Инквизитор. Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

Борис Конофальский, 2021

Окончание саги о деяниях предобрейшего рыцаря божьего, меча веры и верного сына Святой Матери Церкви Иеронима Фолькофа фон Эшбахта, коего прозывали Инквизитором и Дланью Господа.

Глава 3

На дворе уже карета запряжена, Бригитт приоделась в хорошее платье. В узкое. Живот выпирает. Садится в карету, Ёган собирается лезть следом за ней.

— Подождите, — останавливает их Волков. — В город вместе поедем, а пока давайте съездим к реке.

— К реке? — удивляется Бригитт.

Они с Ёганом переглядываются. Ну, к реке так к реке. Все садятся в карету. Тут Волков уже может не стесняться, кроме Ёгана, этого никто не увидит, кавалер садится рядом с госпожой Ланге и берёт её за руку. Ёган дипломатично отворачивается и смотрит в окно.

— Господин мой, а куда же мы едем? — спрашивает она.

Он не удерживается, быстро целует её в губы:

— Узнаете.

Ехать до реки недолго, вскоре они подъезжают к амбарам, где у пирсов разгружается баржа.

— Сворачивай налево, — командует генерал, и кучер сворачивает с дороги на берег реки, — да, езжай дальше, дальше. К тому холму.

На холме Волков приказал кучеру остановиться, вылез сам, помог вылезти Бригитт.

— Вам нравится здесь? — он держит её за руку.

Она оглядывается. С холма открывается прекрасный вид на реку.

— Да, — говорит красавица, — тут очень хорошо.

— Вон видите? — он указывает рукой.

— Да, это дом госпожи Рене, вашей сестры, — отвечает она.

— Верно, а вон сыроварня Брюнхвальдов.

— Вижу, да. А зачем вы мне это показываете?

— Как вернётесь из города, найдите нашего архитектора, скажите, что хотите построить дом на этом месте, пусть покажет вам рисунки, выберете, какой вам понравится. Пусть строит тут дом.

— Дом? — её глаза округлились. — Кому? Мне?

— Вам и вашему чаду, — отвечал Волков. — Я давно это место приметил. Архитектору скажите, чтобы в доме всё было: и колодец, и конюшни, и скотный двор, и большие окна от потолка до пола, как у князей, всё должно быть самое лучшее. Мебель самая хорошая, и посуда, и всё остальное, скажите ему… Скажите, что у вас есть двадцать тысяч талеров.

— Спасибо вам, господин мой, — только и говорит она, причём говорит без особой радости, на удивление спокойно. — Но мне можно дом и поскромнее, мне и двух тысяч на дом хватит. А двадцать… Так это дворец будет.

— Что? — он даже растерялся. — Почему вы отказываетесь?

Она молчит.

— Почему вы молчите?

— Слишком большой дом для меня. У меня слуг не хватит его содержать.

— Слуги будут, — говорит он. — Я дам вам пять тысяч десятин земли и десять душ мужиков, из их жён и дочерей себе прислугу наберёте. Хватит у вас слуг.

А Бригитт поднимает на него глаза и говорит твёрдо:

— Коли надумали от меня избавиться, откупиться думаете, так мне таких подарков дорогих не нужно, мне и простой дом будет в радость. К чему траты такие?

— Да не задумал я от вас избавляться, — кавалер был безмерно удивлён. — Я подарок вам сделать хотел, чтобы вы себя в доме моём не чувствовали притеснённой.

— Жена ваша не желает меня видеть, так пристройте мне флигель к своему дому, — так же твёрдо продолжает Бригитт.

— Флигель желаете вместо дома? — удивляется кавалер.

— Желаю с вами жить. Подле вас. Чтобы вы в моей постели просыпались. Желаю, чтобы чадо моё с детства видело родителя своего, — Бригитт говорит так заносчиво, словно она королева или принцесса крови, которая повелевает своим слугой. — А дом мне построите, так я вас видеть не буду вовсе. А ребёнок вас не будет знать.

— Нет-нет, я буду при вас, — Волков берёт её руки в свои.

— При мне? — она не верит. — Жить будете со мной?

— Да, буду жить с вами. Я всей душой желаю жить с вами, а с женой я живу только по закону божьему.

Тут красавица стала улыбаться. И улыбалась победно. Гордо выпрямилась, выпятила живот свой и говорит:

— Хорошо, если вы обещаете, что будете со мной жить больше, чем с женой, то дом будет вам соответствовать. Тогда богатый дом тут построим.

«Другая бы руки целовала, а эту ещё нужно уговаривать взять подарок. Спесива госпожа Бригитт Ланге».

