Миф о рациональном избирателе. Почему демократии выбирают плохую политику

Брайан Каплан, 2007

Автор критикует политическую экономику и теорию рационального выбора за то, что при разработке моделей они исходят из гипотезы рационального избирателя, не совершающего систематических ошибок, в то время как эмпирические исследования в смежных областях (психология, исследования общественного мнения) выявляют наличие у людей устойчивых предубеждений. Важнейшие из них, по мнению автора, следующие: антирыночное предубеждение, предубеждение против иностранного, предубеждение в пользу наличия работы и пессимистичное предубеждение. Все они оказывают влияние на оценку людьми предвыборных программ политиков, которые из-за этого вынуждены включать в них меры, ведущие к негативным последствиям, но соответствующие предпочтениям избирателей. Однако благодаря определенному пространству для маневра, которыми располагают уже избранные политики, они пытаются балансировать на тонкой грани формального проведения политики, милой сердцу избирателей, не доводя тем не менее дело до крайности, поскольку за негативные экономические результаты они будут наказаны избирателями. Один из выходов из этой ситуации, по мнению Б. Каплана, состоит в повышении экономической грамотности избирателей.

Глава 3

Анализ данных опросов американцев и экономистов об экономике

Может показаться, что я утверждаю, что общепринятая точка зрения на международную торговлю поддерживается абсолютно невежественными людьми, которые смогли убедить себя и всех остальных, чье мнение имеет значение, что у них есть глубокое понимание вопроса, хотя на самом деле они не в курсе даже самых базовых принципов и фактов о мировой экономике; и что постылые академические экономисты по сравнению с ними являются светочами разума и здравого смысла. И именно это я и утверждаю.

Paul Krugman, Pop Internationalism^[200]

Экономисты от Смита, Бастиа и Ньюкомба до Мизеса, Блайндера и Кругмана считали и считают, что взгляды большинства людей на экономику основаны на систематических предубеждениях. Правы ли они? Мы можем судить о правильности, например, теории сравнительных преимуществ, не выходя за пределы теории. Но этого недостаточно, чтобы установить существование систематических предубеждений. Даже если известно, что представление об экономике Х верно, все равно требуется показать, что в общем и целом а) экономисты считают верным Х и б) неэкономисты считают верным не‐Х. Действительно ли экономисты более положительно оценивают эффекты международной конкуренции, чем неэкономисты?

Это чисто эмпирические вопросы. Преподавательский опыт дает некоторую степень уверенности: не могли же экономисты веками неправильно понимать своих студентов? Однако личных впечатлений недостаточно. Когда психологи и политологи говорят о предубеждениях, они подтверждают свои утверждения данными. Если экономисты хотят принять участие в дискуссии, они должны делать то же самое.

Имеется множество исследований об экономических представлениях как экономистов, так и обычных людей^[201]. Они в целом подтверждают ту «большую разницу во взглядах» которая, как утверждал Ньюкомб, «всем известна». Возьмем, например, проблему свободной торговли и протекционизма. В рамках лонгитьюдного исследования, проводившегося Д. Б. Керлом с соавторами, экономистам несколько раз задавался вопрос, согласны ли они с тем, что «пошлины и импортные квоты, как правило, снижают уровень благосостояния общества»^[202]. В 2000 г., 72,5 % респондентов в целом согласились и еще 20,1 % согласились с оговорками, и только 6 % в целом не согласились. Распределения, полученные в конце 1970‐х годов и в 1990 г. были в еще большей степени смещены в пользу свободы торговли.

