Все как у людей

Артём Черников

«Мало того что мне явилось замечательное чтение, где каждое слово занимает присущее ему место, и это слово не случайно, а избранно. Мало того, что эта небольшая повесть написана смешно и легко – ладно, сейчас многие так умеют. Но главное – я держала в руках образец некой новой литературы, для которой еще не придумано жанра».Алла Боссарт. «НОВАЯ ГАЗЕТА»

Глава третья. Лубянка

Омоновцы выглядели как пришельцы. Они медленно и как-то не по-человечески нелепо двигались к нам мимо театра Калягина. Их тяжелые ботинки скользили по вечно зеленому газону, как будто не оставляя на нем ни следа. Черные стекла шлемов отражали ночные огни, и казалось, что под опущенными забралами скрыты странные, искаженные чуждой генетикой лица. Сходство с инопланетными захватчиками усиливалось еще и тем, что их расчет появился совершенно внезапно, из ниоткуда. Они спустились со своего космического корабля при помощи системы телепортации и теперь надвигались на нас в полном молчании широким мрачным фронтом.

— Что-то, — говорю, — стало холодать, не пора ли нам поддать?

— Да уж, — Илья тоже посмотрел на «инопланетян», — пожалуй, действительно пора.

— К-куда идем? — оживился Герман.

— На Никольской есть один неплохой бар, если помнишь…

Какое-то время нам пришлось двигаться вместе с толпой. Люди вокруг улыбались и весело переговаривались, время от времени что-то кричали. Не знаю, следовала ли толпа призыву Яшина или просто подчинялась сформулированным когда-то Конрадом Лоренцем принципам движения особи в стае: «не отдаляться от своего соседа, слишком к нему не приближаться и двигаться, куда хочешь». В общем, мы двигались куда хотели и оказались-таки на Лубянской площади.

Нам, благодаря моим настойчивым уверениям в том, что нужно держаться как можно дальше от скоплений граждан, удалось значительно опередить «веселую» толпу и прибыть на площадь Дзержинского так, как это ежедневно делают миллионы москвичей и гостей столицы. То есть совершенно беспрепятственно. В подземном переходе на улицу Никольская нас остановил патруль.

— Закрыт проход, — сказал строгий полицейский в очках.

— Так как же, — говорю, — нам на Никольскую попасть?

— Не мои проблемы, — вежливо ответил он и отвернулся, как бы намекая, что у него есть более важные дела.

Мы поднялись наверх, и тут Костя просто так, без всяких предупреждений, захотел в туалет.

— Далеко этот ваш бар? — спросил он, нервно оглядываясь по сторонам.

— Бар-то недалеко, да обходить придется чуть ли не через Рождественку. А чего ты?

— Ссать, — коротко ответил Костя, не переставая вертеть головой.

— Да ты что, — говорю, — удумал? Одни же менты кругом.

— Ладно, — Костя шагнул на проезжую часть, — подождите меня здесь, пожалуйста, я быстро.

Костя мгновенно, как он это умеет, исчез, а мы остались стоять на тротуаре. После этого мы не видели его пять дней.

Через десять минут после исчезновения Кости нас попросили куда-то пройти. В тот момент мы беседовали с каким-то алкашом, преподавателем филологии. Спокойные и уверенные полицейские подхватили нас под локти и затолкали в серый КамАЗ.

В автозаке оказалось темно и людно. Ощущение было странное — никогда еще я не находился в одном помещении с людьми, лиц которых невозможно разглядеть. Про собравшихся я знал лишь одно: где-то среди них находятся Илья и Герман. Через пару минут мы нашли друг друга по голосам и придвинулись поближе — у Ильи еще оставался коньяк.

Сколько человек набилось в наш отсек, определить не удавалось. Я слышал лишь голоса, почти сливавшиеся в гул, как в зале перед театральным представлением. Я знал, что рядом со мной живые люди, но, не имея возможности их увидеть, ощущал себя случайно забредшим в потусторонний мир. Правда, я сидел у входной решетчатой двери, так что омоновцы по другую от нее сторону немного смазывали это ощущение. Автозак был набит битком, и теперь они явно скучали без работы, как усердные лесорубы, неожиданно для самих себя спилившие последнее в мире дерево.