— Буду жить с вами больше, чем с женой, — говорит Рыцарь Божий Иероним Фолькоф, генерал фон Эшбахт.

Теперь Бригитт довольна, она ещё раз оглядывает окрестности:

— Да, тут прекрасное место для дома. А вон там, на южном склоне, сад разобью. Хочу, чтобы птицы по утрам пели.

На берегу, возле пристани, он встретил Бруно, племянника своего.

Михель Цеберинг был, как всегда, тут же.

— Как у вас дела, друг мой? — спросил Волков, остановив карету.

— Слава Богу, дядя, — отвечал молодой человек, кланяясь.

— Торговля углём идёт хорошо?

— Спрос на уголь упал на треть, дядя, но с мая месяца хорошо пошёл брус и доска. А в Мелликоне стали брать весь медный лист и весь железный лист, сколько ни дай. Главы гильдий в Малене уже дважды спрашивали меня, собираетесь ли вы дозволить строить склады у нас на берегу. Особенно глава гильдии медников интересовался.

— Перебьются, — коротко ответил кавалер. — А если ещё раз спросят, так скажите, что пока хорошей дороги от Малена до амбаров нет, так и смысла нет в складах. А медью и железом так сами торгуйте. Пусть Гевельдас, как освободятся баржи…, — тут кавалер на мгновение задумался: какие ещё баржи в Мелликоне, там через четыре дня он воевать будет, — лучше к осени… пусть начнёт возить туда медь и железо.

— Дядя, мы так и думали, но потом поняли, что купчишки в Мелликоне наши товары продают другим купцам, тем, что из Хоккенхайма и Нижних земель приплывают. Вот если бы нам в мелликонских торговых рядах место получить… Вот где деньги настоящие. Покупать у маленских мастеров, а продавать в Мелликоне. Вот где золото. Но разве разрешение на торговлю там получишь? Гевельдас говорит, что и пробовать смысла нет. Не пускают купчишки местные иных.

Много всего надо было сказать племяннику, многое надо было спросить, но вот времени у него не было. Как раз к пристани стала поворачивать баржа, на носу которой стоял Максимилиан, в которой были его телеги и его выезд.

Дел у него было много, а вот времени не было совсем. Не дожидаясь, пока баржа разгрузится, лишь узнав у Максимилиана, что всё в порядке, он сказал прапорщику, что гвардейцы и выезд ему сейчас понадобятся, чтобы ехать в Мален, но когда они вернутся, чтобы лошадей ставили в конюшни старого дома и телеги там же рядом; но лишь произнеся это, тут же поспешил домой.

А причиной того стало то, что Бригитт сказала между прочим, что Сыч привёз в Эшбахт человека и держит его в железах, и как раз в конюшне старого дома. И говорит, что это и есть убийца кавалера фон Клаузевица.

Волков рот открыл от удивления. Как он мог про это забыть? И сразу приказал кучеру гнать домой.

Сыч уже прознал, что господин вернулся. Он и его товарищ Ёж сидели на завалинке у старого дома; как только карета Бригитт остановилась, так он кинулся к ней, дверцу открывать, помогать господину выйти.

— Обед только-только, а от тебя уже винищем несёт, — говорил Волков, выходя из кареты.

— И я рад вас видеть, экселенц, — улыбался Фриц Ламме, дыры вместо зубов, память о тюрьме в кантоне, сам шепелявит заметно, но всё равно весел, — а винище это вчерашнее… Посидели малость с ребятами в кабаке нашем.

— Ну, показывай, хвались, — сказал кавалер и пошёл к конюшне. А сам замечает, что платье у Сыча совсем уже и не грязное.

— Ёж, Ёж, — кричал Сыч, идя впереди него, — лампу господину неси. Темно там. Ох, экселенц, взять этого подлеца было непросто, — хвастался он. — Сейчас покажу вам его. Ребята из солдат, что вы мне дали… Они, конечно, крепкие, но только руками. Головой вовсе не крепки. Дуболомы. Но, скрывать не буду, помогли, помогли…

Ворота конюшни на замке; отворили — темень, резкий запах нужника, тишина, и только железо едва слышно звякнуло.

Ёж уже бежит с зажжённой лампой. Сыч взял лампу и пошёл в темноту, к дальней стене конюшни. Господин за ним. Там он и был. Человек сидел у стены, заросший, чёрный, в сгнившей уже одежде. Ноги в железе, руки в железе. Цепь от него вбита в стену.

— Кузнецу надо будет заплатить, — сказал Сыч, — я ему обещал, что как приедете, так расплатитесь. Он сказал, что подождёт.

