Эфемерно

Артур Дарра, 2020

Какие тайны и силы томятся в глубинах души человеческой? И что будет, если их приоткрыть и выпустить наружу? На эти вопросы в ходе своих «нетрадиционных» экспериментов ищут ответы студент-психолог и весьма необычная представительница современности, которая начинает достигать в этом особенных успехов, переживая мощную психическую трансформацию. Но будет ли готов к таким серьёзным переменам и тотальному погружению в свой внутренний мир только ещё ученик, хоть и науки «душевной»? Справится ли он с разверзнувшейся перед ним глубиной не то человека, не то самой Вселенной?..

Глава 4. Странный месяц апрель

Моя вторая встреча с Анной Евгеньевной не заставила себя ждать.

Во вторник, как и обычно, я сначала съездил в школу, а затем отправился расклеивать объявления. Завершив все дела, вернулся в общежитие, помылся, покушал и надел более-менее приличную одежду — чёрную рубашку с засученными рукавами и новые джинсы. Потом поймал себя на мысли: «Какая ей разница, в чём я?» Тем не менее, оставил всё как есть и в седьмом часу вечера сел в маршрутку. Спустя полчаса передо мной снова предстало блеклое девятиэтажное чистилище.

— Какая погода сегодня? — спросила Анна Евгеньевна, когда я вошёл в микроприхожую.

— Прохладно и дождливо. Кажется, первый в этом году дождь. Пока ещё не такой сильный, даже по-своему приятный.

— М-м… — задумчиво кивнула она.

— А не хотите прогуляться?

— Прогуляться? О, нет, что вы. Куда же я сейчас пойду?.. Я ведь с гипсом… Это будет долго.

— И правда. Глупо было Вам это предлагать…

— Погулять было бы здорово, — улыбнулась она. — Но лучше не сегодня.

Мы устроились, как и в прошлый раз. Я сел у стола со швейной машинкой, она — на диване. В этот раз он был собран, да и вся комната выглядела более убранной. У меня были некоторые новости об Илоне. Первым делом начал с них.

Она вернулась на учёбу. За последние два дня не прогуляла ни одного урока, даже получила две четвёрки. Правда, пока ни с кем из одноклассников толком не общалась: тихонько сидит на своей задней парте и молчит. Если кто-нибудь к ней обращается, тут же бледнеет, напрягается в мгновение. Но когда понимает, что пришедшее к ней слово имеет отвлечённо-бытовой характер, сразу же заметно расслабляется.

— Она всегда такая, когда стыдится… — произнесла Анна Евгеньевна. — Уходит и затихает, чтобы только никто её не видел.

— Я, кстати, решил поговорить с ней. Вчера.

— Правда? И о чём же?

— О том, что она сейчас чувствует. О том, что все семьи — разные, и это совсем не значит, что какая-то из них хуже или лучше. Просто у всех свои особенности. И зачастую нужно учиться тому, как с этими особенностями жить.

— А что она?

— Да, собственно, ничего. Слушать меня не захотела. Всё было так: я попросил её задержаться после моего занятия, и, когда все ушли, она осталась. Я подумал, что это хороший знак. Но уже после нескольких моих слов она перебила меня и сказала, чтобы я не строил из себя крутого психолога, показала мне средний палец — и ушла. Впрочем, то, что она вообще решила остаться по моей просьбе, для меня уже огромнейшее достижение, поверьте!

Анна Евгеньевна с улыбкой покачала головой:

— На самом деле она совсем не такая.

— Просто специфический возраст, — добавил я.

— Именно, — кивнула Анна Евгеньевна. И заметно призадумалась.

— После того, как я перестала видеть, — заговорила она спустя некоторое время, — я уже не могла быть прежней. И стала её раздражать. Всё время о чём-то просила: то принеси, с этим помоги. На первых порах она молчала: всё выполняла что ни попрошу. А потом однажды стала вспыльчивой, начала меня укорять. Когда я просила её погулять со мной, стала исчезать: якобы торопится по важным делам. Тогда я ещё и не догадывалась, что моя дочь стыдится меня. Для их возраста ведь чрезвычайно важно, как ты выглядишь в глазах других…

— Есть такое, — согласился я.

Минута пронеслась в молчании. Изредка я поглядывал на ту самую стену. Пока что никаких звуков не было. Лишь дождь однообразно колотил по окну.

