Мария

Борис Ярне, 2020

Кто такая Мария? Шпионка мирового уровня или собирательница человеческих душ? Хранительница тьмы или Властительница света? Ведьма она или Фея? Как эта женщина могла быть запечатлена на фото из архивов столетней давности? Какое отношение она имеет к событиям, происходившим в средневековой Германии? И как она способна в считанные часы влиться в операцию российских спецслужб, разработанную на международном уровне, да еще навязывать свой план действий? Способно ли сердце полюбившего её мужчины разгадать эту тайну? И какую цену придется заплатить им обоим за любовь?

— 1 —

Больше не в силах сдерживать напряжение, до судорог сковавшее все тело Генриха, он решил развернуться к окну и покончить с видением. Через силу вобрав воздуха в легкие, он медленно развернулся. Прямо перед ним в окне зияла зловещая черная пустота, выплескивающая тьму из-под капюшона. Это был черный всадник. У Генриха перехватило дыхание, в глазах померкло, он ощутил жуткое головокружение, и в одно мгновение рухнул на пол, выпустив из рук меч.

Только тьма, бесконечная тьма и оглушающая тишина. Не хватает воздуха. Нечем дышать! Становится нечем дышать! Тело покрылось потом. И холод, ото всюду веет холодом. Откуда же этот жар внутри? Музыка, это музыка или это в ушах шелестит ужас? Щебет птиц. Откуда щебет? Нечем дышать! Холод! Жар! Крик…

Он открыл глаза и принялся жадно хватать ртом воздух. Было светло. За окном щебетали птицы. Он был покрыт потом. Что это было? В дверь постучались.

— Витя, с тобой все в порядке? Я войду?

— Да, мама, все хорошо, можешь войти, — хриплым голосом проговорил Виктор.

— Мне показалось, я услышала крик. — Мать спешно вошла в комнату Виктора и присела возле него на стул. — Ты как себя чувствуешь?

— Мама, это был сон, — еле шевеля губами, произнес Виктор.

— Ты весь в поту, — обеспокоено проговорила мать. — Дай пульс пощупаю.

— Мама, все хорошо. — Виктор улыбнулся.

–Ты когда к врачу соберешься? — строго спросила мать.

— Зачем, мама? — удивился Виктор.

— Я же вижу, что с тобой что-то не так. То у тебя голова кружится, то ты дышишь тяжело, то от ужина отказываешься…

— Мама. — Виктор приподнялся на кровати. — Это возрастное. Ничего страшного в этом нет. И к какому врачу ты собиралась меня отправить?

— Я бы провела комплексное обследование. Ты же с детства такой слабенький, болезненный. Спортом не занимался.

— Очень хорошая рекомендация от родной матери, — смеясь, заметил Виктор. — Просто комплимент мужчине к его двадцати пяти годам. И, если ты не забыла, я шахматами занимался. И стал кандидатом.

— Для здоровья это, конечно, очень полезно, — иронично заметила мать. — Ну, скажи, ты в порядке? Что с тобой сейчас произошло?

— Я же сказал, ничего, — ответил Виктор. — Сон какой-то странный приснился.

— С тобой раньше такого не было, — не успокаивалась мать.

— Я же говорю, это возрастное, — настаивал Виктор.

— Ну, тебя! Что за сон?

— Мам, лучше не спрашивай, я его сам еще не переварил. К тому же, он был страшный, — понизив голос, произнес Виктор, — я бы даже сказал, ужасный, а тебе нельзя волноваться.

— Ох, дите дитем. — Мать покачала головой. — Поднимайся. Через двадцать минут семейный субботний завтрак готов будет.

— Блинчики?

— Угадал.

Наскоро собравшись, приняв душ, Виктор вышел к завтраку.

— Что там с тобой стряслось? — спросил его отец.

— И тебе доброе утро! Папа, и ты туда же? Хочу напомнить, что мне не пять лет, а двадцать пять. И ничего со мной не случилось. Переволновался накануне — долго бумажки для суда по стопкам раскладывал, вот и приснился кошмар.