Кавалер присел рядом, хотел заглянуть пленнику в лицо. Ламме поднёс лампу поближе, но человек, сидевший у стены, головы не поднял.

— Экселенц, вы так близко к нему не наклоняйтесь, он во вшах весь, — говорит Ламме и башмаком толкает человека в лоб. — А ну, сволочь, рыло-то покажи господину.

Пленник послушно поднимает лицо. Глаза от света в сторону отводит, щурится. Он грязен, худ, по одежде и вправду вши ползают, зарос щетиной до глаз.

Здоровье у кавалера было, конечно, уже не то, что в молодости, но глаза, глаза были верны так же, как и в двадцать лет. И память его хорошо хранила увиденное. Волков узнаёт его и через грязь, и через щетину.

— А вот и ты, — с удовлетворением произносит кавалер. — Думал, не найду тебя?

Бригант молчит. Снова опускает голову.

— Это ты добил кавалера фон Клаузевица после того, как в него попал арбалетный болт, — продолжает Волков. — Конечно, он и так умер бы, с болтом в голове люди не живут, но твой удар его и прикончил.

Пленник молчит.

— Чего молчишь? — снова пинает пленника Сыч. — Говори, ты убил рыцаря?

— Нет, о том мне говорить не нужно, то я и сам знаю, — произносит кавалер. — Мне другое нужно знать… Ведь ты знаешь, что мне от тебя нужно…

— Вши…, — тихо говорит разбойник.

— Что? — не расслышал Волков.

— Вши зажрали вконец, — продолжает мужик всё так же негромко. — Ни днём, ни ночью покоя от них нет. Спать не сплю…

— Помоешься, одежду новую получишь, пиво и мясо жареное, — обещает кавалер. — Говори, кто нанял.

— Имени его я не знаю, — сразу отвечает пленник, он, звеня цепями, даже поудобнее уселся. — Но человек из благородных. При деньгах. Не торговался.

— Как выглядел? Герб какой видел? Слуги в каких цветах были? Говор какой?

— Нет, — наёмник качал головой, — ничего такого не видел. Пришёл в трактир «Повешенный кот» богатый господин, искал ловких людей, трактирщик указал на меня.

— Как он выглядел?

— Как богач. Перчатки, бархат.

— Лет сколько, волосы, борода?

— Стар он был, лет пятидесяти или больше. Седой.

— Седой? — кавалер сразу помрачнел. Он уже догадывался, о ком говорит бригант.

— Да, вся голова серая. Невысокий такой.

— Усы и борода седые были?

— Да, он весь в щетине недельной был, вся морда у него была серой.

— Фон Эдель, — тихо произнёс Волков, скорее самому себе, чем кому бы то ни было.

Но Сыч его услыхал:

— Он, псина. Я тоже на него сразу подумал. Чёртов прихвостень графа. Я про него спрашивал, и купчишка один говорил вчера в кабаке, что эта сволочь сейчас живёт в Малене у одной бабёнки, вдовы купеческой. Зовут её вдова Габен. Лавка у неё в квартале ткачей. Торгует льном, тесьмой и всякими другим тряпками.

— Отлично, — так же тихо и весьма зловеще продолжал Волков. — Как раз то, что и нужно. Молодец, Фриц Ламме, ты и все, кто был с тобой на этом деле, получите награду.

«О, если бригант опознает фон Эделя при свидетелях, это будет очень, очень хорошее дело. Отличный козырь против бесчестного графа, который не хочет возвращать обещанного поместья Брунхильде фон Мален и готов даже нанимать убийц через своих подручных».

Да, это была удача. Оставалось только найти фон Эделя и опознать его.

— Поедешь в Мален, — сказал кавалер разбойнику. — Опознаешь нанимателя.

— Обещаете не убивать? — с надеждой спросил тот, поднимая на рыцаря глаза.

— Обещаю не снимать с тебя с живого кожу, — отвечал ему рыцарь, поднимаясь с корточек и разминая колено. — Сыч, помойте его, возьми мыла, одежду ему найди новую, покорми мясом, дай пива, цепей не снимай, возьми телегу и вези его в Мален, к этой самой вдове.

Фриц Ламме кинулся за ним:

— Экселенц, вы награду обещали. А сколько дадите?

— Двадцать талеров, — сразу ответил Волков. — Но это на всех. И подели по-честному.

— По-честному? — удивился Сыч. — По-честному это как?

— По-честному, мерзавец, это значит по-честному, — сурово говорит Волков. — Всем людям, кто ездил с тобой, дашь поровну.

