Золото короля

Артуро Перес-Реверте (2000)

По страницам популярного цикла историко-приключенческих романов Переса-Реверте со шпагой в руке шагает бесстрашный воин армии испанского короля, а в свободное от сражений время дуэлянт, авантюрист, благородный разбойник и наемный убийца, человек чести Диего Алатристе, которого за его неимоверную храбрость называют капитаном. Он всегда ходит по острию клинка, а судьба то несправедлива к нему, то благосклонна — Алатристе наживает себе врагов, вступает в схватку с могущественной испанской инквизицией, участвует в долгой осаде Бреды, воспетой великим Веласкесом на знаменитой картине, отвоевывает золото у контрабандистов, нелегально вывозящих его из Нового Света. И что при этом достается ему? Слава? Богатство? Нет. Потому что есть в мире ценности, которых не заменит ни звон металла, ни награды из холодных вельможных рук. Честь превыше всего — честь и достоинство. Артуро Перес-Реверте — бывший военный журналист, прославленный автор блестящих исторических, военных, приключенческих, детективных романов, переведенных на сорок языков, обладатель престижнейших литературных наград; цикл об Алатристе — один из высочайших его литературных взлетов. «Капитан Алатристе, — писал о цикле коллега автора Альберто Монтанер, — удостоился чести стать одним из тех персонажей, что вошли в клуб литературных мифов и навеки поселились в коллективном воображении. Серьезное достижение, если учесть, что испанцев в этом клубе всего ничего: Эль Сид, Дон Жуан да Дон Кихот».

III

Альгвасилы и стражники

Вечеру, которому суждено было кончиться бурно и не без участия оружия, предшествовал дружеский ужин и занимательная беседа. Один из участников его появился неожиданно: дон Франсиско де Кеведо не предуведомил, что вечером мы будем иметь удовольствие видеть Альваро де ла Марка, графа де Гуадальмедину. И велико же было наше удивление, когда на закате дня он вошел в харчевню Бесерриты и приветствовал нас с обычной сердечностью — обнял капитана, отвесил мне дружеского тумака и потребовал у хозяина лучшего вина, вкусный ужин и отдельную комнату, чтобы поговорить с нами без помехи.

— Прежде всего вы должны рассказать мне о Бреде!

Лишь замшевый колет на нем противоречил королевскому эдикту против роскоши, все прочее соответствовало ему вполне — дорого, но скромно, ни кружев, ни золота, военные сапоги, длинные перчатки, плащ и шляпа, а на поясе, помимо шпаги и кинжала, еще и два пистолета. Зная дона Альваро, я побился бы об заклад, что на дружеском застолье сегодняшний вечер для него не кончится и что до зари какой-нибудь муж или мать игуменья будут иметь все основания спать вполглаза. Мне вспомнились двусмысленные слова Кеведо о совместных с королем посещениях монашеских обителей.

— Ты превосходно выглядишь, Алатристе.

— Да и вы недурно сохранились, ваша милость.

— Я забочусь об этом. Но не обманывайся, мой друг. Предаваться безделью — самый тяжкий труд.

Гуадальмедина и вправду мало изменился: статный, изящный, с изысканными оборотами речи, странно сочетавшимися в его устах с внезапными переходами к солдатской грубоватости, которой он неизменно придерживался в беседах с капитаном Алатристе, некогда спасшим ему жизнь под Керкенесом. Выпили за Бреду, за моего хозяина и даже за меня, потом граф вступил в спор с Кеведо относительно рифмовки какого-то сонета, прикончил с отменным аппетитом порцию ягненка в меду, поданную на блюде отличного трианского фаянса, спросил глиняную трубку, табак, окутался душистыми клубами дыма, расстегнул колет и с довольным видом откинулся на стуле.

— Теперь поговорим о деле, — сказал он.

Посасывая мундштук, потягивая арасенское вино, граф мгновение разглядывал меня, словно решая, можно ли мне слушать его рассказ, и без дальнейших околичностей приступил к нему. Для начала объяснил, что флот, созданный исключительно для перевозки драгоценных металлов из Индий, коммерческая монополия Севильи и строжайший присмотр за корабельщиками преследовали одну цель — не допустить к нашему золоту иностранцев и контрабандистов: все маховики и шестерни могучей машины налогов, пошлин, сборов и податей должны были вертеться бесперебойно, на благо короны и присосавшихся к ней паразитов. Для того и создан был таможенный кордон у единственных ворот в Индии — Севильи, Кадиса и его бухты. Он приносил немалый доход королевской казне, и все бы хорошо, если б только не одно обстоятельство: растленное наше чиновничество, не довольствуясь тем, что судовладельцы-арматоры и акционеры безропотно выплачивали с каждого корабля положенную сумму, при входе в порт беззастенчиво драло с них семь шкур, чтобы урвать малость и для себя лично. Более того — в годы «коров тощих» его величество порой налагал арест на золото и серебро частных лиц, перевозимое его флотом.

