Свобода

Борис Ярне, 2020

Его судьба перевернулась после того, как он взялся помочь незнакомой девушке, в отчаянии совершившей убийство. Размеренная жизнь с предсказуемым будущим разбилась в прах, а последующие события вынудили еще не раз преступить закон и превратили его вместе со спутницей в преступников и беглецов, у которых не осталось никаких шансов вернуться к прежнему существованию. Скрываясь от правосудия, они угодили не только в политические и криминальные лабиринты, будучи преследуемыми и полицией, и бандитами, но и стали жертвами неведомых мистических сил, контролирующих тайное сообщество, чья деятельность давно является объектом расследования спецслужб. И они оказались не одни, – под необъяснимую лавину угодили и те, кто впоследствии решил присоединиться к ним. Что-то толкнуло их всех встать на новый путь и подразнить судьбу. К ним прикоснулся призрак тайны их существования. Как и когда это произошло? И что это за тайна?..

— 1 —

— Андрюша, Андрюшенька, — словно сквозь сон услышал Андрей.

Андрей поднял голову, открыл глаза и замер, рассеянно глядя перед собой. Настороженно, осмотревшись по сторонам, он перевел взгляд на своего приятеля.

— Валера? А ты тут как оказался? — удивленно пробормотал он.

Валера внимательно посмотрел на Андрея.

— Может, пора по домам. Что с тобой? — спросил он.

— Твою мать! Мы где?

— Слушай, дружище, мне уже и в сортир нельзя отлучиться? Тут так орут все, а ты заснуть умудрился? Я тебя предупреждал, не нужно было вторую брать.

— Что вторую?

— Бутылку виски. Да ты плывешь! Тебе трезвого водителя вызвать, или да завтра тачку бросишь?

— Продам я ее к чертям!

— Ты сначала выплати за нее.

— Как ты думаешь, мне дадут потребительский кредит?

Валера еще внимательней посмотрел на Андрея.

— У тебя белая горячка? Я не понимаю, как тебе на мотор дали, да ещe на такой.

— Ну, вот и к черту все! Наливай!

— Уверен?

— Как никогда. Ты даже не представляешь, где я сейчас был.

— Спал на столе. И какой потребит…

— Ты нальешь?

Валера разлил виски.

— Лед растаял, — с сожалением сказал он.

— За возвращение из бездны! — Андрей махнул стакан.

— Кстати, зачем тебе квартира, ты же собирался…

— Все! Вспомнил. Да, накрыло меня. Так о чем мы, или я?

— Так вот, — начал Валера, — чем тебя дальневосточный гектар не устраивает?

— Это государственная программа.

— И что?

— Они тебе сейчас десять рублей дадут просто так, а как увидят, что дело пошло и приносит прибыль, у тебя заберут и эти десять, и еще налогами обложат так, что и… Государство само придумывает законы, так что, это все не то. Государство это зло, открытое, всем известное, но никем и ничем непобедимое. Любое государство.

— Заговариваешься. Разошелся. Там нет никого, на Дальнем востоке. И не похоже на то, что скоро там аншлаг начнется. А если ты собираешься бунтовать, то вперед, только сначала подумай о последствиях. Ты же как-то был по молодости на Болотной площади. Развлекался?

— Наблюдал. Это официально разрешенная акция, порой выходящая из-под контроля. Но ты понимаешь, у нас выходили бастовать против авторитаризма, и такая тоска была, а в какой-нибудь Франции, вон, бензин в гору пойдет, так там всю страну готовы будут спалить. Чуешь разницу? А мы с начала веков закованы в рабство!

— Ты все же остановись, борец за вольность.

— Наливай!

— Передохни.

— Конечно, если говорить о революции?..

— О чем?

— О революции.

Валера расхохотался.

— Знаешь, — продолжал Андрей, — я, хоть, в основном, и просиживаю штаны в офисе…

— Вот в чем дело! — перебил его Валера. — Наконец-то до меня дошло. Ты так нарезался из-за этого урода? Начальники в нашем отделе долго не задерживаются. А если ты так хреново себя чувствуешь только из-за того, что он тебя сегодня отчитал, так не будь таким эгоистом! А то ты не знаешь, как он рвет всех в отделе, и, поверь, по более твоего. Взять хотя бы меня, ты же помнишь, на прошлой неделе он весь день меня шпилил, козлина! Так, что ты еще в фаворе…

— Да пошел он! О чем я говорил?

— О том, что ты в офисе штаны просиживаешь.

— Ах да… я просиживаю, а в глубинках народ… пухнет… и не против революции… настоящей революции…

— Откуда тебе знать? Ты перебрал, Андрюха. Я с института тебя помню, ты любил болтать про революцию, анархию, и все такое, но сейчас ты меня пугаешь.