А что думают рядовые американцы по этому вопросу? В рамках аккуратно составленного опроса Worldviews^[203] случайной выборке американцев несколько раз задавался следующий вопрос: «С одной стороны, утверждается, что если все страны ликвидируют пошлины и другие ограничения на импорт товаров, цены товаров снизятся для всех. Другие говорят, что пошлины и ограничения необходимы для защиты определенных рабочих мест в некоторых отраслях промышленности от конкуренции со стороны менее дорогого импорта. Скажите, кому вы симпатизируете больше: тем, кто хочет ликвидировать пошлины, или тем, кто думает, что пошлины необходимы?»^[204]

Рядовые американцы всегда решительно склоняются к протекционизму. Поддержка свободной торговли опустилась до минимума в 1977 г., когда лишь 18 % респондентов высказались в пользу отмены пошлин, а 66 % считали их необходимыми. И общественное мнение продолжает оставаться протекционистским в абсолютных цифрах. В 2002 г. представления о необходимости отмены пошлин достигли исторического максимума в 38 % против 50 % тех, кто придерживался противоположной точки зрения. При этом 85 % респондентов в том году ответили, что «защита американских рабочих мест» должна быть «очень важной целью» международной политики, что стало историческим максимумом!^[205]

Именно таких тенденций следует ожидать при существовании предубеждения против иностранного. Подобные данные можно представить и в отношении других предубеждений, рассмотренных в предыдущей главе. Возьмем антирыночное предубеждение. В конце 1970‐х годов Керл и др. спросили у экономистов, «нужно ли использовать регулирование цен и заработной платы для борьбы с инфляцией»^[206]. Почти три четверти экономистов в целом не согласились. В противоположность этому Общий социологический опрос (General Social Survey, далее — GSS) выявил, что большинство неэкономистов считают, что обязанность государства — «держать цены под контролем»^[207]. Отношение количества тех, кто согласен с этим утверждением, к количеству тех, кто не согласен, составило как минимум 2: 1, нередко достигая 3: 1. Неформальные наблюдения соответствуют формальным. Экономисты доверяют конкуренции, неэкономисты хотят, чтобы государство наказывало жадных бизнесменов.

Тем не менее имеющиеся данные не являются истиной в последней инстанции, поскольку результаты различных опросов, строго говоря, несопоставимы друг с другом. Вопросы из опроса Керла похожи на вопросы из опросов Worldviews и GSS, но не идентичны им. Кроме того, опросы редко совпадали во времени. Данные Керла относительно регулирования цен относятся к концу 1970‐х годов, а данные GSS к 1980–1990‐м.

Таким образом, простота получения данных об экономических взглядах экономистов и рядовых американцев обманчива. Опросы обеих групп имеются в изобилии. Но проблема в том, что почти ни один из опросов не содержал одних и тех же вопросов и для обычных людей, и для экспертов и не проводился для обеих групп одновременно. Скептик может объяснить различия во взглядах формулировкой вопросов: если задать экономистам «наводящий» вопрос, сформулированный одним образом, а рядовым американцам — другим образом, то вы «обнаружите» такие тенденции, какие захотите.

Анализ ОАЭЭ: рядовые американцы, экономисты и «просвещенная публика»

К счастью, эта критика по большей части неприменима к одному крупному и искусно проведенному исследованию. В 1996 г. газета «Washington Post», фонд Kaiser Family Foundation и участники проекта Harvard University Survey Project совместно разработали «Опрос американцев и экономистов об экономике» (the Survey of Americans and Economists on the Economy; далее — ОАЭЭ)^[208]. Опрос, который включал в себя интервью с 1510 случайно выбранными американцами и 250 интервью с экономистами, имеющими докторскую степень, идеально подходит для проверки систематических различий между взглядами обычных людей и экспертов^[209]. Задававшиеся вопросы были удивительно разнообразны, что позволяет глубоко исследовать разницу во взглядах. Эту информацию можно использовать для проверки теорий об источниках разногласий между экспертами и рядовыми американцами.

Оставшаяся часть этой книги во многом основана на ОАЭЭ, поэтому стоит описать его подробно. Он состоял из 37 вопросов, разбитых на 4 категории^[210]. Вопросы первой и второй категорий спрашивали, какие факторы служат «значимой причиной», «мало значимой причиной» или «вообще не являются причиной» того, почему «состояние экономики не столь хорошее, каким оно могло бы быть». Подобным образом сформулированы 18 вопросов. Третья категория вопросов направлена на выяснение того, следует ли рассматривать то или иное явление чем‐то хорошим, нейтральным или плохим для экономики. Так сформулированы 7 вопросов. Последняя категория включает в себя набор прочих вопросов.

