Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби

Бен Макинтайр, 2014

Ким Филби – один из самых знаменитых шпионов XX века, и написано о нем немало. Однако расследование британского писателя-историка Бена Макинтайра, основанное в числе прочего на неопубликованных архивных материалах, знакомит нас с этой уникальной личностью как никогда близко. Урон, нанесенный тайной деятельностью Филби двум государствам, Великобритании и США, мог бы быть куда меньше, если бы не крепкая мужская дружба, замешанная на традиционных английских идеалах личной преданности и чести джентльмена. Николас Эллиотт из МИ-6 и глава ЦРУ Джеймс Энглтон слепо верили своему другу Киму и стояли за него стеной до тех пор, пока не стало поздно. Макинтайр показывает, как государственная измена, десятилетиями проходившая сквозь фильтр частного человеческого предательства, превращала жизнь Кима Филби в небывалой силы психологический триллер.

Глава 4

Детка, детка, я шпион!

Сэр Стюарт Мензис, глава МИ-6, являл собой практически карикатуру на идеального шефа шпионов: аристократичный, коварный и загадочный. Некоторые считали его незаконнорожденным сыном Эдуарда VII, и слух этот, скорее всего беспочвенный, сэр Стюарт вовсе не спешил опровергать. Подобно всем шефам МИ-6, он был известен как Ш, и традиция эта началась с инициала первого шефа, (Мэнсфилда) Камминга^[7]. Мензис состоял в клубе «Уайтс», охотился на лис, общался с членами королевской семьи, не пропустил ни одного дня в Аскоте, охотно предавался возлияниям и надежно хранил свои секреты за небольшими, но суровыми усами. Сэр Стюарт предпочитал женщин мужчинам, а лошадей — и тем и другим. Он был непробиваемо вежливым и столь же безжалостным: вражеским шпионам, лисам и конкурентам по службе не стоило ждать от него пощады. Николас Эллиотт благоговел перед Шефом, потому что, по его словам, у того было «подлинное понимание ценностей» — под этим подразумевалось, что Мензис, старый итонец и друг отца Эллиотта, разделял его представления о мире. Ким точно так же восхищался Мензисом на людях, но втайне считал его образцовым экземпляром правящей элиты, чья судьба была предрешена. «Его интеллектуальный арсенал не производил впечатления, — впоследствии писал Филби, — его знания о мире и взгляды на него были как раз такими, каких можно ожидать от питомца высших слоев британского истеблишмента, ведущего довольно-таки замкнутый образ жизни». Одним словом, Ш созрел для манипуляций.

Как это свойственно маленьким, закрытым, самовоспроизводящимся сообществам, МИ-6 разрывали междоусобные распри. Клода Дэнси, помощника шефа, Хью Тревор-Роупер характеризовал как «изрядного мерзавца, продажного, некомпетентного, но по-своему хитренького». Валентайн Вивьен, Ви-Ви, обеспечивший Филби безболезненное вхождение в мир секретных служб, был старомодным ветераном колониальных порядков, приверженцем формы и протокола, и постоянно жил в ощущении социального беспокойства, поскольку был всего лишь сыном портретиста. На малейшее пренебрежение — подлинное или мнимое — он реагировал яростно. «По правде сказать, Вивьен давно уже пережил пору своего расцвета, если она вообще была в его жизни, — колко заметил Филби. — Он был худой, с аккуратно завитыми волосами и влажными глазами». Дэнси ненавидел Вивьена, а Вивьен — Дэнси; босс Филби Феликс Каугилл враждовал с обоими и вызывал у них ответное презрение. Филби обхаживал всех троих, льстил им и презирал их, в то же время поддерживая отношения с другими подразделениями разведки, в особенности с МИ-5. Во-первых, именно в службе безопасности плоды его контрразведывательной деятельности были наиболее востребованы, во-вторых, что еще важнее, именно она отвечала за контршпионаж в Великобритании: окажись Филби под подозрением, МИ-5 сразу пошла бы по его следам. Таким образом, было важно завести друзей среди сотрудников этого ведомства. Самую тесную связь Филби удалось здесь наладить с руководителем контрразведки Гаем Лидделлом, утонченным виолончелистом-любителем и завсегдатаем шпионского салона Харриса. Вечно взъерошенный, непосредственный, Лидделл смахивал скорее на провинциального банкира, нежели на кукловода. «Он проборматывал свои мысли так, словно наощупь продирался к фактам той или иной операции, и на лице его появлялась уютная, невинная улыбка, — писал Филби. — Но за этим ленивым фасадом его тонкий и пытливый ум перебирал целую сокровищницу фотографических воспоминаний». Филби восхищался профессионализмом Лидделла и в то же время боялся его.

