Идолы и птицы

Арти Зенюк, 2017

Основная идея книги – обратить внимание читателя на собственный внутренний мир. Это попытка показать формирование человека, в котором разрушаются стереотипы и шаблоны, навязанные современным миром, скрывающие от нас истинные ценности.

(4) Институт

Переезд с одного места на другое дал мне время всё обдумать. Выбор был особо не велик: отдать фигурку, выбросить её или попытаться оставить себе. Отдать — и лишить себя шанса узнать о возможностях, ещё для меня не открытых?! Жизнь с осознанием такого поступка напрочь бы лишила меня самоуважения. Вариант выбросить выглядел ещё более ничтожным: в нем я со словами «Если не мне, так не достанься же никому!» швырял фигурку с моста в реку под зловещее хихиканье примата. Но какие шансы были удержать её у себя более пары дней? В теперешней моей обстановке они быстро стремились к нулю. Пойди я даже в столичные бомжи, люди, умеющие организовать карантин и ремонт парка, меня найдут за считанные дни. А потому нужно было уйти от цивилизации, в какой-нибудь домик на Аляске, где я смог бы спокойно заняться созерцанием трещинок в ледяной корке и ловлей комаров. Но перемещения через границы тоже без труда фиксируются, потому экотуризм шансов затеряться, увы, особо не повысит. Видимо, для начала мне нужны поддельные документы для выезда из страны — и уехать туда, где шансы отыскать человека будут минимальны в силу недоразвитости инфраструктуры. Может, Амазонка или Непал.

Вопрос, как удержать, формально был решен. Теперь нужно было подготовить пути к отступлению. Хоть ценность получения специальности стоматолога начала стремительно уменьшаться, терять потраченные на учебу усилия было неразумно. Хотелось бы оформить академический отпуск на год, а после решить, что делать. Даже при самых неудачных раскладах в рамках первого этапа обучения мой госэкзамен был сдан хорошо, и измени я специализацию на другую, я потеряю только пару предметов клинического этапа обучения. В свете последних событий было бы неплохо переквалифицироваться на психолога. Жалко, что в меде не преподают шаманство и мистицизм, мы бы с фигуркой добились там больших высот.

Прочтя студенческий статут и узнав обо всех условиях оформления академического отпуска, я обнаружил не очень радужные перспективы. Будь я беременной девушкой, всё выглядело бы значительно проще. Но даже при самых плохих раскладах, если бы управление по делам студентов отказало мне в отпуске с учетом моих оценок, я был уверен в возможности продолжить учебу повторно, подав документы через год. Да и запрос на официальный академотпуск мог быть всё же одобрен, скажем, для ведения практической деятельности с целью исследований, с учетом переквалификации.

Следующее, что было необходимо сделать — как-то объяснить свой поступок моим близким, дабы уменьшить их волнение на мой счет. Насколько это, конечно, возможно. С человеком, который тебе дорог, никогда не нужно хитрить или врать. Такое действие автоматически переводит его в разряд безразличных тебе людей. Такой подход ко лжи был известен мне ещё с детства и привит полученным воспитанием. Конечно, вопросы кровного родства оставляют связь, но даже с ним близкий человек при отсутствии честности просто переходит в разряд родственника. Не говоря уже о паре мужчины и женщины, которые, в принципе, чужие, и объединены лишь природной тягой, вызванной химией тел. Близость для них должна копиться годами прожитых совместно лет и может быть разрушена даже недомолвками и холодом в отношениях.

Всё это означало, что содержание объяснений должно было быть вполне определенное. Я решил кардинально изменить ход своей жизни, поменять специализацию в институте и, по возможности, разобраться в себе. Со мной всё в порядке, только на какое-то время мне необходимо сменить обстановку и побыть одному, чтобы оценить всё со стороны. А ввиду того что чувства близких мне людей не дадут им возможности оставаться безучастными по отношению ко мне, я обязан скрыться из виду на неопределенное время. По правде говоря, так в действительности и было, но только без подробностей о моей находке и открывающихся мне возможностях. Про фигурку и про её влияние я всё равно не смог бы толком объяснить, а посему запутывать излишними подробностями не стоило.

