Голубой Майзл. Роман-сюита

Аркадий Львович Фрейдлин

Считавшийся пропавшим во время Второй Мировой войны редкий бриллиант под названием Голубой Майзл благодаря мистической случайности и удивительным переплетениям событий обретает новую жизнь в наше время. Что принесёт очередное путешествие алмаза его номинальным владельцам? Сколько судеб при этом изменит? Еврейская семья из Праги, торговец оружием из ЮАР, ювелир из Бронкса, стартапер из России, швейцарский коллекционер и даже нобелевский лауреат – все станут другими после встречи с ним.

© Аркадий Львович Фрейдлин, 2019

ISBN 978-5-0050-6293-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю моим родителям.

С благодарностью Ларисе Кофман

за помощь в написании этой книги.

Особая благодарность

Марине Козловой за участие и советы.

Прага. Париж. Берн

Ahoj¹, Сис!

Я, конечно, могу сразу тебе всё рассказать! Вот прямо взять и выпалить, что нашёл… Но не буду. По телефону или «Скайпу» точно бы не сдержался. Вот поэтому и придумал оригинальный ход — всё наговорить на диктофон. Буду себе представлять, как в процессе прослушивания ты меняешься в лице, как левый твой глаз слегка прищуривается, правый открывается больше и больше, как по мере удивления ты хрустишь костяшками своих длинных пальцев и нервно сгрызаешь лак с ногтей. Ладно-ладно, убирай ухмылку, есть у тебя такая привычка. Спроси хотя бы у Гонзы. Конечно, очень жаль, что не смогу всё это лицезреть воочию.

Так вот, Сис, пока вы там прохлаждаетесь в своём Тунисе, тут твой братец вершит судьбы. Ну, не мира, конечно, но уж наши точно. Напряглась там, небось? Думаешь, что за доморощенный вершитель у нас тут такой понтуется? А вот он я!

C чего бы начать? А давай начну с обиды. Быстренько вспоминай нашу встречу напоследок. Стромовка… Май, кажется. Пока пацаны пинали какой-то черепок, я попытался было заикнуться о своём новом увлечении — копирайтинге. Ты удивилась незнакомому слову и возжелала подробностей. И только я открыл свой фонтан красноречия, как позвонил твой олух Гонза. Он как всегда по-свински бесцеремонно затребовал тебя для удовлетворения своих мелкоэгоистических замыслов. И ты, дёрнув меня извинительно за ухо, быстро улизнула от моих откровений с близнецами в охапку. А я так и остался стоять в парке один-одинёшенек на предпоследней ступеньке почти оргазмической недосказанности. Было обидно! Да! И ради кого, собственно, такое страдание?

Зато теперь ты не сбежишь. Надеюсь… И я точно расскажу, что за зверь копирайтинг и как он повлиял на наши с тобой судьбы. Без этого ты сочтёшь меня больным на голову.

Сис, вспоминаем теперь мой блог. Да, ты его читала и даже комментила, однако регулярно ела мне мозги с требованием найти занятие посерьёзнее. Конкретики от тебя не поступило, и мне пришлось раскинуть мозгами самостоятельно. Да, Сис, я тоже могу напрягать извилины, не тебе же одной отдуваться за всю нашу семью. Я долго юзал эти самые извилины и решил, что будущее всё же за профиками. Вывод — нужно быстро специализироваться, а ниочёмный блог пусть остаётся вотчиной прыщавых тинейджеров. Вскорости мне пришла, я бы даже сказал, прибежала в голову гениальная идея: я начал разыскивать по сети малоизвестных художников. «Зачем?» — заинтересованно спросишь ты. А вот зачем: снабжая их картины своими оригинальными подписями, я стал постить их где только можно: социальные сети, тематические блоги, анонсы выставок и прочее. Помнишь же, у нашего соседа пана Рубека была энциклопедия искусств? Такие толстенные фолианты с шикарными для того времени иллюстрациями. У него в кабинете под старой зелёной лампой, ну, той, в стиле ар-деко, можно было с ними сидеть часами. Описания к картинам там были явно не для детей. Да что там, эти зубодробительные, иначе и не скажешь, тексты пропускали даже взрослые. Кто писал их, для кого? Кроме приступов тошноты и отвращения к высокому искусству, они ничего вызвать не могли. А я решил писать о новых картинах так, чтобы это читали все нормальные люди, получая при этом такие же живые эмоции, что и я.

