Избранные произведения

Артур Олейников

Избранные произведения, состоят из циклов рассказов, которые затрагивают главные стихии человеческой жизни: вера, любовь, война.

МАСЛЕНИЦА НА ДОНУ

Бойкого и разудалого казака Луку, веселая «шайка» казаков станичников выбрала в «масленичные атаманы».

— Мирон! Стало быть тебе исаульцем! — сказал Лука.

И Мирон взял трость навязанными на ней пучком “ васильков»

— А теперь, ада к Атаману!

— Пошли! — весело хором отвечают казаки.

Станичный Атаман уже поджидает казаков идущих к нему за знаменем. И так просто знамя, Атаман не выдаст.

К веселой масленичной толпе присоединяются старики из самых почетных и домовитых, чтобы погулять с молодежью…

Атаман уже стоит на пороге и улыбается в усы.

Лука поклонился Атаману.

— Андрей Макаревич! — говорит уважительно Лука.

— За знаменем! Знаю! А вот не дам! Сначала докажи!

— А что доказывать! Масленица! Погулять хотят казаки!

— А казаку на роду написана гулять! — сказал Атаман.

— Правда твоя Атаман! Но без знамени не как нельзя! Казак без знамени не гуляет! По хатам без знамени ходить все равно лисой в курятнике шариться! Честь держать будем коли знамя! И хате почет в какую зайдем! Не как без знамени нельзя!

— Гутаришь правильно! Держи знамя!

Лука берет знамя.

— Спаси Христос! — кричат казаки кланяются Атаману и веселые идут в первую попавшею хату. Знамя устанавливают над крыльцом и ставят на охрану часового.

И так гуляют казаки от хаты к хате. А в прощенное воскресенье идут на погост помянуть покойников.

На кладбище веселье сменяет спокойствие и почтение к усопшим.

Лука задумчиво стоит над могилой родного деда и вспоминает, как дед Варфоломей первый раз учил его еще ребенком держаться в седле. Как водил на Дон с прутом и приговаривал:

— А ну бей! Да так, чтобы брызг меньше! От плеча! Так, так!

— Диду, а шашку, когда?

— Шашку?! А вот тыщю раз вдаришь, а потом поглядим! Не куда твоя шашка не денется!

— А искупаться?

— Искупаешься, когда семь потов с тебя сойдет! Да про молитву помни! Да не забывай креститься, когда в реку войдёшь! То не простая река! А наш Дон — Батюшка!

У Луки от воспоминаний сама собой навернулась слеза!

— Спи спокойно дедушка! — говорит Лука вытирает слезу. — Помню твой наказ и все своим детям, и внукам передам.

И все идут с погоста чинно и думая о своем. А на следующий день Великий Пост. Станица становится серьезной и благочинной. Все с от мало до велика с душевным трепетом ждут и считают дни до Пасхе — Христова Воскресение…

БАГРЯНЫЙ ДОН

Донские станицы были усеяны изрубленными телами казаков. Женщин, стариков, подростков, которые могли бы взять в руки отцовскую или дедовскую шашку и встать на защиту родной земли, Батюшке — Дона.

Стариков били за проклятья! За то, что одев Георгиевские Кресты они выходили из куреней и все как один говорили:

— Проваливайте бешенные волки к себе в тамбовские леса! Дон казаков, был и будет! Мы кровью своей заслужили себе землю, дома, скот! А вы кровожадные на всё готовое пожаловали!!! С начало заслужите!

— С тебя заслуживать и начнем! — отвечал какой — то мужик и стрелял в упор старика или не умело бил шашкой отобранной у мертвого казака в ни равном бою. Так, что смерть приходила к старому казаку долго и он корячась от боли и харкая кровью умирая, говорил:

— Шашку сначала в руках научись держать, коль рубить стал! Сучий потрах!

Женщин просто кого насильничали до смерти или тех кто становился на защиту подростков сыновей, нещадно убивали на глазах детей, вслед за которыми их самих еще безусых стреляли, кололи, резали.

И столько их было изуродованного и замученного мертвого казачьего люда, что хоронить было не кому и просто лень.

И сыны и матеря Донской Земли сотнями тысяч бросали в Дон!