— А давно это случилось? Ваши глаза… — спросил я осторожно.

Анна Евгеньевна слегка приспустила голову.

— Около трёх лет назад.

— Как это произошло?

Она тяжело вздохнула.

— Вы знаете… я бы не хотела говорить об этом. Я просто не вижу — и всё. Давайте не будем думать о причинах. Сколько уже ни думай и ни говори, толку никакого. Это в прошлом. И ничего не вернуть и не исправить.

— Но ведь сейчас делают операции на глаза…

— Делают. Невероятно дорогие. Таких денег мне не сыскать. Нет на это никаких сил. Как и никакой гарантии, что это поможет.

— Понятно…

Снова замолчали. Я медленно пил горячий какао. Дождь за окном усиливался, тучи полностью заполнили небо.

— Если вы не против, я хотела бы у вас кое-что спросить, — сказала Анна Евгеньевна.

— Спрашивайте.

— Почему вы решили пойти учиться на психолога?

— О, это очень сложный вопрос…

— Но ведь должна же быть какая-то явная причина, почему вам захотелось помогать людям. Мне просто интересно, откуда он рождается, этот зов? — Невидящий взгляд Анны Евгеньевны был направлен на меня. — Может, у вас настолько чистое и доброе сердце, что вы всегда готовы поддерживать людей в самых сложных ситуациях? Или, возможно, при мысли, что вы можете помогать людям, вы просто чувствуете себя более хорошим и правильным человеком? Или, может, это дар свыше? Может, вы несёте что-то от Бога?

Я рассмеялся. Анна Евгеньевна, услышав это, тоже засмеялась мягким, неуверенным смехом. Её смех — чистый и дрожащий — был словно крошечный пучок света, проникающий сквозь толщу непроглядной тьмы — тьмы, что разверзлась сейчас за окном и окутывала всё это девятиэтажное панельное строение.

— Или, — продолжала Анна Евгеньевна, улыбаясь, — вы кому-то давным-давно не смогли помочь, а сейчас пытаетесь восполнить это? Может быть, даже пытаетесь помочь самому себе? Почему вы захотели стать психологом, скажите же мне?

Я потёр ладонью лицо, выжидая, когда сойдёт улыбка. Затем глубоко вздохнул.

— Вы знаете, мне много раз задавали этот вопрос. Вот и в школе на практике постоянно задают, в основном учителя. И всегда я отвечаю на него как-то расплывчато. Теперь, когда его задали Вы, я, кажется, готов ответить более полно… Стоит начать с того, что этот вопрос для меня самого был покрыт тайной долгое время. Нет, не потому что я после нескольких лет в техническом колледже, в который поступил после девятого класса, решил снова подать документы на авось-куда-прокатит. Получить высшее — не было главной целью. К моменту поступления я точно знал, что хочу стать психологом. Просто… сам ещё не до конца понимал, почему. Это сложно вербализировать… Снова мои заумные словечки, да? Не смейтесь… В общем, это сложно объяснить словами. Вот смотрите…

Например, если бы я кому-нибудь сказал, что… с самого раннего детства где-то в глубинах своей души чувствую нечто особенное и странное, а также категорически уверен (хоть и не имея никаких доказательств, что это нечто особенное и странное вообще существует), что оно непременно является моим личным маяком, указывающим путь к чему-то Необъяснимо-Единственно-Правильному, в противовес тому, что видят всю жизнь мои глаза, — то кто-нибудь бы понял меня?

Анна Евгеньевна задумчиво промолчала.

— Если только смутно, — продолжил я. — И ещё, скорее всего, я бы просто поскучнел для этого человека. Так уже часто бывало. Когда тяжело уразуметь, втолкать в свою устоявшуюся систему мышления что-то инородно-новое, то легче этот ментальный раздражитель просто как бы уничтожить — убрать из поля своего внимания. И тогда он умирает, переставая вызывать интерес. То есть я умираю для этого человека. И нет проблемы, непривычно мозолящей мозг.