— И беда в том, — попыхивая трубкой, повествовал Гуадальмедина, — что все эти поборы и пошлины, призванные покрыть расходы на защиту коммерции в Индиях, пожирают то, что должны вроде бы защищать. Не хватает золота и серебра, чтобы вести войну во Фландрии, чтобы прокормить вороватую свору чиновников и пробудить Испанию от спячки. И торговые люди должны выбирать из двух зол: либо кровососы государственного казначейства, либо контрабанда… И все это так славно удобряет почву для разнообразнейшего плутовства и мошенничества… — Он с улыбкой взглянул на Кеведо и призвал его в свидетели. — Ну что, неправду я говорю, дон Франсиско?

— Правду, — кивнул поэт. — В здешних краях самый тупоумный олух быстро становится первостатейным ловкачом.

— И набивает карманы золотом.

— И это верно. — Кеведо глотнул вина и утер губы ладонью. — Недаром сказано: Дивной мощью наделен дон Дублон.

Гуадальмедина глядел на него, любуясь:

— Отлично сказано! Вы должны были бы написать об этом.

— А я и написал.

— Тогда прочтите. Доставьте мне удовольствие.

— «Жил он, вольный и беспечный…» — начал дон Франсиско, поднеся стакан к губам, отчего голос его сделался замогильным.

— Ах это! — Граф подмигнул Алатристе. — А я-то думал, это сеньора Гонгоры сочинение.

Кеведо поперхнулся.

— Какого еще Гонгоры?! Что вы несете?! Окститесь!..

— Ну ладно, ладно, друг мой…

— Да нет, совсем даже не ладно, клянусь Вельзевулом! Такое оскорбление даже не всякий лютеранин бы себе позволил! Что у меня общего с этим сбродом содомитов, которые, родясь иудеями или маврами, перекрасились в пастырей?!

— Да я пошутил!

— За такие шутки, господин граф, принято отвечать с оружием в руках.

— Даже не подумаю. — Гуадальмедина, поглаживая подвитые усы и эспаньолку, улыбался примирительно и благодушно. — Что я, с ума сошел? Разве я не помню урок фехтования, который вы преподали Пачеко де Нерваэсу?! — Правой рукой он весьма грациозно приподнял воображаемую шляпу. — Дон Франсиско, приношу вам свои извинения.

— Угу.

— Что это еще за «угу»? Я, черт возьми, все же испанский гранд. Извольте оценить глубину моего раскаянья.

— Гм…

Вернув себе с грехом пополам благорасположение поэта, Гуадальмедина продолжил рассказ, который капитан Алатристе слушал с большим вниманием, хоть и не выпускал из рук стакана с вином, розовевшим в мягком сиянии горевших на столе свечей. «Война — это чистое дело», — сказал он однажды, и только теперь я вполне осознал, что он имел в виду. Что же касается иноземцев, говорил меж тем граф, то они, дабы обойти государственную монополию, используют посредников из числа местных — их прозвали подгузниками, и это объясняет их роль, — получая золото, серебро и прочие заморские товары, которые законным путем никогда бы им не достались. Кроме того, галеоны, едва выйдя из Севильи или перед самым возвращением туда, заворачивали в Кадис, бросали якорь в Пуэрто-де-Санта-Мария или на Санлукарской банке и перегружали содержимое своих трюмов на иностранные суда. Все это побуждало деловых людей слетаться туда, ибо не было места лучше, чтобы обмануть бдительность властей.

— Додумались до того, что строят два совершенно одинаковых корабля, а регистрируют один. Малым детям известно, что задекларировано, скажем, пять бочек, а ввезено — десять, однако взятки затыкают рты и разжигают аппетиты. Многие сказочно разбогатели на этом… — Граф стал пристально рассматривать чубук, словно что-то в нем нежданно привлекло его внимание. — Очень многие, включая и самых высокопоставленных лиц при дворе.

