ДК

Борис Бужор, 2019

Полный энергии молодой драматург Платон вопреки обстоятельствам пытается создать свой театр на базе забытого провинциального Дворца культуры. Но дело, которое он затеял, постоянно встречает препятствия. Да и вряд ли могло быть иначе, когда главный враг Платона – его жена – дерзкий, красивый художественный руководитель областного театра и самая сексуальная девушка города.

Собрал король как-то раз англичанина, немца и русского…

— Итак, — я делаю глоток чая, — у нас два актера.

— Кто? — Серега листает меню — «Час Пик» пустует, но и понятно, воскресенье — завтра большинству посетителей на работу. Улица за окном как подтаявшая нуга тянется светом фар. Тень висящего под потолком вентилятора играет на столе вращающимся переливом.

— Ты и Сыч, есть еще завлит, ну и я.

— Небогато.

— Да самое то! — Неожиданно, на полчаса раньше, появляется Сыч, за ним, светясь улыбкой, следует официант. Я узнаю в нем парня позавчерашней давности — короля скидок. — Мы вас позовем. — Царственным жестом артист просит работника кафе на время удалиться.

— Хорошо, — прислужник исчезает.

— Да на хрена вы сюда меня привели? — Не поглядев меню, Сыч падает на жесткий диван рядом с Серегой. — Тут водка больше чем моя жизнь стоит!

— Я угощаю, не парься. — Мне тревожно, от рюмки-другой я сам бы не отказался.

— Вот всегда мечтал о таком директоре.

— Мы договорились здесь встретиться. — Серега откидывается на спинку стула.

— Но со мной, конечно, можно было и в месте попроще увидеться. — Сыч довольно потягивается. — И с кем же договорились?

— С Петром.

— Каким еще на хрен Петром?

— Ну с кукольного, который…

— А, — набавляет себе английского акцента, — мистер Пэтр — представитель театральных меньшинств, лучший в номинации «рука в жопе».

— В смысле? — настораживаюсь я.

— Ну в каком еще «в смысле»? Как, ты думаешь, они своими куклами управляют?

— Как?

— Как-как — через жопу.

Смеемся громко, на шум словно на сигнал снова подбегает официант, заказываем графин водки, пиво и сет из суши и роллов. Парень нашим выбором остается доволен.

— Ладно, по делу. — Пока ждем Петра, надо еще обсудить текст. — Пьесу все читали?

— Да читали. — Кажется, что Серега чем-то недоволен.

— А то, два раза перечитывал, — юродствует Сыч. — Могу пересказать.

— Серег, что не так? — сразу пытаюсь избавиться от недомолвок.

— Да все так. Просто…

— Да что просто?

— Просто я не вижу, как ее поставить. Сыграть — главного героя сыграл бы, а как и что, не пойму.

— Э, — не унимается Сыч. — А что это главного героя сразу ты? Я тоже хочу. Э, директор, у нас что — кастинга не будет?

— Извини уж, Сереге роль героя, тебе — его друга.

— Ну, — актер отыгрывает обиду, преобразующуюся в смирение, — так и быть, я подумаю, конечно, надо посмотреть еще на свой график.

Анализируем мой текст, минусы выявляются сразу, плюсы попозже, да и то с трудом. Точно Вера сказала — поспешил, ну поспешил же… Но разве у меня оставался выбор? Официант возвращается, расставляет на стол наш деловой ужин. Пока мы замолкаем, он сам же разливает водку по рюмкам, потом, удаляясь, напутствует:

— Если вам неудобно есть палочками, советую взять вилки, они вон там за соломкой и салфетками у окна.

— Ладно, давайте, — пытаюсь придать серьезность нашему мероприятию, поднимаю стопку. — За нашу победу.

— Да, победу над всем и вся, всегда и потом, — добавляет Сыч.

— Эх, не нравится мне все это, — печалится Серега.

Я закусываю имбирем — острота японской кухни приятно щиплет язык. Смотрю на поднос, долго не решаюсь, какой ролл поймать на палочку, в итоге беру первый попавшийся. С креветкой…

— Ты, Серег, — начинает Сыч, еду он игнорирует, — в театр пока не заходил, а там уже про нас слушок пошел. В четверг на спектакль придешь, тебе Александр Яковлевич все расскажет.

— Какой слушок? Что расскажет?