В следующих трех параграфах содержится всестороннее описание опроса. Но прежде чем переходить к нему, необходимо ответить на самое серьезное возражение против такого подхода: эксперты также могут иметь предубеждения. Значительные различия во взглядах между экономистами и рядовыми американцами существуют. И те и другие не могут быть одновременно правы. Но правомерно ли выводить существование систематических предубеждений рядовых американцев из простого существования систематических различий между экономистами и неэкономистами?

Как бы элитистски это ни звучало, такой подход стандартен для более общей литературы, изучающей предубеждения. Когнитивные психологи Канеман и Тверски описывают его следующим образом: «Наличие ошибки в суждениях демонстрируется посредством сравнения ответов людей либо с выявленными фактами, либо с общепринятыми принципами арифметики, логики или статистики»^[211]. А кем «выявленными» и «принятыми»? Конечно же экспертами.

В принципе могут ошибаться эксперты, а не рядовые американцы. Но когда о том, что рядовые американцы заблуждаются, говорят математики, логики или статистики, кто посмеет «обвинить экспертов»? Экономистов уважают гораздо меньше. Многие, как Уильям Грейдер, считают, что экономистов уважают даже больше, чем они заслуживают: «Демократия сейчас находится в заложниках у „рациональной политики“, узких допущений о том, что является допустимыми доказательствами при разработке экономической политики. Это привилегия‐барьер, поскольку она, по сути, занижает ценность политических оценок граждан и преувеличивает значение предубеждений и мнений элит»^[212]. С этой точки зрения использование взглядов экономистов для опровержения взглядов рядовых американцев дает обратный эффект. Нет никаких «экспертов в экономической теории», есть только «„эксперты“ в экономической теории».

Наиболее распространенное основание для сомнений относительно экономистов состоит в их кажущейся неспособности прийти к согласию друг с другом, которую лучше всего охарактеризовал Джордж Бернард Шоу: «Если всех экономистов положить в ряд друг за другом, они все равно не достигнут согласия»^[213]. Но самые упорные противники экономистов признают поверхностность этого сетования. Они знают, что экономисты часто имеют одинаковые взгляды. По остроумному замечанию Стивена Келмана, которое прямо противоречит тому, что написал Шоу, «почти единодушные ответы, которые экономисты дают на вопросы социально‐экономической политики, широко обсуждающиеся в среде информированных наблюдателей, но при этом поддающиеся анализу в рамках микроэкономической теории, напоминают единодушие, характерное для таких органов, как Политбюро ЦК КПСС»^[214].

Информированных критиков выводит из себя не отсутствие консенсуса, а то, как экономисты отстаивают неприятные для них выводы, например сомнения относительно выгод регулирования. Келман сокрушается по поводу того, что даже в администрации Картера экономисты были прежде всего экономистами, а только потом либералами:

«Я работал в государственном агентстве, где взаимодействуют между собой работающие там юристы и экономисты… Юристы часто приходят в отчаяние не только из‐за того, что экономисты часто критикуют их предложения, но и из‐за царящего единодушия среди экономистов агентства. Юристы склонны (ошибочно) объяснять эту оппозицию неспособностью нанять экономистов „из более широкого спектра“ и умоляют экономистов, чтобы они хотя бы предоставили „лучшие экономические аргументы“ в пользу предложений юристов, если уж не могут поддержать их. <…> Ответ экономистов обычно звучат примерно так: „В пользу вашего предложения хороших экономических аргументов не существует“»^[215]. Как это обычно бывает, мало кто всерьез задумывается: «Возможно, остальные не согласны со мной, потому что знают больше меня». Для критиков наиболее правдоподобное объяснение специфического мировоззрения экономистов состоит в наличии предубеждений.

Однако простое утверждение: «Они не правы, потому что исходят из предубеждений», — ничего не объясняет. Даже критики чувствуют, что должны указать источник предубеждений. Против научной объективности экономистов выдвигается два основных аргумента.