Секреты — валюта разведывательной деятельности, и некоторое хорошо просчитанное разглашение тайн в шпионской среде повышает обменный курс. Филби начал неофициально подбрасывать небольшие, но лакомые кусочки информации коллегам, и они отвечали ему тем же. По свидетельству самого Кима, «награда за подобное нарушение правил бывала подчас весьма щедрой». Поделившись секретом, можно было обзавестись другом, а дружба, или ее имитация, являла собой лучший способ выведать новые секреты. Филби стал заметным и популярным персонажем в коридорах как МИ-5, так и МИ-6, всегда готовым обменяться любезностями, сплетнями или конфиденциальными сведениями, всегда готовым пропустить после работы по стаканчику, да не по одному. Его советский кукловод удовлетворенно сообщал, что агент Сонни, возможно, «единственный в Отеле, у кого вообще нет врагов».

Мензис считал Филби и Эллиотта своими протеже, своими «золотыми мальчиками»: это новое поколение офицеров разведки далеко ушло от прежних полицейских с бакенбардами и ископаемых военных, преобладавших в довоенной МИ-6. Были они энергичными, целеустремленными и с хорошим образованием (но не интеллектуалами, коих Ш не жаловал). Они принадлежали к правильным клубам и говорили с правильным произношением. Вскоре стало очевидно, что Мензис готовит обоих к продвижению по службе, отвергая любые попытки увлечь их в другом направлении. Когда Форин-офис поинтересовался, можно ли откомандировать Кима на дипломатическую службу, Ш отверг этот запрос с язвительной припиской: «Вам не хуже моего известно, какую ценную работу Филби выполняет для меня… Филби играет столь важную роль в нашей деятельности для нужд фронта, что его нынешние коллеги вынуждены с сожалением отказаться его отпускать». Подобным же образом личный секретарь короля Томми Ласселс послал Гаю Лидделлу записку, где сообщалось, что Эллиотта рассматривают в качестве возможной кандидатуры на должность секретаря монарха, и спрашивал его мнения. Лидделл ответил, что познакомился с Эллиоттом «в сутолоке [тюрьмы] Скрабс», что он «приятный человек и Невил Блэнд о нем высоко отзывался». Из него получился бы отличный придворный. Мензис, чья мать была фрейлиной королевы Марии, убил в зародыше и эту затею. Он хотел, чтобы его мальчики оставались в ближнем кругу, а Филби и Эллиотт, пусть и по весьма несхожим причинам, были этому только рады.

Деятельность Пятого отдела, боровшегося с немецким шпионажем по всему миру, была увлекательной, сложной и зачастую повергала в отчаяние. «На каждую зацепку, дававшую результат, — писал Филби, — приходилась дюжина тех, что извилистыми тропами заводили нас в тупик». Эллиотт находил «чудовищный» объем канцелярской работы — неотъемлемую часть разведывательной деятельности — особенно утомительным и стремился перенять манеру Филби по части написания докладных записок, служившую «образцом лаконизма и ясности». Однако пускай офицерам Пятого отдела и приходилось жаловаться на долгие часы работы, зато они сформировали сплоченную группу, со своими собственными дружескими ритуалами и обычаями: воскресный ланч у Филби, крикет по выходным, коктейли в «Короле Гарри», время от времени обед в лондонском клубе, а иногда и уикенды в Итоне. «Я обладал преимуществом, ибо мог приглашать друзей гостить с ночевкой у моих родителей, у которых, по счастью, были старые слуги, помогавшие справиться с огромным домом», — писал Эллиотт.

Филби, похоже, вкалывал в два раза больше всех остальных, в чем не было ничего удивительного, поскольку работал он на двух господ или, точнее говоря, делал вид, что служит одному, а на самом деле приносил пользу другому. По мере того как укреплялось влияние Кима на британскую разведку, возрастало и его значение в глазах советских спецслужб. Московский Центр направил своему лондонскому резиденту сообщение, в котором описывал Сонни как «интересного и многообещающего агента» и приказывал активнее прибегать к его услугам. Филби отвечал преданным усердием. Во время ночной смены на Бродвее он тщательно изучал входящие телеграммы в поисках любой информации, представлявшей потенциальный интерес для НКВД; послания из Лондона в военное представительство в Москве считались «особо ценными». Филби описывал всех сотрудников Пятого отдела с язвительной точностью. Эллиотт был не единственным коллегой, которого могло бы шокировать тайное мнение о нем Филби: его боссу Феликсу Каугиллу «не хватало социальных навыков»; школьный товарищ Тим Милн был «подвержен инерции»; Тревор Уилсон, бывший собиратель скунсового помета, питал «излишнюю слабость [к] женщинам», а молодой Десмонд Бристоу являл собой «слабое звено… по причине незрелости и небольшого ума».

