Стоящие свыше. Часть VI. Грядущие в пропасть

Бранко Божич, 2023

Камень разлученных сохраняет сине-зеленый цвет только до тех пор, пока ничто не грозит тому, кто подарил его своей любимой. А когда он становится красным, его называют вдовьим камнем… Йоке предстоит выбрать, остаться ему человеком или противостоять Внерубежью ценой всего, что ему дорого. Никто не верит в пророчество о гибели двух миров, но оно сбудется.

14–15 июля 427 года от н.э.с.

Сомнения в собственном душевном здоровье сперва сменились нездоровой эйфорией, которая быстро уступила место чувству вины и непреходящему страху: Йера боялся внезапного обрушения свода. Его страх не имел ничего общего с фоби́ей Горена — Йера не опасался за собственную жизнь. Он боялся смерти Йоки, боялся, что тот не сможет прорвать границу миров, что чудотворы не сумеют провести эвакуацию населения (или не захотят это сделать) или что эвакуация никого не спасет… Но более всего он боялся Исподнего мира, его ненависти и мести.

Слова откровения Танграуса день и ночь стучали у него в голове: «Полутысячелетняя дань вернется». Исподний мир имел право на возвращение этой «дани», имел право на ненависть и месть. Даже на бессмысленную месть, если Йока не сможет прорвать границу миров и вернуть «дань».

Каждая поездка на авто, шум насоса на кухне, подъем на лифте усугубляли чувство вины — словно Исподний мир наблюдал за Йерой, чтобы вскоре предъявить счет.

Йера ревностно отмечал каждый штрих благополучия Обитаемого мира и с ужасом глядел на беззаботных людей вокруг. Инда был прав: они считают, что свет солнечных камней принадлежит им по праву, и не захотят так просто отказаться от этого права. Обычно снисходительный к людям, Йера стал ощущать раздражение, глядя на бездумную сытость: никто не ищет причин богатства Обитаемого мира, не ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма (как усомнился в нем Йока с присущим ему чутьем на несправедливость), не интересуется, откуда чудотворы берут энергию и почему.

Над этим легкомыслием витала смертельная угроза, но никому не приходило в голову, что крушение Обитаемого мира — закономерный итог его сытости и благополучия. Что каждый человек так или иначе приближает катастрофу, просто включая свет в своей комнате, не говоря о заводах, не говоря о солнечных днях… И когда эта катастрофа разразится, каждый будет считать себя невинной жертвой.

Инда был прав: люди предпочтут быть обманутыми, лишь бы сохранить привычный достаток и успокоить совесть. Вот что мучило Йеру больше всего: никто не хочет отмены основного постулата теоретического мистицизма, никто не хочет правды — и потому чудотворам так легко управлять миром. Казалось бы, энергетическую модель двух миров способен понять и школьник, но пятьсот лет люди с радостью верят в абсолютное зло Исподнего мира, потому что им удобно в это верить.

Нет, Йера не желал людям зла. Напротив, он считал, что крушение свода — слишком тяжкое наказание за легкомыслие и привычку к достатку. Но ему очень хотелось, чтобы Обитаемый мир понял, за что будет наказан столь жестоко. Было бы справедливым, если бы каждый человек, зажигая солнечный камень, понимал, что не имеет на этот свет никакого права. Да, это было бы справедливым.

Йера не был наивным и догадывался: люди не поверят в то, во что не хотят верить. Но он поставил перед собой задачу быть услышанным — и намеревался добиться цели. В суде ему не требовалось убеждать кого-то в своей правоте, но он слыл справедливым судьей именно потому, что доказывал справедливость своих решений. В политике убедительность выглядит иначе, чем в суде, на этом поприще он был новичком. Однако надеялся до окончания каникул до мелочей продумать свою кампанию — убедить Обитаемый мир в виновности перед Исподним. Не столько ради сомнительного шанса предотвратить катастрофу, сколько… в надежде на будущее, если оно вообще есть у Обитаемого мира.