Уже с первых постов я стал прирастать жирком из неофитов. Благодаря Цукербергу они лайкали и шарили мои посты в огромном количестве. Кто бы мог подумать, насколько пустой оказалась эта сетевая ниша. Я пришёл на это ристалище очень вовремя — сразу после битвы, чтобы среди трупов с обеих сторон застолбить ничейную землю. Тут нужно отдать должное и мне, согласишься, Сис? Видимо, у меня получилось своими умело приземлёнными мыслями приобщить их к ранее не доступному прекрасному. А всё на самом деле просто — я писал о чувствах, которые картины вызывают во мне, а не о том, чем занимаются прерафаэлиты, и откуда я знаю такое извращение. К тому же, как следствие перекрестного опыления среди френдзоны, опять же Марк постарался, я заочно познакомился и со многими уже известными «малярами». По незнанию они тянулись ко мне, думая, что я какой-то арт-агент и смогу продать их работы. И, хотя я их разочаровывал отказами, в какой-то момент, ты не поверишь, я вдруг стал зарабатывать на этом. Да-да, именно зарабатывать!

Вот видишь, Сис, ты тоже можешь быть не права — оказывается, и сеть способна прокормить одинокого волка. Первый заказ пришёл прямо по мессенджеру. Галерея молодёжного искусства в Праге заказала мне общий слоган для выставки и синопсис для каждого художника. Во всех материалах они подсветили меня как автора и, признаюсь тебе, заплатили неожиданно щедро для молодёжной тусовки! Ну, а потом как прорвало — стали названивать из разных галерей и выставок. Они просекли фишку, что заплесневелыми шаблонами заманить целевую аудиторию уже не выходит. Народ больше не ведётся на слово «перформанс». Продавцам стало ясно, что пипл хочет съедобных понятий. И вот так я вместо безработного инженера стал гордо именоваться копирайтером на фрилансе.

Эка я разошёлся! Так залюбовался собой твоими глазами, что забылся. Короче, однажды… Вот обожаю словечко «однажды», это такой классный событийный порожек. Вот ничего не было, не было, и вдруг: «однажды», — бамс! — и «наш бог сотворил Землю». Так вот, однажды мне позвонили из Парижа. Того самого. Одна известная галерея затребовала мои мозги. Вот не зря я дублирую свои посты на английском! Они там замыслили выставку одного новомодного портретиста. Я уже встречал его работы в сети, но ничего о нём не писал. А он, послушай, Сис, выкатил им условие, что, мол, как хотите, но анонс выставки должен быть поручен лично мне. Мне! Послушай ещё раз — только мне! Ты там правильно уловила смысловое ударение на слова «только» и «мне»? Ты уже начала гордиться своим бразером?

Они прислали мне пару его работ и зачем-то биографию. Я распечатал фотографии — я всегда так делаю, не воспринимаю картины на мониторе. И повесил их на стену. Формат А3 самый подходящий, чтобы вызвать во мне творческие потуги. Это были портреты. Два мужских и один женский. Весь нехитрый месседж художника я расщёлкал на раз. Иноземный бэкграунд с изображением каких-то фантастических планет и вполне себе земные люди на его фоне, сидящие в обычных креслах или на стульях. Плюс ко всему, для каждой работы был выбран свой преобладающий цвет. Поэтому условно можно было их назвать «Мужчина в коричневом», «Старик в жёлтом» и «Женщина в голубом».

Не устала? Может, сделаем перерыв? Наверняка тебе пацаны не дают меня послушать и ноют рядом как больные зубы. Я их, конечно, тоже люблю, но реально не представляю, как ты терпишь их более десяти минут?.. Отдохнём? Я пока курну свою сигаретку и, чтоб у тебя был стимул быстрее вернуться ко мне, скажу тебе шепотом: Сис, твоя жизнь после прослушивания другой части уже никогда не будет прежней. Всё, чик — и меня нет.

