Андрей Пастухов. Кто он?

В. П. Фролов

Биографическая повесть посвящена Андрею Васильевичу Пастухову, военному топографу, одному из первых русских исследователей Северного Кавказа. Его усилиями проведены топографические съёмки труднодоступных высокогорных районов Большого и Малого Кавказа. Для широкого круга читателей, интересующихся историей России, в частности историей изучения Кавказа. Для семейного чтения.

Глава II

Военный топограф

На следующий день через связного Пастухов был приглашен в канцелярию отдела.

— Ну-с, господин коллежский регистратор! Поздравляю тебя с производством! Распишись вот здесь! — секретарь ткнул пальцем в поле листа с текстом приказа.

— Благодарю вас, господин коллежский асессор! Если бы не ваши заботы, — не без иронии сказал Андрей, — то не свидетельствовать бы мне сегодня сей исторический документ.

— Ладно, — примирительно ответил секретарь, — не задирайся, Пастухов, дел и мне с тобой было предостаточно, но я восхищен твоим упорством и от души желаю успехов на поприще военного топографа. Теперь иди к казначею, получай положенные на обмундирование 150 целковых и через три дня, в новом мундире, конечно, представишься и получишь пакет генералу Стебницкому.

Три дня на экипировку хватило. В хорошо подогнанном мундире с серебряными погонами и пуговицами он выглядел браво, и даже сам удивился, что стал казаться солиднее. Правда, денег осталось маловато, не разгуляешься в столице, но билет до Владикавказа взял в купейный вагон 2-го класса за 36 рублей 33 копейки, хватит ездить в теплушках воинских эшелонов.

И вот снова он едет через Россию с севера до далекого юга, но разве сравнишь прошлые поездки с теперешней? Даже сентябрьский серый от сырости Санкт-Петербург при прощании казался ему каким-то новым, еще более великолепным творением, которое и в прошлые посещения не оставляло его равнодушным при всех невзгодах, с которыми ему здесь пришлось столкнуться.

В прошлогодней поездке, хотя и ехал он к мечте своей — на Кавказ, он томился еще совсем свежей в памяти обидой и не знал, как убить долгие дни и ночи в пути. Ничто его не отвлекало от грустных дум, как он ни пытался избавиться от них. Теперь из окна теплого вагона Андрей не переставал восхищаться золотым увяданием проплывающих за стеклом лесов, предзимней суетой жителей деревень, тусклым расцветьем полей и клиньями птичьих стай, сопровождающих его в пути. И он понимал, что радость от свершения его мечты определяет его мировоззрение, восприятие того, что видит и слышит сейчас.

— Что это вы, молодой человек, так внимательно в пейзаж всматриваетесь, словно никогда не видели этой серой нашей России? — не выдержав, спросил из любопытства пожилой попутчик, со своей супругой едущий в Минеральные Воды.

Осталась позади станция Зеленчукская, а вскоре поезд загромыхал по мосту через Кубань, несущую свои мутные воды с далеких склонов неведомого Эльбруса.

Медленно начинают суживаться окрестные просторы, к полотну дороги все ближе и ближе подступают холмы, пока невысокие и пологие, но за ними, в поднимающейся к небу дымке, все виднее становятся предгорья со скалистыми обрывами и штрихами оврагов и промоин. Андрей хотел себе представить, как бы они выглядели на его карте, и не мог, сразу вставали в памяти кручи и каменный хаос самурских каньонов, с которыми не сравнишь проплывающие сейчас мимо не более чем холмы.

Задумавшись, Андрей как-то не сразу сообразил, где сейчас находится поезд, когда на горизонте показались какие-то знакомые вершины.

«Так это же Верблюд, — спохватился он, — скоро Пятигорье».

— Что это вы, молодой человек, запропастились где-то? Мы уж решили, что отстали от поезда, и вот решаем вопрос, что делать с вашими вещами, — шутливо отчитывал Андрея пожилой спутник.

— Кавказ встречал, — в тон ему ответил Андрей, — боялся, как бы не проехать мимо.

— Так я вам советую, пока не поздно, взять, да и остановиться на некоторое время в Пятигорске, если, конечно, располагаете временем, — не без удовольствия продолжал сосед, полагая, что лучше молодого спутника знает Кавказ, коли побывал здесь, в Минеральных Водах, однажды. — Кавказ начинается здесь, а что касается Владикавказа, то там вход уже дальше, в Закавказье.

— Пожалуй, на самом деле, не сделать ли остановку здесь, тем более что временем я располагаю? Воспользуюсь-ка вашим советом, — решив немножко польстить соседу за его добродушие, сказал Андрей и взялся за ручку баула.

Сборы недолги, и он на перроне. Теперь нужно найти извозчика и махнуть в Пятигорск.

— Впервые, видать, барин к нам пожаловали? — спросил возница, владелец старенькой лошадки и скрипучей небольшой коляски, что согласился подвезти Андрея за скромную плату до города.

— Впервые, — в тон старику ответил Андрей. — А почему ты, отец, так решил?

— Оно видно, как вы по сторонам поглядываете. Так я скажу, что вон те две маленькие горки, — махнув кнутовищем вправо, продолжал казак, — Верблюдом прозываются, а вон эта, огромадная — Змейка, между ними Бык и Развалка разместились.

— А отчего они, горы эти, так называются? — спросил Андрей больше для того, чтобы вызвать старика на бо́льшую откровенность, считая, что, может быть, удастся уловить что-нибудь полезное для себя из его рассказа, потому как сначала возница казался непроницаемым и угрюмым.

— Рассказывали местные старики, что на этой горе, — кивок головой в сторону Змейки, — жила когда-то большущая змея, людей пожирала, так ее из пушки убили, а гору так называть стали.

— А сами, значит, не местный? — поинтересовался Андрей.

— Не. Я с Дона, казак. С турками в 1855 году воевал, Карс брали, да там меня ранило. Долго в лазарете лежал, а потом сюда привезли, да вот и остался здесь, в Султановке. Почитай, двадцать пять годков живу и иногда извозом занимаюсь, таких, как вы, подвожу, — поведал коротко о своей жизни возница.

— Значит, многое здесь уже повидали и обжились?

— Так у меня и дети с семьями здесь живут, и мы со старухой при них, так-то оно веселее, когда свои рядом.

Некоторое время было только слышно цоканье подков о камни дороги да похрапывание лошади. Старик и Андрей думали каждый о своем.

Дорога, петляя, медленно взбиралась на гребень невысокого увала, и все шире становился обзор окрестных равнин и гор.

— Видите, барин, впереди высокую гору? — после долгого молчания начал старик. — Так это и есть Бештау.

— Это значит «пять вершин» по-татарски, как я слышал.

— Да, так, видите, торчат они, все пять. Поверите мне или не поверите, барин, — оживившись и обернувшись к Андрею, продолжал старик, — но рассказывал один барин, которого я тоже подвозил, что все эти горы возникли после большой битвы, которая произошла здесь давным-давно.

— Это, наверное, он легенду рассказывал?

— Не знаю, что он рассказывал, но помню, что какой-то великан, не то Эльборус, не то Эльбрус, со своим сыном воевал из-за одной красавицы, которую Машуко звали. Арслан, как звали сына, отцу голову рассек надвое, да не мог одолеть отца. От железной шапки, что была на голове сына, гора Железная образовалась, сам он, разрубленный на пять частей, в Бештау превратился. Окаменела Машуко от горя по убитому любимому Арслану, но разъяренный старый муж вдобавок еще ее и кинжалом в бок ударил, и Провал теперешний на том месте, как рана глубокая, зияет. А красавица Машуко до сих пор горькими слезами плачет, что водами целебными теперь стали.

— Красивая легенда, — отозвался Андрей, когда умолк рассказчик.

— Не скажу, какая она, эта легенда, но старым людям верить надо, это вы, молодежь, ни во что верить не хотите, — обиженно отвернувшись, сказал старик, — а без веры, барин, не проживете, меня послушайте.

Дорога перевалила на южный склон увала, и лошадка резво засеменила мохнатыми ногами, предчувствуя скорый отдых.

На широкой ярмарочной площади, расплатившись с возницей и поблагодарив его за рассказы в дороге, Андрей отправился искать жилье, где бы он мог остановиться на день-два.

Сезон на водах подходил к концу, отдыхающие разъезжались по домам.

Предприимчивые хозяйки сновали у извозчичьих станций, предлагая за небольшую плату снять комнатушки в своих хибарках, приютившихся в Слободке под Горячей горой.

В одной из таких хат, затерявшихся в густой по-летнему зелени вьюнков, и расположился Андрей, в полутемной, с нехитрой самодельной мебелью комнатушке. Было тихо, уютно. Почистив одежду с дороги и умывшись, он немедля, несмотря на позднее время, отправился осматривать окрестности. Уже вечерело. Привычным глазом топографа Андрей отметил, что за оставшееся до сумерек время ему не подняться на вершину Машука, но решил, что с отрога его, что зовется Горячей горой, он успеет взглянуть на Пятигорск сегодня же.

Красноватый диск солнца повис на отрогах Бештау, очерчивая остроконечные вершины, отбрасывающие тени на широкую долину под ней.

Далеко на юге, в разрывах клубящихся облаков, кое-где проступали белесые пики вершин Главного Кавказского хребта. Эльбрус не был виден, о чем Андрей сожалел больше всего, но зато притихший, с вереницами зажигающихся огней город выглядел живописно.

На следующий день, чуть свет, Андрей, задержавшись ненадолго у Эоловой арфы, взобрался на открытую плоскую вершину Машука, откуда перед ним предстала во всей своей красоте панорама Центрального Кавказа — от Казбека на востоке до Эльбруса, сверкающего в лучах восходящего солнца. Вот то, к чему он стремился.

«Как жаль, что времени мало, — думал Андрей, — можно без конца смотреть, и не удовлетворишься сим видением».

По узкой, пробирающейся между колючими кустарниками тропинке Андрей сбежал вниз и оказался перед длинным приземистым зданием, построенным из того же камня, который он встретил на склонах Машука. На открытых террасах, несмотря на столь ранний час, толпилось много нарядно одетой публики.

— Простите! Что это за сооружение? — спросил Андрей оказавшегося поблизости пожилого господина.

— Не знаете? Объясню, — с готовностью откликнулся тот, — это, молодой человек, Елизаветинская галерея, построена по проекту Уптона на месте Елизаветинского минерального источника, открытого Гаазом в 1811 году.

— О! Какие подробности! — удивленно воскликнул Андрей в столь же поэтическом тоне, нараспев. — И вы, как видно, восхищены сим творением рук человеческих?

— Сказать так — это значит ничего не сказать, и началом всего, что вы видите, является природа.

— Хотите сказать, что человек здесь ни при чем?

— Не кощунствуйте, молодой человек, — посерьезнел собеседник, — задача человека это найти, раскрыть тайны и красоты природы и с умом использовать их. Здесь, я полагаю, действия были согласованными, и теперь сам человек радуется и не нарадуется на плоды совместного труда — природы и его самого. Признаться откровенно, я только радуюсь, а труда моего здесь нет. Но это к вашему вопросу не относится.

— Вы поняли меня, — решился Андрей на продолжение разговора, — что я здесь новичок. Пожалуйста, посоветуйте, что и где мне следует увидеть за один день.