Каждый вечер Филби приносил домой «толстый портфель» и садился у себя в кабинете, старательно копируя документы, в то время как Эйлин готовила ужин и присматривала за детьми. Кстати, он докладывал и об Эйлин, словно комиссар, оценивающий идейные слабости ближайших родственников: «По своим политическим взглядам она социалистка, но, подобно большинству богатых представителей среднего класса, у нее почти неискоренимая склонность к определенной форме филистерства (мещанства), а именно: она верит в воспитание, в британский флот, в личную свободу, в демократию, в конституционную систему, в честь и прочее… Я уверен, что могу излечить ее от этих заблуждений, хотя, конечно, я еще не предпринимал таких попыток; надеюсь, революционная ситуация даст ей необходимую встряску и вызовет у нее нужный революционный отклик». Брак, семья, дружеские связи — все было подчинено требованиям революционной правоверности.

Филби выполнял все, о чем просили его советские кукловоды, хотя и находил это «сложной, изнуряющей, а подчас крайне заурядной работой, требовавшей невероятного терпения, силы воли и контроля». Кроме того, это сильно изматывало его нервную систему. По сообщениям куратора, Филби страдал от «приступов паники», что неудивительно, ведь он играл в невероятно рискованную игру. Если бы хоть один офицер советской разведки перешел на другую сторону и выдал его британским секретным службам, он был бы обречен. И это едва не произошло.

В 1937 году офицер советской разведки по имени Вальтер Кривицкий бежал на Запад, прихватив с собой в качестве приданого разведывательную информацию самого высокого уровня, включая данные о семидесяти сотрудниках советской разведки, работающих за рубежом. Побег Кривицкого привел к аресту и судебному преследованию Джона Кинга, бывшего инструктора Эллиотта по шифровке. Однако большая часть информации была противоречивой и фрагментарной. В 1940-м Кривицого опрашивала офицер МИ-5 Джейн Арчер — дело происходило в отеле «Сент-Эрмин», где в свое время Филби завербовали в МИ-6. Беседа началась не лучшим образом: Кривицкому (известному под кодовым именем Мистер Томас) предложили к чаю таблетку сахарина (сахар приходилось строго дозировать). Кривицкий тут же решил, что таблетка отравлена и что британские секретные службы решили его убить, пусть и весьма очевидным и вежливым способом. Как только этот неловкий момент миновал, Кривицкий заговорил начистоту и выдал невероятно ценную информацию: во время гражданской войны в Испании советская разведка отправила туда агента, чтобы убить генерала Франко. Кривицкий не располагал именем или какими-то другими деталями, но описывал человека, который должен был стать убийцей, как «молодого англичанина, журналиста из хорошей семьи, идеалиста и фанатичного антифашиста». МИ-5 инициировала расследование, но поскольку в 1930-е годы в Испании находилось несколько журналистов из хороших семей, дознание быстро сошло на нет. Никому и в голову не пришло увязать этот намек с фигурой Филби. Об этой истории годами судачили в британской разведке, но серьезное значение она приобрела лишь много лет спустя.

Филби надрывался, служа советской идее, рискуя жизнью и готовясь докладывать обо всем, что интересовало Москву, включая собственного отца, жену и лучшего друга. Но Москва все еще была недовольна. Кембриджские шпионы — Гай Берджесс в МИ-6, Дональд Маклин в Форин-офисе, Энтони Блант в МИ-5, Джон Кернкросс в Блетчли-парке и Ким Филби в Пятом отделе — выдавали разведданные высочайшего уровня. Однако их продуктивность стала причиной парадоксальной ситуации. В пронизанном тотальным недоверием мире советского шпионажа качество, количество и систематичность этой информации вызывали подозрение. В Москве стали укореняться опасения, что посредством Филби и его друзей британская разведка, возможно, затевает сложную многоуровневую операцию, чтобы обмануть Москву; должно быть, все они — двойные агенты. Более того, история Филби не отвечала укрепившимся советским представлениям: МИ-6 считалась неуязвимой, однако Филби вошел туда почти прогулочным шагом; в университете он был леваком, однако проверка его прошлого — как предполагалось, тщательная — ничего этого не выявила; его попросили отыскать свидетельства того, что его отец был шпионом, но он не сумел этого сделать.

Может, Филби внедрен британской разведкой? Может, он пытался защитить своего отца? Может, он вообще враг народа, маскирующийся под друга? Чтобы это выяснить, решили устроить проверку. С информацией, предоставляемой Филби, был полный порядок, но Москву интересовали главным образом личности шпионов в Советском Союзе: кого МИ-6 завербовала в СССР, как их звали и какие советские секреты они раскрыли? Если Филби выдаст этих шпионов, значит, он предан Советскому Союзу и на него можно полагаться; если нет, тогда Москва сделает соответствующие выводы. Филби вежливо указал на то, что его задача в МИ-6 — ловить вражеских шпионов, а не курировать собственных агентов, что входит в обязанности другого отдела, находящегося в совершенно другом месте. Но Москва была неумолима: «Мы сказали ему, что он должен завладеть этими документами, используя любые убедительные и разумные предлоги». Как на собственном опыте узнал бывший куратор Филби Теодор Малли, отказ сделать что-либо, потому что это невозможно, согласно извращенной логике сталинизма рассматривался как знак измены. Ким послушно принялся за выполнение задания.