Я уже тут и надеюсь, что ты ещё находишься в состоянии предвкушения, поэтому неспешно продолжим. Так вот, портреты: с мужскими проблем не было — несколько метких эпитетов, пара интересных аналогий и — оба-на — нетленка готова. Но вот с «голубым», это я так для себя его условно окрестил, у меня возникла небольшая загвоздка. Прошёл почти день, а я так и не родил ничего путного. Женщина на портрете упорно отказывала мне в главном — в открытости.

Будет легче представить, если я опишу, что на нём было: сидящая элегантная дама лет тридцати в шляпке и стильном бело-голубом костюме. Ты наверняка видела похожие костюмы на старых предвоенных фотографиях или в кино — такой строгий, приталенный. В подобном, ты должна точно помнить, снималась Адина Мандлова в тридцатых годах. Представила? Так вот, она сидела на обычном стуле, развёрнутом спинкой к зрителю, и рукой как бы поправляла светлый локон волос, падающий из-под канта фетровой шляпки «Клош» с завёрнутыми вверх краями, тонкой синей лентой и аккуратным бантом сбоку. Ты там уже подивилась моим познаниям в женском туалете? Это всё потому, что я как начинающий утопленник хватался за что попало. Сразу поплачусь — всё было безрезультатно. Пани смотрела на меня своими очень пряными глазами, прости за не любимую тобой тавтологию, и старательно увиливала от любых моих попыток войти в её личное пространство. Мне даже не помог Артуро Фуэнте. А ведь эта сигара, предварительно пропитанная двенадцатилетним скотчем, всегда действовала безотказно!

Ни её одежда, ни стул, ни какая-то планета Z, нарисованная хоть и крупными, но старательными мазками, не находили во мне никакого правильного отклика, который я мог бы потом без усилия перевести на свой понятный для публики язык. Ты будешь смеяться, но тогда я впервые испытал, каким бывает кризис моего жанра. Представляешь, Сис, был даже момент, когда мне захотелось сдуть пыль со слова «эклектика». Вот как низко я пал!

Может быть, ты догадалась, что портрет композиционно напоминал фотографию — поза дамы, её статичность, этот явно общественный стул, лицо прямо в «объектив» уже было подвигли меня на вылазку за идеей, однако всё портил её взгляд. Он не позволял мне хоть на шажок приблизиться к моей описательной цели. И чем больше я разглядывал портрет, тем больше портрет наблюдал за мной. Дориан Грей в юбке какой-то! Женщина смотрела на меня совсем не так, как обязан смотреть портрет на критика — боязливо и осторожно. Она… как бы подобрать правильное слово… изучала… нет… внимала меня. И даже это слово не отразит сущность начавшего пугать меня состояния. В какой-то момент я, признаюсь, по-детски струхнул, так как ничего более иррационального я не ощущал за всю жизнь.

Тогда я смалодушничал и снял распечатку со стены. Быстро накарябал, что «голубой портрет особо удался мастеру, причём настолько хорошо, что ввёл меня в мистический транс», что по большей части и было правдой, но точно не той, которую от меня ждали как от оригинального копирайтера. Там была, конечно, мной дописана ещё какая-то несущественная ерунда, но она не стоит даже упоминания.

Ты там уже, наверное, задалась логичным вопросом: ну на кой хрен тебе это всё нужно слушать? Терпи, Сис, я рассказываю это не потому, что хочу поплакать в твой подол по столь мелкому поводу. Просто всё это, как оказалось в дальнейшем, важно для нас — и тут я делаю сильное ударение на «нас». Хочешь передохнуть или продолжим? Я пойду брошу в рот что-то съедобное и быстренько назад.