— Жениться тебе пора, — вставила мать. — Так и не обзавелся еще?

— Мама! — возмутился Виктор.

— А что? Уже полгода прошло, как ты с Оксаной порвал после двух лет. И ведь, так ничего толком и не рассказал. Мы твои родители, — это я напоминаю, — и о своих душевных ранах можешь нам рассказать, поделиться.

— Никаких душевных ран, поверь. Где блинчики-то? — парировал Виктор.

— А любовь? — вмешался отец.

— Пап, ну, честное слово, не очень я люблю на такие темы разговаривать. Любовь? Что это? Я помню в школе, даже в институте, особенно на первых курсах, меня будоражило при виде какой-нибудь девочки, не важно, сходился я с ней или нет, я что-то чувствовал, что-то… колотилось вот тут. — Виктор постучал по груди. — Нет, вот тут. А Оксана?..

— Да, что Оксана? — поинтересовалась мать.

— Служебный роман, который романом сложно назвать, поскольку… ну, ничего не колотилось, просто вокруг ни у меня, ни у нее никого не было. Что это, преступление, или как-то неправильно мы поступали друг с другом? Хорошая девушка, могло что-то быть, но не вышло. А ждать? Какой смысл. Нет этого в груди, или еще где, нет. Не могу же я насильно это вколачивать.

— Ну, а другие? — серьезно спросил отец, после чего тут же улыбнулся.

— Что я могу сказать? Не пользуюсь я популярностью у женской части человечества, — смеясь, ответил Виктор.

— Эх, сынок, — вздохнула мать. — Я думаю, ты слишком хороший, слишком добрый, мягкий, и себе на уме.

— Мама, ты с утра меня просто поливаешь комплиментами.

— Нужно быть жестче, напористей, уверенней в себе, — не унималась мать.

— Для кого, мама? — смеялся Виктор.

— Да для кого-нибудь, для той, кто тебя сразу заметит! — вспыхнула мать.

— А я для начала никого не должен заметить? — поинтересовался Виктор.

— Сынок, извини, но с твоей инициативностью… — начала мать.

— Ладно, мать, — прервал отец. — Это дело наживное, приходящее. Никак ты это не спрогнозируешь. Человек хороший и этого достаточно. Вот работа тебя, я вижу, не очень-то увлекает.

— Это верно, пап. Мы об этом уже не раз говорили. Это, думаю, также дело наживное и приходящее. Раз в детстве я не стремился стать космонавтом, пришлось пойти туда, куда вы посоветовали. Что я и сделал, и достаточно неплохо закончил Юридический факультет. Я не рвусь к звездам, папа.

Отец молчал.

— Не могу же я насильно вбить себе в голову еще и мечту, или цель. Не получается. Я более чем уверен, большинство людей находятся в той же ситуации. Они просто живут. Живут в свое удовольствие.

— И что же ты хочешь, Виктор, только честно? — спросил отец.

— Я хочу просто жить. И не просто жить, а живя, приносить пользу тем, кто рядом со мной, работая, приносить пользу тем, кому моя работа нужна, какой бы она не была. Юрисконсульт? Что ж, значит так и будет пока. Ты же знаешь, я юриспруденцию не считаю ни наукой, ни, честно, не в обиду вам, потомственные юристы, более менее, достойной профессией. Но и в ней можно быть достойным, достойно выполняя возложенные обязанности. Я просто хочу быть полезен.

— Хороший ты парень, права мать, — ласково произнес отец. — Что ж, утренняя беседа родителей с сыном прошла успешно. Предлагаю, наконец, приступить к блинчикам. Никто не против?

— Но о женитьбе ты задумайся серьезно, — не унималась мать.

— Мама! — воскликнул, смеясь, Виктор. — Папа, заступись. Я три года, как институт закончил, год, как в Арбитражном суде работаю. У меня за душой ни гроша.

— Не в этом дело, Витя, — продолжила мать.