Первый: корыстное предубеждение (self‐serving bias). О том, что люди стремятся иметь выгодные для себя представления, написано немало^[216]. Раз экономисты имеют высокие доходы и стабильную работу, может быть, они считают, что то, что благоприятно для них, благоприятно для всех. Маркс известен своим высмеиванием экономистов как апологетов вскормившей их экономической системы. Например, он охарактеризовал Иеремию Бентама как «трезво‐педантичного, тоскливо‐болтливого оракула пошлого буржуазного рассудка XIX в.»^[217] Людвиг фон Мизес красочно описывает, как в межвоенной Германии «все, что студенты, изучающие общественные дисциплины, узнавали от своих преподавателей, сводилось к тому, что экономическая теория — ложная наука, а так называемые экономисты являются, как сказал Маркс, сикофантами‐апологетами неправедных классовых интересов буржуазных эксплуататоров»^[218]. Броссар и Перлстайн, писавшие для газеты «Washington Post» полстолетия спустя, отмечают: «Несовпадение во взглядах между экономистами и обычными американцами как минимум частично связано с тем, что экономисты, как правило, принадлежат к социальной, интеллектуальной и экономической элите, которая в последние 20 лет жила относительно неплохо… Причем многие экономисты работают по контрактам пожизненного найма, обеспечивающим им стабильную работу до самой пенсии»^[219]. Можно даже сравнить комфортные рабочие места экономистов со своего рода взяткой: зачем раскачивать лодку, если у вас есть роскошная каюта?

Второе основание для сомнений в объективности экономистов, идеологическое предубеждение (ideological bias), является не столь корыстным, но столь же компрометирующим^[220]. Роберт Каттнер неодобрительно пишет, что «многие представители экономической профессии после окончания эры преклонения перед смешанной экономикой перешли под знамена нового фундаментализма, восхваляющего прелести рынков»^[221]. Консенсус фундаменталистов едва ли внушает доверие. Это похоже на интеллектуальное «письмо счастья»: возможно, каждому выпуску аспирантов промыли мозги предыдущие поколения идеологов.

Критики рискуют, апеллируя к этим двум предубеждениям. И гипотеза о корыстном предубеждении, и гипотеза об идеологическом предубеждении в принципе поддаются эмпирической проверке. Взгляды экономистов определяются их богатством? Тогда взгляды богатых экономистов и богатых неэкономистов должны совпадать. Экономистам мешают шоры консервативной идеологии? Тогда консервативные экономисты должны соглашаться с консервативными неэкономистами. ОАЭЭ замечателен тем, что содержит достаточно информации для проверки обеих гипотез. Он измеряет все основные социальные характеристики: доход семьи, стабильность работы, расовую и половую принадлежность, даже рост доходов. В нем также есть две идеологические характеристики.

Можно использовать эту информацию, чтобы статистически учесть в выводах как корыстное предубеждение, так и идеологическое предубеждение. Я называю это взглядами просвещенной публики. Взгляды просвещенной публики можно получить, ответив на вопрос: какими были бы взгляды среднестатистического человека, если бы он имел докторскую степень по экономике? Или на эквивалентный вопрос: какими были бы взгляды экономистов с докторской степенью, если бы их доходы и идеология совпадали с доходами и идеологией среднестатистического человека?^[222]

Далее, представим, что обычные люди и экономисты имеют одинаковые доходы, расовую и половую принадлежность, возраст, идеологию и партийную принадлежность. Сохранятся ли разногласия в этом случае? Если бы корыстное предубеждение и идеологическое предубеждение были единственным объяснением разницы во взглядах, расчетные взгляды просвещенной публики должны были бы соответствовать наблюдаемым взглядам типичных неэкономистов^[223]. Используя правильные контрольные переменные, можно сделать так, чтобы рядовые американцы и эксперты имели одинаковую точку зрения. В то же время, если гипотезы о наличии корыстного предубеждения и идеологического предубеждения не имеют под собой оснований, взгляды просвещенной публики совпали бы с наблюдаемыми взглядами экономистов. Какие бы контрольные переменные вы ни использовали, разница между рядовыми американцами и экспертами сохранится.