— Пожалуйста, смотрите и слушайте: видите беседку, так это Эолова арфа. От нее вниз спускайтесь, к гроту Лермонтова, еще ниже — парк «Цветник», а там и грот Дианы рядышком. Сто́ящие виды, не пожалеете. А коли, как я вижу, вы о Пятигорске наслышаны от Лермонтова, то непременно побывайте у домика, где он живал до самой смерти. Останется свободное время — просто побродите по Царскому проспекту.

— Благодарю вас и прошу простить, что задержал, — сказал Андрей, видя, что собеседник, поглядывая через его плечо, начал проявлять суетливость, отвлекаемый кем-то, для Андрея невидимым, и, пожав протянутую руку, отошел на террасную площадку, чтобы оттуда сориентироваться и начать осмотр достопримечательностей Пятигорска.

«Разве можно за один день постичь всю суть и глубину сей красоты, — думал он, спускаясь по Царскому проспекту. — В свободное время непременно сюда еще раз приеду и тогда не спеша посмотрю не только Пятигорск, но и все Минеральные Воды и их окрестности».

Не доходя до Спасского собора, Андрей увидел над входом в небольшую пристройку вывеску «фотография» и решил посмотреть на выставленные в окнах снимки. Были здесь и одиночные, и групповые фото посетителей, снявшихся на фоне окрестных гор и зданий, построенных при источниках, были запечатлены пейзажи, которые он здесь не встретил.

«Вот бы мне заиметь фотоаппарат, — он давно об этом мечтает, — какие фотографии можно было бы делать, снимая виды на Кавказе!»

Открыв дверь, Андрей оказался в небольшом полутемном помещении, стены которого были увешаны множеством фотографий. В углу у стола, за которым сидел молодой человек, разговаривающий со стоящими посетителями, тяжелыми черными полотнищами была огорожена часть комнаты, откуда проникал яркий свет. Поздоровавшись, Андрей начал рассматривать развешенные фотоснимки, стараясь не привлекать чьего-либо внимания, и так увлекся, что не заметил, как остался один в помещении.

— Вы, господин офицер, желаете сфотографироваться? — обратился к Андрею фотограф.

— Простите. Такого намерения у меня, признаться, не было, — оторопев от неожиданного обращения к нему, ответил Андрей. — Питая некоторую страсть к этому искусству, я считал бы непростительным пройти мимо ваших превосходных фотографий.

— Польщен вниманием к нашему скромному труду, — с улыбкой и картинным кивком головы ответил фотограф. — А вы имеете, если позволите спросить, какое-нибудь отношение к фотографии?

— Пожалуйста! Если хотите, то родственное, — тоже улыбаясь, сказал Андрей, — я топограф, а это похоже на «фотограф», и не по созвучию, а по сути дела.

— Ссылаясь на греческий, мы с вами «пишем», но, по-видимому, несколько по-разному, как я понимаю?

— Верно. Вы «пишете» светом, а мы — карандашом да пером, а объекты съемки бывают одни и те же, как, например, вот эти горы, — ответил Андрей, показывая на прекрасный снимок панорамы Бештау.

— Вам приходилось снимать горы? Где?

— Немного, но пришлось, и не где-нибудь, а на Кавказе.

— Вам, наверное, приходилось видеть не менее прекрасные места, коими так богат Кавказ.

— Приходилось. Но жаль, что не пришлось увековечить их в таких вот снимках, какие я вижу здесь.

— А знаете что? — медленно раздумывая, сказал фотограф, — у меня мелькнула мысль об общности наших с вами намерений.

— Что вы имеете в виду? — глядя в глаза собеседнику, спросил Андрей.

— Организацию компании «Топограф, фотограф и К°», — рассмеявшись, ответил фотограф и продолжал уже серьезно: — Но вы простите меня, может быть, можно, после столь длительного «делового» разговора нам и представиться друг другу.

— С удовольствием! — отозвался Андрей. — Пастухов я. Андрей Пастухов.

— А я Раев. Григорий Иванович. Скажите, вы надолго к нам прибыли?

— Только на сегодня, проездом. В Тифлис еду, к службе.

— А что вас здесь заинтересовало?

— Лермонтовские места Кавказа.

— Не могу не разделить с вами, господин Пастухов, ваши увлечения и, если говорить совсем серьезно, то мы могли бы быть полезными друг другу. Поверьте мне не только как деловому человеку, но и как представителю искусства, которым является художественная фотография.

— Я в этом еще раз убеждаюсь, рассматривая ваши удивительные снимки, и готов служить вашему искусству в меру своих сил и возможностей, — посерьезнев, сказал Андрей, — но, как вы могли понять, Григорий Иванович, у меня нет необходимых принадлежностей.

— Я понял главное, у вас есть желание и широкие возможности, тогда как я и мой компаньон заняты больше фотографированием лиц, желающих запечатлеть «в веках свой облик», пребывая на Минеральных Водах. Наши деяния посему ограничиваются узким кругом местных достопримечательностей.

— Ваша правда, — согласился Андрей, — мне предстоит осваивать широкие просторы всего Кавказа.

— Вот вам и карты в руки, как говорят, — удовлетворенно подтвердил Раев и продолжал, увидев через окно идущего человека: — Да вот, кстати, и мой друг шествует.

Раев представил Андрею своего компаньона Николая Васильевича Киселева, которому коротко поведал о своем собеседнике и теме разговора с ним.

— Будем надеяться, что вы, Андрей, при случае или как, но к нам еще заглянете в будущем, да и пишите. Будем рады, а, как договорились, фотоаппарат и другие принадлежности мы вам приобрести поможем. Да, кроме того, не посчитайте за труд навестить наших коллег в Тифлисе, они тоже в помощи не откажут. Рекомендацией нашей воспользуйтесь!

Расстались друзьями. Андрей был очень рад столь интересному знакомству с людьми, искусство которых его давно привлекло.

Переночевав еще одну ночь в Пятигорске, Андрей следующим утром добрался до станции и, выправив билет, выехал во Владикавказ.

Железнодорожный путь был доведен до Владикавказа совсем недавно, и это значительно улучшило сообщение с Закавказьем. Большинство пассажиров направлялись именно туда, чаще это были военные, нередко с семьями. На перроне сутолока, зычные, гортанные крики носильщиков и извозчиков. Не обращая на них внимания, Андрей, подхватив свой баул, вышел на широкую привокзальную площадь.

Город встретил его дождем, влажным и теплым утром, напоенным ночным воздухом, заспанный и безразличный. Бесчисленные лужи с темно-зелеными заплатками опавших листьев искрились под лучами поднявшегося из-за дальних гор солнца. Слева высилась плоская вершина горы Столовой, вьющиеся испарения над которой напоминали пар из тарелок с горячим харчо, а справа, венчая уходящие в небо хребты, снежной шапкой блистал Казбек.

Почти сто лет стоит Владикавказ, замыкая ряд крепостей Кавказкой линии, запирая наиболее важный и доступный путь через Главный Кавказский хребет на юг, в Грузию, и дальше, в Малую Азию.

Благодатное предгорье в далекие времена было заселено аланами, владения которых простирались на запад до Эльбруса, но пронесшиеся в XIII веке полчища монгольских завоевателей оттеснили их в горы. После разгрома Золотой Орды степями овладели ногайцы, а позже на эти места распространили свое влияние и кабардинские князья.

Теперешние жители этих мест, осетины и карабулаки, оказавшиеся на столь важном пути связи России с Грузией, на тропе через «железные ворота Кавказа», еще в 1782 году обратились к начальнику русских войск на Кавказской линии с просьбой построить крепость у Татартула для защиты их от набегов соседских тюркских племен. Так они надеялись обеспечить себе безопасность. С этого и началось в 1784 году на месте старого аула Заурово строительство крепостных сооружений, положивших начало Владикавказу.

Во время восстания чеченцев в 1786 году русские войска оставили все вновь построенные крепости, в том числе и Владикавказ, и только в 1803 году их строительство было продолжено и начата прокладка проезжей дороги через Главный Кавказский хребет.

Взаимные интересы русского и осетинского народов нашли практическое воплощение в освоении предгорий. Началось переселение осетин во вновь образуемые аулы на равнине, русские войска отводились из горных укреплений, и они строили посты на дороге в Закавказье, получившей название Военно-Грузинской.

В 1808 году в версте от правого берега Терека было завершено строительство крепости в виде неправильного многоугольника, окруженной двойным бруствером и заполненным водой рвом посередине. Все строения крепости были деревянными, за исключением дома для приезжих, который строили из кирпича, на каменном фундаменте, с двухскатной крышей, покрытой черепицей. С 1814 года началось строительство каменных и кирпичных служебных зданий, церквей и жилых домов.

На окраине, примыкающей к крепости, где когда-то был аул, выросла слободка, населенная местными жителями, и ей дали название Осетинской, в ней построили Осетинскую церковь. Жители ее привлекались к охране и обслуживанию Военно-Грузинской дороги.

В 1860 году Владикавказская крепость была объявлена городом, но он не выходил из границ старой крепости. Переустройство города велось за счет снесения старых деревянных построек и возведения на их месте каменных и кирпичных. Каждому сословию отводились свои линии застройки, и дома возводились по материальным возможностям владельцев.

Так, на Купеческой улице преобладали низенькие, подслеповатые хатки лавочников, а на Краснорядской, заселяющейся военными, возвышались кирпичные особняки со стрельчатыми окнами и лепными украшениями, и по ней, вымощенной диким камнем, не разрешалось горцам ездить на арбах, дабы не поднимать пыль и не беспокоить жителей.

Андрей размашисто шагал по новому Владикавказу. Город выглядел аккуратным, чистым. Среди густой зелени парков и садов виднелись белые домики предместий, а прямо перед ним уходил вдаль, как бы упираясь в Мат-Хох (Столовую гору), Александровский проспект с бульваром посередине.

С прошлого года Андрей помнил дорогу к почтовой станции, откуда отправлялись дилижансы на Тифлис. На широкой площади, уставленной пролетками, дилижансами, каретами и громоздкими арбами, было шумно. Слышался разноязычный говор, ржание лошадей и трубные позывы ишаков. В центре всего этого скопища возвышалось бело-желтое здание станции, отправной точки всего гужевого транспорта Владикавказского округа.

Выправив билет на 9 часов следующего утра, Андрей решил посмотреть Владикавказ. Без особого труда устроившись на ночлег в доме для приезжих, он налегке отправился бродить по городу.

Миновав площадь, он вышел к бывшим Тифлисским воротам, за которыми просматривалась Осетинская слободка, свободно раскинувшаяся своими бедными лачужками, белеющими среди зелени садов, над которыми иглами впивались в небо пирамидальные тополя. Выше их на солнце горели золотые кресты Осетинской церкви.

Привлекло внимание Андрея и живописное сооружение суннитской мечети, над притвором которой взметнулись два изящных минарета и островерхий купол над ее центральной частью.

Как же можно не посетить кавказский базар, обязательную достопримечательность любого здешнего города?! Во Владикавказе славился Армянский базар, куда и привела Андрея узенькая кривая улочка, напоминающая муравьиную тропу к муравейнику.