Главная канцелярия — память и справочная библиотека МИ-6 — размещалась в районе Прэ-Вуд в Сент-Олбансе, по соседству с главным управлением Пятого отдела. В размещенных здесь указателях были объединены личные дела всех нынешних секретных британских агентов и каждого агента, шпионившего на Великобританию с момента создания МИ-6 в 1909 году, включая имена, кодовые имена, прозвища, характеристики, качество работы и оплату, самый настоящий перечень шпионов по всему миру. Заведовал всей этой невероятно важной и опасной сокровищницей секретов капитан Уильям Вудфилд, главный регистратор, бывший полицейский с багровым лицом, чья страсть к возлияниям была чрезмерной даже по меркам МИ-6. В отчете для советского куратора Филби описал Вудфилда в своей обычной сжатой манере: «Около 58 лет, пять футов шесть дюймов, худощавого телосложения, темные волосы, лысая макушка, носит очки, длинное узкое лицо, раньше в течение нескольких лет был приписан к специальному отделу». Вудфилд любил похабные шутки и «розовый джин»: Филби специально разыскивал его в «Короле Гарри», чтобы щедро обеспечить и тем и другим. Вскоре они стали задушевными приятелями-собутыльниками, и когда Филби попросил разрешения посмотреть указатели, связанные с Испанией и Португалией, Вудфилд без единого вопроса позволил ему их вынести. Пиренейский полуостров — сфера деятельности Филби, следовательно, у него были все причины интересоваться агентами МИ-6 в этом регионе. Следом Филби запросил указатели, связанные с Советским Союзом. И у Вудфилда снова не возникло возражений — он даже не задумался, почему его симпатичный соратник по хмельному делу интересуется областями, столь далекими от отведенного ему участка.

Филби, как водится, отправил отчет в Москву. В этом документе британские шпионы в Советском Союзе были описаны с типичной для него прямотой: «Их нет». По сообщению Филби, шеф московского подразделения МИ-6 не завербовал в Советском Союзе ни одного сколько-нибудь значимого шпиона; на его удочку попались лишь несколько незначительных информаторов, главным образом поляков. Более того, СССР был всего лишь «десятым в списке стран, куда собирались посылать агентов». Согласно документам, в Советской России не было ни британской агентурной сети, ни шпионской кампании МИ-6, «ни каких-либо советских граждан, работавших секретными агентами в Москве или где-либо еще на советской территории». Доклад Филби восприняли с изумлением; вследствие паранойи в сочетании с раздутым чувством собственной важности в Москве разозлились и не поверили. Советский Союз был мировой державой, а МИ-6 — наиболее грозной разведывательной организацией в мире; соответственно, были все основания полагать, что Великобритания, несомненно, шпионит за СССР. Если Филби утверждал иное, он, несомненно, лгал. Сама идея, что Великобритания теоретически могла отвести могучему советскому государству десятое место в своем списке стран-мишеней для шпионажа, была «явной нелепостью» (и, по правде говоря, весьма обидной). Разгневанный офицер советской разведки взял красную ручку и нацарапал два больших и сердитых восклицательных знака через весь текст доклада. Утверждение Филби представлялось им «крайне подозрительным»; его неспособность оправдать ожидания «вызывала сомнения»; в связи с этим его снова надлежало подвергнуть «проверке и перепроверке». По правде сказать, британская разведка все больше сосредотачивала свое внимание на угрозе нацизма, и с тех пор, как Москва стала союзником, Форин-офис наложил строгие ограничения на ведение секретной деятельности в Советском Союзе. Но когда Энтони Блант подтвердил, что у МИ-6 не было тайных агентов в СССР, он и сам попал под подозрение: должно быть, Филби и Блант в сговоре. Так сложилась причудливая ситуация: Ким говорил Москве правду, а ему не верили, поскольку правда эта противоречила ожиданиям Москвы.

Успешное несанкционированное проникновение Филби в советские документы было одновременно замечательным шпионским деянием и потерей времени: мало того что оно только усилило подозрения Москвы, но и едва не положило конец карьере Филби. Как-то раз поутру Билл Вудфилд, обладатель багрового лица, послал Филби вежливую записку с просьбой вернуть указатели к советским документам; Филби ответил, что уже сделал это. Вудфилд, неряшливый пьяница, но крайне аккуратный библиограф, заметил, что на полке стоит только один указатель и в журнале записей возвращение второго тома никак не зафиксировано. Филби продолжал настаивать на том, что книги возвращены в хранилище, но все же перевернул свой кабинет «вверх дном» в напрасных поисках пропавшего тома. Он встретился с Вудфилдом в «Короле Гарри», «чтобы обсудить загадочную пропажу, пропустив по нескольку коктейлей „розовый джин“», и, к своему ужасу, выяснил, что по законам регистрации необходимо проинформировать Ш об отсутствующих документах. Это было в пятницу. Вудфилд сказал, что отправит докладную записку в понедельник. «Не о чем волноваться, — заверил Билл. — Чисто формальная бумажка». Так Филби оказался в большой опасности. Мензис может понять — и даже одобрить — его интерес к агентам МИ-6 в Испании и Португалии, но у него, безусловно, возникнет вопрос: что, черт возьми, его протеже может делать с материалами по Советскому Союзу, то есть по теме «далеко за пределами обычного круга [его] обязанностей»? В лучшем случае Филби предстояло непростое объяснение; в худшем — ему крышка.