Обратите внимание на параллели с анализом политологами «просвещенных предпочтений» в главе 2. При использовании подхода с точки зрения просвещенных предпочтений требуется оценить, чтó считал бы человек, если бы его знания о политике достигли максимального уровня, при том что остальные его характеристики оставались бы неизменными. Аналогичным образом, используя ОАЭЭ, я оцениваю, какими были бы взгляды человека, если бы он превратился в экономиста с докторской степенью при сохранении остальных его характеристик фиксированными. Ключевая разница состоит в том, что политологи обычно измеряют уровень знаний напрямую, в то время как мой подход представляет собой косвенное измерение через образовательные характеристики.

В следующих четырех разделах мы пройдемся по всему «Опросу американцев и экономистов об экономике», проанализировав ответы на каждый из задававшихся вопросов. По каждому вопросу дается три итоговых статистических показателя:

• во‐первых, «сырые» среднестатистические взгляды рядовых граждан;

• во‐вторых, «сырые» среднестатистические представления экономистов с докторской степенью.

• в‐третьих, оценка взглядов просвещенных граждан.

Повторюсь, что если корыстные предубеждения и идеологические предубеждения полностью объясняют разницу во взглядах между неспециалистами и экспертами, то среднестатистический ответ просвещенной публики будет равен среднестатистическому ответу рядовых американцев. Если же корыстные предубеждения и идеологическое предубеждение вообще не объясняют разницы во взглядах между неспециалистами и экспертами, то среднестатистический ответ просвещенной публики будет равен среднестатистическому ответу экономистов. Если истина лежит где‐то посередине, то среднестатистический ответ просвещенной публики будет стоять где‐то посередине между ответами рядовых американцев и экономистов.

Если корыстное предубеждение и идеологическое предубеждение ничего не объясняют, то вполне вероятно, что экономисты подвержены совершенно иному предубеждению. То же самое верно для любого эмпирического результата. Вне зависимости от того, насколько безупречным кажется ваше объяснение, истина, возможно, на стороне другой теории, которая настолько оригинальна, что ни у кого еще не хватило ума ее изложить. Возможно, но маловероятно. Если два основных аргумента против объективности экономистов будут опровергнуты, бремя доказательства снова ложится на критиков. После учета всех соответствующих переменных остающиеся различия во взглядах разумнее всего интерпретировать как предубеждения рядовых американцев.

Для затравки скажу, что, оказывается, взгляды просвещенной публики намного ближе к взглядам экономистов, чем рядовых американцев. Корыстное предубеждение и идеологическое предубеждение вместе взятые могут объяснить только 20 % разницы во взглядах между неспециалистами и экспертами. Остальные 80 % можно объснить бóльшими знаниями экспертов. Наивная теория о том, что «эксперты правы, а неспециалисты заблуждаются» соответствует данным, а теория о том, что «эксперты обманываются, а неспециалисты правы», им не соответствует.

Это не означает, что среднестатистические взгляды экономистов являются неопровержимой истиной. Я никогда так не считал. Бывают случаи, когда, с моей точки зрения, взгляды рядовых американцев ближе к истине. Есть темы, по которым обе группы, по моему мнению, демонстрируют серьезное непонимание. Мое утверждение (после корректировки на измеримые предубеждения) состоит лишь в том, что экономисты не должны менять свои взгляды только потому, что неэкономисты считают иначе.

Ветеранам преподавания вводного курса по экономике вместе с экономически грамотными неспециалистами большая часть результатов опроса покажется очевидной, но не обойдется и без сюрпризов. Привилегированные экономисты, которые обучают только лучших аспирантов, знакомясь с анализом ОАЭЭ, скорее всего, испытают чувство дежавю. Даже если они никогда не обсуждали экономическую теорию с неэкономистами с тех времен, когда сами были студентами‐первокурсниками, им вспомнятся забытые воспоминания об их мировоззрении до изучения экономической теории. У читателей с незначительными знаниями в области экономической теории или не имеющих таковых опрос может вызвать чувство удивления, озадаченности и гнева. Я немногое могу изменить в отношении этого гнева. Но я постараюсь направить читателей по верному пути, объясняя основные причины, по которым экономисты считают именно так.