— Чем?

— Агрессией. Мы, вообще, не о том говорили. Ты, ты не о том говорил.

— Коммуна? Ты об этом? Ну да. Я бы не стал ее так называть. Вся земля принадлежит государству. Понимаешь, государству, а не народу. С какого хрена? Нужно быть крайне наивным, чтобы как-то ассоциировать эти два понятия. Государство — это чиновники под звездами Кремля, да подкармливаемые олигархами, но никак не народ. Это ж школьнику понятно. И земля по закону, придуманному ими, принадлежит им. Им, а не народу.

— Мне кажется, или ты ходишь по кругу?

— Согласен. Возможно. Давным-давно был такой фильм «Город мастеров»…

— Да видел я его в детстве, и что?

— Я хочу создать такой город. Город, свободный от государства, свободный ото всего. Там же, на их дальневосточных гектарах. Город, свободный от правительства, чиновнического, полицейского и налогового рабства. Свободный город свободных людей. Для всех людей планеты.

— Ты тронулся, Андрюха.

— Вполне вероятно, но ничего не могу с собой поделать.

— Это детский сад!

— Пусть!

— Хорошо, как ты себе это видишь? Хочешь захватить землю? Просто обозначить свой кусок и начать на нем строить коммунизм?

— Да ладно…

— Нет, ты скажи. Кто за тобой пойдет, например? Я? Да не за что в жизни! Мне нравится наш теплый офис.

— Ты раб!

— Что, извини?

— Прости. Все мы рабы. Да наливай уже! Так уж природа устроена, свободны мы лишь перед ней, природой. Вот это я и хочу осуществить. То есть, хотелось бы.

— Может, тебе жениться? Тридцать лет почти, а он…

— У каждого свой путь.

— Куда?

— В том-то и дело, что мало, кто понимает, куда идет. — Андрей сделал глоток.

— Может, уже по домам. Я косой, ты косой.

— Ты иди, я еще посижу.

— Да, сейчас, я тебя оставлю. Скажи что-нибудь на посошок, и пойдем.

— Нас ежеминутно втаптывают еще глубже в рабство. Мы страна крепостного права, претендующая на правовое государство. Мы…

— Ну и достаточно. А ты не патриот, Андрюша.

— Я-то как раз патриот, но, будучи патриотом, я сторонник утопической идеи объединения всех людей планеты. Для этого я и хочу создать этот город. Представь, в будущем этот город станет целой землей.

Валера снисходительно улыбался, глядя на Андрея.

— Свободный город для свободных людей! — продолжал тот. — Любых, но свободных, готовых принять свободу, готовых уйти от рабства. Город свободы! На берегу Тихого океана. — Андрей рассмеялся. — Какая там статистика по заявкам на эти дальневосточные гектары, интересно?..

— Поехали домой, — прервал его Валера.

— Домой? У тебя никогда не было ощущения дороги, пути? Как будто ты должен завтра утром сесть в седло и отправиться на поиски чего-то необъяснимого, чего-то…

— Поехали, поехали…

— Нужно, чтобы люди поняли серьезность намерений…

— Андрюша, серьезность твоих намерений поймут в наркологическом диспансере.

— Что делать?

— Найди сначала ответ на вопрос «Кто виноват?»

— Виноваты только мы. Мы сами. — Андрей резко замолчал и отвернулся к окну.

— Куда ты смотришь?

— В бездну.

Словно огромная черная птица пролетела за окном бара и скрылась в ночи.

Раздался телефонный звонок. Андрей с трудом оторвал голову от подушки, обнаружив себя одетым.

— Слушаю, — прохрипел он в трубку.

— Ты снова забыл поставить в холодильник пиво, — послышался задорный голос Валеры. — Раз в месяц пьем, и каждый раз ты не готов принять утро.

— Согласен, — пробормотал Андрей. — Магазин внизу.

— Ты предлагаешь мне сгонять?

— Я просто сказал.

— Зачем ты столько пьешь каждый раз? Вот я делал паузы и живой, хоть и не без пива. Ты помнишь, что вчера было?

— Как всегда. Что могло быть нового?

— Тачка твоя возле дома. Это я тебе напоминаю. Я вызвал тебе водителя. О чем болтали, помнишь? Коммуна, и прочее. На Дальнем востоке.

— Чушь это все. Да, помню я. — Андрей поднялся и сел на кровать.

— Город мастеров, — не переставал Валера.

— Дурь, забудь. Это же была последняя стадия? Мы на этом остановились?

— Нет, почему же, дошли почти до революции. Не ново, верно?

— Давай через месяц в какое-нибудь детское кафе сходим.