Так вот, ничего больше не меняя, я оформил, как нужно, заказ, выставил счёт и всё в подобающем виде отослал клиенту. Получил подтверждение, обещание прислать деньги и на этом искренне решил, что всё для меня уже закончилось. Как бы не так! Через несколько дней, буквально в следующий, дай бог твоей памяти, четверг мне вдруг позвонил сам художник и задал вопрос, который, как ты понимаешь, я больше всего не хотел услышать. Без обиняков он спросил, почему я не написал ничего существенного о женском портрете. Я замялся, начал бормотать что-то невнятное, но он прервал меня и просто позвал к себе в студию в Париж. Пообещал оплатить дорогу и проживание. Это было неожиданно, и я поинтересовался, не является ли это благотворительной акцией для бедного чешского копирайтера и что он ждёт от меня в качестве компенсации. Тут замялся он. С его дальнейших слов я понял, что он, вероятно, нашёл во мне брата по несчастью, потому как его собственный портрет на него тоже «смотрит», буквально сказал «watching me». И такое «holy shit» с ним приключилось первый раз. Ему захотелось, чтобы я лично проверил это свойство картины прямо на месте, пока он не свихнулся до выставки. И я не смог ему отказать!

Через день я уже выехал на своём «Форде» в сторону Парижа. Ты же знаешь, самолеты — это не моё. Я потратил на дорогу два дня, правда, глазея по сторонам и останавливаясь по наитию где попало по нашей старой недоброй привычке.

Художник оказался милым таким дядечкой средних лет и комплекции, весьма радушным, но явно угнетённым всей этой мистикой. Сис, ты бы видела его студию на окраине Парижа! Чердак, точнее, переделанный под мастерскую верхний этаж с окнами в небо, подобный тем, что сейчас в Праге расходятся как пирожки. Посидели, выпили, конечно, по бокалу какого-то красного вина, ты же знаешь, я в них разбираюсь как папа римский в рэпе, вот виски — это да, это моё. Он достал портрет из стопки картин, приготовленных для выставки, и ушёл, оставив нас с ним tête-à-tête².

Портрет в реальности был ещё красивее, чем на фотографии. Голубой доминирующий оттенок оказался вживую даже не голубым — принтер да и монитор меня тут подвели. Знаешь, есть такой цвет без названия у снега или даже, скорее, у инея при сильном-сильном морозе, что-то между бледно-лунным и ледяным. Ну, и глаза… Ещё сильнее наблюдали, до мурашек. Посмотрел его и убрал — выдержать же было невозможно. Понимаешь, что значит для меня вдруг тихо поехать крышей? Вот-вот! Позвал я нашего художника. Допили бутылку, о портрете молчок, как будто я просто погулять вышел. Он, наверное, и сам по моим глазам уже понял, что тему лучше не педалировать. Но потом, правда, ближе ко дну бутылки, выдал свой секрет. Представляешь, как оказалось, он все портреты не с живых людей пишет и даже не из головы выдумывает. Наш модернист ходит по блошиным рынкам и скупает там приглянувшиеся старые фотографии на развалах. Потом на проекторе их прямо на холст высвечивает и аккуратно обрисовывает. Вот лучше, Сис, я бы это и не знал. Это как зайти случайно на кухню в любимом китайском ресторане. Ну, да не в этом дело… Так вот, смотрю — несёт он мне какую-то фотографию. Видно, что старая, даже на картонке твёрдой — знаешь, такие раньше делали кабинетные снимки, — а на фотографии наша дама с портрета. Конечно, на фоне какой-то обычной студийной комнаты. Отдам ему должное — нарисовал, точнее, обрисовал он её гениально: и руки, и костюм, и, конечно, глаза — в точности всё передал. То, что раскрасил и планету пририсовал, так это он так своё творческое начало проявил. Но цвет я бы и сам такой выбрал. Тут мы бы с ним совпали. А теперь главное. Повертел я карточку, и знаешь, что обнаружил? Сидишь? Что снята она в мастерской на Широкой улице в Праге! Слышишь? В Праге! И год там написан — 1940-й.

В гостинице я уже более подробно всё рассмотрел. Да, забыл сказать — отдал он мне эту фотографию, хоть я и не просил. С лупой я узнал много нового, обожаю рассматривать детали, ты же знаешь. Ну, во-первых, адрес — Широкая, 25. Во-вторых, чернилами в правом углу были какие-то цифры и буквы, и, в-третьих, главное — дама с фотографии, слава богу, на меня уже не смотрела. Точнее, чтоб не вызывать у тебя беспокойство за мои когнитивные способности, она за мной уже не наблюдала. Сис, не переживай, я всё ещё нормальный. Я вообще в дальнейшем просто посчитал это наваждением, если бы не… Терпи и слушай дальше.