Дон — Батюшка без разбора принимал каждого, словно родное дитя, обмывал от крови и нес в своем течением, словно на руках к Господу…

Мирон и Пантелеймон одностаничнике — казаки по шестнадцати лет, ночью уведя у красных табун вороных с винтовками за плечами и отцовскими шашками, проскакали всю ночь и на отдых привели табун на берег Дона.

Взмыленные лошади сначала стали жадно пить и вдруг зафыркали и отошли от воды.

— Смотри Мирон! — воскликнул Пантелеймон. Дон багряный от крови!

— Спаси Христос!!! — сказал Мирон и увидел как сотни казаков, словно плоты плывут по течению. И перекрестился!

Одного из убитых и истерзанных прибило к берегу.

Лошади заржали.

— Надо похоронить! — сказал Мирон.

— А если нагонят?

— Всё ровно хоронить станем!

Так и вышло!

Не успели казаки прочесть Отче наш над могилой как показались преследователи.

— Пантелеймон уводи табун я их задержу! Раздам гостинцев как отец учил!

— Я с тобой!

— Вдвоем пропадём и табун не спасем! Уходи!!! — выкрикнул Мирон вскочил на коня обнажил шашку. И, словно, когда сокол падает с неба на землю, со скоростью ветра бесстрашно поскакал на палачей родных земляков, на бесчинных осквернителей Донской Земли.

И страшен и смертелен был как гром и гроза!

Так рубил Мирон как гордился бы дед и весь Дон!

Поняв, что бессмысленно драться с казаком и если сейчас его не остановить он изрубит всех, один выхватил маузер и весь разредил в Мирона.

Намертво сжимая в руке отцовскую шашку Мирон припал к родной земле и ни когда в последний миг своей жизни, она не казалось ему такой теплой и родной все ровно, что мать…

КАЗАКИ

Последняя уцелевшая Казачья Сотня, словно стая птиц носилась по выжженной и обескровленной Донской Земле и ни как не желала как многие уходить к Врангелю, чтобы слиться с последними силами Белой Армии и вернутся на Дон, становилась на ночлег в голой степи. Казаки эти были все как один служивые! За плечами у каждого Первая Мировая! Груди в георгиевских крестах и седина на закрученных чубах. Они знали, что ни какой Врангель не придет на Дон и казаки примкнувшие к нему сложат голову в чужом краю, так, что и помянуть будет некому. Но и то знали казаки, что так долго продолжаться не могло и всё без мыслимо. Перестреляют их в погонях, рассеет смерть сотню и обвенчает бесславной смертью…

— Ни волки мы же какие, чтобы как какая кровожадная стая бить сошку! Отряды, да дозоры красных! — сказал Степан Атаману.

— Верно гутаришь! Я ждал этих слов! И то, что мы ни волки, Мы казаки! Мы на своей земле родились и на своей земле умрем! Но умрем как и положено казаку в не равном бою! Казак может погибнуть если против него одного — десять! Выступаем на Черкесск! Сколько их там сейчас, тысяча?

— Две тысячи! — ответил Степан

Атаман улыбнулся:

— Ещё лучше! Так что погуляем Казаки али нет?!

— А как же! Гулять так гулять! Нет у казак отца акромя Дона и матери акроме богородицы!

И на рассвете, как только солнце оторвалось от горизонта и осветила купала и кресты Храмов Черкесска, Бесстрашная Сотня с шашками на голо сметя на своем пути часовой караул, и как стая птиц наконец добравшись до родного гнезда закружила на станичной площади.

— Где Вы? Петухи уж пропели! Солнце встало! Выходите из наших хат мужичье! Лапотники! Умирать время пришло! — прокричал Степан.

Застрочил максим.

И насмерть сбил с коней нескольких казаков бесстрашной сотни.

— Черт вас дери! — закричал Степан и галопом поскакал на пулемет, в котором иссякла лента. Степан верил в доброго донца — своего друга скакуна, что настигнет, что не успеют подать новой ленты в чертов максим убивших казаков и убьёт еще если он не настигнет его.

— Давай! Шибче мой родной! — кричал Степан вороному и он не подвел.

Степан закружился подняв коня на дыбы возле пулеметного расчёта и шашкой изрубил всех от плеча до пояса.

Ха-ха-ха! — смеялся Степан и только успел погладить верного скакуна и поблагодарить за удаль как пуля залетело Степану под левую лопатку — прямо под сердце.

