Глава вторая
Саня воробьев… Живой невысоко роста парень с улыбкой и золотой фиксой… Весь от щиколоток ног до головы в наколках. Пять судимостей за кражи… Сел первый раз на малолетку, в четырнадцать… Он только на вид всегда не унывающий. Однажды он посмотрел на меня сказал:
Просядь… В ногах правды, нет…
Мы сели за общак друг против друга… Саша, спросил:
— Вот карцер! Ты сидишь в карцере! Как согреться?
Я не понял и уставился на него, словно уперся в стену.
Какая то скорбь, одолела моего лучшего друга, близкого в тюрьме на Новочеркасске…
— Если достать до лампочек можно согреть руки. Если человеческий карцер, можно открыть на всю кран с горячей водой. Но в человеческий тебя, Артур не закроют… Этап у тебя в Ростовский центра, на судебно медицинскую экспертизу.
— Откуда узнал?
— Экспертизу проводят в Ростове — на — Дону.
— Поймал! От души! Я давно хотел тебя спросить, что за свастика у тебя на ноге, на косточке?
Саша вдруг застыл на миг, словно его ошпарила кипятком.
— Это паспорт мой по жизни! На малолетки Азовской был в стакане!
— Что за стакан?
Воробьев улыбнулся, но такой улыбке я никогда не виде, в этой улыбке была что то невообразимое, близкий мне открыл… У меня снова и снова встает это перед глазами, как мальчишка в черном бушлате, в строю таких же мальчишек, на поверки смотрел гордо и смело, на объявляющего фамилии капитана Бугрова. Не нравился ему этот Бугров, а здесь на малолетки все Бугрова ненавидели. — Воробьёв! — сказал Бугров. Воробьёв вместо ответа, что здесь, смачно плюнул на бетонный настил.
— Я не понял Воробьёв, ты что в себя поверил?
— Но не в Вас же мне верить! Хозяйке, веры нет!
Раздался весёлый смех.
— Всем закрыть рты! Воробьев вышел из строя! — Бугров побагровел от гнева.
— Пойдешь в шизо!
— Не имеете права гражданин начальник, мне не исполнилось еще шестнадцать! Да и вообще шизо только на взрослике дозволено! Выражайтесь ясней!
— В изолятор, молокосос!
— Кто ещё у кого и, что сосёт!
И снова за смелость смех взрыва.
— Лейтенант сопроводите заключенного Воробьёва в стакан!
Воробьёв побледнел. — Что же ты теперь не издеваешься? Язык проглотил? — Я вернусь, матерью клянусь!
Гришка старше на год хлопнул Воробьёва по плечу:
— Ты татуировку давно сделать хотел, после стакана, если обратно в лагерь придешь я сделаю!
— Какую?
— А тем, кто в стакане был только одну и делают! Одну на всю жизнь! За которую и спрос и ответ и уважение!
— Да ну! — преобразился Воробьёв.
— Не будем задерживать перекличку! Товарищ лейтенант пойдемте в стакан! А то гражданин начальник уж весь вспотел! Ждёт не дождётся!
— Рот закрой змееныш! Посмотрим как ты у меня в стакане запоешь?
— Соловьем товарищ начальник!
— Ну-ну, смотри, чтобы как бы ни петухом!
— Это Вы зря сказали! Ждите растёт!
— Ты мне ещё погрози! Увести!
— Товарищ лейтенант угадайте сигаретой! Как перед смертью хочется!
— Держи! Смелый хорошо! Но дурак! В стакане не сахар!
— Да слышал!
— Что слышал?
— Да толком ничего! Только, что всех потом на дурочку увозят! И никто в лагерь не возвращается.
— Вот — вот! Всё пришли!
Лейтенант позвонил в железную дверь. Открыл дверь прапорщик.
— Твою мать! Ещё один! Они мне на том свете сниться будут. Звереет Бугров! Заходи невозвращенец!
— Я вернусь! — ответил Воробьев и его повел прапорщик длинным темным коридором.
— Сколько лет? — Пятнадцать!
— И на хрена он Вам сдался этот Бугров?! Себе же дороже! И, потом, против системы не попрёшь! Закатает!!
— Борзый слишком!
— А ты ангел?
— Убьём базар! Не по теме, где он Ваш стакан?
— Да вот пришли! Из коридора вышли на площадку с дырой в бетоне, на вид если, где на тротуаре сперли люк. Здесь Воробьева встретили несколько козлов (заключенные выполняющие поручение персонала лагеря — шестерят).
— Раздеть его! — скомандовал прапорщик.
— Я что — то не понял! Беспредел! — выкрикнул Воробьёв и успел въехать по уху первому отскочившему из шестерок администрации зоны для малолеток.
Второй тоже огреб только между ног.
Но силы были неравны.
— Суки! — кричал и задыхался Воробьёв.
Его раздели до гола избили ногами, связали руки и опустили в люк вниз ногами, укрепив руки на перекладине обмотав веревкой все равно как изолентой. Намертво одним словом.
— Вопросы, пожелания, будут? — спросил прапорщик.
— Пошёл гад! — А вон как! Рысканье не предвидится?
— Я не монашка, чтобы каяться!
Все ушли. Воробьев замерз, голова казалась, словно чугунной. Но всё ничего. Ушли гады! Даже словом ни на кого было выплеснуть свою злость. А что может быть страшней? Пришли на утро. Воробьев за проведённую ночь уже смутно, что понимал.
Конец ознакомительного фрагмента.