После выходных, заполненных медленно кипящей паникой, наступил понедельник, а вместе с ним — в последнюю минуту — и отсрочка. Секретарша Вудфилда, на несколько дней слегшая с гриппом, вышла на работу и все объяснила: ей пришло в голову объединить два указателя в один том, чтобы материалы занимали меньше места на полке. Филби и вправду вернул документы. Вудфилд обрушил на Кима бурный поток извинений за неловкую путаницу, в очередной раз восседая над «рекой „розового джина“». Если бы секретарша Вудфилда болела чуть серьезнее и дольше, а ее начальник не нализался так сильно, история Филби могла бы на том и закончиться. Но удача сопутствовала ему: он увернулся от республиканского снаряда в Испании, увильнул от зацепки, подброшенной перебежчиком Кривицким, и едва избежал разоблачения, порывшись в советских документах. «Удача играла в моей жизни огромную роль, — впоследствии признавался он. — Но главное — знать, как ее использовать».

Николас Эллиотт начинал терять терпение. Жизнь в Сент-Олбансе оказалась довольно приятной, но «уединенной». Проведение контрразведывательных операций в оккупированной Голландии требовало написания гигантского количества служебных записок, приводившего к весьма посредственным результатам, и совершенно не предполагало действия. Мир разведки, согласно выводам Эллиотта, делился на «тех, кто сидит за столом у себя в стране, анализируя и оценивая информацию по мере поступления, и тех, кто отправляется в известные и малоизвестные места, чтобы эту информацию раздобыть». Филби принадлежал к первым — одаренный аналитик, умеющий сопоставлять факты, а вот Эллиотт скорее тяготел к последним, и ему «не терпелось оказаться в следующем театре военных действий». Он мечтал о дальних странствиях, отчасти в пику решительному недоверию отца к «загранице». («Будь проклят любой иностранец, если он не занимается скалолазанием, — провозглашал Клод, — а немцы прокляты, даже если занимаются»). Эллиотту остро не хватало риска. С помощью Филби он начал добиваться более активной — и желательно более опасной — роли на своем поприще. Весной 1942 года его вызвали в кабинет Каугилла и оповестили о том, что вскоре он должен отправиться в Каир, а оттуда в Стамбул в качестве представителя Пятого отдела в Турции. На двадцатишестилетнего Николаса Эллиотта возлагалось руководство контрразведывательными операциями в настоящей оранжерее шпионажа, поскольку Турция сохраняла нейтралитет и, подобно Испании и Португалии, служила полем яростной секретной войны. «Я был в восторге», — писал Эллиотт. Филби устроил в его честь прощальный вечер. На следующий день, 11 мая 1942 года, лейтенант флота Эллиотт несколько неуверенно поднялся по трапу пятитысячетонного грузопассажирского судна в ливерпульских доках, входившего в конвой из сорока кораблей, который следовал в Африку.

Трехнедельный путь в Лагос Эллиотт провел, играя в бридж с офицером ВСО, «посланным в Анголу, чтобы затеять там бучу», дожидаясь своей очереди приручать старинное японское корабельное орудие, установленное на корме, и, конечно, то и дело заглядывая в «хорошо укомплектованный бар». Хотя по своим питейным способностям Эллиотт никогда не мог сравняться с Филби, выпивал он с большим удовольствием, несмотря на диабет, с которым боролся, попросту не употребляя сахара. Большинство его коллег даже не подозревали, что он диабетик; проявляя характерное для него безрассудство, Эллиотт не желал поступаться развлечениями ради здоровья. Когда судно вошло в порт Фритауна, на причале Эллиотта приветствовал Грэм Грин — на тот момент не особо довольный жизнью представитель МИ-6 в Сьерра-Леоне, подходящем месте, чтобы собирать материалы для прозы, но полном захолустье с точки зрения разведки. Едва бросив на Эллиотта взгляд, Грин провозгласил его «самым невзрачным армейским офицером, которого когда-либо видел». За выпивкой Грин объяснил, что считает главным поводом для беспокойства «нехватку противозачаточных средств в Сьерра-Леоне», и Эллиотт «сумел частично разрешить эту проблему благодаря щедрости некоторых наших пассажиров». Николас решил, что они предназначались для личных нужд Грина; на самом же деле будущий романист устроил «передвижной бордель», чтобы вытягивать секреты из «двух одиноких немцев, заподозренных в шпионаже за британским судоходством», и работницы заведения требовали защиты от венерических заболеваний.

