Развлечения для птиц с подрезанными крыльями

Булат Ханов, 2020

Что может объединять абсолютно противоположных людей, случайно встретившихся в большом городе? Каждый из них считает, что он свободен, но оказывается опутан сетями общества: Ира несвободна от давления условностей и предрассудков; Елисей из-за болезни не может заниматься тем, что ему нравится; Марк, свободный от забот о хлебе насущном, безуспешно убегает от прошлого; Сергей, которому кажется, что жизнь удалась и у него есть все, оказывается связан обязательствами и подчинен семейному диктату. Удастся ли им избавиться от зависимостей и обрести свободу воли? Все прояснится на фестивале пива. Это книга о бунтарях, которые слишком самоироничны, чтобы называть себя бунтарями. Они слушают не песни протеста, а голоса птиц в наушниках, пьют не портвейн, а крафтовое пиво, ищут не просветление, а тех, кому можно довериться. Они не проходят мимо несправедливости и обладают чувством достоинства. Что они противопоставят миру?

Елисей

Петербург между тем не отпускал. Алкал внимания, поклонения, жертв. Ревнивый до неприличия город напористо помещал себя в центр помыслов и устремлений Елисея, оттесняя на периферию прочие локации и означающие.

Его внезапный отъезд никого в восторг не привел. Сначала позвонил оповещенный в числе последних научрук, чье недоумение прямо по ходу длинного монолога переросло в кипучее недовольство. Следом написала настроенная мирно Лена, которая нашла через знакомых чудо-лора из Бурятии, принимающего на Озерках по вторникам и четвергам. Убедительней всех действовал деканат: там потребовали утрясти заключительные формальности с отчислением и расставить нужные подписи. Елисей по телефону едва ли не клялся, что ни одной живой душе не обмолвится, если в университете подделают его почерк, но безликий бюрократический аппарат настоял на личном присутствии.

Перебросив через плечо вещмешок с бутербродами, Елисей на рассвете во вторник ступил на трассу — все так же пытать счастья с попутками. Голодный и остервенелый, в среду он влетел в деканат Института наук о Земле за двадцать минут до закрытия и объявил, что берет всех в заложники до тех пор, пока ему не поднесут бумаги на подпись.

— Променяли магистратуру на блогерство? — пошутила секретарша.

— С особым цинизмом, — ответил Елисей, размашисто выводя фамилию под очередным документом.

Перспектива возвращаться в Элнет Энер автостопом пугала и отвращала. Во-первых, надо поспеть на барную дегустацию с Ирой в пятницу вечером. Во-вторых, Елисей не чувствовал себя настолько юным, чтобы, вверив себя дорожной стихии, тащиться по обочине с бодрой песенкой на устах и искать милости у каждого попутного автомобиля. Елисей не мыслил себя вне России, однако во время автостопа мечтал хотя бы день побыть бельгийцем или люксембуржцем.

Незадачливого путника в Петербурге приютила на ночь одногруппница Вика. Она запекла на ужин картошку под сыром и выволокла на кухню ортопедический матрас.

— Ты будто настоящий кочевник, — сказала Вика.

— Надо будет доложить Секацкому, — отозвался Елисей. — Пускай Александр Куприянович включит меня в номадический дискурс.

— Ты считаешь километры, как остальные автостопщики?

— Перестал считать, когда перевалило за десять тысяч. Антона Кротова мне все равно не обогнать, да и не вижу особой доблести в том, чтобы состязаться за бесполезные цифры и брать символические рубежи. Покой и свобода от болячек — вот и все, чего я желаю. Лежать под одеялом и не знать голода, жажды и будильника. Как мертвый, но живой.

Простившись с Викой на следующее утро, Елисей двинулся на остановку междугородних рейсовых автобусов. Полулегальные частники на газельках и пазиках, оснащенных телевизорами и старыми кондиционерами, предлагали относительно дешевые и в меру сердитые маршруты для тех, кто экономил на поездах и самолетах. Пришлось оторвать от сердца две тысячи рублей за возможность целые сутки, прижавшись виском к окну, ни с кем не говорить и никого не слушать. Помятый и заспанный, Елисей в пятницу едва ли не на четвереньках выполз из автобуса на привокзальной площади Элнет Энера и, размяв одеревеневшие ноги и спину, побрел к Грише — приводить себя в порядок перед встречей с Ирой.