— Да что ты с Платоном какую-то авантюру задумали и меня в нее втянули. Александр Яковлевич недоволен, ой, страсть, как недоволен, — косится на меня, — что из его театра актеров в какие-то интриги впутывают.

— А ему не все ли равно? — Откидываю палочки в сторону, ем роллы руками, перед этим топя их в блюдечке с соевым соусом.

— Значит, не все равно. И это, пока не забыл… Александр Яковлевич, ну или Француз, как ты его называешь, хоть представляешь какую премьеру готовит?

— Какую?

— По Шиллеру! «Коварство и любовь!» Трехчасовую! В спектакле около тридцати человек! Бюджет больше двух миллионов! А, выкусили?

— Кто?

— Я, — икает Сыч.

— Да уж, англичане и немцы — все против меня объединились. — Единственное, что приходит на ум, — отшутиться.

— Не понял?

— Моя жена Шекспира ставит, «Ромео и Джульетта».

— Шекспир, Шиллер… О, я гляжу, у тебя так ниче конкуренты.

— Все прям, как в анекдоте: собрал король как-то раз англичанина, немца и русского… Концовку все знаете?

— А то, русский в концовке всех наебывает и полцарства от короля получает.

— А евреи? — Подвыпив, Серега берет себя в руки, паника на лица сменяется решимостью.

— А евреи? — Сыч важно поправляет очки. — А евреи, да у них и так все заебись.

— Ну, у одного точно не так.

Когда является Петр, мы уже доедаем остатки закуси. В соевом соусе плавают крошки панировки. Лица разрумянены и улыбчивы — усталость отступила, мышцы расслаблены, мысли стремительны.

— Привет. — Кукловод чинно со всеми здоровается за руку и оглядывает наше застолье, одобрительно улыбается. Ростом он невелик, лицом неприметен, одет в стиле, я так характеризую, свой в доску парень: кеды, штаны с десятью карманами, футболка с зарубежным городом на груди.

— О, еще один директор, — допив стакан пива, непонятно к чему вставляет Сыч.

— Почему? — Петр навалился всей своей невозмутимостью.

— Не задавай сложных вопросов, Петь, присаживайся.

— Я не люблю, когда называют меня Петей!

— А как же… — Сыч уже перепил, размашистые жесты его сдают с потрохами.

— Ладно, тише, — вмешивается Серега. — Петр, садись, дело есть.

Замечаю нарукавнички, потом всего официанта целиком.

— Хотите что-нибудь сразу?

— Мне, пожалуйста, кофе с сахаром. — Кукловод мягким голосом сказочника озвучивает заказ, слово «сахар» произносит особо сладко. — Можно?

— Конечно. Какой кофе предпочитаете?

— А ты что, пить не будешь? — возмущается Сыч.

Серега легонько пихает его в бок.

— Американо, только, будьте любезны, можно ли мне к нему сливки?

— Конечно.

— А чизкейк у вас свежий есть?

— Конечно. — Улыбка официанта тягуча, как сыр на бутерброде, разогретом в микроволновке.

— Тогда будьте добры.

— Вам в общий счет или отдельный?

— Отдельный.

Серега, дав мне передохнуть, рассказывает Петру о наших планах. Предлагает ему принять участие в «Марше одноногих». За повествованием мы успеваем выпить еще по кружке пива, что окончательно вселяет в нас уверенность — у нас все получится.

— Очень, — дослушав все до конца, начинает Петр, поднося к тонким губам чашечку — на удивление, она еще наполовину полна. — Очень интересно вы придумали. Ребята, нет, правда, вы молодцы. Свой театр — класс!

Сыч просит ближе сидящего к проходу Серегу пропустить.

— Я покурить, дурная привычка такая имеется, вы уж меня извините…

Вдохновленный Кукловод продолжает:

— Молодцы, в нашем болоте, как раз не хватало таких, как вы. С радостью к вам присоединюсь. Вот только бы время найти. Пьеса, говорите, «Марш одноногих»? Это прям по-довлатовски… Классно. Платон, скинешь мне?

— Конечно.

— Я прочту и поделюсь своим мнением, может, чем и помогу. У меня спектакли детские только утром, вечерами я свободен, но… Но есть проблема, скоро гастроли в Питер. Я туда поеду со своими моноспектаклями… Меня сам Леонид Кузьмичев позвал, понимаете?

— Понимаем. — Серега переглядывается со мной.