«Словно вавилонское смешение языков только что произошло здесь», — подумал он, оглушенный разноязычным гулом, висевшим над базаром. Ряды лавочек, ларьков, увешанные гирляндами товаров и изделий, чередовались с рядами их, выложенными на циновках, холстинах или прямо на земле. Предлагалось все, что может человек производить. Сверкали на солнце золотом и серебром чудные творения рук человеческих: бесценные изделия ремесленников, роскошные одежды из восточной парчи, посуда из меди и глины. Рядом на земле темно-красным пятном лежала куча бараньих внутренностей. Все продавали, зазывали, заклиная, уговаривая покупателей. Но их-то и не было. Отбиваясь от торговцев, Андрей едва выбрался из толчеи и остаток дня бродил по тихим пыльным улочкам, с интересом наблюдая за неторопливым течением жизни дворов коренного населения окраин.

Пятиместная карета, запряженная тройкой лошадей, в 9 часов утра, по расписанию, тронулась в путь. Мог бы Андрей поехать и омнибусом, что отходит в 3 и 5 часов пополудни и, без ночлега в пути, на восемь часов сокращает время дороги, но девятичасовая «оказия» позволяла в светлое время дня еще раз увидеть удивительные по красоте пейзажи Кавказа.

Пассажиры — чиновник средних лет с супругой и дочерью лет десяти, пожилой штабс-капитан — стали попутчиками Андрея. Ехали молча, каждый занятый своими мыслями, которые вскоре, как это всегда бывает в пути, станут достоянием остальных, как только мелькнет повод к общению.

Позади осталась Молоканская слободка. Впереди простиралась широкая долина Терека, упирающаяся в отроги Лесистого и Пастбищного хребтов, разделенные его руслом, а над самой дорогой нависли горы, Тарская слева и Лысая справа.

На седьмой версте, недалеко от виднеющихся развалин укрепления «Редант», дорога свернула вправо, под навес известковых утесов горы Фетхус.

— Станция Балта, — объявляет извозчик, тем самым давая знать уже задремавшим седокам, что так можно проспать не только виды Военно-Грузинской дороги, но и все на свете, — так названа по аулу, что видите, господа, на склоне горы Адай-Хох.

Короткая остановка, смена лошадей — и коляска, мягко покачиваясь на рессорах, катит дальше.

Андрей же — весь внимание. «Вот незадача, ведь год тому назад здесь проезжал, а вижу все как бы заново», — отмечает он.

— Вы, молодой человек, — несколько фамильярно спросил штабс-капитан у сидевшего рядом Андрея, — наверное, впервые в этих краях, что так жадно смотрите на все вокруг?

— Нет, ваше благородие, еду второй раз, а смотрю как заново, — несколько смутившись, ответил Андрей.

— Завидую вам, батенька, — с тоном сожаления продолжал офицер начатый разговор, — а я так утратил вкус созерцания, проезжаю по этой дороге уже который раз.

Оживились и другие попутчики, прислушиваясь к разговору военных.

— Вы меня простите, ваше благородие, но я полагаю, что иногда восприятие зависит от морального состояния и настроения человека.

— Не задумывался над этим, но, по-видимому, не без этого, ведь мне, признаюсь, надоел этот Кавказ, — нахмурившись, сказал штабс-капитан.

— К нашему человеческому недостатку относится, что мы не всегда находим в себе силы противостоять моральным и физическим невзгодам и от этого не всегда постоянны в восприятии и суждениях.

— Истина глаголит вашими устами, — как бы спохватившись, вставил чиновник. — Только не согласен с тем, что я, например, должен радоваться, окружающие виды рассматривая, если меня на Кавказ тоже силком тянут.

— Простите меня, — несколько робко из-за того, что он пытается вмешаться в столь серьезный разговор старших, краснея, сказал Андрей, — но как можно оценивать с этой точки зрения поэзию Лермонтова, посвященную Кавказу, куда он был сослан?

— Ну мы, слава Богу, не Лермонтовы, — недовольно пробурчал в ответ чиновник под неодобрительный молчаливый взгляд своей «половины», показывая, что нет смысла продолжать разговор на эту тему.

— Я вас, батенька, понимаю, — наклонился штабс-капитан к Андрею, — от нашего настроения красота кавказской природы не померкнет, можете не сомневаться. А если вам удалось победить свое настроение, то вы в ней себя обрести можете. А на наше стариковское брюзжание не обижайтесь, простите наши слабости, — похлопывая молодого человека по колену, примирительно закончил офицер.

Старый кавказец не мог ехать молча и, понимая, что Андрей, как младший, стесняется продолжить начатый разговор, спросил его:

— Для прохождения службы едете, батенька?

— Так точно, по службе, — еще несколько стесненно ответил Андрей.

— Я тоже. Из отпуска возвращаюсь. Съездил в деревеньку, что на Рязанщине, мать-старушку навестил. А теперь снова в армейскую лямку впрягаться придется. В Царских Колодцах мы квартируем. На Кавказе я с 1870 года, с Терским драгунским пришли туда.

— Простите, как мне вас можно называть? — проникаясь доверием к пожилому офицеру, спросил Андрей.

— И то правда. Попроще зовите, Максим Максимович. Предупреждаю, — улыбнулся штабс-капитан, — не тот, лермонтовский, а так, свой, обыкновенный, каких на Руси много, как и Иванов Ивановичей, только что фамилия не Максимов. А вас как зовут?

— Андреем.

— Так-то лучше, нам вместе еще долго ехать. Если не возражаешь, Андрей, — переходя на дружеско-покровительственный тон, сказал Максим Максимович, — то я могу кое-что рассказать.

— Мы тоже с удовольствием послушаем, так что и нас не исключайте, — попросила дама, давно прислушавшаяся к разговору мужчин.

— В таком случае почту за честь рассказать нашему обществу о том, что сам познал или из первых источников знаю, ведь я тоже участник многих здешних дел по инженерному корпусу, — галантно наклонив голову в сторону дам и улыбнувшись, сказал офицер.

Карета только что миновала мрачное Балтийское ущелье, где, сжатый отвесными скалами Мат-Хоха и Адай-Хоха, со звоном бесновался Терек. Впереди открывалась широкая солнечная долина.

— Подъезжаем к аулу Чми, а долина и на самом деле называется Солнечной, — пояснил Максим Максимович. — Небольшие сооружения, что у аула кучно сосредоточены, — это усыпальницы местных жителей.

— А что за развалины видны недалеко? — спросил Андрей.

— Это разрушенное укрепление, когда-то запиравшее Джераховское ущелье. Дальше, слева, за Тереком, вы обратите внимание на камешек, — улыбнулся рассказчик.

— Камешек! — удивленно, почти одновременно вскрикнули обе дамы.

— Там не камешек виднеется, а целая гора лежит у самого русла, — уточнил Андрей.

— Не настаиваю на своем, — шутливо приподняв кисти обеих рук, сказал Максим Максимович. — Так это и есть знаменитый Ермоловский камень.

Не удержался, чтобы не посмотреть на огромный валун, даже чиновник, все еще напускавший на себя личину равнодушия к окружающим путников красотам.

— Теперь это единственный, можно сказать, памятник, связанный с именем Алексея Петровича Ермолова, — продолжал рассказчик, — а ведь он в то бурное время налаживал постоянную почтовую и транспортную связь России с Грузией и всем Закавказьем. Видите впереди высокую сторожевую башню? Так это селение Ларс, там немного поразомнемся, а потом я расскажу о дороге, по которой мы имеем теперь возможность быстро и с таким комфортом передвигаться.

Теснина Терека стала снова сужаться, нарастал гул бушующего потока, усиленный и повторенный эхом от отвесных скал, уходящих в небо. Начиналось Дарьяльское ущелье. Максим Максимович снова обратился к попутчикам:

— Такой Военно-Грузинская дорога стала в 1863 году. Пять лет продолжались работы по ее улучшению. Составил проект и руководил работами известный инженер Статковский. Много в нее заложено труда человеческого, и многие русские, грузины и ироны костьми легли здесь.

— Кто такие ироны? — спросил Андрей.

— Местных жителей, потомков древних аланов, так называют. Название «осетины» мы, русские, взяли у грузин, да так оно и закрепилось теперь.

Дорога все круче и круче. Умолк рассказчик. Терек властвует над душой и разумом человека, проходящего или проезжающего. У него хватило силы пробить себе дорогу в каменной толще Бокового хребта, но стоило человеку приложить разум и руки, и он рядом с Тереком проложил дорогу. Так кто же сильней? Человек. Своим разумом и волей.

— Сколько верст тянется ущелье и почему так называется? — кричит Андрей, считая, что сейчас, под впечатлением, надо узнать об этом.

— Двенадцать верст. По-персидски Дариал значит «дорога по ущелью», и они же, персы, называли его «Вратами аланов». Грузины ущелье называют «Арагвис кари», то есть Арагвские ворота, или «Овста кари» — ворота в Осетию, — тоже кричит в ответ Максим Максимович и, успокаивая попутчиков, добавляет: — Осталось немного. Потерпите, и мы увидим свет божий.

Щель Терека стала светлеть, клубящийся туман ускользал вверх и носился клочьями в разные стороны, казалось, тоже от радости, что есть куда вырваться после столь тесной щели Дариала. Вскоре дорога, как бы споткнувшись в своем беге о непреодолимый выступ скал, круто взметнулась влево, сходу перемахнула через Терек и на какой-то миг замерла прямым участком перед грозным укреплением, возвышающимся на усеченной вершине черной скалы. Внизу и ближе, у самой дороги, распростерлось серое приземистое крепостное сооружение с высокими круглыми башнями, изрезанными узкими щелями бойниц.

— Полюбуйтесь, господа, — прервал мысли спутников штабс-капитан, — перед вами Дарьяльская крепость, ключ от Дарьяльских ворот, а на том берегу Терека, на черном утесе, вы видите развалины старого замка, с легкой руки Лермонтова прозванного замком Тамары.

— Из курса истории, что мне пришлось изучать еще в Смольном, в памяти осталось имя грузинской царицы Тамары, — несколько смущенно, но не без гордости за свои познания, вступила в разговор дама.

— Простите, мадам, — вежливо, но не без иронии, не давая даме насладиться воспоминаниями, сказал офицер, — должен заметить, что царица Тамара, правившая Грузией в конце XII века, к Тамаре поэтизированной никакого отношения не имеет.

— А знаете, Максим Максимович, — взглянув на даму и увидев, что рассказчик обошелся с ней не совсем деликатно, отчего та густо покраснела и снова замкнулась, решил смягчить тон беседы Андрей, — имя царицы Тамары из XII века только выигрывает, если мы его воспринимаем через образ героини лермонтовского «Демона».

— Как будто я возражаю против восприятия образов?! — улыбнувшись и взглянув в глаза обернувшейся к нему женщины, сказал Максим Максимович. — Просто у меня иногда страсть к точности преобладает над романтикой.

— Простите и вы меня, господин офицер, — снова обернулась дама к штабс-капитану с обворожительной и, как ей самой, наверное, казалось, убийственной для него улыбкой, — в вас сидит бесенок женоненавистника.

