Графиня поневоле. История продолжается

Аскольд Де Герсо

Продолжение истории графини Апраксиной, урождённой Лизаветы Бахметьевой. Казалось бы, жизнь вошла в привычную колею и ничего не сможет нарушить семейную идиллию. Но судьба всегда распоряжается по-своему, расставляя фигурки на шахматном столе, и только ей одной известно, что скрывается за ширмой времени…

Глава 4

— Ну, так вот. Расскажи ту, что знаешь, — не отставала от него Лизавета. Со слов Вареньки-то, она знала, что он мастер говорить. Как ей поведала Варенька: говорит хорошо, а поговорки и пословицы из него сыплются, как из рога изобилия. Но прелесть его рассказов заключалась в том, что самые простенькие истории приобретали в его устах благообразность и заставляли слушателя проникнуться всем существом, дабы не упустить что-то ненароком.

— Тогда слушайте, госпожа Лизавета. Значит, то действо происходило ещё при самом царе Горохе и ежели даже что придумаю от себя. Не принимайте близко к сердцу…

— Ой, Ефремушка, у меня уже в сердце закололо, — притворно откинулась на спинку сиденья Лизавета.

— Госпожа, коль вы так будете воспринимать, сказывать не стану, — поддержал шутку Ефремушка. — Жил, стало быть мужик в одном селе ли али хуторе, про то не ведаю, а предания не оставили никаких намёков относительно сего, жил да не тужил. А ленивый был мужик, не приведи Господи…

— Ну как наш Ефремушка, — поддразнила Лизавета рассказчика.

— Да не-е, ещё ленивее. С печи слезать, и то было лень ему, так и лежал день-деньской на печи. Маменька пока живая была, печь-то топила, а как её не стало, холод стал донимать. Но и то сказать, дело к весне, авось, да переживу, решил про себя мужичок. На улице и трава в рост пошла, слез мужичок с печки, да лёг на скамью у окна. В окно слышно, как листья шумят, птицы щебечут…

— Так, то сказка али притча? — привычная с детских лет к иному складу сказок, — поинтересовалась Лизавета. Бабушка ей в детстве тоже на ночь любила рассказывать сказки, коих знала великое множество, но она как-то иначе рассказывала.

— Как есть сказка. Оно ведь как? Не скоро сказка сказывается и не скоро дело делается.

— А не спутал ли где-то, Ефремушка? Сказка всегда скоро сказывается.

— Всё может быть, госпожа Лизавета. Ну вот, стало быть лежит он на скамейке, на голых досках и послышалось ему: слышь куманёк, в лесу, где длинный лог, в давние времена некие лихие люди клад зарыли, прежде чем их всех словили и смерти лютой предали. Возьми куманёк, лопату, да ночью сходи.

Но лень ему с места-то двигаться, он-то и по девкам и то не шастает, а тут лопату возьми да в лес пойди ночью. Он же с ума-то совсем не выжил. Но час ли, два ли прошло, опять тот же голос достаёт его: слышь-ко, кум, в длинном логу, где в давние-то времена, лихие люди клад зарыли. Возьми лопату и сходи ночью.

И так его достал голос своим кладом, что он возьми и ляпни: Бог даст и в окно подаст. Голос на время исчез, ну мужичонка и думает себе: наконец-то успокоился. Житья от тебя никакого. Да только к вечеру похолодало, прохладно на скамейке-то лежать. С утра картошку сварил, печь-то, поди, ещё тёплая должна быть. Делать нечего, мужичонка переместился снова на печку, а голос словно только этого и дожидался, тут, как тут: слышь-ко, куманёк, в лесу в длинном логу, где в давние времена некие лихие люди клад зарыли, прежде чем их всех словили и лютой смерти предали. Возьми куманёк лопату и сходи ночью, куманёк, и так правдиво и соблазнительно говорит, поди, другой давно бы сходил. Есть клад какой или нет, проверил.

Но только не на того напал голос-то. Стойкий оказался на всякого рода соблазны, не шевельнулся даже, только и подумал сквозь полудрёму: ещё раз скажет, так тому и быть, схожу. Проведаю. Едва успел глаза сомкнуть и предаться в сладкие лапы Морфея, голос и заявился.

«Что ж, не даст ведь спать, как пить дать, не даст. Пойду, схожу», — слез он с печи нехотя и во дворе, в каком-то закутку отыскал лопату. Вся ржой покрылась лопата, что и неудивительно, когда ею последний раз копали. Никто, поди не помнит…

Ефремушка, устроившись удобно, вещал, что кукушка, усевшись на суку удобно, кукует. Да так складно рассказывает, словно всю жизнь только тем и занимался. Да и по существу, что ему сейчас делать, Прошка управляет лошадьми, одно лишь и остаётся: языком чесать.

Лизавета. Находясь напротив него, ловила каждое слово и только раз вставила слово: — а что? Клад и вправду был-то хоть?