Но вернёмся к началу. Почему психология? Потому что мне казалось, что она поможет мне разобраться в этом странном чувстве. Поможет понять, что же оно всё-таки значит и для чего мне дано. Поступая в университет, я наделся, что психология поддержит меня в моих самокопаниях, подкинет дельных подсказок в тех или иных глубоких вопросах. Но всё, что мне приходится делать, это проводить математические расчёты никому не нужных личностных исследований. А мне всегда были интересны метафизические, околоэзотерические, мистические и философские области психологии. А их в программу обучения практически не включают. Приходится всё это изучать самостоятельно. Поэтому практика в школе стала для меня сущим наказанием. Причём без изначального преступления! Наказывают ведь за что-то, а тут получилось, что просто так. Деваться некуда… Но, сказать по правде, я рад, что оказался в этой школе. Иначе не открыл бы для себя какао. Внезапно вкусный напиток. Я, кстати, после нашей первой встречи купил себе упаковку. В общежитии пью.

Лицо Анны Евгеньевны вновь озарила светлая улыбка.

— Очень интересно рассказываете. Слушать бы вас и слушать. Знаете… вот вы поведали мне о своей причине, и я её поняла. И вы для меня не стали ментальным раздражителем. И не умерли. И не поскучнели. А наоборот.

— Я рад. А то я какао ещё не допил.

На улице зашумел ветер. Порывами он налетал на окно, словно проверяя его на прочность, а мы сидели и слушали этот звук. Он приятно очаровывал, даже гипнотизировал: холодное ненастье там — тёплое спокойствие здесь. Контраст своенравной погоды и безопасного уюта. В такие мгновения таинственность буквально зашкаливает во всём. Кажется, прикоснись пальцем к табуретке, так она тут же вспыхнет пламенем какой-то сакральной истины.

— Странный всё-таки месяц — апрель, — произнесла Анна Евгеньевна. — То солнце жаркое, то дожди с сильным ветром, ещё и снег бывает. Град, кстати, обещали на днях.

Это правда, подумал я. Очень странный. «И не только из-за погоды!» — хотел добавить я.

Но что-то передумал.

· · • · ·

Я не заметил, как прошёл час. За ним второй. В этой квартире время текло иначе. Оно жило по другим законам и порой представало в шокирующем виде.

— Уже десять часов?! — ужаснулся я, взглянув на свой мобильник.

— А дождь всё не прекращается. Вы торопитесь?

— Да как бы нет… Просто, наверное, нехорошо так долго у Вас задерживаться. Вы же, наверняка, своими домашними делами хотите заняться.

— Да какие у меня дела! — произнесла Анна Евгеньевна, махнув рукой. — Вы ко мне пришли — вот вы и есть моё главное дело. Ваш приход — это целое событие в моей жизни. Когда я в прошлый раз сказала, что гостей у меня почти никогда не бывает, я слегка преувеличила. У меня их вообще никогда не бывает. Мне абсолютно не с кем поговорить. А таких собеседников, как вы, и не сыщешь больше. В этом уж я точно уверена.

Я не знал, что ответить.

— А ваша девушка? Она не будет волноваться, что вы где-то так поздно задерживаетесь?

— В этом городе у меня нет такого человека, который бы беспокоился, если я где-то задерживаюсь.

— М-м… — Анна Евгеньевна кивнула и на несколько мгновений затихла. Потом произнесла: — Но ведь будучи психологом, наверное, гораздо легче подобрать себе родственную душу?

— Знаете… я думаю, специальность тут ни при чём. Несомненно, ты начинаешь очень многое понимать в поведении людей. Но что касается твоих личных отношений, часто ты в них запутываешься больше, чем самый несведущий в психологии человек.

— Расскажете?

— Почему нет… — сказал я, сделав очередной глоток какао (это была уже третья чашка; благо, она была маленькая, так что перебрать я пока не успел, к тому же попивал крайне медленно). — Знаете, я вот вроде и не дурак. И не самый последний проходимец. Вроде и не самых уродливых черт. Но все те немногочисленные девушки, с которыми я когда-то был близок, сами обрывали наши отношения. Впрочем, наверное, что тут удивляться… Я ведь всё время почему-то думаю только о том, что хочу принести пользу всему человечеству. Ага. Сделать для него что-то очень важное. А о себе самом как-то и не думаю. А о тех, кто рядом со мной, — тем более. Поэтому, пожалуй, я всегда остаюсь один. Вдобавок… я понял, что когда мне нравятся какие-то девушки, мне нравятся не сами они как личности, как индивидуальности. Мне нравится — как бы это точнее выразиться… — идеал, стоящий за ними. Но до этого идеала, понятно, им никогда не достать. Ну… разве что кроме одной… последней.