— Ну, еще на май у меня поэтических вечеров много назначено.

— А ты пишешь стихи?

— Да. — Петр расправляет грудь, что на футболке отчетливо вырисовывается город и надпись: «Манхэттен». — Я поэт… И у меня еще свой поэтический театр — «Под деревом».

— А. — Серега кивает, делает вид, мол, все понимает. А сам весь в себе — подбирает слова.

— Но я очень постараюсь вам помочь. Вы большие молодцы.

— Так что, по рукам, — опережает события Серега, запустив пальцы в свою кудрявую голову.

— Да, конечно… Но просто поймите, у меня тоже много разных проектов… интересных.

— Но мы на тебя рассчитываем?

— Да, я думаю, я вам смогу помочь. Театр для меня — дело святое.

— Так ты с нами?

— С вами. — Сиюминутное раздражение озаряет Петра, но тут же гаснет. Бесцветное спокойствие закрывает лицо.

И вот, актеров уже трое. Сейчас подойдет Колдай, и если он согласится, то мужской состав спектакля будет полностью укомплектован, нужна будет только одна актриса — и можно начинать!

Петр допил вторую чашку кофе очень быстро, распрощался и ушел, перед этим раз десять отблагодарив нас за приглашение. С Колдаем он разминулся в минуту-другую. Этот же, перед тем как войти, с улицы выследил меня, сидящего за стеклом, настучал в окно: «Тын-тын, тын, тын-тын» — лейтмотив из «Терминатора», и скрылся. Через считаные мгновения шумно ворвался в кафе, втащив на своей черной одежде сумрачную прохладу.

— Васька. — Он с ходу здоровается со всеми, оглядывает опустевшие остатки ужина и опечаленное от внезапно закончившейся водки лицо Сыча, садится возле меня. — Ну, как дела, театрал? Читал сегодня про тебя уже…

— Да это старое, что ли?

— Не, свежак. Вон. — Лезет в сотовый. — Опубликовано после шести.

— Дай. — Беру телефон вместе с его тяжелой рукой, читаю заголовок:

«Безумие становится нормой»… А дальше тянется текст про новый театр — сдержанный, интригующий — все, как надо. Мерцает соскальзывающая вниз инфа, проклятый сенсор — Колдай все время поднимает ее пальцем наверх. Ну, Библиотекарь — «неугомонный дух» просто… Машина по имени Алексей запущена. Держитесь. А тому, кто хочет выучиться на завлита, следите за ним и записывайте.

— Ну, заценил? — Васька подмигивает.

— Слушай, дай мне, — просит Серега.

— Да, братан, без проблем. Читай и развивайся. — Васька доброжелателен.

Сыч молча наблюдает за новым гостем. В голове его ворочаются мысли, это видно по его задумчиво-слепым глазам.

— Как? Как? Так быстро? — Серега раздражен, удивлен и доволен — все сразу.

— А ты что хотел? — Пододвигаю меню к Колдаю. — Это же Библиотекарь.

— Только мы еще людей не набрали, а он уже вон как расписал!

— А что делать? Его уже не остановить.

— Бля, у него реально машинка с интернетом, что ли? — Серега давится неожиданным смехом.

— Вась, — хочу спросить я, но официант перебивает. Явился, словно из-под земли восстал.

— Хотите что-нибудь сразу?

— Хочу, да, дружище, ты абсолютно прав. Жуть, как водку хочу. — Колдай оглядывает наши согласные лица. Вопросов лишних не задает.

— Во. — Сыч выходит из коматоза. — А он мне нравится.

— Взаимно, — сигнализирует пальцем ему командир отряда специального назначения. — Итак, можно бутылку «Хаски», четыре стакана сока? Ну, и закусить к ней что-нибудь.

— Что именно? — взгляд официанта цепок и подготовлен.

— Ну, каких-нибудь солений и сала?

— У нас есть маринованный сет — огурчики, помидоры, капуста… Сала, к сожалению, нет, мясная тарелка устроит?

— Устроит, да, пацаны, устроит?

— Не, он мне однозначно нравится, — оживляется Сыч.

Этот назойливый «нарукавничек», дослушав заказ, тут же проваливается в никуда, так же как и появился — словно его и не было вовсе.

— А что вы вовнутрь не сели? — спрашивает Колдай.

— Там музыка громкая. — Я ловлю момент и продолжаю: — У меня к тебе дело. Как ты к театру относишься?