Гладя единственную свою рубашку, Елисей прокручивал в голове сценарии грядущих диалогов. При лучшем развитии событий они с Ирой беззаботно болтали обо всем подряд, то и дело с изумлением обнаруживая точки пересечения и дополняя слова друг друга. При худшем Ира заводила специфический интеллектуальный разговор, который Елисей мог поддержать разве что общими фразами. Он смыслить не смыслил ничего в феминизме, этнографии или рабочем движении, а Иру, как и любую девушку, вряд ли заинтересовали бы нудные армейские истории про пение гимна каждым утром, бесконечные фотоотчеты и недели боевой готовности. Пока Елисей жил в Петербурге, он время от времени выбирался на публичные лекции по философии и психоанализу, бессистемно посещал выступления Секацкого и Смулянского, однако не умел с уверенностью отличить Расина от Рансьера, а фаллическую фазу от генитальной.

* * *

Хотя Елисей добрался до «Рекурсии» заранее, Ира уже ждала его у входа. На ней был неброский, но практичный наряд из теплой васильковой блузки с длинными рукавами, черных брюк и джинсовых кед. Человековед внутри Елисея с осторожностью отметил, что Ира не исключает прогулки после бара.

Они заняли свободный столик.

— Не сладкое и без молока? — уточнил Елисей.

— Ты чуткий. Спасибо.

Усатый бармен с крашенными в жгучий блонд волосами и бровями встретил блогера как родного и порекомендовал экспериментальный индийский пейл-эль «Колыма Inn». В роли искорки выступал растертый в порошок черный чай, добавленный в пиво при сухом охмелении и внесший во вкусовую палитру терпкие и вяжущие чифирные нотки. Бармен объяснил, что эль раскроется ярче и полней, если пить его в торжественной задумчивости, поминая политзаключенных, в сталинские годы без вины мотавших сроки за колючей проволокой на территории вечной мерзлоты. Елисей, предвкушая веселье, взял колымское пиво для Иры, а себе купил апельсиновый сок.

— Кажется, я догадываюсь, какой будет следующая заметка, — сказала Ира. — В ней ты напишешь о лагерных издевательствах и сборе стланика.

— Придется напрячь фантазию, чтобы тебя удивить, — сказал Елисей.

Они чокнулись.

— Напоминает красное вино с избытком танинов. Что-то вроде молодого каберне, где дубовая бочка подавляет остальные оттенки, — произнесла Ира и заслонила рот рукой. — Ой, прости, я же не должна делиться ощущениями.

— Все в порядке. Расскажи лучше, почему у тебя пунктик против сладкого пива. Я понимаю, когда многие парни, которые мнят себя суровыми мужланами, презрительно отзываются о сидре и о фруктовых ламбиках. Мачисты полагают себя выше всего этого баловства. Но в чем твой резон?

— Это принципиальный вопрос.

— Почему?

Ира задумалась.

— Причина, разумеется, не в том, что один вкус более солидный и благородный, чем другой. И уж тем более не в моей зависти к гендерно привилегированной половине человечества. Я считаю, что сладкое пиво — это такое же лукавство, как очки виртуальной реальности или детский шампунь без слез. Тот, кто пьянеет, злоупотребляет свободой и добровольно отдает себя во власть рефлексов и инстинктов. Иначе говоря, это совсем не весело и ничуть не сладко. Опьянение — это процесс, пусть и обратимый, интеллектуального и нравственного падения на дно колодца, из которого ты будешь выбираться без посторонней помощи, карабкаясь по шершавым стенкам и стачивая ногти. Я за то, чтобы падение было жестким, как аварийная посадка в тайге, и горьким, как действительность в классовом обществе. Поэтому я предпочту индийский пейл-эль клубничному сидру.

— Убедительно, — согласился Елисей.

— Кстати, я гуглила твои публикации. Прочла прошлогодний цикл статей о культуре питья на «Ноже».

— О да, веселое время! Тогда в анкетах я называл себя писателем, пил в три горла первосортный крафт и думал, что фарингит — это не про меня.

— По-прежнему никаких подвижек со здоровьем?

— Абсолютно никаких. Глотка раздражена, будто кошка исцарапала изнутри. Вдобавок стоит набрать воздуха в легкие, как их тут же рвет на части кашель.

Чтобы подтвердить, Елисей глубоко вдохнул и затрясся от приступа кашля.

— Я не специалист, но проблемы с горлом могут возникнуть из-за рефлюкса, — предположила Ира. — Это заброс желчи из пищевода.

— Мне лор уже советовал обратиться к гастроэнтерологу, — сказал Елисей.