Ежедневные отчеты Пущена превратились в короткие записки: ничего нового выяснить пока не удалось. Града Горен бесплодно созерцал Исподний мир и попусту слушал «голос» Внерубежья — откровения ему не являлись. Ждана Изветен, будучи убежденным в том, что никакое внушение не поможет Горену увидеть то, чего не видел его отец (по выражению самого Изветена), все равно помогал ему в экстатических практиках — лишь бы Горен не искал других способов медитировать.

Йера передал ему последние слова, услышанные от Пущена, и Изветен тщетно и без особенной надежды на успех искал пути восстановить его память. Он заказал множество книг из Славленской национальной библиотеки, но не брезговал и старинными трактатами магнетизеров из собрания своего отца — лженаучными и малограмотными.

Инда сдержал обещание: славленские газеты прославляли Йеру Йелена, только никто об этом не читал — скучно читать хвалебные речи, не содержащие «жареных» фактов. Ситуация донельзя напоминала судейскую побасенку: «Йелен не дурак? Ну тогда я извиняюсь…»

Во вторник пришла телеграмма от Ветрена с приглашением на завтрашний ужин — видимо, его толкнули на это фальшивые мадригалы в газетах. Однако Йера обрадовался приглашению, ему хотелось поговорить с Ветреном об убедительности вообще и о политических играх с народом в частности. Встреча намечалась не в доме Ветрена, а в шикарной ресторации, но Йера принял это как некую игру: сумасшедшие не ходят по ресторациям, это не сочетается с общепринятым представлением о безумцах.

В среду утром, не дождавшись от Пущена обещанной бумаги, он отправил в агентство телеграмму, но ответа не получил. Новая волна подозрений и страхов застала Йеру врасплох, он вспомнил вдруг едкие слова Пущена о том, что маленькие секреты чудотворов стоят гораздо дороже жизни какого-то Горена. И если передача секретов Граде Горену не пугала чудотворов (и тем не менее старший Горен погиб), то Йера все же был членом Государственной думы и имел возможность обнародовать известные ему факты. Он проверил, лежат ли вырезки из контурных карт, изрисованных Пущеном, в ящике стола, и, не доверяя замкам на дверях (которые запирались только на ночь), переложил все отчеты агентства в сейф. И отправился в Славлену — поговорить с Пущеном об опасности, которая могла бы угрожать им обоим, а потом, перед встречей в ресторации, собирался навестить и Горена.

В агентстве Йеру встретил секретарь, попросил извинений за то, что не ответил на телеграмму, и сообщил, что Пущен нездоров, потому пока не составил нужной Йере бумаги. И Йера поверил бы во внезапную болезнь Пущена, если бы секретарь не прятал глаза, то бледнея, то краснея, и не выглядел столь обеспокоенным.

— Скажите, а болезнь Пущена серьезна? Она не угрожает его жизни? — на всякий случай переспросил Йера, думая как о возможном отравлении детектива, так и о какой-нибудь нарочно подстроенной травме.

Секретарь покачал головой и снова отвел глаза — видимо, вопрос был для него неудобным. Будто его наниматель был болен дурной болезнью…

— Скажите, я мог бы его навестить? — продолжил Йера. — В частном порядке…

— Не думаю, что в этом есть смысл… — уклончиво ответил секретарь.

И только тут Йера догадался: доктор Чаян говорил, что Пущен морфинист, которому удалось прекратить прием наркотика. И добавил: именно прекратить, потому что избавиться от наркоманической зависимости невозможно…

Йера оглядел приемную, в которой никого не было, нагнулся ближе к секретарю и спросил вполголоса:

— Он снова принимает наркотик?

Секретарь, явно вздохнувший с облегчением оттого, что дальше лгать клиенту нет смысла, медленно кивнул. И ответил так же тихо:

— Никто этого не ждал. Ничто не предвещало… Вы вряд ли представляете, насколько трудно морфинисту вернуться к нормальной жизни, а во второй раз… Это почти невозможно. Мы опасаемся, что агентство придется закрыть. Ну, не совсем, конечно… Но без Пущена оно будет одним из ряда других агентств. Я говорю вам об этом, потому что вы и без меня наведете справки…

Йера вспомнил блестящие глаза Пущена и нездоровый румянец на его щеках… Может быть, уже тогда он находился под воздействием морфина? И не продиктованы ли его страшные выводы воздействием дурмана? Или волнение и страх толкнули этого странного замкнутого человека к наркотику?