Анализ ОАЭЭ, часть I

Первые 11 вопросов ОАЭЭ предваряет следующая инструкция: «Вне зависимости от ваших взглядов на текущее состояние экономики всегда существуют проблемы, которые не дают ей достичь того состояния, которого она могла бы достичь.

Я сейчас зачитаю вам список причин, которые, с точки зрения разных людей, приводят к тому, что экономика функционирует не так хорошо, как могла бы. Для каждой из причин ответьте: считаете ли вы эту причину значимой, малозначимой или вообще не являющейся причиной».

Вы правильно интерпретируете рис. 3.1: экономисты менее озабочены экономическим ущербом от избыточного налогообложения, чем рядовые американцы. Если вы считаете экономистов крайне правыми идеологами, это должно заставить вас задуматься. Просвещенная публика разделяет этот взгляд, но более умеренно. Причина состоит в том, что богатые люди и люди со стабильной работой меньше беспокоятся по поводу налогообложения, чем остальное большинство рядовых американцев, что, по‐видимому, противоположно тому, что предсказывает корыстное предубеждение.

Наиболее правдоподобным объяснением этой разницы во взглядах служит пессимистичное предубеждение. Рядовые американцы обеспокоены тем, что заключили плохую сделку; налоги могли бы быть существенно снижены без ущерба для популярных государственных функций. Но экономисты осознают, что выявление очевидно бессмысленных затрат представляет трудности, а такие непопулярные программы, как международная помощь, занимают незначительное место в бюджете. Экономисты также знают, что снижение налогов без сокращения расходов грозит бедами в будущем^[224].

Рис. 3.1. Вопрос 1: «Налоги слишком высоки».

0 = «не причина»; 1 = «малозначимая причина»; 2 = «значимая причина»

Рядовых американцев часто критикуют за то, что они выступают против повышения налогов, сокращения государственных расходов и бюджетного дефицита одновременно. Ответы на этот вопрос убедительно подтверждают третью часть этой тенденции (см. рис. 3.2). Ни одна другая проблема в ОАЭЭ не вызвала столько пессимизма. Экономисты тоже серьезно относятся к дефициту, но смотрят на это зло как на незначительное и исправимое. Заметьте, что просвещенная публика всецело на стороне экономистов; личные обстоятельства экономистов и их идеология никак не объясняют их несогласия с рядовыми американцами.

Рис. 3.2. Вопрос 2: «Дефицит федерального бюджета слишком велик».

0 = «не причина»; 1 = «малозначимая причина»; 2 = «значимая причина»

Рис. 3.3. Вопрос 3: «Затраты на международную помощь слишком велики».

0 = «не причина»; 1 = «малозначимая причина»; 2 = «значимая причина»

Разница во взглядах на международную помощь (рис. 3.3) является наибольшей и почти не меняется даже после внесения поправки на предубеждения. Рядовые американцы считают расходы на международную помощь серьезной проблемой. Экономисты почти единогласно считают, что эти расходы даже недостойны упоминания, и просвещенная публика придерживается почти столь же радикального мнения. Учитывая критику международной помощи многими экономистами, этот результат, на первый взгляд, кажется удивительным^[225]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

200

Krugman (1996: 78).

201

Некоторые из наиболее важных: Blinder and Krueger (2004), Chicago Council on Foreign Relations (2004), Fuller and Geide‐Stevenson (2003), Chicago Council on Foreign Relations and the German Marshall Fund of the United States (2002a, 2002b, 2002c), Walstad and Rebeck (2002), Scheve and Slaughter (2001a, 2001b), Fuchs, Krueger and Poterba (1998), Walstad (1997, 1992), Frey and Eichenberger (1993, 1992), Walstad and Larsen (1992), Alsten, Kearl, and Vaughn (1992), Ricketts and Shoesmith (1990), Conover, Feldman and Knight (1986), Rhoads (1985), Pommerehne et al. (1984), McClosky and Zaller (1984), Chong, McClosky, and Zaller (1983) и Kearl et al. (1979).