— Прости, что лезу с рекомендациями.

— Да ерунда.

— Правда. Сама не выношу советов, до которых легко догадаться.

— Все в порядке. Ты много извиняешься, и меня это смущает. Что до рефлюкса, то спасибо за напоминание. Мне давно пора сделать ФГДС и провести биопсию желудочных тканей. Эта неделя выдалась суматошной, а вот со следующей я начинаю обследовать свое бедовое тело. Слово блогера.

Ира улыбнулась и кивнула. Елисей залюбовался ею. Ее тонкие брови, безусловно, что-то сообщали о ее характере, равно как и прелестный вздернутый нос, и аккуратный вертикальный подбородок без ямочки, и изящная щербинка между передними верхними зубами, однако Елисею вовсе не хотелось наделять это геометрическое совершенство тайными смыслами. Гладкость Ириной кожи оценили бы по достоинству и фэшн-фотографы, перевидавшие на пленочно-цифровом веку тысячи моделей, а приглушенно-розовая помада подчеркивала мягкость черт лица. Оно выражало отрешенность, но не твердокаменную отрешенность на физии отчужденного индивида, которому в крохотное окошко суют бумажку на печать, а ту лучистую меланхоличную отрешенность, что родственна одухотворенным натурам и предшествует озарениям мысли.

Когда в баре заиграли «Franz Ferdinand», оливковые глаза Иры потеплели.

— «The Fallen»! — воскликнула она. — Вариация на тему «Что, если бы Иисус сегодня вернулся в наш мир?». Ничего оригинального, но задорно.

— Up now and get them, boy, — повторил Елисей вслед за вокалистом. — Задорно, ты права.

— Ты и текст знаешь?

— Не целиком. Вот у «Wonderwall» текст полностью знаю.

— «Wonderwall» все знают. Это как «Районы-кварталы» или гимн России.

— Выпьем за этот потрясающий ассоциативный ряд.

Они снова чокнулись.

— Давай я научу тебя одному трюку, — сказал Елисей.

Он бережно взял у Иры бокал, пытаясь во избежание неловкости не коснуться ее подушечек пальцев, и хорошенько звякнул по нему своим стаканом с соком. Со дна пивного бокала наверх ринулась стайка пузырьков.

— Эффектней всего такой фокус проворачивать с лагером, — прокомментировал Елисей. — Ну и, само собой, рассчитывать силу, чтобы не разбить посуду.

— Здорово!

— Не экскурс в теорию феминизма, но я старался.

— Не скромничай. Это выглядело так, словно пивной гуру посвятил неофитку в один из секретов.

— Тогда раскрою еще парочку. — Елисей покрутил круглую картонную подставку под пиво, гадая, чем бы удивить Иру. — Ты когда-нибудь делала пивные коктейли?

— Ни разу.

— Обязательно попробуй. Это полигон для испытаний. Можно, например, заполнить треть бокала соком черной или красной смородины, а сверху залить крепким темным элем. Получится кислая и тягучая смесь, что-то вроде творческого союза между русской дачной культурой и вековыми традициями бельгийских пивоваров.

— Кажется, с такого ракурса бабушкин урожай я еще не рассматривала!

— Или вот еще рецепт, называется «Ирландская бомба». Ингредиенты сугубо ирландские: стаут «Гиннесс», виски «Бушмилс» и ликер «Бейлис». Классическую стопку наполняем ликером и виски в пропорции пятьдесят на пятьдесят и опускаем этот термитный заряд в «Гиннесс». Пить надо быстро, огромными глотками. Во-первых, важен бомбический эффект, а во-вторых, сливки из «Бейлиса», смешавшись с пивом, моментально сворачиваются в комочки наподобие катышков на пальто, и напиток теряет примерно восемьдесят процентов от своей эстетической привлекательности.

— Звучит славно, но, увы, не мой вариант. Я веган и не пью молоко. Плюс ликер сладкий.

— Точно, прости. Вылетело из головы.

Ира прищурилась.

— Теперь мой черед отучать тебя от извинений, — сказала она.

— Хм, вот и я пал жертвой вредной привычки, — произнес Елисей. — Надо нам составить договор, по которому мы обязуемся не досаждать друг другу необоснованными извинениями.

— И заверить его у нотариуса.

— Непременно.

Ира сделала глоток. Елисей с неохотой констатировал про себя, что пиво в ее бокале убывает.

— Насчет «Ирландской бомбы», — сказала Ира. — Я не боюсь крепости и потому опущу в «Гиннесс» стопку, до краев полную виски.