В Лагосе Эллиотт пересел на транспортный самолет «Дакота» и пять дней спустя достиг Каира, галопом проскакав по Африке через Кано, Форт-Лами, Эль-Фашер и Хартум. После того как Эллиотт доложил о своем прибытии руководству, ему сообщили, что в качестве первого задания он должен отвезти целый грузовик секретных материалов в Иерусалим на безопасное хранение, а потом отправиться в Бейрут. Затем ему предстояло сесть на легендарный экспресс «Тавры», идущий в Турцию.

Старый поезд медленно поднимался на Таврские горы, потом тихонько семенил по Анатолийскому плато в Анкару, а оттуда в Стамбул, никогда не превышая скорости тридцать миль в час и постоянно останавливаясь без видимых причин. Еда в вагоне-ресторане была отменной, и Эллиотт счел путешествие «восхитительным», а еще более приятным его сделало общество новой секретарши, молодой англичанки по имени Элизабет Холбертон.

Мисс Холбертон произвела на Эллиотта большое впечатление. В начале войны она побывала в моторизованных частях и водила джипы в пустыне, а потом стала секретарем в ставке верховного командования в Каире. Ревностная католичка с аристократическими манерами, она обладала острым умом, находчивостью и какой-то сдержанной красотой. Отец Элизабет в свое время руководил Бомбейско-Бирманской торговой корпорацией, а мать происходила из ирландской семьи потомственных судей. Молодые люди отлично поладили. Когда запасы воды в поезде иссякли, кондуктор принес Элизабет бутылку турецкого куантро, предложив почистить им зубы. Девушка назвала такой опыт освежающим. Эллиотту это понравилось.

Дипломатической столицей Турции была Анкара, но посольства главных держав находились в Стамбуле, на перекрестке между Европой и Азией; именно здесь осуществлялся серьезный шпионаж. Послом Великобритании в Турции служил сэр Хью Монтгомери Нэтчбулл-Хьюджессен, дипломат старой закалки. Большую часть времени он проводил на посольской яхте и был (видимо, неизбежность!) старым другом отца Эллиотта по Итону. По отношению к действиям британской разведки в Турции Хьюджессен занимал позицию «страдальческого терпения». Формально имея младший дипломатический ранг, Эллиотт вступил в быстро разраставшуюся многоуровневую разведгруппу под общим командованием подполковника Гарольда Гибсона, ветерана МИ-6, обладавшего «большими способностями и энергией». Гибби осуществлял надзор за обширной системой сбора информации и курирования агентов, распространявшейся из Турции в Румынию, Болгарию, Грецию, Югославию и Венгрию. В задачи Эллиотта как представителя Пятого отдела входило саботировать операции вражеской разведки — главным образом те, что проводились абвером. Гибсон позволял Эллиотту разыскивать и атаковать вражеских шпионов в Турции по своему усмотрению, а их здесь было немало.

Стамбул, по словам официального историка МИ-6, был «одним из главных шпионских центров военнного времени». Город находился всего в сорока милях от оккупированной нацистами Болгарии; для Германии это был выход Ближний Восток, а для союзников — точка доступа к оккупированной Европе. Турки боялись Германии, не доверяли Советскому Союзу и не питали особых симпатий ни к британцам, ни к американцам. Но власти соглашались терпеть шпионаж иностранных держав при условии, что это не нарушало суверенитета Турции, а шпионы не попадались. К 1942 году примерно семнадцать разных разведок сошлись в Стамбуле, чтобы внедряться и смешиваться, подкупать, искушать и предавать, а с ними прибыла большая и пестрая толпа агентов и двойных агентов, контрабандистов, шантажистов, торговцев оружием, наркодельцов, беженцев, дезертиров, спекулянтов, сутенеров, фальшивомонетчиков, проституток и аферистов. Слухи и тайны — некоторые из них правдивые — вились вокруг баров и темных переулков. Одни шпионили за другими; турецкая тайная полиция «Эмниет» шпионила за всеми подряд. Некоторые сотрудники турецких ведомств были готовы делиться сведениями за хорошее вознаграждение, но то и дело, если шпионаж становился слишком наглым или предложенная компенсация казалась недостаточной, «Эмниет» проводила аресты. Шпионская война была напряженной и до странности персональной. Глава абвера был шапочно знаком со своими противниками из числа МИ-6 и советской разведки. «Все имели неплохое представление о своих врагах», — писал Эллиотт. Стоило тому или другому начальнику разведки войти в танцевальный зал «Парк-отеля», как оркестр бросался играть песню «Детка, детка, я шпион!»:

Я в опасную втянут игру,

Меняю имя свое каждый день поутру,

Другое лицо, но телом так же силен,

Детка, детка, я шпион!