Знаешь, Сис, куда я наведался по приезду в Прагу? Спрашиваю и сам отвечаю — пошёл искать фотоателье на Широкой. Ну, скажи, я нормальный? Там, конечно, его уже нет. Это так, для ориентировки на местности. По этому адресу находился только милый бутик со всякими дизайнерскими побрякушками и рыжая девушка в таком длинном, как туника, балахоне в качестве продавца. Этот тип инопланетянок тебе должен быть знаком — с косичкой на одну сторону, выдающимися оттопыренными ушками и пирсингом в носу. Она была со мной сама любезность. Уверен, я ей сразу приглянулся — мы же с тобой красавцы, дорогая моя копия, но особливо я, конечно. Это чудо дало мне телефон владельца дома. А-а-а, я слышу, у тебя вопрос — зачем мне это было нужно? Вот клянусь, Сис, не знаю, не знаю, зачем.

Хозяин дома — вот сейчас тебе нужно начать сильно удивляться всем совпадениям! — был сыном того самого человека, который держал в этом доме фотоателье. Обожаю Прагу за её вековые устои. Мы договорились о встрече, причём он любезно позвал меня сразу к себе в дом, услышав о самой фотографии.

Так вот, наш пан Щастный оказался ярым фанатом… э-э-э, не то слово… почитателем своего отца. Весь дом был увешан фотографиями, сделанными в бывшем семейном салоне. Как он гордо заявил, собиралось это всю его жизнь, а ему, поверь, уже далеко за семьдесят. Некоторые работы он даже сам допечатал с негативов, оставшихся после смерти отца. Знаешь, есть такие люди, которые живут всю жизнь не своей жизнью. Вот он как раз тот самый. Отвлекусь буквально на минутку. Сис, я знаю, как ты любишь своих бандитов, но вот совсем не хотел, чтобы ты превратилась на старости лет в нечто подобное. Я, может, и сам когда-нибудь стану отцом, и буду тогда терпимее, но, пока я почти в трезвом уме и при памяти, заклинаю — вспомни о себе, вспомни, что ты подающая мне надежды писательница, а не нянька без амбиций. Тем более у тебя такая возможность скоро будет, я тебе обещаю, правда, если ты всё дослушаешь до конца.

Так вот, как оказалось, этот милый дедушка, который, к слову, всю дорогу сокрушался, что его сын и внуки не ценят труд всей его жизни, хранил и весь архив, и, заметь, даже бухгалтерию своего предка. Вот зачем это, скажи? Все эти квитанции и прочую ерунду. Но в данном случае я-то, конечно, рад. Не скажу, что прямо сразу нашёл квитанцию к нашей даме, и ушло на это: один кофейник, две рюмки домашней сливовицы и полпачки сигарет. Прикинула, Сис, как я старался? Спасибо старшему Щастному — каждая фотография была под номером, а 1940-й оказался объяснимо не так богат на клиентов. Уже в майской папочке я обнаружил то, что искал.

Дорогая моя Сис, я пойду «попудрю носик» перед полуфинальным аккордом моего поиска и буду, как любой плохой писатель, оттягивать кульминацию до эпилога. Хотя для тебя это — жух, жух! — пара секунд, но я всё равно пойду подготовлюсь.

Вернулся. Сядь лучше. Так вот, квитанция. Знаешь, какой там был указан адрес? Выдерживаю паузу… Длоуга, 16. Думаешь, совпадение? Ничего подобного. Там была ещё и фамилия. Читаю по буквам, хотя ты, наверное, уже догадалась — Ф… Р… И — Фриш Сара… Я помолчу… И, как пишут в плохих редактируемых тобой романах, герой впервые понял, что это его бабушка.