— А что же мне останется, экселенц? — возмутился Сыч, делая при том жалостливое лицо и забегая вперёд господина.

Конечно, мерзавец, был жаден, как и всегда. Привык Фриц Ламме к хорошей жизни, к той жизни, при которой серебро звенит в кошельке всегда, привык из кабака выползать под утро, привык быть начальником и заводилой в попойках. Обнаглел. Но, как ни крути, полезен он был всегда, и предан тоже.

— Ладно, тебе лично дам десять монет. Но не смей пить сегодня, — Волков показал ему кулак. — Даже чтобы не думал.

— Экселенц, да не в жисть, — клялся Сыч. — Разве ж я не понимаю, что сегодня в городе фон Эделя ловить будем? То дело важное.

— Всё, иди мой и корми разбойника, скоро поедем в Мален. Сейчас только попов найду, и будем собираться.

Но перед этим он зашёл в трактир. Трактир битком забит. И это с утра. Купцы кушали. Трактирщик, как его увидал, так кинулся к нему:

— Господин, ах, какая радость! Приехали! Чем же услужить вам?

— Вижу, хорошо у тебя дела идут, — сказал Волков, осматриваясь.

— Сказал бы, что плохо, так Бога погневил бы. Его милостью и вашей живу, — трактирщик поклонился.

— Постоялица твоя где?

— Не извольте сомневаться, в лучших покоях проживает, сам каждый день хожу к ней, спрашиваю, не надобно ли чего.

— Денег с неё не бери.

— Ни крейцера, ни пфеннига, — заверил трактирщик.

Волков пошёл наверх, сделав ему знак остаться. Уже там встретил зарёванную Уту, та несла таз с рубахами госпожи. Она сделала перед ним книксен, Волков взглянул на служанку:

— Что, не в духе госпожа?

— Какой день уже не в духе, — отвечала Ута и тут же, испугавшись своих слов, убежала вниз, большая и грузная.

Кавалер без стука толкнул дверь. Агнес сидела на кровати, на коленях одна книга, рядом другая. Обе открыты. На ней была лишь лёгкая и прозрачная нижняя рубаха, волосы не убраны. И сама на себя не очень похожа. Красива слишком. Девица тут же вскочила с кровати, подошла, поцеловала руку:

— Простите, дядя, что так вас принимаю.

Он сел на стул:

— Сейчас уезжаю по делу нашему. Кое-что мне знать надобно.

— Узнаю, скажите, что и про кого вы знать хотите?

— Мне за моим шаром сходить или ты в свой заглянешь?

— Ну, раз вы про моё стекло догадались, к чему тогда за вашим ходить, — отвечала девушка.

Она подошла к двери, заперла её на засов. Потом подошла к сундуку, на груди у неё ключ был на верёвке. Им его и отперла. Достала из мешочка свой светлый шар. По ходу к кровати скинула с себя последнюю одежду, вовсе его не стесняясь. Уселась на кровать, волосы прибирая на затылок. Красивая.

— Ну, дядя, что знать желаете?

Все его люди: и новый епископ с отцом Семионом, и выезд во главе с прапорщиком Максимилианом, гвардейцы, Сыч с Ежом и пленником, а также госпожа Ланге с управляющим Ёганом — поехали в город. Хоть дни сейчас были самые длинные в году, а городские ворота закрывались на вечерней заре, он всё равно велел ехать побыстрее. Боялся не успеть. А ждать утра у него времени не было.

Времени, вот чего ему теперь не хватало. Дела не кончались, а время убегало, словно вода сквозь пальцы. Вот-вот, через пару дней, полковник Брюнхвальд пошлёт к нему гонца о том, что стал лагерем у Эвельрата и ждёт приказа двигаться дальше. Скоро, может уже завтра, кавалеристы фон Реддернауфа появятся на границе его владений, а через день и ландскнехты Кленка будут тут. В общем, тысячи и тысячи людей, готовых драться, через пару дней будут ждать его приказа. И нельзя заставлять их ждать. Нет ничего хуже, чем томить солдат ожиданием перед тяжёлым делом. И даже не потому, что это всякий день стоит безумных денег на содержание, но и потому, что дух солдат начинает падать. Дух падать, а ещё… Ещё они и разбегаться начнут, так что никакими виселицами их не удержишь. Ведь чем ближе дело, тем сильнее страх. Горцев воевать дело-то нешуточное. В общем, времени у него не было ни дня, ни часа лишнего. Оттого, наверное, он уже забыл, когда высыпался. В седле стал засыпать, прямо на ходу. Даже нога болевшая не бодрила. Не хватало ещё, на радость графу и горцам, упасть с лошади да сломать себе шею. Встрепенувшись после очередной накатившей дрёмы, он всё-таки слез с коня и сел в карету к Бригитт. С ней рядом. Только лишь сел, только лишь за руку взял её, так и уснул сразу, даже не заметил, что, к радости красавицы, упала его голова к ней на колени, а она, довольная таким событием, гладила его волосы и улыбалась. И даже по нужде не ходила всю дорогу, хотя и надобность такая была.