В общем, менты молчали, а арестованные, напротив, вовсю трепались. Кто-то жаловался, кто-то требовал, кто-то острил:

— Я не могу! Мне надо на учебу! Сколько они нас продержат, а?

— Девушка, это снова я! Срочно соедините меня с дежурным по городу! Меня арестовали, а ведь я предупреждал! Алё…

— Будет п-прикольно, если они нас сразу в Сибирь у-увезут. Говорят, там по-прежнему нужны о-образованные люди…

— Да нет, увезут куда-нибудь за МКАД и выбросят.

— С моста.

— Девушка, это снова я! Я требую, чтобы вы меня соединили с дежурным по городу! Не вешайте трубку, я не собираюсь объяснять все снова новой девушке! Алё…

— Блин, вырубите там кто-нибудь этого радиста. Достал уже.

Кто-то, будучи изрядно навеселе, говорил оживленно, как бы пытаясь в чем-то переубедить всех собравшихся:

— Нет, я вообще шел с презентации, т.е. с конференции! Набухался там в ж…! Шампанское с собой нес.

— Милостивый государь, — говорю в темноту, — а шампанское еще при вас?

— Не, ***, уже выкушали-с.

Через пару месяцев Юля Варенцова снимет про нас фильм, который будет называться «Белая гвардия» и который так и не попадет в телеэфир. В этом фильме будут такие слова: «Директор по развитию творческого центра Федор Николаев и представить не мог, что в тот день, пятого декабря, не вернется домой. Он шел с бизнес-конференции и увидел какое-то скопление людей…»

К слову сказать, я редко бываю самим собой. Всю жизнь я притворяюсь кем-то другим. Не кем-то конкретно, типа Брюса Уиллиса или, скажем, Майка Майерса. Нельзя сказать, что я играю какие-то конкретные роли, хотя и это бывает. Здесь дело в другом. Я как бы пытаюсь соответствовать некоему образу, возникновение которого в сознании окружающих для меня наиболее желательно. При этом на их мнение мне в известной степени плевать. Главное, чтобы оформился образ, и последовала соответствующая реакция. Так, к тридцати годам я прослыл хамом, романтиком, свиньей, честным парнем, треплом, циником, рассказчиком, ловеласом и, наконец, ***аком. Герман как-то пошутил, что у Тёмы, мол, нет собственной личности, а все, что мы таковой считаем, выдумано им самим. Герман-то думал, что это шутка…

Короче, образ политзаключенного мне сразу понравился. Видимо, во мне очнулся романтик — диссидентство, Бродский там, Солженицын, Довлатов, все дела… Ментам их собственный образ тоже пришелся по вкусу. Они, как и мы, были слегка возбуждены и время от времени даже перешучивались. Все правильно, думал я, одно ведь дело делаем: вы сажаете, мы сидим…

Упитанный омоновец поинтересовался у меня:

— И сколько те заплатили за участие в митинге?

— А сколько, — говорю, — обычно платят?

— А чё, думаешь продешевил?

Омоновцы дружно заржали, а я почему-то подумал, что животный мир хоть и жесток, но прекрасен, ибо в нем нет места ненависти. Ведь нельзя же испытывать ненависть к горилле или таракану. Их можно бояться, но ненавидеть нельзя. Впрочем, по странному совпадению, ненависть оказалось совершенно невозможно испытать и к омоновцу.

Ехали мы долго. Коньяк успел кончиться дважды — сначала у нас, а потом и еще у кого-то там, во тьме. Минут на двадцать мы встали в пробку. Во мраке засветились экраны оснащенных GPS-антеннами коммуникаторов. Все наперебой стали подсказывать ментам пути объезда. Буквально:

— На следующем перекрестке лучше повернуть направо! Впереди ДТП.

— А там куда? — Реагировал водитель.

— Знаете, — откликнулся неведомый голос из темноты, — было бы проще и быстрее, если бы вы сказали, куда мы все едем…

Но нам ничего не сказали. Просто через сорок минут наше путешествие закончилось так же внезапно, как началось. Точнее, закончилась его первая и самая романтическая часть. Нас перегрузили из КамАЗа в ОВД «Алексеевское» и отвели в какую-то аудиторию на втором этаже. Я запомнил загадочную табличку на двери, там было написано: «Класс-Группа». Загадки в темноте, как говаривал Гендальф.