Da capo

Бондарчук Alex

Порой, мы так много времени проводим в поисках чего-то лучшего или более прибыльного, всё ждём подходящего момента для какого-нибудь важного события или поступка в жизни, что не замечаем как уходит бесценное время. Останавливаемся, оглядываемся и начинаем понимать что всё самое главное уже давно просрали. И рвем на себе волосы. И бьемся в истериках. И всё напрасно. Ужасная вещь – отчаяние…Не пытайтесь понять природу эмоции – довертесь ей. Даже не пробуйте разгадать женщину или хотябы её мимику – просто любите её. Не старайтесь создать идеальные условия для своего поступка – просто сделайте.Я так долго пытался обнять целый мир,А нужно было просто обнять тебя.Счастьем правит гармония.Alex Бондарчук.

Кругляшок

Крабы неспешно выползали на берег. Стремясь к неизведанному и надеясь на лучшее, они срывали панцири с себя, и смело ворочая розоватыми тельцами, загорали и нежились под лучами тропического солнца радостные. Краб за крабом. Рисовать круги на песке клешнями хотели они. Окунаться в воду и снова выходить на берег, рассматривая мокрые полупрозрачные бикини своих подружек. Но пришли мыши. Мрачные серые грызуны не стали разжигать драки и дождались белок. Еще осенью 7349-го года, после окончания большой войны, всю землю поделили. И миром теперь правили белки. Они знали все и решали любые вопросы. Крупные животные и люди вымерли очень давно. А может, их и не было вовсе? Еды хватало только мелким запасливым грызунам. И все теперь жили в норках, а бобры занимались парашютным спортом. Но подводное существование уцелевших видов изменилось ничуть не меньше земного: и крабы, и другие твари морские телесны стали, и захотели они свою часть жизни на суше. И было странно это видеть особям сухопутным.

В те годы я жил неподалеку от тех мест, кои имею честь вам описывать. Я был одной из змей, охранявших самое дорогое, что можно было охранять на суше. Мы стерегли еду. Змеи, никогда не вступавшие ни в одну из войн, оставались хранителями пищевых запасов на протяжении всех боевых действий и при любом победителе, поддерживая, тем самым, относительную стабильность в мире среди оставшихся в живых. Мнение змеи было непререкаемо, и прислушивались к нему даже белки. И вот крабы… На суше… Загорают… Это проблема, и советником в ее решении было поручено стать мне. И вот что я вам скажу: «Может быть, когда-то и удастся создать мир, за который не будет стыдно, и любовь победит расчет, а разум коварство. И эта жирная жижа, преподносимая белками как идеальный вариант жизни в любых условиях, не будет поглощаться всеми с такой жадностью и аппетитным почвакиванием, кои имеют место в умах безликих узких мордочек. Может быть. Но сейчас, здесь, среди всего тупого и нахального, двадцать восемь абсолютно голых, беспорядочно разбросанных по песку загорающих крабов?! Это вызов! Пусть неосознанный, но вызов существующему режиму. И может, задумаются четверолапые и появится альтернатива?» — думал я тогда.

Белки собрали совет, на котором выступил глава всех сословий: «Дамы и господа, — начал он. — Сей совет, ныне собранный и от имени народа деяния совершати призванный, и будет таковым, да по прямости душевной и иной, умственной, решения принимати должный. До сия дня быт и самой жизни уклад наш под единым порядком стоял и общим законом управляем был. Ныне же волнениям и разного рода толкам подвержены иные господа. Сие недопустимо и не может приветствоваться ни в коем разе. Особи морского происхождения, на сушу ступившие, презрели закон наземного бытия, и быти наказанными им за то. Однако ж, не бестелесными они боле предстали и дыханием сухопутным наделены. Сие с нами, земными видами, роднит оных немало. Но по симу ли поровнять смею я нас и земли кус в бесконечное владение дати им?! Ой ли?!» — закончил свое выступление глава всех сословий.