Ты, верно, слыхала о Мате Хари?

С ней мы играли на гитаре,

Папаша застал нас, подвергнул каре.

Детка, детка, я шпион!

И сейчас как мужик я совсем не сник —

Такого самца еще поискать!

Но, слушай, малышка, болтай не слишком,

Мы лучше тайно ляжем в кровать.

Я — воплощенная отвага,

Тебя потрясет моя бурная сага.

Под коротким плащом огромная шпага.

Детка, детка, я шпион!

И эта шпага, торчащая из-под плаща, была невероятно острой. Всего за два месяца до прибытия Эллиотта македонский студент попытался убить немецкого посла Франца фон Папена, но бомба взорвалась преждевременно, уничтожив самого убийцу и только ранив немецкого дипломата. Москва винила гестапо; немцы обвиняли союзников; фон Папен подозревал британцев. Скорее всего, это была затея НКВД. Годом раньше чемодан с бомбой, оставленный в вестибюле отеля «Пера Палас», убил сотрудника британского консульства и тяжело ранил вице-консула Чантри Пейджа. Шпионаж в Стамбуле, по замечанию шефа тамошнего отделения разведки Гарольда Гибсона, осуществлялся «отнюдь не деликатными методами».

Порочное великолепие Стамбула увлекло Эллиотта мгновенно. Он разместился в кабинете посольства, «сверху донизу набитом агентами разведки, занятыми разными видами надувательства» — а рядом был сад, как ни странно, заполненный совокупляющимися черепахами, — и с головой окунулся в шпионскую борьбу. В первый же вечер его подкараулил майор Бернард О’Лири, невероятный полиглот, бывший офицер кавалерии, «баснословно эрудированный, но неисправимый лентяй», отвечавший за связи с турецкой разведкой. О’Лири объявил, что они отправляются в заведение «Таксим», шпионский центр Стамбула, нечто среднее между рестораном, ночным клубом, кабаре и казино. «В число его клиентов, — писал Эллиотт, — входили представители как гитлеровской коалиции, так и союзнических держав, большей частью занятые шпионской деятельностью». Заправлял «Таксимом» очаровательный белоэмигрант, принимавший взятки от всех и при этом ко всем одинаково относившийся. Он старался сажать шпионов-противников за соседние столики, чтобы можно было подслушивать. Официантками, по слухам, служили бывшие русские аристократки. В «Таксиме» все было не тем, чем казалось. Одним вечером Эллиотт наслаждался танцем живота в исполнении сногсшибательной женщины «с белоснежной кожей и волосами цвета воронова крыла», как вдруг она упала со сцены, подвернула лодыжку и громко выругалась с густым йоркширским акцентом: как выяснилось, дама приехала из Брэдфорда. Иногда вместо «Таксима» Эллиотт захаживал в бар «У Элли», любимое злачное место британских военных, где подавали «свирепый сухой мартини, сравнимый по эффекту с ударом лошадиного копыта». Пышная блондинка Элли, вроде как румынка по национальности, «говорила на прекрасном английском языке и якобы боялась и ненавидела немцев». На самом же деле, как выяснил Эллиотт, она была немецкой шпионкой, нанятой абвером, чтобы поить британских офицеров допьяна в надежде, что они начнут выбалтывать ценную информацию.

Эллиотт принялся заводить знакомства, которые заставили бы его отца содрогнуться. Впоследствии он писал, что «способность дружить — особенно важная характеристика» для офицера разведки. «Большая часть разведывательной деятельности полевого агента в том и заключается: завязывать личные отношения, завоевывать доверие, а в некоторых случаях — толкать людей на опрометчивые поступки». Он подружился с русским метрдотелем из «Таксима» и официантами в баре «У Элли»; он выпивал с бывшим офицером царской гвардии по имени Роман Судаков, внедренным в советскую разведку и согласившимся работать на МИ-6; он свел знакомство со швейцарами в посольствах, консульскими сотрудниками и клерками на телеграфе. Он установил контакты с представителями прессы, рыбаком Ларсом — тот ходил через Босфор, будучи отчасти контрабандистом и собирая информацию, чтобы иметь доход помимо улова. Особенно Эллиотт старался подружиться с проводниками спальных вагонов экспресса «Тавры», весьма востребованными в качестве курьеров для разведывательных организаций, поскольку железная дорога была единственным надежным путем из Турции на Ближний Восток. Проводники докладывали, кто куда путешествует, пересказывали сплетни, незаконно провозили важные бумаги и даже, за дополнительное вознаграждение, воровали проездные документы. Украденные документы продавались за весьма солидные суммы — опять-таки самым разным клиентам: «Один особенно примечательный человек в какой-то период работал одновременно на абвер и на СД^[8] (причем ни одна из контор об этом даже не подозревала), на итальянцев, японцев, а еще и на британцев».