— Мама, ну хватит. Как только я встречу женщину мечты, я тебе тут же сообщу.

— Кстати, Вить, а ты когда в отпуск собираешься? — спросил отец. — Год прошел, я не помню, чтоб ты ходил.

— Да могу, хоть сейчас взять. Середина мая не самое лучшее время, конечно.

— Через неделю Иришка из Воронежа на выходные приезжает к подругам, я пообещал ее родителям, что ты проведешь ей экскурсию по Москве. Если ты еще помнишь свою двоюродную сестру, — сказал отец.

— Помню, конечно. А что это она под конец учебного года, перед выпускными экзаменами решила приехать?

— Мосты наводит, — объяснил отец. — Ей же поступать летом, вот к своим старшим подругам и хочет заскочить на консультацию.

— Иришка — девка пробивная, — заметила мать.

— Мама, это опять в мой огород. — Виктор смеялся.

— Да брось ты. Давайте на блинчики налегайте.

— В следующие выходные? — спросил Виктор. — Только на выходные?

— Да, а что?

— На выходных-то я ее итак свожу, куда она скажет. А отпуск…

— Возьми отпуск, сынок, — сказал мать, — отдохни. Мне совсем не понравилось сегодняшнее утро. Я теперь спать спокойно не смогу. И о враче подумай.

— Мама! — воскликнул Виктор. — Так мне о врачах или о женах думать? Возьму. Две недели, и я в отпуске. Без врачей.

— Витя! — вспыхнула мать.

— Мама!

— Да хватит вам уже, — вмешался отец. — Ты сегодня что делать собираешься? Это я так спросил, из любопытства.

— Погода шикарная. Прогуляюсь куда-нибудь, — ответил Виктор.

Виктор был единственным ребенком в семье. Родился он слабым и хрупким, все детство болел, больше обычного, поэтому родители с самого его рождения оберегали его, как могли. Из-за слабого здоровья мать категорически запрещала ему посещать какие бы то ни было спортивные секции, подразумевающие силовые нагрузки, — это после она уже журила сына за то, что тот нигде ничем не занимался, нигде, кроме шахматного кружка. Однако маменькиным сыночком назвать его нельзя. Он был достаточно самостоятелен и ответственен. Душой компании он никогда не был, но его всегда были рады видеть в любой компании. Он был настолько добр и отзывчив, что никто и нигде, ни в школе, ни в институте не мог сказать о нем ничего дурного. Кроме всего прочего он был честен и порой настолько прям, что спорить с ним не имело никакого смысла. Что-то притягивало к нему, какая-то врожденная теплота. На вопрос о том, какой он, любой, кто его знал, ответил бы категорично: «Хороший человек. Самый хороший человек». Даже школьная шпана никогда его не трогала, — его уважали за его честность, открытость и готовность всегда прийти на помощь.

И да, у него не было жизненной цели, кроме той, что заключается в желании приносить помощь. Кто знает, возможно, это даже гораздо значительнее стремления открыть новую планету или стать знаменитым артистом. Ему не раз говорили, что юриспруденция это не его конек, и что ему нужно было пойти учиться на врача, подразумевая его врожденное участие к людям, но, следуя советам родителей, которых он очень ценил и уважал, он пошел по их стопам. И не важно, где быть хорошим человеком. А это такая редкость, где бы то ни было.

У Виктора была страсть — искусство и литература, в особенности, поэзия. В его комнате стоял огромный книжный стеллаж, до отказа забитый книгами. Он мог читать сутками напролет, читал он все, и если это были стихи, то понравившиеся он заучивал сразу же. Любил он рассматривать альбомы по искусству и архитектуре, изучал особенности архитектуры разных городов. Особую любовь он испытывал к Санкт-Петербургу, бывать в котором ему приходилось неоднократно. Он мог бродить по его улочкам сутками. Москва, возможно, потому, что он тут родился и вырос, не вызывала в нем такой страсти, тем не менее и ее улицы не оставались без его внимания. Вместе со всеми музеями и галереями, посещение которых он считал обязательным и регулярным. Он был уверен, что рассматривая шедевры живописи, он впитывает в себя их красоту и загадочность гения. Он был романтиком, как не смешно это звучит в наше время.