У поворота, за милю от города, Максимилиан всех остановил, к радости госпожи Ланге разбудил его:

— Господин генерал, Мален.

От дневного сна злой, он вылез из кареты. Осмотрел людей, пошёл и каждому говорил, что тому надобно делать. Гвардейцам:

— От пыли отряхнитесь. Выглядеть красиво всем.

Максимилиану:

— Прапорщик, разверните моё знамя. Поедете сразу за мной.

Оруженосцу:

— Фейлинг, коня мне. И господа пусть приведут себя в порядок.

Епископу и брату Семиону, он с ними всё ещё в Эшбахте обговорил:

— Святые отцы, вы знаете, что делать, отсюда до города идите пешими.

Сам сел на коня, Бригитт уже вернулась к карете, Ёган помог ей сесть туда.

Святые отцы вышли вперёд и пошли по дороге, как и просил Волков.

А уже он двинулся за ними. А за ним Максимилиан с его штандартом.

После все остальные.

Не преодолели они и половину пути, как пара стражников вышла из городских ворот, загнала в город торговцев, что стояли у входа, и стали толкать тяжёлые створки. Волков знал, что так будет, горожане не осмелятся противиться пожеланию герцога.

И когда он подъехал к воротам, те были заперты, хотя мост и не поднят. А на приворотной башне уже собралось несколько стражников, и старший из них, видимо сержант, прокричал:

— Извините, господин, но бургомистр распорядился вас не пускать. Наш капитан велел закрывать перед вами ворота.

— Так ты, подлец, знаешь, кого не пускаешь? — выехал вперёд Максимилиан. — То сам кавалер Фолькоф, генерал архиепископа Ланна и полковник императора, меч Господа, опора Святого престола, паладин, гроза горцев и победитель мужиков, и что же, ты не пустишь его, негодяй?

— Уж простите меня, господин генерал, но ворота перед вами я раскрыть не могу. Герцог не велел перед вами открывать ворота.

— А перед епископом новым велел герцог тебе запирать ворота? — крикнул отец Семион.

Теперь сержант стражи молчал, смотрел вниз, но ничего ни сказать, ни сделать не решался. Боязно было человеку, с одной стороны, герцог, бургомистр и капитан городской стражи запретили ворота отпирать, а с другой стороны, там великий воин под своим знаменем со своими опасными людьми, да ещё епископ, попробуй не отопри. Тут бы всякий призадумался.

— Что же ты молчишь, добрый человек? — кричит ему брат Семион. — Неужто ты Его Преосвященство, епископа города и графства Мален, ко престолу его не пустишь?

— Не знаю я, что делать! — кричит в ответ стражник. — Не велено господина фон Эшбахта пускать…

— Так ты его и не пускай, ты только епископа пусти…

— Так тогда и Эшбахт проскочит. Я лучше сейчас за ротмистром пошлю. Пусть он разбирается.

— А ну стой! — первый раз рявкнул сам епископ. Рявкнул звонко и грозно, такой голос как раз хорош будет проповеди читать, в самых дальних уголках церкви его все расслышат. — Стой, нечестивец! Велю тебе сначала ворота мне открыть, а уже потом бегать за своими начальниками. А не откроешь, так отлучу тебя и жену твою на год от церкви за неуважение к сану святому, отлучу под тяжкую епитимью. Уж жена твоя тебе благодарна за то не будет. Отворяй мне двери, безбожник, немедля, а уже потом бегай за своими начальниками.

Смотрит сержант на епископа, и кисло ему на душе, епископ одет просто, как самый бедный монах. Сразу видно: истый в вере человек. С таким не шути, он сам к себе строг и других не помилует.

И решается наконец сержант стражи, будь что будет, но такого попа лучше не злить:

— Простите, монсеньор, сейчас отопру.

Когда мимо сержанта проехал господин фон Эшбахт, сержант тяжко вздохнул, думая о будущих своих неприятностях. А сержанту, склоняясь с коня, один молодой господин и сказал:

— Не бойся, сержант, генерал за тебя похлопочет.