А секретарь сбивчиво продолжал:

— Мы здесь, конечно, не столь умны, как Врана, но мы давно вместе с ним работаем… И наверное, вам следует знать о наших подозрениях… Понимаете, соблазнить человека с наркоманической зависимостью нетрудно — довольно предложить ему ампулу с морфином. Просто на видном месте оставить, вы понимаете? Или, если это не сработает, сделать всего один укол. А ваше дело столь… деликатно…

— Скажите, утечка информации из агентства возможна?

— Мы работаем над этим. Но мы же рассылали запросы, мы не скрывали, что ведем дело Горена, понимаете? Судья, скажите, а то, что Врана рассказал вам в субботу, это в самом деле очень важно?

— Я думаю, знать это смертельно опасно, — коротко ответил Йера и с тоской посмотрел в окно. — Не бросайте расследования. Мне могут понадобиться услуги, которые не требуют столь блестящего ума, каким обладает Пущен, — например, охрана.

— Разумеется, судья. Мы к вашим услугам. Врана только анализировал факты, но собирали мы их без его участия. И… у него бывают просветления…

Йера вышел из агентства, оглядываясь. И некоторое время колебался: стоит ли ехать в Надельное? Эти визиты стали для Йеры не только привычными, но и желанными, он отдыхал в маленьком уютном домике за скромной чашкой чая, где Изветен создал атмосферу спокойствия и доброжелательности (несмотря на свои препирательства с Гореном). Но если за Йерой следят, то не выдаст ли он убежище Горена чудотворам? По пути он снова оглядывался, но никакой слежки не заметил.

Дорога через Завидное стала для него привычной, но днем, проходя мимо приютского садика с детской площадкой, прислушиваясь к звонким голосам играющих детишек, он непременно с улыбкой вспоминал Ясну — и Милу, конечно…

Горен встретил Йеру радостно — он, в отличие от Пущена, еще не до конца прочел тетрадь отца, присланную из Натана, и горел желанием поделиться найденным.

— Вот, судья, слушайте. Изветен все твердит, что отец ничего не видел, и он сильно ошибается. Слушайте: «Оно хохотало. Оно смеялось надо мной и над собственной шуткой. Ты хотел откровений, Югра? Получи же откровение. Ах, так ты не хотел откровений? Ты не верил ни в откровения, ни в медитацию? Ты просто делал вид, что медитируешь?

Я ездил на рудник по просьбе маркшейдера, он часто просил меня взглянуть на выработку, чтобы решить, в какую сторону двигаться дальше. Его не смутило, что я был навеселе (а я был навеселе, а не пьян до бесчувствия, как потом решил Белен), — маркшейдер тоже знал, что в этом деле важней интуиция, а не твердый расчет.

Я вышел за ограду, повинуясь внезапному желанию оказаться с Ним наедине. И прошел всего несколько шагов, когда на фоне черных туч увидел полупрозрачное, дрожащее, как мираж, видение. Его сдувал пронзительный ветер, размазывал по небу, но я разглядел девичий силуэт: девушка взялась рукой за тело свода (который я тоже видел отчетливо, хотя он и был прозрачен) и сдернула его с Обитаемого мира, как сбрасывают покрывало с постели. Я видел, как огонь хлынул в Беспросветный лес, как под напором ветров будто спички ломались деревья, я видел, как огненная река вспарывает мягкую породу будто тупым ножом, и чудовищным фейерверком летит вверх расплавленный камень, рассыпается мириадами капель.

И тогда оно захохотало. Нет, не от радости убийства Обитаемого мира, Оно хохотало надо мной. Над моим неверием в Его разум, над моим неверием в пророчества, в прикладное значение экстатического опыта. Слушая Его хохот, я не усомнился в смысле видения, будто этот смысл кто-то извне вложил мне в голову: свод рухнет по воле этой девушки, а не мрачунов, чудотворов, Врага или чудовища. И над этим Оно тоже смеялось — над многолетней работой в Ковчене, над моими попытками предупредить Обитаемый мир о грядущей катастрофе, над Танграусом и вторым его Откровением…

Я запомнил лицо той девушки — оно явилось мне слишком отчетливо и было изумительно красивым».