— Вы, мадам, проницательны, — добродушно отозвался на вызов Максим Максимович, — но не кажется ли вам, что мы уходим от более насущной на сей момент темы разговора, в которой я постараюсь оправдать ваше доверие ко мне?! А что касается отношения моего к женщинам, то, поверьте старому холостяку, у меня есть причины для не столь высокого мнения о «слабом поле».

Чиновник исподлобья взглянул на офицера. Андрей посматривал то на даму, то на Максима Максимовича и как бы вопрошал: «Ну, пожалуйста, зачем так?»

— Нам теперь, как нигде до сих пор, необходимо единство мышления и действий, — приняв устрашающее выражение лица, начал Максим Максимович, уставившись на девочку, — подъезжаем к самому страшному месту Дарьяльского ущелья.

Надвинувшаяся на путников темнота, пронизанная брызгами беснующегося Терека, придавила их, головы инстинктивно втягивались в плечи, воцарилось молчание. Карета проезжала мимо скал, издавна носивших название «Пронеси, Господи».

Перед селением Гвелети дорога проложена по левому берегу реки, за которой виднелись причудливые скалы, напоминающие то летучую мышь с распластанными крыльями, то часового. Когда Андрей поделился своими впечатлениями по этому поводу, то Максим Максимович, которого, видать, дорога несколько утомила, только подтвердил, что так они и называются.

Наконец подъем кончился, лошадиные копыта начали отстукивать беспорядочную дробь, коляска покатилась под уклон. Впереди, в широком просвете долины, стали видны строения большого селения.

— Это Казбеги, — ответил Максим Максимович на молчаливый вопрос спутников. — Когда-то этот аул назывался Степанцминда, и старшиной (моуравом) этого пограничного грузинского пункта был Кази-бек, в обязанности которого входило обеспечение безопасности передвижения по дороге, ее ремонт. Позже по имени старшины стали называть аул, а затем и высочайшую гору, что виднелась на западе, которую грузины называли Мкинвари, или Мкинварцвери, что переводится на русский как Ледяной пик.

В Казбеги стоянка была продолжительнее, чем на предыдущих станциях, и пассажиры имели возможность поразмять ноги и перекусить в чайхане при станции.

Пока оставалось еще время, Максим Максимович и Андрей присели на камни. Перед ними, за ущельем Терека и аулом, раскинувшимся на другом берегу, над серыми пологими склонами ближайших гор сверкала снежная шапка Казбека.

— Прекрасен вид, ничего не скажешь, — заметил Максим Максимович, — на Казбек смотреть хочется. Видишь, Андрей, на горе, что левее его и ближе, которая называется Квенец-мта, виднеется монастырь, так это хевская святыня Цминда-Самеба.

— Максим Максимович! Вам не хотелось когда-нибудь взойти на Казбек? — спросил Андрей.

— Нет, такого желания не припомню. Да и к чему туда залезать-то?

— А мне хочется. Хочется на Кавказ с его вершины посмотреть.

Вскоре к ним подбежала группа бедно одетых ребятишек. Вытаскивая из лохмотьев одежды камни, они предлагали купить их. Были среди них и кристаллы, а то и целые друзы горного хрусталя, сверкающего на солнце всеми цветами радуги. Покупателей не было.

— Мне рассказывали, — продолжал Максим Максимович, как только детвора убежала от них, — что в ауле Гергети, что видим под Казбеком, можно найти хороших проводников, и недорого. За рубль в сутки могут согласиться, а носильщик потребует до трех рублей, столько же и за лошадь в сутки требуют. Понадобится — можешь воспользоваться.

— Спасибо за совет, но мне кажется, что топографы сами должны не хуже местных жителей ориентироваться, ведь наверняка ни один из них на Казбеке не бывал, — ответил Андрей.

Кучер окриком прервал разговор друзей. Путь еще далек. Лошадки резко берут с места. Впереди Хевское ущелье. Вдоль дороги то тут, то там высокие сторожевые башни, сложенные из дикого камня, только виднеющаяся на обрывистом выступе горы элия, что при въезде в аул Сиони, четырехугольная, конусообразная, выделяется красноватым цветом. Рядом с ней — небольшая церквушка. Дорога с крутым подъемом жмется к нависшим скалам горы Кабарждин, напоминающим причудливые изваяния. Подъем заканчивается широкой котловиной, образуемой Хевским, Ухатским, Трусовским и Байдарским ущельями, в ней расположено селение Коби. Русло Терека круто уходит на запад.

— Теперь до самого перевала по Байдарскому ущелью путь наш пролегать будет, — пояснил Максим Максимович, закутываясь в шинель и этим как бы давая понять, что дальше путь однообразный, малоинтересный, да и холодновато становится.

Солнце все ниже опускалось к пикам Центрального Кавказа, в долину ложились тени ближних хребтов. Уставшие лошади медленно тянули коляску на перевал.

— Ну, слава Богу! — спохватился штабс-капитан, когда справа от дороги показался невысокий гранитный обелиск, в верхней части которого было высечено: «Крестовый перевал. 2384». — Теперь пойдем быстрее.

— Скажите, Максим Максимович, а почему сей перевал Крестовым зовется?

— Говорят, что на перевале, у старой тропы то ли грузинским царем Давидом Строителем, то ли управляющим горскими народами Давидом Кононовым в 1824 году был поставлен деревянный крест, оттого его назвали Крестовым, — пояснил тот.

В сумерках карета подъезжала к селению Гудаури, где предстояло переночевать путникам. Выше селения едва угадывались очертания грозного Хаоса — нагромождения обрушившихся скал.

Осень стояла теплая. Нижняя линия снегов в горах была выше Крестового перевала. Красноватый диск солнца только что выглянул из-за белесой синевы Гудамакарского хребта. Долина реки Белая Арагви глубиною с версту утопала в сизой мгле предрассветного утра, а над ней искрились вершины Крестовой и уходящих на запад других гор Центрального Кавказа.

— Не спится? — услышал Андрей голос Максима Максимовича. — Я тоже люблю утро в горах. Ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда глядишь на уходящие в бесконечную даль гребни гор, подернутые синевой.

— Да, я тоже имел счастье познать это чувство, и кажется, оно становится уже необходимой потребностью, — поделился Андрей, а потом робко спросил:

— А что же вы, Максим Максимович, из Владикавказа выезжая, так нелестно о Кавказе отзывались?

— Эх, батенька, — вздохнул Максим Максимович, — если бы я на Кавказ отправлялся только горы глядеть, так я, может быть, и радовался бы.

— А разве радость общения с природой не укрепляет и дух, и тело наше? — улыбнулся Андрей, стараясь увести старшего товарища от мучивших его, как он полагал, неприятных воспоминаний о службе на Кавказе.

— В мои годы даже и это лекарство мало помогает, — грустно глядя на Андрея, ответил штабс-капитан и продолжил: — Вот что, Андрей, не обращай внимания на хандру старика. Дай тебе Бог, чтобы ты всегда и везде оставался молод душой, вот главное! А теперь пошли на станцию, скоро выезжаем.

Карета стремительно катилась вниз, теперь возница едва сдерживал лошадей и старательно нажимал на рычаг, на нижнем конце которого была прикреплена деревянная колодка, прижимающаяся к ободу колеса.

Дорога петляла по склону Земо-Млетского спуска, и пассажиры могли поочередно наблюдать всю прелесть ландшафта золотой осени — от убеленных зимой горных вершин до едва тронутых желтизной увядания трав в глубине долин. Перед глазами то пики Красных гор, то каменный хаос Гут-горы. Только что внизу чернела пропасть Чертовой долины, и вот снова конусы Семи братьев и темно-зеленые спины хребтов, плавно уходящие на юг, с селениями, приютившимися у подножий.

Наконец все восемнадцать витков дороги остались позади, распластавшись на верстовой щеке склона, и она, сделав прыжок через Белую Арагви по узкому мостику, рассекла селение Земо-Млети.

Теперь обзор был ограничен долиной реки. Остаются позади одно селение за другим, и все они похожи друг на друга. Мерное покачивание кареты усыпляет путников. Смолкли разговоры. Совсем не осеннее солнце, пригревая, лишило их сил сопротивляться дремоте, и время для них остановилось.

— Господа! — не вытерпел Андрей, собравшись с силами и протерев глаза. — Взгляните на чудо, только не природы, а рук человеческих, — не пожалеете.

— А! Это Ананури, — взглянув вверх, тоже оживившись, сказал Максим Максимович. — Примечательное сооружение. Это владение арагвских эристатов.

На высоком крутом обрыве высились зубчатые стены, уступами охватывающие внутренние крепостные сооружения. Над ними, по углам стен, вознеслись круглые кирпичные башни, из которых одна была с плоской крышей, остальные островерхие. Зубчатые башни венчали входы в крепость, а над всем ансамблем крепости главенствовало крестообразное сооружение с уходящим в поднебесье куполом.

Миновав Ананури и мостик через приток Белой Арагви, дорога резко свернула вправо и вдоль речки начала подъем на отрог Ломисского хребта, покрытый богатой растительностью, придающей мягкость пейзажу, столь характерной для уютной Млетии. Центром ее является живописное селение Душети, в котором вскоре и оказались путники, как только спустились с перевала.

От селения Бодорна дорога снова вышла на берег реки, вобравшей в себя воды всех Арагви — и Белой, и Черной, и Пшавской, устремившейся бурным потоком по широкой долине с окаймленной густыми лиственными лесами россыпью белеющих селений.

Отроги могучих хребтов расползлись в округло-плоские натеки бархатных склонов плодородной Мухранской равнины.

— Скоро Мцхета, — про себя, негромко сказал Максим Максимович, но все как-то встрепенулись от оцепенения, навеянного созерцанием обильных красками пейзажей, столь непривычных для жителей российских равнин в пору глубокой осени.

— Коли день близится к концу и мы приедем в Тифлис в темноте, то виды Мцхеты будут для нас достойным финалом богатого впечатлениями совместного пути, — с некоторым сожалением, что все имеет конец, сказал Андрей. Он обратился к Максиму Максимовичу: — Вы не откажете нам поведать о достопримечательностях сего местечка?

— Не обессудьте за скромные познания, но рад постараться, если, конечно, не будет возражений, — взглянув на дам, сказал он.

— Что вы, — мило улыбнулась старшая и бросила взгляд на мужа, который так и остался пленником своего испорченного назначением на Кавказ настроения: — Мы так рады, что нам удалось за два дня пути благодаря вашей милости так много узнать о совсем незнакомой для нас части России.

— Тогда смотрите! За рекой высятся и сейчас еще весьма впечатляющие развалины старинной крепости, некогда запиравшей долину Арагви и защищавшей Мцхету от набегов враждебных горных племен, — с вдохновением начал Максим Максимович. — Называлась она Бебрис-Цихе, что переводится как «Крепость старца», а дальше, на отроге Сагурамского хребта, вы видите памятник древнегрузинского зодчества — храм Джвари, воспетый Лермонтовым в поэме «Мцыри». Когда-то Мцхета была столицей Грузии, а величественное сооружение, что вы видите перед собой, есть кафедральный собор Свети-Цховели, являющийся усыпальницей многих грузинских царей. Другой собор, видимый поодаль, — Самтавро, где, говорят, похоронен христианский царь Грузии Мариан.

Лошадки, предчувствуя близкий конец пути, резво катили коляску по укатанной ровной дороге и, прежде чем рассказчик поведал об истории Мцхеты, уже дружно зацокали подковами по отполированному деревянному настилу моста через многоводную Куру.