Сис, ты догадываешься, какое у меня было состояние? Наверное, такое у тебя сейчас. На этом можно было бы закончить, и я бы уже давно обнимал тебя в Праге, мы бы вспоминали маму, не дожившую совсем немного до такой удивительной находки. Но я наговариваю эту запись в Берне, и ты уже догадалась, что у всей этой истории есть ещё и продолжение. Ага, прямиком из Швейцарии. Забыл сказать про пана Щастного — он так расчувствовался из-за того, что женщина с фотографии оказалась нашей бабушкой, что расплакался. Потом ещё поплакал, когда узнал о Терезине. Мы даже с ним обнялись, и у меня осталось такое чувство, что это не я в его доме обрёл наше прошлое, а он почтил память своего отца. Прости за пафос, но тут он уместен.

Ты уже оценила уровень моего терпения? А ведь я тебе мог это выложить сразу и оптом, посмотри, сколько я держался молодцом. Но ты же писатель, ты же знаешь, как строить композицию по динамике. Вот и я постарался для тебя. Думал, лично всё покажу и расскажу.

А теперь едем со мной в Берн. Слышу, как ты спрашиваешь: почему Берн? Рассказываю по порядку. Помнишь, я говорил, что на фотокарточке были цифры на обратной стороне? Аккуратный такой ряд длинных цифр. Дело было вечером, смеркалось, скучалось, и я решил просто понять, что они, собственно, могут значить. Номер на фотографии, по которой я и нашёл квитанцию, был записан явно другой рукой, а эти цифры даже отличались цветом. Но, как говорится, «Гугл» нам в помощь.

Искал я долго, признаюсь. Сама комбинация не нашлась, да я и не ожидал. Меня спасло то, что цифры были разбиты на группы — пять групп по четыре цифры и две буквы на конце. И ты никогда не догадаешься, где я нашёл ответ. В одном детективном романе. Причём я искал не сами цифры, а способ возможного кодирования. Не буду тебя томить. В романе таким образом чёрным по белому был описан код банковской ячейки швейцарского банка. Две буквы означали код банка.

UBS со мной отказались болтать по телефону. Что мне оставалось делать? Как ты думаешь? И я поехал к «швейцарам», надеясь вернуться как раз к твоему прилёту. Дорога была быстрой — уже вечером я был в Цюрихе. Утром после отеля — прямиком в одно из их местных отделений.

Будешь удивлена, но, посмотрев на номер и поискав что-то на компьютере, они молча меня перенаправили в Берн. Полтора часа быстрым аллюром по автостраде — и я уже скрёбся у дверей их столичного офиса. Клерк, который специально вышел в клиентскую зону, попросил у меня документы и номер. Через минут десять, когда я уже думал звонить снова, он вернулся и позвал за собой. В комнате без окон он вернул мне документы и вежливо попросил снова подождать. Я подождал, потом ещё подождал и ещё самую малость подождал. Когда ждать надоело, я поприседал. За этим меня и застал другой клерк с папочкой. Он спросил, есть ли у меня ключ. Я честно сказал, что нет. И тогда он спросил, принёс ли я фотографию. Ага, так и спросил: «Do you have the picture, sir?» Именно так, с определённым артиклем «the». Я достал бабушкину фотографию и положил на стол. Знаешь, что он сделал в ответ? Вытянул из папки точно такую и положил рядом! На столе лежали две бабушкины фотографии. Знаешь, оказывается, у меня могут дрожать руки.

Он сказал, что этого достаточно, и ушёл, попросив несколько минут. Оцени, Сис, теперь степень моего напряжения, пока я ждал. Ты можешь представить, что должен чувствовать человек в такой ситуации? Я в кино видел пару подобных сцен, но там герои были как роботы — без нервов, а я не такой, я экзальтированный тип, у меня тряслись даже коленки. Долго они меня не мучили — в комнате снова появился уже знакомый клерк. Правда, в этот раз он был в белых перчатках. В руках он аккуратно держал блестящий металлический сейф, или как это вообще называется. Он так же бережно положил его на стол и повернул ключ в замке. Затем сказал, что будет ждать моего сигнала, и, указав на кнопку на стене, быстро ушёл.