На другом полюсе стамбульского общества Эллиотт вращался среди высокопоставленных чиновников, военных чинов, дипломатов и высшего духовенства. Папский легат, монсеньор Анджело Джузеппе Ронкалли, впоследствии ставший папой Иоанном XXIII, оказался кладезем ценной информации и ярым антифашистом. Как многие в Стамбуле военного времени, Ронкалли вел двойную игру, обедая с фон Папеном и исповедуя его супругу, а при этом используя свое положение, чтобы вывозить из оккупированной Европы еврейских беженцев. Через несколько месяцев после того, как они стали друзьями, Эллиотт обнаружил, что помощник Ронкалли, некий монсеньор Ричи, «пренеприятный маленький человечек», — шпион, «использующий секретную радиоустановку в интересах итальянской военной разведки». Эллиотт дал наводку турецкой тайной полиции, и Ричи арестовали. Когда Николас в некотором смущении сообщил Ронкалли, что его помощник, скорее всего, проведет значительный промежуток времени, орудуя кайлом на каменоломне в анатолийской исправительной колонии, будущий папа только плечами пожал, но у Эллиотта возникло твердое впечатление, что тот «не слишком раздосадован».

Прожив в Стамбуле всего несколько месяцев, Эллиотт пришел к выводу, что там «на душу населения приходится больше людей, вовлеченных в разные формы мошенничества, чем в любом другом городе мира». И он уже установил личности значительной части этой публики: офицеры немецкой разведки, итальянские агенты, польские, чешские и югославские осведомители, независимые французские и еврейские агенты, а также офицеры НКВД и ГРУ (советской военной разведки). «Все они находились под пристальным наблюдением турок, у которых были собственные информаторы».

К энергичной контрразведывательной деятельности Эллиотта в Лондоне относились одобрительно. Сэр Стюарт Мензис всегда отличался, по словам Филби, «мальчишеским» отношением к контршпионажу: «Бары, бороды и блондинки». Эллиотт сполна приобщился ко всем трем компонентам, и его акции повысились еще больше, когда один из информаторов на экспрессе «Тавры» передал ему бомбу, сообщив, что взрывное устройство он получил от японского военного атташе, полковника Татеиши, с инструкциями взорвать его на линии между Алеппо и Триполи. Эллиотт осмотрительно передал пакет в стамбульский отдел по борьбе с подрывной деятельностью и выплатил своему информатору солидную премию; информатор, в свою очередь, сообщил полковнику Татеиши, что бомба не взорвалась, и потребовал премиальных и с него. Все остались довольны.

Эллиотт наслаждался своим новым назначением. Даже отвратительный вирус ящура, который он подцепил во время путешествий, не мог притупить его счастья. А еще он переживал влюбленность. Элизабет Холбертон оказалась не только отменной секретаршей. Ее католицизм и его глубинное неприятие любой религии отнюдь не мешали расцветающему пышным цветом роману. Они были неразлучны и в огромных количествах поглощали египетское бордо — Эллиотт провозгласил его «худшим из красных вин, какие ему доводилось пить». Застенчивый, несмотря на всю свою общительность, Эллиотт несколько месяцев собирался с духом, чтобы признаться в своих чувствах. Коктейль, специально приготовленный для шпионов, сделал свое дело: «После трех вулканических мартини от Элли мы решили пожениться». Браки между сотрудниками и их секретаршами были вполне в традициях МИ-6, где атмосфера секретности порождала особого рода интимность. Даже у Ш была длительная связь с секретаршей.

Эллиотт быстро написал сэру Эдгару Холбертону письмо, в котором сообщал, что собирается жениться на его дочери и «надеется, что тот ничего не имеет против». Даже если бы сэр Эдгар и был против, это не имело бы никакого значения, поскольку у Эллиотта и в мыслях не было дожидаться ответа. Роман Судаков, его шафер, устроил мальчишник в «Парк-отеле» — мероприятие выглядело тем более многообещающим, что за соседним столиком сидели фон Папен, немецкий посол, и его военный атташе. После церемонии венчания, состоявшейся десятого апреля 1943 года и проведенной монсеньором Ронкалли в личной часовне папского легата, молодожены переехали в квартиру с видом на Золотой Рог, где компанию им составил маленький русский повар по имени Ярослав; он гнал самогон в ванной и начал обучать Эллиотта говорить по-русски.

Филби успехи Эллиотта, укрепление его репутации и новости о его женитьбе несказанно радовали. Николас Эллиотт был восходящей звездой в конторе и дорогим другом, а никто так не ценил дружбу, как Ким Филби.

Примечания

7

По-английски «шеф» — chief, фамилия первого шефа была Cumming, таким образом, всех последующих шефов по-английски именовали С.

8

SD, Sicherheitsdienst — служба безопасности рейхсфюрера СС (СД) (нем.).