Что мне нужно было сделать со своей учебой и как объясниться с близкими — было решено. Но не имело смысла начинать кардинальные изменения без возможности исчезнуть из поля зрения. Необходимо было разобраться с удостоверением личности или чем-то подобным.

Для меня такой вопрос оказался совершенно новым, но фильмов про шпионов я посмотрел немало, и всю картину представлял себе хорошо. Я набрал номер, и услышал в трубке знакомый голос:

— Привет, Пет, слушаю.

— Привет, Замир, ты на учебе?

— Нет, а что?

— Ну, я имею в виду — в городе?

— А, если ты об этом, то да. Я на тренировке как раз. А ты что, где-то далеко?

— Был, но уже подъезжаю. Буду часа через полтора. Давай встретимся в восемь, как обычно, у меня к тебе будет серьезная просьба.

— Хорошо, до встречи.

«Давай, сколько можно трепаться, тебя все ждут!» — раздалось эхом спортзала, прежде чем Замир положил трубку.

Я позвонил ему не зря. Он всегда знал человека, который знает человека, у которого «это есть», и за ним водились темные делишки. И кроме всего прочего, в Замире я был уверен как в самом себе. В нем живой ум сочетался с ответственностью и какой-то внутренней добротностью. Замир был из неблагополучной и бедной семьи, очень хорошо учился и в будущем, я верю, станет талантливым хирургом. Но ему вечно приходилось подрабатывать какими-то полулегальными заработками. На мой вопрос, зачем ему хирургия, он отвечал с завидной уверенностью:

— В ней нет ничего сложного. Научись шить, и шей красное к красному, а белое к белому. Дальше всё срастется само, люди будут тебе благодарны, а как бонус — заработок, уважение и материальное благополучие.

Он каким-то образом всегда был прав в разговоре. В диалогах со мной старался скрывать свое пренебрежительное отношение к стоматологии, хоть и частенько меня поддразнивал.

— Странно, что ты не пошел в пластические хирурги, — говорил он мне. — Надувал бы сиськи губатеньким фифочкам.

— Ну, пластические хирурги ещё и исправляют людям дефекты внешности, мешающие жить, — возражал я.

— Ага, между срезанием десяти кило жира с какой-то задницы и надуванием сисек, — хихикал он в ответ.

Даже звал он меня «Пет» сокращенно не от имени Петр, а от чашки Петри, о которой говорил, что от нее толку больше, чем от всей стоматологии. Я всегда знал, что он дразнит меня по-доброму. В его суждениях о том, что представителей этих специальностей больше заботит корысть, чем желание помочь людям, всегда было больше правды, чем в моих отговорках. Но кто, как не близкий друг, имеет право на самую острую критику в твой адрес, даже если она идет в разрез с твоим виденьем мира.

* * *

Наша дружба с Замиром началась ещё на первом курсе. Организовалось мероприятие в честь завершения первого семестра, и в самый разгар гулянки ко мне подошел смуглый кучерявый крепыш с забавно кривыми ногами и сказал:

— Что, братишка, грустишь?

— Да нет. Сижу, смотрю, как люди отдыхают.

— А, девушка не пришла, сочувствую! Меня Замир звать. — И он протянул в мою сторону большую, покрытую обильной растительностью лапу.

Я хотел было его отшить, но простое открытое лицо, расплывшееся в доброй улыбке, изменило мое мнение.

— А я Петр, только я не скучаю. Мне больше нравится наблюдать за весельем, чем самому веселиться.

— Ясно-понятно, тогда идём выпьем. Веселее тут уже не будет, и так предел.