Прямо перед глазами путников — высокие уступы увитых зеленью отрогов Триалетского хребта, а слева, куда свернула дорога, как писал Лермонтов,

…сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры…

Вечерело, когда карета выехала на обширный пустырь, называвшийся Дигомским полем. Видны были редкие пригородные строения. В шестом часу, оставив позади двести верст, карета подкатила к «конторе движения» — небольшой почтовой станции. Сверкал огнями Тифлис. Пассажиры расставались, и каждый уходил в тифлисскую ночь со своими мыслями о завтра.

Бабушка Ноно с радостью встретила своего постояльца и долго его рассматривала, обходя кругом, любуясь его новым мундиром и прищелкивая от удовольствия языком.

— Вай, вай, генацвале, какой ты пригожий! Мне бы в молодости такого красавца встретить, — приговаривала она и, мелко смеясь, смахнула уголком передника со сморщенного, иссушенного временем лица слезинки.

Направляясь на следующий день с докладом к генералу Стебницкому, Пастухов не мог избавиться от непонятного волнения.

«Чего бы мне теперь-то волноваться? Так ведь нет, терзаюсь», — думал он, переступая порог знакомого кабинета.

— Ваше… — только было начал рапорт, щелкнув каблуками, Пастухов, как генерал, поднявшись из-за стола, протянул руку ему навстречу.

Андрею, смутившемуся от неожиданности, ничего не оставалось, как на полуслове прервать рапорт — не заставлять же генерала стоять с протянутой рукой — и, сделав шаг в его сторону, пожать руку.

— Рад за вас, господин коллежский регистратор, — всматриваясь в стоящего перед ним статного, затянутого в новенький мундир классного военного топографа, сказал Иероним Иванович и добавил, возвращаясь за стол: — А теперь садитесь и расскажите, как там, в столице, дела делаются.

Андрей подробно доложил о выполнении поручения и всех тонкостях по его производству.

— А теперь за дела, — усмехаясь в усы, сказал генерал, — их у нас с вами на Кавказе хоть отбавляй.

— Непременно оправдаю ваше доверие, — просто ответил Андрей и, встав со стула, четким шагом вышел из кабинета.

«Прекрасный бы вышел из этого молодого человека триангулятор, но и топографы хорошие тоже не менее нужны», — подумал генерал, провожая взглядом Пастухова. Иероним Иванович поймал себя на мысли, что немножко завидует молодому человеку, только что покинувшему его кабинет. «Но, по-видимому, — думал он, — дело не только в годах. Разве много — пятьдесят лет, что на днях мне исполнилось? А здоровье поизносилось. Кавказ, конечно, не только благодатное место, но и обширная область непочатого труда по изучению и освоению края для нужд России». Сделано немало, в том числе и его, Стебницкого, усилиями, в то же время главное все впереди и таким, как Пастухов, предстоит еще много потрудиться.

Андрей был полон сил и замыслов, не боялся гор. Материальное положение его значительно улучшается: теперь, согласно «Положению», на год приходится, по чину XIV класса, 300 рублей, да в полевой период, при двойной норме по Кавказу, «порционных» 1 рубль 20 копеек в день — это уже деньги.

«Надо будет Наде и Ксюше послать деньжат», — размышлял Андрей, который изредка писал сестрам письма и делился своими горестями и радостями, справлялся о житье-бытье в Деркуле.

Топографы отдела только что начинали возвращаться с полевых работ, а из вернувшихся несколько офицеров были отпущены в отпуска.

— Господа офицеры! — раздалась громкая команда в чертежной, как только Андрей закрыл за собой дверь. Это поручик Федюкин решил отметить возвращение Пастухова «с победой». Вскочив из-за стола, печатая шаг, пошел навстречу к нему под одобрительные взгляды других топографов, вытянувшихся во фрунт.

Оторопел от неожиданности Андрей. Только когда он оказался в объятиях Федюкина, то понял, что Александр Николаевич этой дружеской шуткой выразил чувства к нему, наконец возвратившемуся в семью военных топографов, где его давно считали своим.

— Благодарю вас, господа, друзья, — смущенный вниманием товарищей, бормотал Андрей, — благодарю.

Все подходили к нему и пожимали руку, равнодушных не было, даже чопорный обычно штабс-капитан Фергис с приветливой улыбкой, чуть снисходительно похлопал его по плечу.

— Да ты просто гвардеец, кацо, — стоя поодаль, восхищался Кебадзе, — тебе надо было в Семеновский проситься, а не к нам, на грешный Кавказ.

— Ничего! Говорят, что скоро военных топографов тоже переведут в гвардейские отряды, — смеется штабс-капитан Шарифов.

— Вот-вот, — не удержался и подполковник Близнецов, — даже не в полки, а в отряды и, поверьте, отнюдь не в гвардейские.

— И просто военных топографов родина не забудет, — с иронией подметил Гламаздин, — а гвардейское «бремя» нам ни к чему.

— Садись и рассказывай, как и чем живет столица, — попросил Федюкин, когда офицеры угомонились.

Андрей поведал, что слышал в Петербурге о новостях в корпусе, о новшествах, вводимых новым императором, особенно по части обеспечения порядка и спокойствия.

— Что-что, а эта забота и до Кавказа дошла. Чувствуется она и здесь, — робко заметил Федюкин. — Ну ладно, что делать будешь?

— Как что? Доделывать нашу с вами общую работу, — ответил Андрей на вопрос Александра Николаевича, — это подтвердил и полковник Жданов.

— Вот и прекрасно. Закончим и гулять будем, — заключил поручик.

— Кто будет, а кто и нет, — усмехнулся Пастухов.

— Ты молод и все еще успеешь, а мне, старику, не грех и домой, в Россию съездить, ведь невеста там ждет.

— Э, кацо! — вмешался в разговор Кебадзе. — Зачем в Россию за невестами ездить, так далеко?

— Генацвале! — в тон ему парировал Федюкин, усмехнувшись. — Вы, грузины, добродушнейшие из людей, но невест своих ни с кем не делите.

— Но мы же русских девушек любим, почему же вам, русским, не любить грузинок? — не унимался, стараясь простодушничать, Кебадзе. — И ваши девушки не отвергают любовь грузин.

— Не притворяйся, Кебадзе, что греха таить, ни у вас, грузин, ни у нас, татар, да и у других народностей не столь свободны девушки в любви, как у русских. И вина тут не в самих девушках, а в особенностях народных традиций, установившихся за века. И вряд ли нам с вами удастся их преодолеть, — не удержался капитан Гламаздин и усмехнулся, желая закончить разговор на столь щепетильную тему: — Так что вези, Федюкин, свою невесту, это надежнее, спокойно спать будешь.

— Ладно, давай гулять сегодня, — сказал Федюкин Андрею, — а завтра, как говорят, утро вечера мудренее, посмотрим, с чего начать твою работу по подготовке планшета к сдаче.

— Слышно ли о завершении полевых в других отделениях? — спросил Андрей.

— Дагестанские отделения в полном составе вернулись, как видишь, — окинув глазами чертежную, сказал Александр Николаевич, — а из Терской области скоро собираются быть здесь. Мухранцы и батумцы — у них еще тепло — получили добавочки и задержатся. Вот такие у нас дела. Удовлетворен сведениями?

— Спасибо, господин поручик, — шутливо ответил на вопрос Андрей, — вполне удовлетворен, но возник еще один вопрос.

— Какой? — насторожился Федюкин.

— Когда же штабс-капитаном вас величать будем?

— Этот вопрос, господин коллежский регистратор, не по адресу задаете, надо было об этом спросить генерала Форша в Санкт-Петербурге, и тогда я бы тоже знал об этом, — в тон Андрею ответил Федюкин. Смеясь и помахивая рукой, он напутствовал Пастухова: — А теперь, когда вопросы все исчерпаны, давай-ка, Андрюша, убирайся отсюда подобру-поздорову, пока не усадил тебя за планшет.

Андрей, работая весной в одном отделении с Федюкиным, проникся уважением к немножко застенчивому, но очень самостоятельному в суждениях и действиях человеку. Нравилось его ровное отношение и к начальникам, и к младшим товарищам. Опытный топограф-кавказец, он вовремя мог помочь в трудных условиях товарищу и без намека на превосходство.

Поручик Александр Николаевич Федюкин родился в 1845 году, в семье солдата, прошел тяжелую школу кантонистов, куда был зачислен со дня рождения, закончил особую школу унтер-офицером и в 1858 году вступил в топографическую службу. Только в 1869 году ему удалось сдать экзамены на прапорщика, и с тех пор он на Кавказе считается неплохим топографом, хотя звезд с неба не хватает, но и начальство не донимает требованиями внимания к своей персоне, а значит, не всегда у того доходят руки, чтобы находить основание к своевременному представлению к очередному чину. Есть такая удобная для начальства категория офицеров: надежные в работе, бескорыстные. Нечто похожее на вола в человеческом обличье. А на волах любое хозяйство крепко держится.

Зимний — камеральный — период работ топографов несравненно более легкий, чем полевой. Служебный день четко регламентирован по времени. Значительная доля его отводится на теоретические занятия по специальным дисциплинам, усовершенствованию в черчении. Строевая служба нудна, но что поделать, ведь они военные топографы.

По прошествии нескольких дней Пастухов получил причитающиеся ему деньги и пригласил коллег в небольшой уютный ресторанчик, каких немало в старом Тифлисе, чтобы «обмыть» свое производство. Пришли многие из находящихся в городе, все остались довольны, а особенно сам Андрей, ободренный доброжелательностью старших товарищей.

Дальше можно было свободнее рассчитывать свои действия, его положение определилось надежно, но, упаси Бог, не расслабляться и не закиснуть на этом уровне.

«Я на Кавказе, а что знаю о нем?» — неотступна мысль. Предстоит работать в самых трудных условиях необжитого высокогорья, значит, нужно заняться изучением литературы, что создали предшественники, и современных данных, чтобы иметь предварительное представление о крае, условиях передвижения, питания, особенностях общения с местным населением.

Андрей, будучи еще в Петербурге, не упускал случая почитать газету. Его не привлекали сплетни высшего света, не всегда мог разобраться в сложностях международных отношений, но статьи, посвященные путешествиям, географическим открытиям, он выискивал среди массы информации на их страницах. В Тифлисе он сразу обратил внимание на газету «Кавказ». Это был официальный орган администрации края. В ней помещались все официальные сообщения, распоряжения по Российской империи и местные — как по военному ведомству, так и по гражданской части, статьи и сообщения по изучению и обследованию разных районов и по широкому кругу вопросов, и, как во всякой газете, печатались объявления о продаже, купле, розыске, расписания движения поездов по железной дороге, карет, омнибусов по грунтовым и даже о продаже животных и желании найти спутника жизни с приемлемыми данными.

Он считал, что выберет нужную ему информацию из этой газеты, и подписался на нее, платя 1 рубль 50 копеек в месяц. Газета была ежедневной, отдельный экземпляр ее стоил 5 копеек, выходила она на двух или четырех листах большого формата и только на русском языке.

