Гений дзюдо

Борис Минаев, 2015

Своя личная мифология, свой Олимп, свои боги и герои есть у каждого писателя. И в нашей отечественной традиции ("Детство" Льва Толстого, "Детство Темы" Гарина-Михайловского, "Другие берега" Набокова) и в современной западной прозе (новеллы и повести Уильяма Сарояна, Туве Янссон, Сью Таунсенд) – опознавательными знаками такой литературной мифологии всегда служили подробность и яркость каждой детали, глубина погружения в давно ушедший мир – сквозь мощную лупу психоанализа. Книга известного журналиста и писателя Бориса Минаева продолжает эту литературную традицию по-новому – милый и уютный мир "советского ретро" наталкивается здесь на подводные камни комплексов и иллюзий человека нового времени.

Куртка кофейного цвета

В детстве я очень не любил покупать одежду. Это была просто беда. При виде магазина с одеждой я начинал ныть, скулить и изворачиваться, как уж. Иногда мама покупала что-то и без меня. Но это было весьма рискованно. Я мог просто отказаться носить новую одежду, потому что очень любил старую. И занашивал ее просто до умопомрачения.

Но в какой-то момент умопомрачение кончалось. И тогда мама говорила максимально строгим голосом:

— В чем ты ходишь, а? Какой кошмар! Просто оборванец какой-то. Нищий. Мне стыдно с тобой по улицам ходить! Завтра мы идем с тобой в магазин. Без всяких разговоров! Ты меня хорошо понял?

* * *

И мы шли. Мы шли по Трехгорному валу, затем переходили через улицу Красная Пресня в ее самом широком месте, затем мы подходили к огромному дому на площади, который и был Краснопресненским универмагом.

Я помню, как мама помедлила, собираясь с духом, затем она вздохнула, крепко взяла меня за руку и повела внутрь.

* * *

Никогда не забуду того чувства, с которым я впервые переступил этот волшебный порог! В магазине играла музыка, на полках и полочках виднелись различные товары, от прилавка к прилавку медленно и чинно ходили люди, а в центре зала, в самой его середине стоял милиционер.

Здесь были фарфоровые сервизы на шесть и на двенадцать персон, ножи столовые, чайники электрические со шнуром, утюги, наборы банок для сыпучих продуктов, атласные подушки и верблюжьи одеяла — всего теперь и не упомнишь…

Честно говоря, мама еще никогда не покупала мне новые вещи в таком огромном магазине.

— Не верти головой, — попросила она. — Тут потеряться можно запросто. Ищи тебя потом по всем закоулочкам.

Мы уже подошли к огромной высокой лестнице, как вдруг мамин взгляд случайно упал на стеклянную вазу с голубым рисуночком.

— Лева, а как ты думаешь, нам нужна такая ваза? — дрогнувшим голосом спросила она меня.

Я лишь равнодушно пожал плечами.

— Ну ладно, это потом, — твердо сказала мама и уже взяла меня за руку, как вдруг опять ее отпустила и сделала несколько нетвердых шагов к прилавку. Вернулась она оттуда довольно быстро и выглядела слегка бледной.

— Что с тобой? — участливо спросил я, как хороший сын.

— Со мной ничего! — твердо и ясно ответила она. — А вот у них что-то явно с головой не в порядке. Пятнадцать рублей за какую-то вазу!

— Слушай, не хочешь — не покупай, но ругаться-то зачем? — зашипел я. — Кстати, нам действительно нужна такая ваза.

— Знаешь что, ты меня не учи, ученый выискался, — нахмурилась мама. — И вообще, нам, между прочим, с тобой нужно на третий этаж, в детский отдел. Нам с тобой нужна одежда, а не товары массового спроса.

* * *

Мы долго поднимались с мамой на третий этаж, крайне недовольные друг другом. Так, вяло и неохотно, мы дошли до отдела детской одежды.

— Вас что интересует, женщина? — громко спросила скучающая продавщица.