— Звучит как заявка на вступление в ряды Ирландской республиканской армии.

— А то. Я же злая фемка. И имя подходящее.

Сменилась песня, и по стартовым гитарным аккордам Елисей и Ира синхронно опознали «Wonderwall».

— Вот это поворот! — воскликнула Ира.

— Искренне надеюсь, что наш столик не прослушивается.

— Ну да, ведь я только что пообещала вступить в террористическую организацию.

Ира замерла, внимая Лиаму Галлахеру, соловьем разливающемуся о чудесной стене, и безмолвными движениями губ сопровождала пение.

— Эта песня как награда за кошмарную неделю, — произнесла Ира.

— Что-то не так с учебой?

— Нет. Разругалась с типом, от которого зависел мой потенциальный заработок. И на горьком опыте убедилась в своей бесправности и несостоятельности. Вновь.

Елисей промолчал, ожидая, что Ира поведает, что случилось. Вместо этого она заговорила о другом.

— Я три года планировала поступление в Польшу. Учила польский, стажировалась в этнографическом музее в Кракове, копила высокий GPA, впрягалась в волонтерские программы и в сомнительные проекты, жертвуя на них каникулы и все свободное время. Работала в сомнительном культурном фонде. А весной, буквально за месяц до защиты диплома, поняла, что бюджетку я не потяну.

— И вместо Польши ты осталась в России.

— Не то чтобы я всегда и везде ставила Европу выше России. Совсем наоборот, я в восторге, что мне повезло родиться здесь. Без лукавства, я предпочту Алтай Парижу и Берлину, а вольную жизнь в Поморье хлебной должности в лондонском банке. Но учеба в Польше была моей мечтой.

— Почему именно Элнет Энер, а не Самара?

— Я дважды ездила сюда на конференцию, а затем выиграла Президентскую стипендию для магистров. Теперь я вынуждена писать выпускную работу по беледышской национальной общине и закапываться в местные архивы. Повторюсь, не худшая доля, но не к этому я стремилась.

Елисею претила возможность примерять на себя роль утешителя, тем более что Ира в жалости не нуждалась.

— И никаких идей, что делать в дальнейшем? — спросил он.

— Никаких. Разве что устроить мировую анархическую революцию.

— Достойный проект, — оценил Елисей. — Я с тобой. Если, конечно, меня не обяжут присягнуть радикальным феминисткам.

— А как ты относишься к частной собственности?

— Из своего у меня лишь походный рюкзак с вещами. У меня нет квартиры, машины, дачи. Депозитарной ячейки тоже нет. Я за отмену частной собственности, какой вопрос.

— Отмену, а не перераспределение. Это ключевой пункт.

— Исключительно за отмену.

— Тогда вы приняты, товарищ Елисей.

— Отлично, товарищ Ирина.

Они стукнулись бокалами и дружно осушили их.

— Символичный разговор у нас получился под колымский эль, — сказал Елисей. — Тебя угостить еще?

— Пожалуй, мне хватит.

— Если ты за, можем прогуляться. Погода теплая.

— Почему нет?

В порыве ликования Елисей чуть не предложил Ире понести ее на руках через весь этот провинциальный город, где они так чудесно встретились.

Пока они сидели в баре, небо Элнет Энера окрасилось в сумеречный лавандовый цвет. Солнце, по расписанию укатившее за горизонт, оставило ностальгические сливово-сизые разводы, с дионисийской щедростью размазанные по кромке. Плотный воздух словно застыл, сберегая остатки летнего тепла. На фасадах зажглась подсветка.

— Успела изучить город?

— Почти нет, а ты?

— Только дорогу до бара.

Ира приостановилась.

— Кажется, впереди будет Кремль.

— Ведите нас на Кремль, товарищ Ирина.

Елисей предполагал, что ему придется замедлять шаг, так как за годы автостопных вояжей он навострился передвигаться быстро и обгонял пешеходов. Лена на прогулках раз за разом одергивала не в меру стремительного спутника, и они за долгие месяцы отношений, похожих на тяжбу между возмущенной прихожанкой и безучастным к ее дешевым жестам священником, так и не приноровились к ритму друг друга. К счастью, Ира являла собой противоположность Лены. Она шла бойко, бесшумно касаясь земли кедами, не подстраиваясь и не заставляя подстраиваться под себя. Иногда она замирала, привлеченная чем-нибудь, и снова легко и непринужденно трогалась с места.

Конец ознакомительного фрагмента.