Так мы познакомились и вскоре крепко сдружились. Между нами всегда была дистанция для личного пространства, но вместе с тем и полное понимание и уверенность в поддержке друга. Крепость его слова была соизмерима с крепостью моего. Если вдруг в разговоре компании знакомых мы решали съездить в горы через пару недель, то все, кроме нас двоих, трезвонили о предстоящем походе. Потом постепенно у каждого находилась причина, очень уважительная и мешающая поездке, и народ отсеивался. А не проронивший ни слова после договоренности Замир стоял, готовый к поездке, утром назначенного дня, и был спокоен и уверен, что я буду там же. Во время походов в горы мы периодически с ним отдыхали от снобизма и пафоса наших сверстников. И в то же время и он, и я относились к остальным своим знакомым по-доброму, с пониманием, что у всех у нас это возрастное.

Его делишки и знакомства с мутными типами меня не касались, я никогда не задавал вопросов о его заработках. Только однажды был инцидент в четвертом семестре учебы, когда я его спросил. В то время мы жили в комнате общежития втроем: я, Замир и Нолан — персонаж-дзен, как мы его называли. По всем понятиям, Нолан был убогим человеком: тормоз, лентяй и неряха. Его очень привлекательная внешность и молчаливая задумчивость приводила в трепет многие девичьи сердца. Но его непроглядная тупость была настолько неизлечима, что порой удивляло, как он вообще может пытаться учить медицину.

Поначалу мы считали, что Нолан — своеобразный человек, очень замкнутый и живущий в мире своих персонажей. Но постепенно опыт стал подсказывать о том, что его загадочность — не что иное, как непроглядная пустота. Пустота во взгляде, в мыслях, в желаниях. Он даже навыков при обучении никаких не получал. Чистая доска, которую не мог замарать ни один мелок, потому как информация не могла найти в нем места, чтобы зацепиться. Мы с Замиром часто морально издевались над Ноланом, но того типа мало цепляли даже самые злые издёвки. Было даже непонятно, осознает ли он, что с ним делают.

Монахи, практикующие буддизм, должны были потратить не одну жизнь, чтобы прийти к навыку, который был дарован Нолану от рождения, а эта сволочь даже не понимала бесценности своего дара. И если говорить о глобальных вещах, то цель существования такого человека не до конца понятна. Есть целая категория девушек-дзен, у которых с головой наблюдаются все те же симптомы. Они как голландские цветы — красивы в своем разнообразии форм, хоть и все с одинаковым запахом сырой воды. Но всё же у них есть свое предназначение. Они выросли для того чтобы их срезали и поставили в вазу, чтобы наслаждались их формой и цветом, до момента пока те не завянут. Добавив к внешней привлекательности распыление дорогих духов, чтобы забить водянистые тона, в каждом цветке мы получаем объект, именуемый красотой. А вот с Ноланом природа, вероятно, промахнулась полом.

Но рассказ не о Нолане, а о том, что в один прекрасный день в наше жилье нагрянули стражи правопорядка с обыском. Искали у всех, но нашли коробочку с нелегальными препаратами у Нолана. А после того как на той коробочке ещё и обнаружили отпечатки этого олигофрена, его перевели из места учебного заведения в охраняемое. Я прекрасно понимал, чьи были таблетки, хоть и слабо представлял, как они могли оказаться у Нолана, да ещё и с его отпечатками. Ведь жили мы хоть и вместе, но общими была только кухня, ванна с туалетом и балкон, наши жилые комнаты были разделены и закрывались на ключ. Но как так получилось, было и не важно. Я тогда задал Замиру только один вопрос:

— Ты понимаешь, что испортил ему жизнь?

— Его бы все равно отчислили после первого госэкзамена, да и вряд ли он поймет разницу перемен.

Тогда Замир немного задумался под натиском моего тяжелого взгляда и добавил:

— Это станет для меня хорошим уроком на всю жизнь. Надеюсь, я скоро выпутаюсь из грязи и смогу искупить свою вину честным трудом.