— А как было с ней?

— Она преодолела порог моего идеала. Но сделала это другим путём. Она просто взяла и уничтожила его. Заставила посмотреть на это с иной стороны. Однако… я всё равно не смог сказать ей самого главного. О своих чувствах. И всё прекратилось само.

— Но почему?

— Понимаете… После всех прошлых отношений ты внутри словно затвердеваешь. И со временем начинаешь сторониться любых шорохов сердца. Любых шевелений, способных снова привести к той боли, которую ты не раз испытывал — боли, когда тебя бросают и оставляют одного. И хоть ты всегда и чувствовал себя одиночкой, но когда в тебе снова это подчёркивают, остаётся крайне болезненное послевкусие. Но последняя девушка… она была особенной. Не такая, как все предыдущие. Она была для меня. Словно сама Вселенная подарила мне её. Наше сближение не происходило так, как это бывает обычно — постепенно набирая обороты. Оно у нас случилось. Просто случилось.

— Как именно? — внимательно слушая, произнесла Анна Евгеньевна.

— Вначале я её возненавидел, — сказал я, почувствовав на своём лице ностальгическую усмешку. — Всем своим нутром. В нашей первичной переписке в соцсети она написала моё имя с маленькой буквы! Всё моё существо, пропитанное огромным количеством книг, передёрнуло от такого невежества. И ещё она не знала, что в русском языке существуют запятые и пробелы между словами. «Да уж, — подумал я тогда, — ну и деваха. И почему меня потянуло к ней, что я даже отважился написать ей?» После этого виртуального общения я разочаровался.

Но через две недели, каким-то неведомым мне стечением обстоятельств, она сидела у меня в общежитии. С холода мы решили зайти ко мне в комнату погреться (мой сосед как раз уехал на выходные домой). Я поставил чайник, второпях накрыл скромный стол из того, что залежалось в холодильнике, и отлучился в ванную комнату помыть руки. А когда вернулся, она уже сидела и намазывала квашеную капусту на шоколадное печенье и аппетитно всё это кушала. Да ещё с таким выражением лица, будто ест что-то совсем обыденное. Абсолютная естественность, которая просто в одну секунду разрушила все мои идеалы.

Именно в то мгновение меня ошеломила странная мысль. Я влюблён в неё. В эту невежду. В эту деваху, что не умеет ставить запятые и совсем не волнуется о них. Она даже не стала дожидаться, пока вскипит чайник. Пила заварку с молоком. Да с таким видом, что кипяток совсем и не нужен для чая. Набив рот, она удивлённо посмотрела на меня и виновато произнесла: «А в твоём мире разве так не делается?..»

Пожалуй, каждый меланхолик бессознательно хочет иметь рядом с собой свою собственную любимую дурочку, которая бы, как антипод, вытаскивала его из моря самокопаний и открывала ему другие грани реального мира…

Но однажды, как это у всех бывает, наши отношения дали трещину. По большей части — из-за моей закрытости. Я не говорил ей того, что должен был сказать. Не давал ей понять, что чувствую к ней. И со временем она словно начала холодеть ко мне. Хотя от меня просто требовался первый, уверенный шаг. Я прекрасно понимал, сделай я его, душа её тут же вспорхнёт, тут же отбросит все сомнения и будет только со мной. Она очень этого ждала.

Но я не сказал. Носил в себе эту тяжёлую грусть, сам же ею упиваясь и разъедая себя изнутри. А потом не заметил, что стал совсем не таким, как раньше… Как мрачнеет сердце всё больше. Как нелепыми доводами пытаюсь оправдать и рационализировать свой поступок. Я уверен, она ждала меня очень долго. Ждала, когда я приду к ней. Когда сожму её руки и скажу: «Всё хорошо. Я с тобой». Но я не пришёл. Не сказал того, что должен был сказать. Не раскрыл своё сердце. Не позволил ему взять верх.

Теперь, когда смотрю на её страницу в соцсети, на её фотографии, на то, как она продолжает жить свою жизнь, внутри всё обливается болью. Ведь у нас всё могло быть иначе. В такие моменты я сую в уши наушники с грустной музыкой и отправляюсь шататься по городу — пока не устану. Пока не сведу на нет всю энергию, чтобы только не думать ни о чём. Вечером, когда уже солнце садится, я возвращаюсь, падаю на кровать и засыпаю. Только чтобы не чувствовать этой душевной боли.