Пещерки, норки, дупла. Узкие морды торчат отовсюду. Справедливость как жажда: утолив ее сполна, уже можно не быть более таким беспристрастным. Хотя, может, глава сословий посвоему и был прав…? Земли и так на всех не хватало. Что-то, видимо, живущие до нас особи делали не так. Да и нам, уцелевшим, так часто не хватает терпимости друг к другу, и совсем немного вдохов осталось и выдохов сделать.

В тот день на улицах было, как всегда, спокойно: нескончаемые бобры таскали за собой мотки веревок и шнурков парашютного происхождения, пьяные хорьки валялись у входов в увеселительные дупла, а на центральной площади горы сусликов и сурков апробировали новую дурь, накануне отбитую у группы смелых бурундуков. Остальные спали, ели, пили или просто гуляли по прохладным бульварам и скверам некогда цветущей, но теперь уже неизвестно чьей родины. Вечером я должен был выступить в совете. Принять чью-то сторону. Занять позицию. Я размышлял и полз по улице. Утренний дождик слегка смочил землю и растительность, так что шкуре было очень прохладно и приятно. Да и ползать, я вам скажу, по скользкому — удобнее. Противное это чувство — ответственность. Я затащил себя на дерево и, свесив край хвоста с пушистой ветки, уснул. Бесконечные поля подсолнухов, лесные чащи, сочные травы снились мне. Львицы охотились на глупых антилоп, а я, еще маленький змееныш, учился выслеживать полевых мышей. И слабые погибали в моем сне, как и подобает в животном мире. Пахло страхом и кровью, и стаи нутрий совсем даже неспокойно передвигались в радиусе моего осязания. И белки жили в дуплах, загрызая до смерти свои дурацкие орехи, и обсуждали, в лучшем случае, проблемы своего потомства между собой. Но пришлось проснуться. Несчастная мелкая белка принесла мне решение совета. Бумага гласила: «Нет боле надобности вам на совете молвить. Крабов тех в съестные запасы определити решено было. На нончий-то год не ести их, а уж по грядущей паре годов распределитеме. На сие тольке согласие из уст ваших молвленное потребно, аж быстрее. Глава всех сословий».

Всегда кажется, что вот как раз самое интересное происходит уже после нас, и как хочется порой попасть туда, где все начинается сначала.

Ветрами бесстыжими, ландышами и лилиями запахло вокруг. Сложные вещи упростились до конца, до контурных схем. Эта несчастная мелкая белка… Я съел ее. Я не охотился с рождения, и не от голода, но от сытости пробудил инстинкт, и было приятно, и стало чудесно. Воняли.

Я лежал в яме для обвиняемых и ненавидел себя за то, что не поднял головы раньше, не осмелился, что появился на свет, когда этим миром уже правили белки, и что я почему-то один. Словом, охотника во мне не признали, да и суд был недолгим — пятьсот лет на земле! Ну что же, пройти свой век по накатанной, или попробовать не сдохнуть, создавая себе жизнь по личному заказу собственного ума, — дилемма только для сильных. Иные, не задумываясь, выбирают первое. И пусть…

Сейчас, прожив уже десять лет на самой красивой в космосе планете, могу сказать: «Я счастлив. Здесь еще есть люди, и они любят и ненавидят друг друга, а звери отбирают друг друга. Здесь моря еще солоны, и солнце не прожигает дырки в твоей шкуре, и можно тут заниматься любовью не только в сезон спаривания, а когда любишь. Мужчины дарят цветы женщинам, и даже самцы носорогов ухаживают за своими самками. Люди летают невысоко в космос и кормят с рук слонов. Воюют, пока солдаты одной из сторон не начинают влюбляться в девушек, живущих на территории войны. Здесь птицы поют просто так, а не за деньги или по приказу белок, и люди верят в Бога. Научились бы они еще только ценить все это, а так… Обидно! Очень обидно знать, чем все это закончится примерно через пять тысяч лет».

Конец.