На что Ефремушка невозмутимо ответил, не моргнув глазом: госпожа Лизавета. Мне-то откуда, то может быть известно. Дело-то при царе Горохе было, — да и таким серьёзным тоном, как если бы оправдывался за какую-никакую оплошность. — Вы, госпожа, сами просили рассказывать, а теперича мне допрос устраиваете…

— Полно, Ефремушка. Уже и спросить нельзя…

Поворчав для виду, он продолжил свою сказку, что, то ли где слышал, то ли сам на ходу придумывал. Но занятно рассказывал: только он за ограду вышел, что двор от улицы отделяла прошёл немного, навстречу ему сосед. А скупой был сосед, зимой снега не выпросишь. Ну увидел он мужичонку, что и днём не выходил на улицу, а тут ночью объявился. Червь подозрения тут же закрался ему в душу: неспроста ленивый на улицу вышел, ох, неспроста, и решил расспросить.

Дюже интересно стало ему. Вот он и подступил к мужичку с расспросами: куда да зачем ночью собрался? В это время, мол, все порядочные люди сном праведника спят и только разбойники по ночам шастают. Мужичонка и сам не рад, что покинул свою удобную лежанку, так бы и лежал, да голос проклятый всего извёл.

И как на духу рассказал он соседу про тот голос-то. Сосед едва прослышал о кладе, засвербило во всём теле и снаружи и изнутри. «Как же так получается: я сутками горбачусь, каждую копейку складываю, а кому-то само в руки идёт. Непорядок получается, несправедливо». Решил он хитростью увести клад-то у мужичка.

— Да на что тебе клад? Ребятни нет, жены тоже, что пилит день и ночь. Уступи ты его мне.

— А тебе он зачем? Ты и так на деньгах спишь…

— Да прибыток он никогда лишним не бывает…

Немного поразмыслив: это ж до лесу дойти, после в логу длинном копать неизвестно какой глубины яму, мужичок и вправду лопату всучил соседу: да бери. Я, может статься, токмо затем и вышел, чтобы кому отдать.

Сосед рад-радёшенек: вот так, легко и ловко увёл клад у человека. И ведь ничего-то не попросил взамен. Ему и в голову не пришло спросить: а откуда про то тебе известно? Всё спуталось в сознании, едва прослышал про клад-то. Идёт он в лес до длинного лога, а сам думает: лог-то длинный, где именно зарыт клад? Эх, не додумался выпытать про место-то. Но и назад не вернёшься: плохая примета. «Была, не была. Аль мета какая в том месте имеется», — и только так успел подумать, видит впереди синее свечение. Не иначе клад, решил он про себя. Копнул лопатой раз, другой, обо что-то твёрдое упёрлась лопата. «Сундук», — вот теперь-то я заживу, решил скупец. Нагнулся потрогать, а в яме какая-то дохлая то ли собака, то ли волк, впотьмах и не разберёшь. А подсветить нечем.

И такая досада взяла скупца, что он схватил эту дохлую скотину и потащил до мужичка. Нечего, мол, изгаляться над работными людьми. А на улице уже и рассвело, скупец и думает, скорей бы дойти, иначе увидит кто, насмешек не оберёшься и заметно прибавил шагу.

Поравнялся с домом мужичка, да и с размаху запустил в оконный проём дома. «Будет тебе изгаляться», — ухмыльнулся скупец, продолжив путь. Дохлая же скотина, шлёпнувшись на пол обернулась немалым количеством золотых монет, от блеска которых мужичонка и раскрыл глаза на печи. Но спросонья никак понять-то не может, что здесь происходит. Лишь протёрши глаза, он вспомнил про голос и выдавил из себя: Бог даст и в окно подаст…

— А что, и вправду дохлая тварь обернулась монетами? — спросила Лизавета, уверенная, что сказка наконец дошла до логического завершения и у Ефремушки не будет ни малейшего повода ворчать.

— Кто про то знает доподлинно, одно могу сказать: в каждой сказке есть маковка да истины.

В другой же раз Лизавета ни с того, ни с сего поинтересовалась его сердечными привязанностями. На что Ефремушка, вначале попытался отмолчаться, а после как бы оборачивая всё в шутку, произнёс:

— Да мне, госпожа, уж на тот свет пора. Заждались, поди…

— Ефремушка, тебе туда ещё рановато. — И сама, не ожидая от себя подобной запальчивости, продолжила. — Мы тебя еще женим!

— Госпожа Лизавета, стар я уже жениться, обзаводиться семьёй, — как-то грустно улыбнулся.

— Как это старый? Сколько тебе годков-то будет? Тридцать восемь? И ты говоришь старый? — Лизавета с нежностью взглянула на него, старые обиды давно бесследно растаяли, а более надёжного и верного слугу, нежели Ефремушка, днём с огнём не сыскать. Да и он, не ожидавший такого отпора на свою шутку, растерянно отвел взгляд.

— Ну будет тебе, Ефремушка. Это всё дорожные разговоры, дабы время занять, — успокоила его Лизавета.

И вот так в словесных перепалках они коротали дорогу от постоялого двора до следующего, скользили легко и лошади бежали резво, а где дороги были не шибко заезжены, так и они тоже шли тяжело, но в день вёрст по сорок-пятьдесят проходили, останавливаясь на ночлег в постоялых дворах.