два старших лейтенанта, секретарь комсомольской организации и пропагандист корабля и играют в шахматы. Картинка будь здоров! Весь экипаж выполняет ответственные задачи, а отцы-командиры развлекаются, коротая время. Это было на самом деле, и об этом я без утайки рассказал. Что тут началось!

Преподаватель-то воспринял мою байку благосклонно. Но присутствовавший на семинаре заместитель начальника политотдела училища капитан 3 ранга Кочура возмутился. Он посчитал, что на престиж партийно-политических работников брошена тень, и решил заступиться за честь своей касты.

При этом я ничего плохого о политработниках и не думал. Будучи по натуре «лакировщиком» и любителем «помпы», я всегда находился в хороших отношениях с замполитами и другими работниками этой сферы. Но слова из песни не выкинешь. И Кочура раскрутил дело под флагом борьбы с дискредитацией политработников. Конечно, моя пятерка на семинаре в мгновение ока превратилась в двойку. Моя фамилия была изъята из списков претендентов на диплом с отличием. Я также был отстранен от исполнения должности старшины роты. Данные мне для вступления в партию рекомендации приказали отозвать. К чести моих поручителей — капитанов 3 ранга Шапировского и Андрющенко, они этого не сделали. Комсомольской организации предписали рассмотреть мое персональное дело в связи с недооценкой роли политических работников и попыткой их опорочить. Все было поставлено с ног на голову. Получалось, что это я играл в шахматы во время стрельб. И пытался свалить это на других. Вся эта вакханалия продолжалась три дня. Вернувшийся из командировки начальник политотдела училища капитан 1 ранга Пышкин оказался умнее своих подчиненных. Он внимательно выслушал и правильно понял моих заступников — командиров рот, начальника факультета и его заместителя, некоторых преподавателей цикла общественных наук. Инцидент был исчерпан, справедливость восторжествовала.

Но этот случай стал для меня уроком на всю жизнь, подчеркивающим необходимость тщательного взвешивания фактов и подбора слов, предназначенных для постороннего слуха.