Придя в контору газеты, которая располагалась на Пушкинской улице, в доме А. Бабаносова, что против караван-сарая Томапшева, Андрей узнал, что как только будет объявлена подписка на будущий год, то при оформлении ее на целый год стоимость составит всего 11 рублей 50 копеек.

Андрею хотелось узнать историю развития Тифлиса, но никак не попадалось под руку что-нибудь подходящее из литературы, и когда он попросил у Кебадзе совета, то тот, не задумываясь, ответил:

— Горю твоему, генацвале, помочь просто. Отправляйся в Кавказский музей, посмотри, что там есть по интересующему тебя делу, а главное, постарайся послушать господина Густава Ивановича Радде, и тогда тебе все будет ясно.

— Спасибо. Воспользуюсь твоим советом.

В ближайшее воскресенье Андрей отправился в музей. Оказалось, что музей организован при непосредственном участии Радде и он является его бессменным директором. Милейший Густав Иванович, известный в России естествоиспытатель, сам путешественник и этнограф, был влюблен в свою науку и всякого, кто обращался к нему с вопросами, готов был считать своим единомышленником, и рассказам его не было конца. Проживая в Тифлисе с 1863 года, он исходил немало горных троп, проникая в самые отдаленные и неизученные районы не только Кавказа и Закавказья, но и Турции, Ирана и даже Крыма и Восточной Сибири.

«Это не человек, а научный кладезь», — думал Андрей после того, как ему удалось послушать его пояснения в самом музее. Туда потом Андрей ходил не раз, лично познакомившись с Густавом Ивановичем.

— Вы, господа, — обратился Радде к группе посетителей музея, в которой был и Андрей, — пожелали, чтобы я рассказал вам о нашем городе, так прошу прощения, что не могу удовлетворить изысканные запросы, так как я не историк, а популярно, по возможности, и, конечно, кратко кое-что передам из доступных мне источников о его истории.

Подойдя к схеме города, вычерченной в разноцветных тонах и показывающей, как город развивался за многие века, он взмахнул указкой и начал:

— Прошу, господа, представить, что мы с вами находимся наверху башни Саломе крепости Шурис-цихе, отсюда открывается живописный вид на Тифлис и его окрестности. Мы с вами на Сололакском гребне горы Табори, по-русски Фавор (теперь она называется Нарикала), окаймляющем широкую долину реки Куры. С запада над городом господствует гора Мтацминда, ее еще называют горой Давида, с востока — Махатские высоты, а от нас с вами, сколько видит глаз, на север, по обеим берегам реки, предстает красавец Тифлис, как его мы сейчас называем. Местное название города — Тбилиси, произошло от грузинского слова «тбили», что значит «теплый», и, по-видимому, от искаженного названия «су», что по-татарски означает «вода». Причина тому теплые серные источники, находящиеся южнее города.

Основано поселение в XV веке новой эры, а как город получило свое развитие при грузинском царе Вахтанге I Горгасале и его сыне Дачи. Благодатный климат котловины, живописные высокие берега Куры, изрезанные речками и оврагами, издавна привлекали людей, а удобное географическое положение предопределило значение Тифлиса как столицы централизованного грузинского государства конца VI века вместо древней Мцхеты. За свою многовековую историю город неоднократно подвергался нападениям иноземных захватчиков и разрушениям. Так, в VII веке в Грузию вторгались арабы, в IX–XI веках она испытала опустошительные набеги хазар, персов, турок-сельджуков. В 1122 году Давид Строитель освободил город, и он благодаря мужеству и усердию всей страны был возрожден, стал столицей объединенной Давидом Грузии.

В XIII веке Тифлис опять разорили хорезмийцы, потом полчища монголов, в XVII веке — войска персидского шаха Аббаса I.

К концу XV века постоянные нашествия персов, затем турок привели к распаду Грузии на три части. Тифлис стал столицей Картлийского царства.

С XVIII века начали возникать связи Грузии с Россией, а в 1783 году по инициативе царя Ираклия II между нами был заключен Георгиевский трактат, по которому Грузия перешла под протекторат России.

В 1795 году Тифлис подвергся новому, уже последнему нашествию врагов. Войска персидского шаха Ага-Мохаммеда разрушили город, истребили или увели в плен многих жителей его. Но в конце 1799 года с помощью русских войск Тифлис был освобожден от захватчиков, а в 1801 году манифестом императора Александра I восточная часть Грузии была присоединена к России. В результате успешных военных действий против турок и персов в 1804–1813 годах вся Грузия была воссоединена в границах России, и было учреждено Верховное грузинское правительство, упраздненное лишь в 1838 году.

Вот, господа, что было в моих силах довести до вашего сведения, а кто будет интересоваться достопримечательностями города, то и в этом ваш слуга не посчитает за труд помочь желающим, — закончил Густав Иванович.

Поблагодарив Радде, посетители музея обратились к осмотру его экспозиции. Андрей, решив, что для внимательного изучения ему понадобится много времени, покинул музей, довольный, что узнал о таком интересном человеке, как Густав Иванович.

После Рождества начали собираться в чертежной топографы, заканчивались отпуска.

— Рад всех видеть здравыми! — басит Векилов, едва переступив порог, и, прищурившись, покручивает кончики своих пышных усов. На его некрупном, как и вся фигура, лице чуть лукавая улыбка, значит, поручик доволен отпуском. Теперь на всю зиму заряжена энергией его остряцкая натура, скучно не будет.

Снова расспросы, разговоры. От работы отвлекают.

— Господа! Меру знайте, — не выдержал капитан Кирпичников, начальник четвертого отделения.

— Вы, господин капитан, — не поднимая головы от планшета, вмешался в разговор Николай Васильевич Жуков-второй, как его зовут (есть еще и Жуков-первый, Василий Васильевич), — не лишайте их удовольствия выговориться до конца, и чем скорее иссякнет их источник, тем скорее в чертежной настанет молчание.

Жуков-второй, крепыш, широкой трудовой кости, с высоким, умным, открытым лбом и совсем закрытой нижней частью лица — пышными усами и не менее пышной бородой, сросшейся с усами по всей их линии, при всей серьезности своего характера слыл милейшим товарищем. Однако начальники, несмотря на его добродушие, считались с ним, зная его принципиальность и независимость в своих суждениях.

— Хорошо бы, — улыбнулся Кирпичников, — все разом являлись из отпуска, тогда бы одновременно отговорились и в чертежной установилось бы спокойствие, а если вот так, как сегодня, каждый день по одному, то нам и месяца мало будет, чтобы всех встретить.

— Не волнуйтесь, капитан, — сегодня еще кто-то из ваших идет, — с издевкой в голосе сказал Гламаздин, услышав в коридоре тяжелые шаги.

— Вы, господа, меня ждали? — распахнув дверь и высовывая вперед свою бородку с округлыми бакенбардами, смеясь, гаркнул Михаил Голомбиевский.

— Вы правы, Николай Васильевич, — усмехнулся Кирпичников, — пожертвуем сегодняшний день на встречи.

— Господин капитан! — тяжело ступая, на Кирпичникова надвигался статный красавец Михаил Казимирович. — Коллежский секретарь Голомбиевский из отпуска явился.

Прибывший отдал рапорт начальнику отделения. Со всеми поздоровавшись, Голомбиевский подсел к столу Андрея.

— Тебе, дружище, мое особое, как говорят, «с кисточкой», самое доброе приветствие, — крепко пожимая руку Пастухову, сказал Михаил.

— Спасибо, Миша, рад и я тебя видеть в здравии и хорошем расположении духа, — ответил Андрей и спросил: — Может быть, зайдем после службы ко мне?

— Охотно. Хочется поговорить.

В начале января, когда весь личный состав отдела был в сборе, генерал Стебницкий провел совещание, на котором подвел итоги работ прошлого года. Все пять отделений съемщиков успешно справились с заданием в трудных условиях Дагестанской и Терской областей, в Горийском и Душетском уездах. Геодезисты полковник Кульберг, подполковник Гладышев, капитан Гедеонов, штабс-капитан Первас выполнили большой объем работ по нивелировке в целях определения уровня Каспийского моря, разности долгот Тифлиса и Ростова-на-Дону, по испытанию новых приборов и определению новых тригонометрических пунктов в Закавказье и Закаспийской области.

На зимний период ставилась задача произвести обработку всех материалов, вычисление конечных данных по геодезическим работам и вычертить издательским черчением все планшеты топографической съемки.

— Как, не страшно начинать столь ответственную работу? — спросил Федюкин Андрея, сидящего за столом, в раздумье уставившегося в лежащий перед ним планшет, испещренный так плотно горизонталями в карандаше, что из белого он превратился в какое-то темное пятно.

— Я о черчении еще и подумать не успел, — поднимая голову и смотря в глаза Александру Николаевичу, ответил Андрей, — а мне сейчас стало страшно, оттого что не могу представить теперь себе, как можно было по изображенным на планшете кручам ходить, а еще и снимать.

— Разделяю твое ощущение, оно напоминает то, что переживает человек, проснувшись после кошмарного сна, — улыбнулся Федюкин, — но как с наступлением дня тяжесть кошмаров исчезает, так и твой страх перед кручами и недоступными ущельями улетучится, как только ты снова окажешься среди них.

Теперь в чертежной тишина, четок регламент работы и отдыха. В короткие перерывы все в коридоре, разминка, разрядка — и снова тонкое, тщательно заточенное перо ведет на планшете тонкую линию горизонтали, замыкающую в себе все точки поверхности земли с одной и той же высотой над уровнем моря, мелкую строчку едва проходимых троп, редкие жирные линии дорог, сетку оврагов и промоин, где-то сливающихся в змейку реки.

Горизонталей так много, что не хватает места, чтобы вычертить каждую из них, и тогда, сливаясь на планшете, они образуют пятна штриховки либо упираются в белые пятна, изображающие недоступные ледники. Но постепенно самые невероятные по ширине и форме замкнутые фигуры, разбившись на множество мелких, все дальше и дальше расходящиеся друг от друга, превращаются в точки с указанной высотой. Это вершины гор.

Для человека непосвященного все эти линии, испещряющие лист ватмана невероятнейшими зигзагами, представляются забавными лабиринтами, а для топографа это вид земли с высоты птичьего полета, с грозными заоблачными пиками снежных вершин, мрачными ущельями горных теснин и беснующимися в них потоками, с тонкими проблесками дорог, зеленеющими рощами благодатных долин, с полосками нив и квадратиками аулов и саклей, в которых живут люди. Для топографа планшет оживает.

Но не для себя топограф создает карту, он должен ее еще озвучить, подписать названия, дать оцифровку элементам карты, сделать ее доступной пониманию других людей, и только тогда она материализуется силой в сознании того, что увидел и нарисовал топограф.

— Господа! — откинувшись от планшета и бросая чертежную ручку на стол, не вытерпев напряжения работы и тишины, взорвался титулярный советник Нильский. — Как хотите, а мне претят эти бесконечные линии горизонталей. Какой это умник придумал их?

— А что, тебе нравились штрихи или отмывка? — отозвался его друг Ильин, вздохнув и решив воспользоваться напрашивающейся паузой в работе.

— Дело не в том, что нравится, а что не нравится вычерчивать, штрихи или горизонтали или изображать рельеф отмывкой, а то, что читать нашу карту стало трудно даже нам самим, топографам. То ли дело, когда наглядность была. Любой не посвященный в нашу премудрость мог определить на карте, где гора, она выпирала из листа бумаги.