Валера рассмеялся.

— Через месяц ты придашь в себя, и все повторится сначала. Ты оделся?

— Я и не раздевался, — признался Андрей.

— Ну, ты хорош. Давай, дуй за пивом, пока не умер.

— Сэр, есть, сэр!

— Вечером созвонимся. — Валера отключил телефон.

Через полчаса Андрей пришел несколько в себя, опустошив две бутылки пива. Но лавиной накрыла хандра.

— Бездна, — прошептал Андрей.

К середине дня он ощутил явное облегчение, он плотно пообедал и пошел гулять. В ходе прогулки он окончательно взбодрился. Осталась только хандра.

— Ты почему на звонки не отвечаешь? — перед его подъездом стояла Ира, его девушка.

— Ира, привет, мы же сегодня не собирались встречаться, а телефон я дома оставил, извини. Поднимемся?

— Да уж, давай. Я помню, что вчера последняя пятница месяца, и вы с Валериком квасите, но захотелось тебя увидеть.

Андрей встречался с Ириной чуть больше полугода. Ей было двадцать пять лет. Она была «высокой, симпатичной блондинкой», как ее называл Валера. Ирина была из обеспеченной семьи и позволяла себе все, что взбредет в голову, не обходилось и без капризов. Андрей старался не замечать этого, как, порой, ему казалось, он не замечал и самой Ирины.

— Как посидели? — спросила Ира, устраиваясь в кресле и тут же доставая пилочку для ногтей.

— Вполне, — ответил Андрей, усаживаясь в соседнее кресло. — Обсуждали дальневосточный гектар. Это когда государство… — Андрей увидел, как активно Ирина приступила к обработке своих ногтей, и прервался.

— Постоянно ломаются, и всегда именно эти два, — раздраженно сказала Ира.

Андрей посмотрел в окно. За окном заканчивался апрель.

— Десять лет весны, — пробормотал он. — Что это такое? Сны у меня странные. Или это не сны, а бред наяву. Ты не читала Фрейда?

— Шутишь? Больно нужно, а кто это? Вот черт, заново все пилить придется.

— Десять лет весны, — повторил Андрей. Он зашел в «Интернет» через телефон. — Десять лет назад была весна. Я поступал в институт. Так. Десять лет весны. Гватемальская революция 1944 — 1954. Забавно.

— Зинка замуж собралась! Дура.

— Почему дура?

— Погуляла бы еще. Да что такое? — Ирина полезла чего-то искать в сумочке.

— Обычно такое говорят о мужчинах. Ну. Десять лет весны. А взять этот гектар, и построить там город. Хм, город мастеров. Толстой, например, думаю, одобрил бы. А то живем, как тени. Ни пользы, ни цели, ни собственного «я». Нас, как будто и нет вовсе. Может, время такое? Всегда время не такое, какое хотелось бы. Мне уже так много лет, а я тень. И тишина. Бездна? Диктатора свергли, через десять лет появился новый. Везде что-то происходит. Это было давно, но и сейчас везде что-то есть, какое-то движение. Что-то тут не так. Со мной, может? Хотя, Валера такой же, еще больший тюлень. И еще я ипотечный раб, что как следствие… вот черт, это же было. Какая-то ипотека, а в Гватемале было десять лет весны. А тут у меня позорный столб…

— О, одна готова! Красота! — воскликнула Ирина. — Я такой маникюрный салон, кстати, открыла! Ну, как открыла, он открылся недалеко от моего дома. Вот, вообще, реально, в тренде. Я один раз была, теперь только туда.

Андрей смотрел в окно. Десять лет весны.

— Ну, дура, Зинка!

— Эрнесто Че Гевара. Вот, кто там был, но успел покинуть Гватемалу.

— Что ты там за фигню какую-то смотришь.

— Да так, подумал, весна. А там десять лет весны. Надо куда-то двигаться, наверное. Зинка дура, да?

— Полная, вообще. Я тебе говорю! — Ирина продолжала заниматься ногтями.

— Зачем мне в моем положении такая тачка?

— Жених полный лох, кстати.

— Можно дойти до того состояния, как Калягин в фильме «Старый Новый год». Но у меня еще ничего нет. Я даже не пойму, я больше потребитель, или накопитель. И то и другое, какое-то отвратительное занятие. Когда я выпью, я люблю разглагольствовать о переменах и революции. Видимо мозг раскрепощенный и более свободный. Ключевое слово. Свободный. А так, позорный столб.

— Да и родители его от сохи, — не слушая Андрея, продолжала Ирина.

— Мои простыми инженерами были, как, собственно, и я.