Выходные он посвятил прогулкам по центру Москвы и посещению Пушкинского музея, представившего выставки нескольких зарубежных художников. В первый день, в субботу, он так устал за день, что придя домой, наскоро поужинав и даже не почитав перед сном, он завалился в постель и тут же уснул. И лишь в воскресенье вечером, уже улегшись в кровать, он вспомнил о сне, виденном позапрошлой ночью. Он никак не мог восстановить его картину, даже не картину, а ощущения самого сна, ощущение невиданного доселе страха. Ведь, кроме страха во сне ничего не было. Как можно было увидеть страх? Тьма, холод, озноб, жар и глухой шум. Больше ничего не было. Но это был именно страх. Из прошлого? Из будущего? Последствие чего-то неведомого или предчувствие чего-то. Страх… Размышляя, Виктор долго не мог заснуть. Ему казалось, что он уже не сможет спать, пока не разгадает тайну ощущения сна. Тайну ощущения страха. Тайну этого страха, его природу.

Генрих очнулся от стука в дверь. Он обнаружил себя, лежащим на полу. Рядом, в пробившихся через окно лучах утреннего солнца сверкало лезвие его меча. С трудом поднявшись, он направился к двери. Подойдя, он остановился и прислушался к шуму, доносившемуся из-за двери и, судя по всему, уже распространившемуся по всему замку. Генрих невольно опустил голову. Он понял причину шума и суеты. Медленно отворив дверь, он встретился с заплаканным лицом его служанки, Марты.

— Господин… — начала она.

— Я знаю, — тяжело выговорил Генрих.

— Ваш батюшка, — не слушая его, продолжала Марта, — он… храни Господи его душу, ночью он преставился. О, Генрих, пойдемте, я провожу вас к вашей матушке. Ей нужна ваша поддержка.

Генриху казалось, что он попал в туман. То ли слезы заволокли его глаза и не отпускали их, то ли переполох в замке создавал такое ощущение.

Мать сидела на коленях перед кроватью мужа.

— Матушка, — тихо произнес Генрих.

— Сын! — мать вскочила, бросилась в его объятья и разразилась рыданием.

«Черный всадник забрал его», — хотел было сказать Генрих, но к его изумлению, мать его опередила.

— Черный всадник забрал несчастного, — сквозь слезы простонала мать.

— Матушка, что вы такое говорите? — воскликнул Генрих.

— Да, милый, это нечистая сила, та о которой твой отец твердил в первый год своего возвращения из Святой земли. Господь покарал его, его и его брата, твоего дядю Альберта.

— Но почему вы так думаете, матушка?

— Ты многого не знаешь, сын, — глухо отозвалась мать. — Ты не знаешь, что они творили в походах. Нечистый забрал их. Дьявол возложил свою длань на наши места.

— Я думал…

— Молчи, сын, — оборвала его мать. — Довольно горя. Нас испытывали все то время, что твой отец молчал. Дьявол смеялся над отцом, и наконец, прибрал его к себе.

— Зачем ты это говоришь, мама? — удивился Генрих.

— Не говори этого никому, сынок, — не слушая его, продолжала мать. — Никому. Ты чист душой. Оставайся таким, не дай Дьяволу завладеть тобой. Отца отпоют и похоронят. Все будет, как следует, как и должно быть у честных христиан. Боже мой! Боже мой! Мессу проведем в церкви. Нам помогут все организовать. Ты иди, побудь один. Тебя позовут…

— Но мама, можно… — Генрих хотел подойти к покойному, но мать не пустила его.

— Да убережет тебя Господь. Ступай.

Генрих повиновался и направился к себе.

— Генрих! — окликнула его мать, — теперь ты глава дома, барон Траубе.

— Да, матушка, — Генрих склонил голову.