— Платон, давай, по существу. Что хотел?

— Сыграешь роль в спектакле нашем?

— Когда?

— В июне.

— Ну. — Колдай кривит большие губы — это значит он размышляет, я уже изучил. — А сыграю, в июне у меня отпуск.

— Отлично!

— А ты как со сценой, дружишь? — Серега допивает остатки пива.

— А что, она баба, что ли, с ней дружить?

— Великолепно… — Сыч аж приподнимается.

Серега выходит покурить, я воздерживаюсь.

— На премьере, — пытаюсь я подколоть товарища, — твоя любимая Адка будет!

— Да пошла она!

— А что такое?

Ваську одолевает легкое смущение. Странно, такое с ним случается редко.

— Возомнила о себе, и то ей, и се…

— А тебя-то самого, что заклинило — красавица, выпей водки, выпей — разговор вне темы театра расслабляет.

— Уважаю, — вставляет Сыч, нагло тыча пальцем в моего друга. Был бы на его месте кто другой, Колдай запросто свернул бы ему руку.

— А что такого?

— Ну, хотя бы шампанским угостил.

— От него же голова потом трещит, я как лучше хотел… Постой. А ты откуда знаешь?

— Ленка сказала.

— А она откуда знает?

— Ей же Адка по скайпу все твои телодвижения расписала.

— И как я… — затихает товарищ, понимая — мы не одни.

— И как ты…

— Так она обо мне говорила? — Необычная суета овладевает Колдаем, он оживает всем лицом, трясет под столом коленом от любопытства.

— Говорила… притом много…

— И что?

Чувствую — кто-то закрывает свет. Поднимаю глаза — выглаженная улыбка официанта.

* * *

— Мне нужна Танька.

— Что? — не понимает Ленка.

Мы выбрались на прогулку уже к ночи, когда хозяева загнали своих собак по домам, а в окнах многоэтажек почти не осталось огней. Жена пришла еще позже меня, замученная и злая, потребовала свежего воздуха.

— Мне нужна Танька, актриса из твоего театра, — повторяю я с уточнением. Пытаюсь взять жену за руку — она отстраняется. В своей кожаной куртке, тертых джинсах, кроссовках она похожа на героиню из романа Гранже, сыщицу-полицейскую. Помнится, когда читал «Пассажир», как дело доходило до нее, всегда возбуждался, все представлял Ленку, только в другой ипостаси — преследующей по пятам потерявшего память то ли маньяка, то ли художника.

— Зачем?

— Для спектакля.

— А ты больше ничего не хочешь?

Из темноты дворов выходим в электрический простор проспекта. На коротких деревьях горят гирлянды — обычные, свисающие и капающие.

— Снова пил? — Ленка пытается перевести тему.

— Немного, — вру я… На самом деле много, меня пошатывает.

— Будешь пить, член стоять не будет, — то ли пытается обидеть, то ли предупредить.

— Дай мне Таньку, — настаиваю на своем.

— Она уже у меня играет.

— Кого? Джульетту? — смеюсь я.

— Кормилицу.

— О, отправила ее на понижение?

— Ей полезно.

— Раньше твоя любимая актриса была.

— Она и сейчас хороша, ну, знаешь — старение никого не красит.

Из квадратного окошечка киоска «Шаурмания» исходят разящие запахи, пропитывающие проспект Мира луком и жареным мясом. Высоченная стела, возведенная к восьмидесятилетию победы, золотит сердце города — распутье семи дорог… Можно ступить по любой из них — потерять коня, жену, найти смерть… Но лучше вернуться домой — толку гулять в таком настроении? Да и туманит меня конкретно. По левому «борту» хрустальной вывеской серебрится «Кристалл» — магазин драгоценностей, а проще магазин для буржуев — человек, выкидывающий бешеные деньги на сверкающие безделушки, стране бесполезен. Хотя, Ленка… Присматриваюсь к ее безымянному пальцу. Кольцо на месте. А то вдруг сняла сгоряча да зашвырнула в тартарары. Пятьдесят тысяч! Но это свадебное, так и быть, ей простительно…

— А ты знаешь. — Ленка неожиданно останавливается. — Француз, как ты его называешь, Шиллера ставить будет.

— Знаю.

— Он займет всех твоих актеров, и все…

— Что «и все»?

— И ты поймешь наконец-то, что все зря.