Так Степан и повис на верном скакуне товарище словно обнимая. Конь дико заржал, словно мать кобылица потерявшего жеребенка кровиночку и понёс своего мертвого хозяина куда — то в степь. Нес и слышал как сражались и умирали последние сыны Дона за родную землю.

Долго носил на себе конь мертвого Степана пока не добрался куда — то до пустынного берега Дона — Батюшке. И только тогда так встав на дыбы, что ноги Степана выскочили из стремени и он не упал в Дон! И пусть мертвый испил Святой воды для каждого казака, испил и только тогда отошел к Богородице…

УЖАС СТАНИЦЫ КАРГИНСКОЙ

Молодой безусый комиссар в кожаной куртке — махал маузером и для устрашения производил выстрел каждые несколько минут.

— Девок! Всех девок, что не замужние выдать не медля! Бгать силой! — картавил комиссар. — Кто не выдаст, убивать на месте.

Маленькие китайцы и не спрашивали согласия, они, словно саранча забегали в курени и убивали стариков, старух, баб, и за волосы вытаскивали молодых еще даже не целованных казачек, и волоком тащили к комиссару.

Десятки, сотни……

— Тысяча! — рассмеялся молодой картавый комиссар. — А теперь дивчины ада окопы рыть! Казаки наступают! Будем устгаивать обогонительное укрепление. Сейчас китайские товагищи выдадут вам по лопате и станете копать.

— Где же это видно было, что казачки окопы копали? Так ещё пуще против своих отцов казаков? — смело в лицо комиссару сказала одна казачка.

— Как звать? — спросил комиссар.

— Аксёна!!

— Кгасивое имя! Не хочешь копать, пойдешь со мной зорьку встречать.

— Ха-ха-ха!! — рассмеялась Аксёна. — Да я лучше с быком на сеновале спать буду, чем с картавым! Хоть усы отрастил бы! Жених!!! А может оно у тебя того, еще и не выросло ничего, как и усы? А?

Раздался выстрел.

Аксёна повалилась замертво.

— Другие посмотят, что у кого выросло!! Всех напоить и после пусть копают.

Стали насиловать….

Казачки впивались когтями, кусали до крови. Триста казачек, тех, что так и не смогли изнасиловать, кого застрелили, кого закололи штыками или разбивали голову прикладам винтовок.

Остальные униженные и оскорблённые с последних сил копали окопы. Кровь сходившая у девушек по ногам мешалась с черноземом и земля становилась бурой, и словно была предвестником, что самое страшное ещё впереди.

И когда вдалеке показались казаки.

Комиссар отдал приказ.

— Все казачки, встать из окопов и постоиться в шеренгу.

Казачки сделали и смотрели со слезами на глазах как сотня их отцов и братьев все ближе и ближе была к ним, пусть и поруганным, но родным, идет спасти их.

— Пгиготовиться! Огонь!! — скомандовал комиссар и в спины казачек полетели пули и все они как одина приклонили головы к родной земле.

Какой — то не человеческий вопль ужаса и горя раздался со стороны накатывающих казаков! И они ещё ускорили бег своих верных донцов и обнажили шашки.

— Пулеметные расчеты! Огонь! — скомандовал комиссар и десять максимов застрочили, заиграв адскую песню смерти…

Казаки со своими верными скакунами рушились мертвыми, но позади их товарищи на скаку перескакивали их уже мертвых, чтобы только добраться бы до изуверов Донской Земли.

Но пули беспощадно снова вырывали из сотни казаков отправляя их на тот свет так и не сумевшими отомстить за поруганных дочерей. И только два казака живыми доскакали и угадав по кожаной куртке убийцу, заводилу комиссара ринулись на него. Подняв коней на дыбы казаки отцы, закружили над комиссаром и стали рубить, но чтобы не убить, а искалечить на всю жизнь, чтоб жил и помнил. Отсекли сначала одну руку, потом другую. И спрыгнув с коней отсекли оби ноги.

Оставить коней значит было принять смерть, то казаки знали и не страшились, главное они отдали долг за своих поруганных дочерей и пусть были сражены пулями, они легли в одну землю со своими родными.

А комиссар бился в агонии в лужи крови. Один из китайцев сказал:

— Хорашой был комисан! Жить да жить! Да на жена погорел, — и выстрелил в тому голову.