Горен торжествующе глянул на Изветена, который лишь поднял брови домиком в ответ.

— Судья, я уверен: это та же девушка, которую видел я.

— Только на основании того, что она тоже красивая? — продолжая глядеть на Горена с жалостью, переспросил Изветен.

— Не только.

— А что еще подтверждает твою уверенность?

Горен замялся и неубедительно проворчал:

— Я это чувствую. Я нарисовал ее портрет. Судья, не хотите взглянуть?

Он, не дожидаясь ответа, подошел к мольберту и повернул его к Йере. На предыдущей картине Йера больше интересовался профилем Йоки, а не нарисованной девушкой, а тут, увидев ее анфас, поразился вдруг сходству с лицом сказочника. Бога Исподнего мира. Предвечный, ведь именно на этой девочке Йока собирался жениться! Тогда, сидя в столовой за праздничным ужином, после выпитого вина, Йера счел рассказ Змая лишь милой шуткой…

— Изветен, отец этой девочки называет себя богом Исподнего мира… — пробормотал Йера. — И у меня есть основания предполагать, что он и есть Охранитель Врага, чудовище Исподнего мира. И именно его крылья, согласно второму Откровению, «взрежут непрочный щит».

Изветен посмотрел на Йеру скорей с укором, нежели с удивлением.

— Я не сомневался, что председателю думской комиссии известно многое… Но зачем же посвящать в это знание Горена? — вздохнул он огорченно.

— Наверное, потому, что его видения не просто фантазия… Я не могу объяснить, откуда эти видения берутся, но Пущен обратил внимание на пророчество о девушке. Он говорил, что оно не укладывается в логику остальных пророчеств Югры Горена.

— Поймите, судья, — чуть не взмолился Изветен. — Видение может соответствовать действительности, отражать как работу сверхсознания, так и воздействие мощнейшего эгрегора Внерубежья. Но толкование видений — это порочная практика. А потому в видениях нет никакого смысла, особенно для предсказаний будущего.

— Пущен снова начал употреблять морфин… — неожиданно для себя сказал Йера. После разговора с доктором Чаяном он обсуждал душевное здоровье Пущена с магнетизером.

Изветен отшатнулся от Йеры, покачал головой и закусил губу.

— Может быть, он тоже хочет прибегнуть к экстатическим практикам? — предположил Горен на полном серьезе.

— Не говори ерунду, — глянул на него Изветен. — Ох, судья, то, что вы сказали, — это по-настоящему страшно… Дело в том, что наркоманическая зависимость не просто неизлечима — она будто бы прогрессирует внутри человека, отказавшегося от приема наркотика, не спит, а становится невидимой. Но стоит только вернуться к зелью, и она выглядит так, будто человек этот долгие годы употреблял наркотик, его личность разрушается в одночасье… Пущен образованный человек, он не мог этого не знать. Он должен был понимать, что один укол морфина для него — это разрушение личности и скорая смерть. Конечно, психика таких людей неустойчива к соблазну, конечно, тяга к наркотику может взять верх над здравым смыслом. Но мне кажется, Пущен был слишком умен для этого.

— Да, в агентстве тоже подозревают чей-то злой умысел, — кивнул Йера растерянно. Он не предполагал, что случившееся столь безнадежно.

И теперь, объяви он во всеуслышание о предупреждениях Югры Горена, никто в это не поверит: сумасшедший судья слушает морфиниста Пущена!

— Я знал, что пророчества моего отца опасны для чудотворов! — Младший Горен вскинул лицо. — Судья, а Пущен успел прочитать эту тетрадь? Нашел в ней что-нибудь?

— Да. И собирался дать заключение для думской комиссии о том, что не мрачуны, а чудотворы намерены обрушить свод…

— Я сомневаюсь, что теперь он сможет сделать заключение, — снова покачал головой Изветен. — Я, конечно, предполагал что-то подобное, но предполагать и доказать — разные вещи.