Ответ был достойным дружбы. И хоть мы отдалились после того инцидента, но остались в очень хороших отношениях. И теперь я еду с надеждой, что он ещё в грязи тех темных дел. Мне стало даже немного обидно за свои желания.

* * *

По приезде времени хватило только оставить вещи и принять душ. Я сразу поспешил на встречу. Не то кафе, не то паб неподалеку от нашего места обучения был постоянным прибежищем для студентов. Тут жизнь всегда бурлила и постоянно менялась в зависимости от времени учебы, хотя персонажи оставались всё те же, за редким исключением случайно забредших прохожих. Замир меня нашел не сразу, так как я забился в самый дальний закоулок и, проголодавшись, уплетал за обе щеки только что принесенный заказ.

— Вот ты куда спрятался, Пет! А я уж подумал, что ты опаздываешь.

— Ты есть хочешь? — спросил я с набитым ртом.

— Нет, я только поел. Закажу пива, тебе ещё взять?

— Да, как обычно.

Я доел, Замир принес два бокала пива, и мы сели друг напротив друга.

— Чего там у тебя, выкладывай, — уже серьезно сказал он.

Я осмотрелся по сторонам, и, не увидев ничего подозрительного, сказал:

— Мне нужен липовый заграничный паспорт с моей фотографией для выезда из страны.

Лицо его изменилось, поворот событий был слегка крут даже для него.

— У тебя всё хорошо? Во что ты вляпался?

— Ни во что, и так будет и дальше, если достану паспорт.

— Ну… — затянул он, моргая, словно перелистывая в уме справочник своих сомнительных знакомых. — Возможно, а на когда?

— Чем быстрее, тем лучше — завтра, послезавтра в крайнем случае. После, думаю, вряд ли понадобится.

На перекошенном от неожиданности лице проступила неуверенность.

— Обалдеть, я тебе что, 007?! — вспылил он от собственной беспомощности. Потом сделал пару неровных вздохов, погрузившись в свои мысли, отпил пива и спросил:

— Насколько это для тебя важно?

— Замир, очень важно, таких просьб от меня больше никогда не поступит.

— Ну ты, Пет, и даешь, такие задачи ставишь, я от тебя тихо млею! — пробурчал Замир и, отхлебнув ещё глоток, потянулся за телефоном.

— Сделай пока официальные фото, без уголков и прочей херни, только фото, и будь готов переслать их мне по первой же просьбе, — буркнул он, уже достав телефон и собираясь делать звонок. — Что за люди меня окружают! — бубнил он уже себе под нос, уходя.

— Я тоже рад нашей дружбе.

Он понимающе улыбнулся и махнул рукой. Его пивной бокал так и остался пузыриться на столе тонкими струйками, слегка надпитый, как доказательство того, что задача, поставленная перед его хозяином, не давала ему времени даже на пару минут отдыха.

Я сделал несколько вариантов фото на паспорт и подготовил их к пересылке по первому требованию. Пошел к себе в общежитие и написал два письма: одно — родителям и Ребекке, а второе — Лизе. Хоть, по большому счету, можно было и одно, потому что текст практически повторялся. После сел и ещё раз перечитал обо всех условиях оформления академотпуска. Распечатал и заполнил форму запроса и с довольным выражением лица стал представлять собственное будущее. Приятно было осознавать, что даже самые значимые перемены в жизни могут быть сделаны легким движением в нужном направлении. Оказывается, вся сложность перемен кроется в нас самих, в инертности нашего мышления, в лени или банальном нежелании менять обстановку, к которой так привык. Но любое движение в сторону не встречает сопротивления извне, нужно только прорвать оболочку пузыря, образовывающегося вокруг каждого человека, перестающего двигаться. И вот — элементарный шаг, и ты осознаёшь, что та громадная сфера, окружающая тебя и навевающая страх действия, не что иное, как мыльная капля в твоей ладони, раздутая, но которую ты можешь без труда лопнуть.