— Ты инженер? — не глядя на Андрея, спросила Ирина. — У него даже тачки нет. Вот же лох. Вот, дура!

— Что не является моим делом? То не является, это не является, я, казалось бы, свободен, ведь у меня нет дел, я делаю, что хочу. Я как-то подошел к начальнику финансового управления и сказал о возможных рисках проекта, так он мне четко дал понять, что меня это волновать не должно…

— Я считала ее самой продвинутой, она вся по последней моде, и откуда у ее предков столько бабла?

— Но, ведь, все совсем наоборот, все является их делом, а мы исполнители их дел. Значит, мы и есть рабы, у которых своих дел нет, а если и есть, то завязаны на бытовых передрягах, а все что выше, все то, от чего наши передряги и зависят, дело их, то есть, мы зависим от них.

— От кого?

— От тех, кто нами управляет, от тех…

— Обалдеть, какую сумку Танька купила! Вообще, тренд на тренде. Зинка посоветовала. Я ж говорю, шарит, и тут такой лох!

— Мое дело, не мое дело. Напоминает Штирнера.

— Или Зинкин салон круче?

— Десять лет весны, — еле слышно повторил Андрей. — Ир, тебе со мной интересно?

— Что?

— Спрашиваю, тебе со мной интересно?

— Да, мне как-то… в каком смысле?

— В самом прямом. О чем я говорил, ты помнишь?

— Когда?

— Сейчас, прямо сейчас.

— Ты видишь, чем я занята?

— Прости, Ирочка, не заметил. А все же?

— Да что ты пристал? — смеясь, спросила Ира. — В постели, понятно, интересно. А ты о чем? Я не поняла.

— В постели, — повторил Андрей. — Что ж. Жизнь имеет смысл.

— Вообще, не понимаю, что ты такое говоришь.

Андрей смотрел в окно. «Какая тоска, — подумал он. — А тут десять лет весны».

— Мой отец родился в 1961 году, в апреле, через несколько дней после полета Гагарина в космос. Дед мой был шестидесятником. Отец в детстве только видел, что происходит, и то, больше со слов деда. Мне он это все после рассказывал, причем, незадолго до своей смерти. Без матери жить, похоже, не смог… не знаю. А дед застал весь расцвет. Подъем страны. Наша страна запустила первый в мире спутник, потом отправила человека в космос, потом… Я могу долго перечислять, но люди, жившие тогда, видели смысл в жизни, которая бурлила у них на глазах. Дед довольно долго наблюдал за прогрессом, который вскоре уперся в эпоху так называемого застоя. Эпоху, в которую попал отец. Но ворвались восьмидесятые с их надеждой. Ворвались и тут же уткнулись в девяностые года — года сумбура и беспредела, где не то, что прогресса не было — уничтожили все, что было прогрессом в шестидесятые. Мне было так жаль отца, когда он мне это все рассказывал. Дед также уперся в тупик и, став ненужным, доживал свои годы в депрессии, ну, или не в депрессии, а с чувством своей ненужности. Но, он успел что-то сделать! Да, наша страна далека от страны свободной, но в этой стране он мог почувствовать себя личностью, хотя бы для себя самого. А вот отец, его мне было жалко до слез. Он не успел ничего. Он только начал и… все закончилось. Такое впечатление, что всех накрыло цунами. Умер дед. И как-то все погасло. Родителям было горько от того, что они не могут дать мне что-то большее… кроме двушки на окраине Москвы, которая досталась мне в наследство, и которую я продал, чтобы сделать первый взнос за эти модные хоромы. Да и какие это хоромы? Еще и мебель никак во вторую комнату не куплю. Все не хватает. Кредиты! Но я, я продукт совсем другой эпохи. Мы гордость двадцать первого века, когда вообще ничего нет. Одни гаджеты.

— Я новый чехол прикупила. Цени! — опомнилась Ирина, услышав слово гаджет, оторвавшись от своих ногтей, которые она, наконец, допилила.

— Изумительный чехол, — одобрительно произнес Андрей. — Мы цвет двадцать первого века. Пример для потомства.

— Что?

— Десять лет весны.

— Какой весны? Ты что-то тут так долго говорил. Я задумалась.

— О чем?

— Да так, не о чем, особенно.

«Я полгода с ней, — вдруг подумал Андрей. — Это что-то значит?»

— Я у тебя сегодня останусь.

— Оставайся.

— Сейчас, только Зинке позвоню.

— Дуре этой?

— Ну, да.

— И десять лет весны.

— Что?

— Бездна.

Утром следующего дня Андрей между делом предложил Ирине расстаться.

— А что это? Хотя, как хочешь. У меня в запасе два кандидата. И квартиры у них полностью обставлены. Ну, пока.

— Удачи.