— Ну уж если с этой точки подходить к оценке топографической карты, — не вытерпев, возразил Нильскому капитан Федотьев, — то художники на своих картинах куда как выразительнее горы показывают, понагляднее, чем мы с вами, а, кстати, умники, о которых ты говоришь, господин Нильский, придумали и нас с тобой, топографов.

— Да еще и каких топографов. Художников, — поддержал Федотьева штабс-капитан Степанов. — Значит, нужда в нас давно была.

— Не о нужде или не нужде говорю, а о наглядности изображения элементов местности на плане, — настаивал Нильский, — и утверждаю, что горизонтали для изображения рельефа ввели ни к чему.

— Как же можно было по карте, которую вы, ветераны-топографы, делали, определить высоту любой нужной вам точки местности? — с иронией спросил поручик Первас Нильского.

— Господа! Отвлеклись от дел, — прикрикнул подполковник Близнецов, — а что касается существа дела, то ставить под сомнение преимущество карты с рельефом, изображенным горизонталями, просто неграмотно. Но не забывайте, господа, что за последние десять лет не только повысились требования к топографическим картам, но и мы получили новые приборы, прежде всего кипрегель-дальномер с вертикальным кругом, и с того времени имеем возможность создавать карту более точную и наглядную.

— А я бы добавил, — сказал другой начальник отделения, капитан Кузьмин, — что в те, теперь уже далекие времена нашего брата было мало, а карты требовались, вот мы и делали их, чтобы люди имели хотя бы какое-нибудь представление о земле, на которой они живут, а то ведь повсеместно «белые пятна» были.

— Совершенно верно, — продолжил его мысль подполковник, — тогда-то и «чертеж» Семена Ремезова был великим новшеством в России, а теперь мы способны и должны дать карту, отвечающую возросшим требованиям науки, государственного хозяйствования и, что не менее важно, обеспечения военных нужд.

Андрей внимательно слушал разгоревшийся спор бывалых товарищей, исходивших своими ногами многие сотни верст по тропам Кавказа, отметив, что все они серьезно относятся к делу, ставшему их жизнью. Никто не жалуется на трудности работы, а оценивают ее с точки зрения полезности для общества. И он сам, познав условия работы топографов в горах Кавказа, не страшился ни заоблачных вершин, ни темных грохочущих ущелий. Хотелось скорее вычертить планшет, сдать его и, получив новый, уйти туда. Он уже познал весеннее влечение топографов, которое овладевает ими, как птицами перелетными инстинкт.

В начале года на одном из совещаний начальников отделений генерал Стебницкий сообщил о районе работ на 1883 год:

— Господа! Нам предстоит выполнить некоторые работы по съемкам в западной части Грузии и других частях Закавказья, но основные работы будут в Терской и Дагестанской областях.

— Какую сеть подготовили нам геодезисты? — спросил генерала начальник пятого отделения капитан Кондратенко.

— Об этом сообщит вам полковник Кульберг. Пожалуйста, Павел Павлович, — ответил Стебницкий.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Господа! — начал Кульберг. — Последние три года мы, триангуляторы, в основном вели работы по областям Северного Кавказа, Терской и Дагестанской, где развивали триангуляцию первого и второго классов. Плотность пунктов недостаточна, но все же начинать топографические съемки вы можете, предварительно составив надежные съемочные сети на каждом планшете.

— К тому же, — добавил начальник отдела, — при определении объема съемок на каждого съемщика мы предусматриваем дополнительные работы по геодезическому обеспечению их, понимая, что верстовой масштаб очень требователен к основе.

— Кроме того, можно будет использовать и астрономические пункты, — продолжал полковник Кульберг, — определенные капитаном Гладышевым и мной.

— Конечно, не густо, — разведя руками, сказал генерал, — но от нас срочно требуют карты районов, разоренных недавними войнами, встала необходимость их изучения и организации мирной жизни.

— Не забывайте, господа, и о тех невзгодах, кои терпели русские войска в горах, где не было топографических карт, и наши топографы, нередко тайно проникая в тылы горцев, могли производить только глазомерные съемки по главным направлениям действий войск, — пояснил в заключение Иероним Иванович.

В марте месяце, как только Пастухов сдал в корректуру завершенный планшет, начальник третьего отделения съемщиков подполковник Близнецов пригласил его к своему столу.

— Готовится приказ об определении состава отделений на этот год, и вас, господин коллежский регистратор, назначают в третье отделение. Как на это смотрите? — сказал он, смотря в глаза Пастухова, желая определить, как тот примет сие известие.

— Так я же человек еще новый в отделе, ваше высокоблагородие, — смущенно, но про себя удовлетворенный, что придется работать под командой опытного и авторитетного офицера, начал он, — и почту за честь учиться у вас и совершенствоваться.

— Не приписывайте моей особе исключительность, а чем могу, помогу, тем более, как я знаю, желания к этому у вас не занимать. Одним словом, как говорят, взаимопонимание установлено, и к делу. Как сами считаете, попроще или посложнее дать вам участок работ? — улыбнулся подполковник и продолжал: — Я исхожу из простых и разумных суждений, ибо все остальные съемщики в отделении будут старше и опытнее вас. Понятно?

— Понятно, господин подполковник, — с некоторой ноткой обиды в голосе ответил Пастухов, что сразу уловил Близнецов, — только я не намерен за счет товарищей приобретать себе поблажки, да и привык трудностей не бояться.

— Вот и хорошо, считаю, что сделан еще очень важный шаг к доброму доверию между нами, которое будет так необходимо в нашей с вами общей работе на Кавказе, — заключил начальник отделения. — Свободны.

Теперь, когда стало известно о месте съемок в этом году, Андрей решил в свободное время заняться изучением района, чтобы иметь представление о нем. Имеющиеся в отделе старые карты на некоторые участки были схематичны. Надо было иметь представление о жизни и быте населения, еще нередко враждебно настроенном.

— Пойдем на днях в Географическое общество, — посоветовал Андрею Голомбиевский, — там должны быть материалы путешественников по тем краям. Это общество организует экспедиции в целях изучения Кавказа и Закавказья, а нередко, как я слышал, в библиотеку общества поступают заметки и из других источников.

— Вот завтра и пойдем, — сказал Андрей. — Чего откладывать? Время не ждет.

За небольшую плату в библиотеке им разрешили пользоваться имеющимися архивными собраниями, «Записками» и «Известиями», издаваемыми отделом, в которых Андрей нашел обширные сведения по исследованию края, сообщения историков, этнографов, языковедов. Заинтересовали его и сведения о самом Географическом обществе, в его работе принимали участие люди, о которых он не раз читал и слышал.

Перелистывая недавно вышедший седьмой том «Известий», Андрей обнаружил некролог, посвященный недавно умершему в Тифлисе генералу Ходзько, о котором много слышал в разговорах среди топографов. Статья была написана генералом Стебницким, учеником и последователем покойного, в нее он вложил всю боль утраты и гордость за дела его, свершенные на Кавказе.

Изучение Кавказа и Закавказья началось со времен усиления влияния России на развитие событий в этом районе еще при Алексее Михайловиче, а при Петре Первом оно приняло систематический характер. Обследовались не только пути связи с краем, но и отдельные территории его. Составлялись описания и глазомерные съемки. С присоединением к России Крыма в 1783 году, Дербента и Баку в 1796 году и Грузии в 1801–1804 годах для изучения новых земель Российская академия наук организовала несколько научных экспедиций: переходили от географических описаний к исследованиям.

В результате к началу XVIII века были созданы глазомерные карты наиболее важных в военном и экономическом отношениях частей этой обширной территории.

Только после окончания войны с Турцией в 1829 году в Закавказском крае были начаты топографические съемки под руководством офицеров Корпуса военных топографов, что позволило начать составление десятиверстной карты его, основой которой служили астрономические пункты и редкие еще геодезические, положившие начало высотному обоснованию ее.

Недостаточность опорных пунктов, отсутствие необходимых инструментов не позволяли создать карты требуемой точности. Нужно было создать сеть тригонометрических пунктов с надежными данными в плановом и высотном отношениях, что и выпало на долю Иосифа Ивановича Ходзько.

Иосиф Иванович родился 20 января 1800 года в состоятельной и известной семье в Виленской губернии Царства Польского. Службу в армии начал колонновожатым после окончания физико-математического факультета Виленского университета в 1821 году.

С 1824 года он начал заниматься астрономическими и геодезическими работами, и особенное значение имело участие Ходзько в тех, которые проводили В. Я. Струве и К. И. Теннер в западных губерниях России по определению градусного измерения от Балтийского до Черного моря.

В 1831 году поручик Ходзько командируется на съемки в Молдавию и Валахию, где, занимаясь описаниями и съемками планов крепостей, ведал и квартирмейстерской частью русской армии, с отрядом генерала Н. Н. Муравьева ходил на Босфор.

В 1842 году было утверждено решение об учреждении триангуляции в Закавказье, и, по представлению генерал-адъютанта Головина, назначенного командующим созданным Кавказским отдельным корпусом, полковник Ходзько назначается ее начальником.

Он выхлопотал себе длительную командировку в Пулковскую обсерваторию, основанную В. Я. Струве и им руководимую, для совершенствования своих знаний в астрономии и геодезии и изучения полученных из-за границы новых, более совершенных геодезических инструментов.

Возвратившись на Кавказ, Иосиф Иванович приступил к разработке проекта Закавказской триангуляции, который и был утвержден в 1846 году.

План работ был рассчитан на 6 лет, и уже весной 1847 года Ходзько сам приступил к измерению начального базиса длиной в 8,5 версты по правому берегу реки Куры близ Шамхорской станции.

Вплоть до 1853 года, с апреля по ноябрь, трудились триангуляторы и топографы над воплощением плана триангуляции в натуре, причем все самые трудные и ответственные наблюдения вел сам Иосиф Иванович, выполнив половину всех триангуляционных работ. Так, в 1847 году он поднялся на Алагез (Арагац), где ему с командой пришлось прожить восемь дней, для того чтобы отнаблюдать созданный на вершине пункт. 31 июля 1850 года Ходзько начал восхождение на Большой Арарат с той же целью. Его сопровождали ученые Ханыков, Услар, Мориц, топографы и 60 казаков. В труднейших условиях непривычной высоты, туманов и снежных бурь в течение недели Иосиф Иванович наблюдал 134 направления на главные пункты Закавказской триангуляции, включая Эльбрус и Казбек.

В 1851 году он на горе Галавдур наблюдал солнечное затмение.

К 1854 году были завершены основные работы по развитию триангуляции. Было определено 1386 тригонометрических пунктов, ставших основой предстоящих топографических съемок.

6 декабря 1853 года Ходзько производится в чин генерал-майора.

С организацией в Тифлисе в 1850 году Кавказского отдела Русского географического общества — он его член-учредитель.

«Какой же силой воли, устремленностью и какими познаниями нужно было обладать, чтобы так четко представлять себе нужды и цели, так умело организовывать работы? — думал Андрей, читая о Ходзько. — Недаром его прозвали „отцом Закавказской триангуляции“».