— Куртка демисезонная, вот на него… есть? — робко спросила мама, зачем-то подтолкнув меня в плечо.

— Сюда подойдите, — так же громко и лениво сказала продавщица. — Размер какой, сорок — сорок два? Ну, вот эту модель посмотрите, примерьте на мальчика, как на нем сидит.

Мама осторожно и медленно сняла куртку с вешалки и надела на мои плечи. Куртка страшно шуршала и странно пахла. Это была абсолютно чужая вещь дикого бледно-оранжевого цвета.

— Ну прям на него! — радостно изумилась продавщица.

Я решительно снял куртку и отдал ей в руки.

— Ты чего, Лева? — испугалась мама. — Цвет не нравится?

— Мне все не нравится, — сурово сказал я и ткнул пальцами в черную куртку с блестящими морскими пуговицами. — Вот эту дайте посмотреть.

— Твоего размера, наверное, нет, — подозрительно сощурилась на куртку продавщица. — Потом эта модель дорогая, а маме, наверное, нужно подешевле. Правильно я говорю, мамаша?

— Мам, я хочу померить! — громко сказал я.

Мама долго разглядывала этикетку. Потом она молча протянула мне куртку и подозрительно уставилась на мое отражение в зеркале…

— Да! — вздохнула продавщица. — Великовата! А так, конечно, смотрится неплохо. В общем и целом.

— На вырост купим! — упрямо сказал я и начал застегиваться.

Мама стала медленно краснеть.

— Послушай, — сказала она. — Объясни, пожалуйста, зачем тебе эта мрачная взрослая куртка, к тому же не твоего размера? Лева, ты меня слышишь? Или ты меня не слышишь?

Я молча стоял и смотрел в мутное зеркало — на кончики пальцев, которые еле-еле высовывались из рукавов. В первый раз в жизни мне понравилась какая-то одежда! И вот на тебе!

…Это была великолепная, почти военная форменная куртка из плотного шерстяного материала с блестящими пуговицами, в которой я утопал, как в дворницком ватнике, нет, как в матросском бушлате, и ее прямой негнущийся воротник остро резал мне подбородок.

— Больше-то ничего нет? — умоляюще спросила мама.

Продавщица пожала плечами и показала на какие-то девчачьи куртки неопределенно-розового цвета, которые висели рядом с той бледно-оранжевой. Затем она неожиданно исчезла, будто растворилась в тумане.

Мама тяжело взглянула на меня и отвела за руку в какой-то угол. В углу военный человек пожилого возраста мерил ботинки, кряхтя и постанывая.

— Лева! — громким шепотом сказала мама. — Ты проявляешь просто какое-то невиданное упрямство. Я бы с удовольствием купила именно то, что тебе нравится! Но пойми, эта куртка тебе не по росту! Ты можешь это понять или нет?

* * *

Я оглянулся вокруг.

Здесь было слегка темновато и немного пахло туалетом. Люди деловито поднимались и спускались по лестнице, осторожно обходя нашу с мамой композицию: мама на корточках и я, отвернувшийся от нее. Наверное, всем было ясно, что здесь происходит вечная борьба добра со злом, и никому не хотелось в нее вмешиваться.

Лично мне не хотелось быть ни злом, ни добром, и было довольно стыдно, что мама сидит на корточках, даже не подобрав полы пальто. Но носить бледно-оранжевую куртку, шуршащую, как на девчонке, было выше моих сил. И вдруг произошло чудо.

Вернее, сначала я не понял, что это чудо. Сначала я думал, что это какая-то ерунда. Кто-то звал маму:

— Женщина! Я вам говорю, женщина! Идите сюда!

Мама растерянно оглянулась.

— Женщина! — снова зашипела толстая тетка с добрыми глазами навыкате и ярко накрашенными губами. — Пойдемте, женщина, я вам кое-что покажу.

Мама встала и, неуверенно оглядываясь, сделала шаг навстречу доброй вестнице с яркими губами и в цветном платке на плечах.