Приятное понимание того, насколько легко могут совершаться перемены в нашей жизни, прокатилось приятной усталостью. Усталостью очень долгого дня, но продуктивного по всем показателям. Разве что скорченная рожа в приемном отделении была лишней. Такая красивая и трудолюбивая по отношению к своей внешности женщина этого не заслужила. Конечно, отсутствие ума и слегка глуповатый нрав не могут быть украшением, но они же никак не давали мне права считать себя выше или развитей. Она была всего лишь другой, не такой как я, и усугубить её непонимание глупым жестом сейчас мне казалось непростительным ребячеством. Но что сделано, то сделано.

Собрав и разложив всё по местам, я осмотрел комнату. Меня окружал минимализм и порядок, выделялась только шахматная доска с расставленными фигурами, мирно отдыхающая в углу. Я не особый шахматист, хоть и не считаю себя глупым. Мои партии в шахматы с компьютером — это отдельное увлечение. Всё началось с того, что давным-давно я как-то скачал маленькую невзрачную программку с игрой в шахматы. В ней почему-то не было трех обычных уровней сложности, а были галочки напротив пунктов «Программа будет играть в стиле: Карпова, Каспарова» и других неизвестных мне фамилий. И сколько бы я ни начинал играть, программка с легкостью вытирала об меня ноги на ходах до первого десятка. Я пытался повторять те же ходы, уже зная, на чем меня подловили прежде, но меня обыгрывали снова и снова.

Тогда я и купил доску, наивно пологая, что визуализация даст мне хоть какую-то помощь. Но она только стала памятником моей тупости, пыльно стоящим в углу. И если я вдруг зазнавался и начинал считать себя особенным, мне нужно было всего лишь загрузить программу и попытаться оказать ей хоть какое-то сопротивление. И эта простая процедура неизбежно возвращала меня на землю.

Я переоделся в домашнюю одежду, сняв усталость прошедшего дня, и приготовился ко сну. Фигурка стояла рядом, и я мирно ждал своего вечернего приза. Было ясно, что меня попросту знакомят с тонкостями бытия, которые ранее были недоступны. И значимость такого знакомства перевешивала ценность моего прежнего окружения. Возникла интрига: что за киношку мне покажут сейчас? Я прислушался: к себе, ко всему вокруг — но ничего не происходило. Свечи у меня не было, да и не думаю, что она бы сработала. Повалявшись немного в постели, пройдясь сотню раз из угла в угол комнаты, я махнул рукой на ожидания и загрузил шахматную программку. Выбрал сохранение расставленной на доске раскладки и приступил к самоунижению.

Но эта игра не стала игрой, она даже не стала играми. Стоило мне только сконцентрировать внимание на доске, как сознание устроило мне презентацию почище черно-белой. Без передвижения фигур в уме стали прорабатываться возможные комбинации, движение ходов по доске прорисовывалось линиями, возможные варианты событий выделялись линиями разного цвета на полупрозрачном фоне фигур и клеток. Как только рисунок на одной доске становился слишком запутанным, ступенькой сверху прорисовывались все удачные для меня исходы событий с конечным расположением фигур. Каждая приподнявшаяся доска начинала рисовать цветом свои варианты событий, после чего выбрасывала свои удачные исходы. Я восторженно наблюдал за распускающимся бутоном из досок, пестрящим цветами линий. Это действие было призвано скорее не обучить меня игре или закончить партию, а показать невозможность просчитать все ходы, научить смирению и вере в свою интуицию. Грандиозность действа говорила лишь о том, что ни у Карпова, ни у кого-либо другого не было, да и не могло быть алгоритма действий. Говорило о том, что они просто умели чувствовать обстановку на каждой конкретной доске событий, использовали арсенал штампов и пытались отклонять их ход от тупиковых для себя ветвей. Изрисованные цветами доски давно уже выросли за пределы комнаты, и конца ещё не было видно, когда вдруг зазвонил телефон. Всё сразу свернулось в маленький столик с фигурками.

Конец ознакомительного фрагмента.