Как только в 1854 году командующим отдельным Кавказским корпусом был назначен Николай Николаевич Муравьев, старый знакомый Ходзько по походу на Босфор, который хорошо понимал значение карт в войне, то, по его представлению, при корпусе был сформирован геодезический отряд, в задачу которого входило создание карт и составление описаний на участки боевых действий в предстоящей кампании против Турции.

В развернувшихся операциях, организуя работу отряда, Иосиф Иванович принимал и непосредственное участие в баталиях, как было на реке Чолоке, когда русские войска под командованием генерала Андроникова разбили большой отряд турок. За храбрость Ходзько был награжден орденом Станислава I степени.

Перед штурмом турецкой крепости Карс, когда нужно было планировать эту операцию, генерал Муравьев выделил для прикрытия работ по съемке окрестностей крепости четыре батальона пехоты, два казачьих полка и 8 орудий. На открытой для обзора врага местности генерал-майор Ходзько с подпоручиком Писарским, прикрываемые действиями войск прикрытия, произвели съемку и представили нужную карту. Русские войска одержали победу, за которую генерал Муравьев получил к своей фамилии добавление — Карский.

В последующих боях на эрзерумском направлении геодезисты и топографы отряда своевременно обеспечивали боевые действия войск.

«Вот ведь какое большое значение имеет топографическая карта и описания местности для планирования и ведения боевых действий», — вспомнил Андрей недавний спор офицеров-топографов с офицерами других служб на одном из совещаний в штабе округа по вопросу взаимодействия войск в прошедших операциях в войне с Турцией. Некоторые — до сих пор не понимающие изменившихся форм и методов войны — сторонники борьбы «рать на рать» в чистом поле о значении карт не имели понятия, а самих топографов именовали «табуреточной кавалерией».

События и время не раз посрамляли незадачливых стратегов, но они нередко произрастали на поле брани и действия их стоили крови русского солдата.

В 1858 году, после того как Кавказский корпус был преобразован в отдельную армию, созданный при ней военно-топографический отдел возглавил генерал-майор И. И. Ходзько.

В последующие годы И. И. Ходзько занимался планированием и осуществлением связи Крымской триангуляции с Закавказской, созданием Кавказской триангуляции (на Северном Кавказе, а с завершением в 1859 году войны в Дагестане и восточнее), лично производя наблюдения на пунктах, на заоблачных высотах. Последний пункт отнаблюдал Иосиф Иванович, когда ему было 65 лет, на одной из горных вершин Западного Кавказа. Сорокалетняя деятельность Ходзько была отмечена орденом Белого Орла и денежной рентой на 12 лет. С 1862 года он генерал-лейтенант.

Военно-топографический отдел приступил к созданию и изданию новой десятиверстной топографической карты на весь край, которая отличалась бы полнотой отражения элементов местности и точностью их положения в плане и по высоте.

В 1867 году, выйдя в отставку, И. И. Ходзько сдал свою должность ученику и помощнику по службе — полковнику И. И. Стебницкому.

В 1868 году Иосиф Иванович за большие заслуги в области картографирования края и активную работу в составе Кавказского отдела Географического общества, в котором он в течение 23 лет исполнял обязанности помощника председателя отдела, был награжден высшей наградой общества — Константиновской золотой медалью.

Кавказским отделом была учреждена специальная премия имени И. И. Ходзько в 1500 рублей, которая начиная с 1871 года присуждалась членам отдела за лучшие работы по изучению и описанию края.

Скончался Иосиф Иванович в 1881 году, 21 февраля, в Тифлисе.

Благодаря самоотверженной деятельности таких выдающихся топографов, как Ходзько, его учеников и сподвижников, в середине XIX века была заложена основа для создания топографических карт более крупных масштабов, а введение с 1863 года новых условных знаков и изображения рельефа горизонталями, поступления на вооружение топографов с 1868 года нового кипрегеля позволяло придать картам необходимую полноту и точность.

С 1866 года в Закавказье были начаты съемки топографических карт в масштабах: 250 сажен в дюйме (1:21 000) — для густонаселенных районов, 500 сажен в дюйме (1:42 000, верстовка) — для менее обжитых районов и 1000 сажен в дюйме (1:84 000, двухверстка) — для необжитых, труднодоступных горных областей, с сечением рельефа, соответственно, 2 сажени, 5 и 10 сажен.

В биографии Ходзько перед Пастуховым предстала история предшествующих дел военных топографов Кавказского топоотдела, к счастью, с некоторыми из них предстоит продолжить их дело и ему, перенимая и совершенствуя их опыт.

— Итак, господа офицеры и топографы! — обратился подполковник Близнецов к собравшимся топографам отделения. — Записывайте в свои журналы текст задания на производство съемок на 1883 год. Номера назначенных каждому из вас планшетов и их площадь известны, окончание полевых работ — к октябрю. Моя база в ауле Дылым, что на реке Терегуа, правом притоке реки Акташ. Готовность к переезду в район работ — конец апреля, что будет уточнено приказом по отделу. В этом году одно отделение будет продолжать съемки на восток от Военно-Грузинской дороги, в Тианетском уезде, в котловине между Картлийским и Кахетинским хребтами, южными отрогами горы Барбало Главного Кавказского хребта, остальные же — по Северному Кавказу и Дагестану, от Владикавказа до Темир-Хан-Шуры, начиная с предгорий его.

— Нам еще повезло, — не удержался штабс-капитан Шарифов поделиться своими мыслями вслух, как только начальник отделения окончательно сообщил о месте работ, — масштаб верстовки хотя и строг, но площадь «божеская», не то, что десятиверстка.

— Да и высота предгорий не столь значительна, — подхватил штабс-капитан Шебанов.

— Послушайте, господа! — прервал разговор Голомбиевский. — Я вам прочту выдержку из недавнего сообщения одного известного натуралиста: «Предгорья тянутся неширокой полосой с 20–50 верст высотой над уровнем моря 600–800 сажен, иногда доходя до 1200. Рельеф представлен четко выраженными передовыми хребтами с резким переходом от равнины к горам, с большим количеством низменных участков и котловин. Горы, как правило, покрыты лугами со злаково-полынными травами, которые перемежаются обширными зарослями кустарника и широколиственного леса. Климат более влажный, чем вокруг».

— Данные удовлетворительны, господа топографы. Так что не унывайте — и за дело! — отозвался на сообщение поручик Векилов.

— Первым делом нужно решить, господа, кому бежать на базар за яичками, — объявил поручик Винников.

— Все решено давно, — заявил решительно, посмеиваясь, Федотьев, — Кебадзе, он выберет самые крупные яйца и по дешевке.

— Я не возражаю, — кивая головой в знак согласия, сказал с весьма серьезным видом тот, поглаживая пушистые усы, — но при одном условии, что вы сейчас назначите наивысшую цену, а все остальное на моей совести.

— Твое счастье, что мы не сомневаемся в твоей совести и доверим сие дело и деньги, — рассмеялся Николай Васильевич Жуков, — знаем, что много на этом не заработаешь.

— Обижаешь меня Жуков, нехорошо, не такой я мелочный, чтобы бедняков обдирать, — нахмурившись и смеясь глазами, отвечал Кебадзе.

Скоро все планшеты сушились, расставленные вдоль стен чертежной, готовились журналы, производились проверки инструментов, вновь раскрашивались рейки. Царила обычная предполевая обстановка.

Прибыли казаки из полков, и в конце апреля вереница повозок и конных длинной цепочкой двинулась по Военно-Грузинской дороге на Владикавказ, преодолевая еще глубокие снежные завалы на Крестовом перевале.

От Беслана по дороге, идущей сначала по левому, а потом по правому берегу Сунжи, ехали под благодатными теплыми лучами весеннего солнца, пробуждавшего к жизни все вокруг. Склоны гор представали взору ковром, сотканным дивным мастером, располагавшим всеми цветами земли, проходившие короткие теплые дождики вызывали сильные испарения оттаявшей почвы, которые парили над землей, переливались волнами и искрились.

Миновали Грозную — теперь только по названию — станицу с такими грязными улицами, что лошади едва тянули повозки. После аула Гудермес отделения начали по одному подниматься в горы, и только одно третье отделение шло на восток все дальше и дальше, лишь после Хасавюрта свернув на Дылым.

Теперь горы высились впереди несколькими ярусами, изменяя с высотой окраску своих склонов. Изумрудная зелень сменялась темно-фиолетовым ярусом, над которым громоздились черно-лиловые кручи. В просветах клубящихся, фантастических наплывов туч перед путниками во всей своей угрюмой красоте вставал горный хребет Салатау.

Когда Пастухов с командой казаков пробирался по узкой, то взбегающей на крутые увалы междуречий, то ныряющей в глубокие ущелья потоков каменистой дороге, он все больше убеждался в ошибочности своих предположений о характере рельефа.

Не пологие, округлые формы, а узкие, скалистые отроги виднелись там, где ему предстояло работать.

— Каково настроение? — прежде всего спросил его подполковник Близнецов, приехавший к Пастухову в аул Гертма через два дня после того, как команда обосновалась в нем.

— Придется, ваше высокоблагородие, подстраиваться под рельеф, — невесело усмехнувшись, ответил Андрей, — сильно и глубоко изрезан весь участок работ, и связь между его частями чрезвычайно затруднена.

— Но и это обстоятельство не без преимуществ, — заметил подполковник, — при составлении съемочной сети будете засекать все выдающиеся на гребнях и склонах скалы, заметные деревья, кусты и другие предметы местности и после составления и уравнивания высот полигонов будете иметь густую сеть съемочных точек, надежных в плане и по высоте.

Два дня начальник отделения ходил с Пастуховым по его участку, показывая практически, как создать сеть опорных точек на основе всего трех геодезических пунктов, приходящихся на его планшет, и двух-трех направлений на зарамочные, по которым тоже можно ориентировать планшет, если пункты видимы на местности.

— А теперь скажите, — спросил подполковник, — в каких случаях и какими методами вы будете решать задачу Потенота?

Пастухов, перечислив методы и способы: Ламберта, Бесселя, Болотова, Лемана, Боненбергера, Нетто и Ганзена, подробно рассказал об условиях применения каждого из них.

— Вот и прекрасно, Андрей Васильевич, — впервые назвав Пастухова по имени, сказал начальник отделения перед отъездом, проникшись доверием к его познаниям и деловым возможностям, — смело приступайте к работе, а как исполните съемочную сеть, то доложите нарочным, я прибуду на приемку.

Начались дни постоянных трудовых переходов, редко где верхом, больше всего пешком, по тропам, проложенным над кручами животными, а чаще ползком по скалам, издирая в клочья обувь и одежду, царапая до ран тело, ломая ногти на пальцах рук, взбираясь на них или, что еще труднее, спускаясь.

Когда Андрей приступил к съемке рельефа, то убедился, что во всем этом хаосе разбираться придется долго и трудно. Придется применить все свои, хотя и не очень богатые, геоморфологические понятия о рельефе.

Главное, что уж очень, невероятно трудно выполнить основное правило топографа, которому он поклялся следовать в своей работе на съемке: «Не вижу — не рисую». Только это простое и мудрое правило обеспечит правильное понимание и отображение на планшете сущности всех элементов, составляющих геоморфологию участка и региона.

Конец ознакомительного фрагмента.