202

См.: Fuller and Geide‐Stevenson (2003), Alster, Kearl and Vaughn (1998) и Kearl et al. (1979).

203

Chicago Council on Foreign Relations and the German Marshall Fund of the United States (2002a).

204

Вопрос 765.

205

Вопрос 575/8. Работа Chicago Council on Foreign Relations and the German Marshall Fund of the United States (2002b) придает большое значение результату из Worldviews 2002. Hiscox (2006), в соответствии с которым значительное большинство людей принимают свободу торговли, если ее совместить с оказанием поддержки тем, кто лишился работы. В вопросе 770 у респондентов имеются три варианта ответа: свобода торговли с оказанием поддержки работникам, свобода торговли без оказания поддержки работникам и «я против свободы торговли». Почти 75 % выбирают первый вариант ответа. С моей точки зрения, это в основном влияние формулировки вопроса. Бинарный выбор между «свободой торговли» и «отсутствием свободы торговли» наверняка маскирует предпочтение простых людей в пользу промежуточной политики. Более того, альтернативу свободе торговли следовало бы назвать более позитивно, например «справедливой торговлей». И наконец, последний вариант следовало бы разделить на «отсутствие свободы торговли с оказанием поддержки работникам» и «отсутствие свободы торговли без оказания поддержки работникам». Также следует отметить, что подавляющее большинство американцев (93 %) хотят, чтобы торговые соглашения регулировали минимально допустимые условия работы, что является неприемлемым условием для большинства стран с низким уровнем дохода (вопрос 775). Данные относительно влияния формулировок вопросов в исследованиях отношения к торговле см. в: Hiscox (2006).

206

Kearl et al. (1979:30).

207

Наименование переменной в GSS — PRICECON (General Social Survey 1998).

208

Washington Post, Kaiser Family Foundation, and Harvard University Survey Project (1996).

209

Более подробная информация об ОАЭЭ содержится в: Blendon et al. (1997).

210

В действительности общее количество вопросов превышает 37. Некоторые вопросы не задавались обеим группам респондентов, что не давало возможности для сравнения. Я исключил еще несколько вопросов из‐за их неактуальности.

211

Kahneman and Tversky (1982: 493).

212

Greider (1992: 36).

213

Andrews (1993: 262).

214

Kelman (1981: 7).

215

Kelman (1981: 7).

216

См., например: Dahl and Ransom (1999) и Babcock and Loewenstein (1997).

217

Marx (1965: 609); Маркс (1960: 623).

218

Mises (1962: 86); Мизес (2006: 133–134).

219

Brossard and Pearlstein (1996: A6).

220

См., например: Soros (1998), Kuttner (1997, 1991, 1984), Greider (1997, 1992) и Lazonick (1991).

221

Kuttner (1997: 3–4).

222

Более подробно этот вопрос рассматривается в техническом приложении к настоящей главе.

223

Предубеждения экспертов не являются единственной причиной того, что добавление статистических проверок может привести к исчезновению различий во взглядах. Если правильное понимание экономической теории позволяет людям процветать, богатые неэкономисты в отсутствие корыстного предубеждения соглашались бы с профессиональными экономистами. Или предположим, что недооценка экономической теории делает людей более консервативными. При отсутствии идеологического предубеждения консерваторы были бы склонны соглашаться с экономистами.

224

Это вопрос, на который рефлекторным ответом для меня является солидарность с рядовыми американцами. Но мое имплицитное допущение состоит в том, что более низкие налоги были бы уравновешены приватизацией и сокращениями таких популярных программ, как социальное страхование и «Медикер». Если сокращения ограничатся «мусором» и непопулярными программами, то мои коллеги‐экономисты, вероятно, правы.

225

См., например: Easterly (2001).