— Вам куртка детская нужна? — тихо и страстно заговорила вестница, подойдя к маме совсем близко. — Пойдемте в туалет, я вам там покажу. Хорошая, польская. И цвет приятный. Типа кофе с молоком. Кофе с молоком любишь? — ласково обратилась женщина ко мне.

Я пожал плечами…

На лице у мамы отразилось подлинное смятение.

— Ну иди посмотри, — сказал я, чтобы прекратить ее душевные муки. — Я тебя здесь ждать буду.

Мама неуверенно кивнула и понуро удалилась вместе с теткой в платке за дверь женского туалета. А я остался ждать…

* * *

Ждать пришлось довольно долго.

Я потоптался немного на лестничной площадке. Здесь все время ходили люди и вообще было довольно неудобно. Простояв в мучительно-неподвижной позе возле окна несколько минут, я решил вернуться в торговый зал, где мы с мамой только что мерили разные куртки.

Однако и здесь мне не понравилось. Тетка-продавщица из отдела детской одежды все время подозрительно посматривала в мою сторону, а когда я подошел к отделу женского белья, все женщины просто разом уставились на меня и начали пристально рассматривать, как будто я и был тот самый лифчик или чулки, за которыми сюда приходят.

Тогда я стал медленно спускаться с третьего этажа на второй. Тут было царство суровой мужской красоты. Строгими рядами висели темные мужские костюмы, на специальных вешалках со штрипками — брюки, а еще чуть поодаль — плащи и пальто. Точно в такой одежде всю жизнь ходил мой папа — не примерно в такой, а именно в такой, — потому что всю жизнь папина одежда выглядела как новенькая.

* * *

…Например, я никогда не мог вытерпеть до конца, когда папа чистил щеткой плечи пиджака или пальто. Он стоял в прихожей перед зеркалом и внимательно смотрел на себя, а потом брал щетку и начинал счищать пылинки с плеч. А потом еще просил меня, чтобы я пару раз для порядка провел ему щеткой по спине.

— Зачем ты это делаешь, пап? — спросил я его однажды, уже совершенно устав смотреть на эти его приготовления к выходу из дома.

— Такой порядок, — сухо ответил папа и стал медленно, аккуратно застегивать пуговицы.

— Ну почему же ты не в отца пошел? — иногда с горечью спрашивала меня мама, когда я возвращался с улицы, весь мокрый, грязный и очень довольный. — А в кого? — горестно вопрошала она саму себя и уходила в ванную — застирывать и замачивать то, что я стаскивал с себя прямо в прихожей, чтобы «не нести грязь в дом».

Запах папиной одежды я помнил хорошо. Поэтому, когда я подошел ближе к длинным рядам, на которых висели темные болгарские костюмы и драповые пальто с меховыми воротниками, мне сразу показалось, что это папина одежда. Только без папы.

— Парень, ты кого потерял? — спросил меня мужчина-продавец, крепко взяв за руку.

— Никого! — я вырвался и быстро побежал еще ниже, на первый этаж. Продавец что-то кричал мне вслед. Я даже не заметил, как толкнул какую-то тетю. Тетя несла огромный, завернутый в плотную бумагу сверток. Я воткнулся ей в бедро, и сначала она слегка покачнулась, застыла в неудобной позе, как будто задумалась о чем-то, а потом вдруг начала садиться на попу, выпустив сверток из рук, и оттуда что-то покатилось с глухим стуком, медленно перекатываясь со ступеньки на ступеньку, а я побежал вниз, проталкиваясь сквозь толпу, к самому выходу…

Двери Краснопресненского универмага медленно и неохотно распахнулись передо мной. И я опять оказался на площади.