— Печально всё это, — тихо произнесла Анна Евгеньевна.

— Да вся жизнь моя — какая-то сплошная печаль, — с усмешкой проговорил я. — Но я научился её прятать, закапывать глубже. Так, чтобы можно было просто дышать. Без резких движений. Просто дышать — и тихонько ползать от одного дня к другому.

— И думаете, это выход?

— Конечно, нет… Я понимаю, что нужно достать всё, что я закопал в себе. Да оно и само постоянно рвётся наружу. Порой, вот, иду по улице, как вдруг повеет тёплый ветерок, солнце живописно брызнет на всё вокруг — и я наполнюсь какой-то живой чистотой. Ощущением какой-то другой жизни. Светлой, прекрасной, доброй жизни! Которую я не прожил и словно бы навсегда упустил. Как некая пронзительная ностальгия по какой-то провороненной юности, пропитанной звёздами и безрассудной романтикой. И в этот самый миг что-то подступает к горлу… Делаю вид, будто что-то попало в глаз, и иду дальше. Дальше. И дальше. Куда-то в неизвестность. Главное — как можно дальше от этого чистого, но сокрушающего сердце чувства.

— Нужно пройти внутрь своей боли… — проговорила Анна Евгеньевна. — Только тогда станет легче.

— Да я и сам знаю! — издал я что-то похожее на нервный смешок и махнул рукой. — Психолог я, в конце концов, или кто?!

И вдруг случилось нечто непредвиденное.

«Ох, — подумал я, — как же мне повезло, что Анна Евгеньевна ничего не видит…»

— Вы плачете, — прошептала Анна Евгеньевна.

Я почему-то даже не удивился.

— А Вы всё-таки можете иногда видеть.

— Слёзы не нужно видеть… Когда человек плачет, даже воздух вокруг становится другим. Как будто из души плачущего начинает что-то выходить… какая-то особая энергия. Вот её я и чувствую сейчас.

— Вы сверхчувствительная. Можете воспринимать то, чего не могут другие.

— Угу. Кроме здоровенных дыр в школьных коридорах.

Я попытался рассмеяться, но слёзы стремительно покатились из глаз. Я не понимал, что происходит. Впрочем, здесь как раз всё было понятно. Обитель человеческих страданий. Это место с лёгкостью пробуждало глубинные переживания, заставляя душевные шестерни вращаться с утроенной силой.

Анна Евгеньевна вдруг подняла правую руку и медленно протянула её в мою сторону. Её ладонь повисла в воздухе, как бы пытаясь нащупать меня.

Она звала меня.

Чуть замешкавшись, я всё же поднялся и подошёл к дивану. Присев рядом с ней, приложил голову к её ладони. Её пальцы мягко погрузились в мои волосы. Пододвинувшись ещё ближе, я опустил голову ей на колени.

И заплакал.

— Плачьте… — зашептала Анна Евгеньевна, гладя меня по голове. — Плачьте, раз того просит душа. Пускай выговорится…

Слёзы текли, и я не мог остановиться. За окном, будто поддерживая мою печаль, шёл дождь. А Анна Евгеньевна всё шептала и шептала своим ласковым, проникновенным голосом:

— Пусть так, пусть…

· · • · ·

Я приподнял веки.

Белая подушка. Мягкие лоскуты одеяла. Золотисто-оранжевая мякоть стекает по оконному стеклу. Она лежит рядом…

Неужели не сон? Неужели я и правда рыдал вчера у неё на коленях? А потом остался на всю ночь? Ну, конечно. Она ведь сама попросила меня, полусонного, разложить диван, чтобы мне было удобнее спать, а сама скромно легла на самый его краешек, повернувшись ко мне спиной и укрывшись лишь тоненьким пледом, благодушно предоставив мне всё одеяло. Ночью, на миг очнувшись и осознав всё это, я почувствовал глубокую заботу от её поступка. После чего тут же поделился с ней одеялом. Ощутив это, она шелохнулась, чуть повернулась ко мне на мгновение, как бы благодаря, и полностью укрылась одеялом, пропитанным моим теплом. Так мы и проспали до самого утра. Давно у меня не было такого крепкого и здорового сна…

Конец ознакомительного фрагмента.