Вот, Сис, таким образом я и остался один на один с тайнами нашей семьи. Все эти подслушанные нами мамины разговоры на кухне, намёки соседа на исчезнувшее богатство именно в этот момент могли или развеяться в прах, или обрасти внезапно плотью. И тогда я пожалел, что тебя нет рядом. Ты-то, конечно, не мешкала бы и смело открыла ящик. А я несколько минут не мог поднять крышку. Всё ходил вокруг и ходил, осознавая и даже, скажу больше, физически ощущая, как материализуется порог между двумя реальностями — одной с названием «до» и другой «после».

Не буду тебя томить больше, и так сколько выдержала, бедненькая. В ящике были бумаги, фотографии и коробочка. Всё было аккуратно разложено по папкам — кто-то готовил содержимое основательно и без спешки. Я просмотрел вначале бумаги. Письма, какие-то документы на разных языках — чешском, немецком и английском; сертификаты и справки. Один документ со звездой Давида на титуле был на английском… Делаю тут сознательную паузу.

Сис, мы оба слышали о пропавшей земле, купленной нашим прадедом в Палестине. Не мучься догадками, это был он — пропавший документ, подтверждающий право владения. Так что отныне мы с тобою, как единственные наследники прадеда, становимся землевладельцами трёх гектаров земли обетованной. Очень надеюсь, что там уже не пустыня. Ты рада? Не слышу!

Фотографии и остальное я быстро пролистал — незнакомые совсем люди, пара других снимков бабушки, возможно, её братьев и, видимо, прадеда. Но в одной из папок я наткнулся ещё на один сертификат из плотной бумаги с водяными знаками и тиснением, на английском. Заголовок гласил — «DIAMOND CERTIFICATE». В графе «WEIGHT» значилось 41,5 CT. Насколько я понял, бумага подтверждала подлинность какого-то гигантского, по-моему, бриллианта размером с целого мышонка.

А давай снова сделаем перерыв? Я пойду опять перекурю на балкон, в номере тут курить строго-настрого, датчики какие-то кругом, заодно и подумаю, как тебе выложить всё, чтобы ты сошла с ума не сразу, а хотя бы постепенно.

И вот как я придумал сказать: дорогая моя сестра и вообще, как писал какой-то классик, свет моих очей, теперь ты никогда не будешь думать о хлебе насущном, и тут пафос как нельзя опять кстати, не будешь больше считать деньги до следующей зарплаты твоего Гонзы-охламона. Теперь ты свободна, ты можешь жить и творить, как захочешь и где захочешь! В коробочке, которую я в начале осмотра небрежно оставил на потом, грешным делом подумав о какой-то награде, лежал он — тот самый наш Голубой Майзл… Всё. Сказал… Ты села? Ты не упала? Потому как я чуть не упал вместе с камнем, держа его в потных руках и постепенно проникаясь происходящим со мной. Мы с тобой отныне БО-ГА-ТЫ. Знаешь, что это значит? Мы, например, сможем выкупить наш семейный дом у этих русских снобов. И переехать туда жить — туда, где родился наш прадед, наша бабушка и даже подгадавшая с рождением до его продажи мама. Сис, ты представляешь, мы вернём своё родовое гнездышко — и для твоих детей, и, надеюсь, для будущих моих. Ну? Ты рада?

Всё, пожалуй, на этом я и закончу — устал. Столько эмоций я не переживал даже во время своей пуберты. Я забрал Майзл с собой в гостиницу, хочу его подержать, почувствовать его, ведь к нему прикасались и наш прадед, и бабушка. Завтра я его снова верну в банк. Они пообещали мне дать ключ и записали тебя в качестве второго лица для доступа. На всякий случай, тук-тук, перешлю сейчас тебе следующим письмом фотографию бабушки и все банковские документы. А пока только саму эту запись — лови и слушай. Целую, Сис. До встречи в Праге. Всё, пока, пока…

Эта диктофонная запись была сохранена в текстовом формате и переведена на немецкий язык с языка чешского судебной переводчицей Магдалиной Глицер по просьбе криминальной полиции кантона Берн и отдела по расследованию особо опасных преступлений города Берна.

Примечания

1

Привет (чеш.).

2

С глазу на глаз (франц.).