* * *

Было уже довольно темно. Проносились одинокие машины, светили фонари, красиво поблескивал окнами пьяный магазин, как раз через дорогу от меня. Я уже представил себе, как побегу на зеленый свет, пронесусь мимо улицы Заморенова, мимо магазина «Башмачок»…

Впереди мелькнул призывно зеленый зрачок светофора, я уже сделал первый шаг — и, конечно, сразу остановился. Мама!

Как же я забыл о маме? Ведь она со своей польской курткой уже, наверное, избегалась и изнервничалась там, наверху, на третьем этаже. Сколько, интересно, прошло времени?

Двери Краснопресненского универмага вновь медленно и неохотно распахнулись передо мной, и я сразу очутился в ужасном людском водовороте.

Водоворот взял меня и тихо-тихо потащил к неизвестному мне месту. Я не сопротивлялся. Я сразу понял, что очутился в центре главных событий. И точно. Возбужденные локти, плечи и животы теснили меня все глубже и глубже в центр этих самых событий.

— Чешский хрусталь выкинули! — крикнул кто-то позади меня. Я с ужасом представил себе, как небритые рабочие выкидывают на заднем дворе деревянные ящики с битым чешским хрусталем. Но тут же понял свою ошибку. Сквозь шуршащие женские плащи и крепкие мужские спины я вдруг увидел, как что-то ярко и необычно блеснуло впереди, каким-то синим цветом с глубокой красной жилкой внутри неизвестного мне сосуда.

Понятное дело, это и был чешский хрусталь, который «выкинули», то есть поставили на прилавок для продажи.

— Видите, как играет? — возбужденно сказал чей-то голос над моей головой.

— Не говорите. Просто вообще.

Хотя я ничего не понял из этого разговора, общий его смысл был мне понятен. Вдруг тот человек, который говорил над моей головой, стал лихорадочно рыться по карманам и вытащил, к моему ужасу, толстую пачку денег, которую тут же стал пересчитывать прямо перед моим носом.

— Люся! Иди сюда! — заорал над моей головой его голос, и я совершенно машинально обнаружил, что денег у него было ровно двести пятнадцать рублей.

Но постепенно толпа стала рассасываться. Выяснилось вдруг, что все хотели просто так, совсем немного полюбоваться на это чудо природы, а деньги были далеко не у всех. Небольшая очередь, тем не менее, успела образоваться, я немного потоптался в ее хвосте. Посмотрел на толстый, уверенный в себе хрусталь, по которому продавец щелкал простым карандашом и давал всем послушать, и пошел себе дальше.

И тут я понял, что оказался в отделе игрушек. «Что ж это за магазин такой! — опять изумился я про себя. — Какие-то копи царя Соломона!»

Я быстро осмотрел все виды вооружений и транспорта, представленные в этом отделе, и вдруг наткнулся взглядом на настоящую немецкую железную дорогу!

Такая дорога, конечно, уже встречалась на моем жизненном пути — в застекленной витрине большого «Детского мира» на площади Дзержинского. Но там я даже и думать не смел, чтобы ее трогать, щупать и смотреть — столько там всегда толпилось народа и такая там была нервная атмосфера. Здесь же атмосферы не было никакой, и народа тоже было немного.

— А у меня таких вагончиков знаешь сколько? — вдруг очутился рядом со мной маленький толстый мальчик, который, как и я, был почему-то без родителей.

Я не ответил, и тогда он решил окончательно добить меня, случайного встречного:

— Сто штук! Мне дедушка из-за границы привез!

Разговаривать мне с ним совершенно не хотелось, но и терпеть такую наглую похвальбу я тоже не мог.

— Сейчас как дам по башке, полетишь на горшке, — произнес я лениво и отошел на всякий случай подальше от этого странного типа.

Мальчик неожиданно заплакал. Он ревел все громче и громче, уже в полный голос, пока наконец к нему не подошла его мама. Она стала утешать своего бесценного мальчика, а я вдруг почувствовал, что тоже давно и безнадежно хочу увидеть свою несчастную мать, запертую в женском туалете вместе с моей курткой.

Конец ознакомительного фрагмента.