Альваро де ла Марка продолжал рассказ. Севилья, как и вся прочая Испания, убаюканная потоками заморского золота, не в силах развивать собственную торговлю и ремесла. Выходцы из чужих краев, благодаря своему упорству и трудолюбию, достигли здесь такого преуспевания, что их теперь не догнать, а высокое положение, в свою очередь, позволило им стать посредниками между нашей отчизной и всей остальной Европой, с которой мы, между прочим, находимся в состоянии войны. Ну не парадокс ли, господа: сражаться с Англией, с Францией, с Данией, с Турцией, с мятежными нашими провинциями — и у них же, через третьих лиц, покупать канаты, парусину, древесину и всякий прочий товар, необходимый на Полуострове не менее, чем по ту сторону Атлантического океана. И стало быть, золотом Индий оплачивать содержание армий и флотов, которые нас же и бьют. Это тот самый секрет, известный целому свету, однако никто не решается прекратить такого рода торговлю, потому что она выгодна всем. И даже его величеству.

— И результат налицо: Испания катится к чертовой матери, — продолжал граф. — Каждый ворует, врет, плутует, зато никто не платит того, что должен.

— Да еще и бахвалится этим, — вставил Кеведо.

— Вот именно.

Но самое вопиющее во всем этом безобразии, по словам Гуадальмедины, — контрабанда золота и серебра. Благодаря продажности таможенников и чиновников Торговой палаты сокровища, ввозимые частными лицами, декларировались вдвое ниже своей истинной стоимости; чудовищные деньги, доставляемые каждым караваном, расходились по чужим карманам или утекали в Лондон, Амстердам, Париж или Геную. Контрабандой упоенно занимались испанцы и иностранцы, купцы и чиновники, адмиралы и генералы, миряне и клирики, военные, гражданские и какие угодно еще. Еще свеж был в памяти скандал с епископом Пересом де Эспиносой: почив года два назад, сей пастырь оставил после себя пятьсот тысяч реалов и семьдесят два золотых слитка, кои были переданы в казну, после того как выяснилось, что их ввезли из Индий, нимало не потревожив таможню.

— Помимо разнообразных товаров, ожидающийся прибытием флот везет нам из рудников Сакатекаса и Потоси на двадцать миллионов реалов серебра, принадлежащего королю и частным лицам. И еще восемьдесят кинталов^[8] золота в слитках.

— Это легально, — уточнил дон Франсиско.

— Ну да. Что касается серебра, то еще четверть будет ввезена контрабандой. А золото почти целиком пойдет в казну… Впрочем, трюм одного из галеонов загружен золотыми слитками, которые нигде и никак не значатся. Нигде и никак.

Он остановился, чтобы промочить горло и дать капитану Алатристе возможность осмыслить сказанное. Кеведо достал табакерку и взял добрую понюшку, деликатно чихнул и утерся мятым платком, извлеченным из рукава.

— Называется этот парусник «Вирхен де Регла». Шестнадцатипушечный галеон. Владелец — герцог де Медина-Сидония. Фрахтовщик — некто Херонимо Гараффа, генуэзский купец, обосновавшийся в Севилье. «Вирхен» возит в Индии всякую всячину, от альмаденской ртути для серебряных копей до папских булл, а обратно — все, что только может влезть в трюм. А влезть может многое, в том числе и потому, что, по документам регистра, водоизмещение его — девятьсот бочек по двадцать семь арроб^[9], а на самом деле, благодаря разным кораблестроительным хитростям, — тысяча четыреста…

Этот галеон, продолжал Гуадальмедина, идет в составе флота с грузом серой амбры, кошенили, шерсти и кож, предназначенным севильским и кадисским купцам. И еще везет пять миллионов реалов серебряной свежеотчеканенной монетой — две трети принадлежат частным лицам — и полторы тысячи золотых слитков для передачи в королевскую казну.

— То-то бы пираты порадовались, — заметил Кеведо.

— Особенно если принять в рассуждение, что в составе флота в этом году еще четыре корабля с таким же грузом… — Граф сквозь клубы табачного дыма поглядел на капитана. — Теперь понимаешь, почему англичане нанесли визит в Кадис?

— А откуда они узнали?

— Дьявольщина! Откуда! Смекнуть нетрудно! Если за деньги можно купить даже спасение души, то и все остальное труда не составит!.. Нынче вечером ты что-то наивен не в меру! Во Фландрии, говоришь, был? А впечатление такое, будто с луны свалился.

Алатристе промолчал и налил себе еще вина. Взглянул на Кеведо, который с полуулыбкой пожал плечами, как бы говоря: «Забыл, с кем дело имеешь? Принимай его каков есть».

— Ну да дело не в том, что там написано в его коносаменте^[10]. Нам известно, что галеон контрабандой везет серебра еще на миллион реалов. Но и это не самое главное. А важно то, что в трюмах «Вирхен де Реглы» едут к нам еще две тысячи золотых слитков, которые нигде не значатся. — Он ткнул в капитана мундштуком. — Знаешь, на сколько, по самым скромным подсчетам, потянет этот тайный груз?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ну так знай — на двести тысяч золотых эскудо.