— Они соскочат — я в них верю.

— Ты слишком наивный.

— Ну и пусть. Этим я пока и спасаюсь.

— И что ты со своими «Одноногими» делать собрался? Тут Шекспир, Шиллер…

— Знаешь такой классический сюжет анекдота про англичанина, немца и русского?

— Не знаю, — возбужденно вскрикивает Ленка.

Сонные горожане, до этого дремлющие в ожидании автобуса под козырьком остановки, любопытствуют. Неужели мы такие громкие? Скорее, кажется, все пьяное одурение, выдержать бы часок — отпустит.

— Там, как бы англичанин и немец все правильно и отлично ни сделали бы, русский все равно их в дураках оставляет.

— При чем тут твои тупые анекдоты?

— При том что без самоиронии мне не выжить.

— Хочу шаурму, — резко и вздорно вырывается у Ленки.

— Шаурму? Да ты такую, как сама говоришь, дрянь не ешь.

— Не ем, а сейчас хочу! Почему ты не считаешь меня за человека?

— Э, Лен, постой.

— А я человек тоже, да! Хоть и женщина… Или женщина человеком, как и режиссером, быть не может? Да? Ты молодец, конечно, чистенький, все своим честным трудом добился, без образования — вышел в писатели из поселка своего гребаного, из семьи рабочих. А я — все по блату, москвичка, ВГИК с отличием закончила, режиссером стала, только благодаря тому, что папа у меня народный артист, мама народная артистка. Все по связям. Так все думают. И ты так думаешь! А так я бездарна, да? Сама по себе ничего не стою.

— Вроде я пьяный, не ты. Куда тебя заносит?

Новые возникшие из подворотен кривозубые ротозеи просовывают свои рожи меж прутьев забора. Перехрипываются друг с другом, да перекашливаются. На нас самая обычная одежда, но что-то, понятия не имею что, выдает в нас других людей. Стая бездомных собак нагло перебегает дорогу, большой и мохнатый лидер лает на деликатно объезжающее их авто.

— И ты же тоже считаешь, что я не могу быть режиссером, да? И все потому, что женщина!

Ветер поднимает с асфальта паруса пыли, готовые нести ночь к неведомым горизонтам. Погода портится. Пустой пакет проносится по газону.

— С чего так решила?

— Ты это писал в своем гребаном романе!

— Но это же художественный вымысел.

— Ага, рассказывай мне.

— Да и не так я писал.

— Все так.

Я и жена напротив друг друга — глаза в глаза, как боксеры перед взвешиванием.

Молчание сжигает нервы. Уличный, мать его, театр!

Полночный зритель. Взбунтовавшийся город. Приподнятой падугой незаметно колыхающаяся вселенная.

— Платон, да угости меня наконец-то этой поганой шаурмой. — Ленка прижимается мокрым лицом к моей груди. — Я же тоже человек!

— Да без проблем.

Пока все готовится — за стеклом видно, как нерусский парень в белом колпаке и целлофановых перчатках стелет на стол лаваш и набивает его всякой всячиной, — я пью чай из бумажного стаканчика, бодрюсь, как могу. Ленка дышит мне в грудь, шепчет.

— Какой же ты красивый… До чего же ты, сука, красивый.

За суетой продавца на вертикальной трубе вращается кусманище мяса, от него веет пряностями и Кавказом.

— Спасибо, — выдаю я. — Так ты мне Таньку отдашь?

— Ты можешь не забивать голову работой, хотя бы сейчас? Завтра приедешь в театр и все по-деловому обсудим.

— А сейчас?

— А сейчас ты мой муж, а я твоя жена.

— А завтра?

— А завтра я буду худрук, успешный режиссер, а ты дерзкий парень, который решил выступить против всех.

Подъезжает автобус, увозит с собой зрителей в рассеянный мрак. Собаки разбегаются по подворотням. Проступившие из темноты глаза забулдыг растворяются в зарослях кустов.

— И ты будешь снисходительно на меня глядеть?

— Буду.

— А дома?

— А дома буду тебя любить. — Ленка поднимает глаза и гладит мои плечи.

— За что?

— За то, что ты дерзкий парень, что решил выступить против всех. — Она со всех своих женских сил прижимает меня к себе. — Какой же ты широкий…

— Все готово, возьмите, пожалуйста. — Из окошка волосатая рука протягивает завернутую в бумагу шаурму.