Капитан посмотрел на свои руки, неподвижно лежавшие на столешнице, и, прикинув в уме, спросил:

— Это получается сто миллионов мараведи?

— Точно! — расхохотался Гуадальмедина. — Все мы знаем, сколько стоит эскудо.

Алатристе поднял голову и пристально поглядел графу в глаза:

— Тут ваша милость ошибается. Может, и знаете, да не так, как я.

Гуадальмедина открыл рот для очередной шутки, но ледяной взгляд Алатристе заставил его промолчать. Известно было, что капитан убивал людей за десятитысячную часть этой суммы. Без сомнения, в этот миг он, как и я, прикидывал, сколько армий можно набрать и вооружить на нее. Сколько аркебуз купить, сколько жизней сохранить, сколько смертей избежать.

Откашлявшись, Кеведо негромким голосом, медленно и важно прочел:

Мир — торжище.

Жизнь — рынок.

С давних пор

Ворье не остается здесь внакладе:

Как заповедь исполнить «Не укра`ди»,

Когда в ходу: «Не пойман, так не вор»?

А и поймают — с правосудьем спор

Ты выиграешь, если не тупица:

Сумел спереть — сумеешь откупиться.

Наступило неловкое молчание. Альваро де ла Марка разглядывал свою трубку. Потом он положил ее на стол и сказал:

— Чтобы загрузить в трюм лишние сорок кинталов золота, да еще и незадекларированное серебро, капитану «Вирхен де Реглы» пришлось снять с галеона восемь пушек. И все равно — корабль перегружен.

— Кому же принадлежит это золото? — осведомился Алатристе.

— Ну тут и гадать нечего. Прежде всего — герцогу де Медина-Сидонии: он организовал всю операцию, снарядил корабль и получит самый большой доход. Затем — двоим банкирам: один из Лисабона, другой — из Антверпена… Еще кое-кому из придворных. Среди них, судя по всему, Луис де Алькесар, секретарь его величества.

Алатристе обратил ко мне изучающий взгляд. Я, разумеется, уже успел поведать ему о встрече с Гвальтерио Малатестой, хотя ни словом не упомянул о синих глазах, мелькнувших в окне одной из многих карет, составлявших королевский кортеж. Гуадальмедина и Кеведо, в свою очередь внимательно рассматривавшие капитана, в этот миг переглянулись.

— Фокус в том, — продолжал Гуадальмедина, — что корабль, прежде чем разгрузиться в порту Кадиса или Севильи, зайдет в устье Санлукара. Они подкупили командующего флотом, и тот разрешит кораблям, под предлогом непогоды ли, англичан или еще чего, одну по крайней мере ночь простоять там на якоре. И за эту ночь золото потихоньку перегрузят на другой галеон, стоящий там же. Он называется «Никлаасберген» — фламандская посудина с безупречно католическим экипажем, капитаном и арматором… Курсирует в свое удовольствие между Испанией и Фландрией под флагом нашего государя.

— И куда же доставят золото?

— Скорее всего, доля Медина-Сидонии и прочих останется в Лисабоне, где тамошний банкир даст за нее недурные деньги… А остальное прямым ходом отправится в мятежные провинции.

— Это измена, — сказал Алатристе.

Голос его был спокоен, рука, подносившая к губам кубок с вином, в котором он уже успел смочить усы, не дрогнула. Но я видел, как странно потемнели его светлые глаза.

— Измена, — повторил он.

И от того, как было произнесено это слово, ожили в моей памяти картины недавнего прошлого. Шеренги испанской пехоты бестрепетно шагают по равнине, окружающей Руйтерскую мельницу, и рокот барабана вселяет сладкую грусть в души тех, кто обречен здесь пасть. Славный галисиец Ривас и прапорщик Чакон гибнут на склоне бастиона Терхейден, спасая бело-синее клетчатое знамя. Рев вырывается из сотни глоток, когда на рассвете начинается штурм Аудкерка. После рукопашной в подземных галереях люди протирают запорошенные глаза… Мне самому вдруг захотелось пить, и я залпом опорожнил стакан.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Кинтал — мера веса, равная 100 фунтам, или 46 кг.

9

Арроба — мера веса и жидкости, колебавшаяся в разных регионах Испании от 11,5 до 12,5 кг.

10

Коносамент — документ, содержащий условия договора морской перевозки груза.