Киммерийская крепость

Вадим Давыдов

Яков Гурьев – «самый верный, самый страшный сталинский пёс». Или это – всего лишь личина? Но если да, то зачем? В чём его предназначение, что делает он на берегах Чёрного моря, далеко от Москвы? Может быть, именно здесь решается исход грядущей смертельной схватки за судьбу страны и народа? О том, что же происходит на самом деле, вы узнаете из первой книги трилогии «Наследники по прямой». Продолжение – следует!

Сталиноморск. 30 августа 1940

Парадный вход был, разумеется, закрыт, — Гурьев намеренно выбрал такое время. Он вошёл в помещение, где располагался паспортный отдел милиции, с чёрного хода, просквозил тенью через полуподвальный коридор, вынырнув уже в рабочем вестибюле. Радостно поздоровался, как ни в чём не бывало, с попавшейся ему по дороге паспортисткой, растерянно уставившейся ему вслед, подошёл к двери начальника службы. Табличка на двери гордо известила Гурьева: в кабинете заседает капитан милиции Курылёва Г.А. О, так всё будет несложно, порадовался про себя Гурьев и без стука, по-хозяйски, шагнул внутрь. Сидевшая за столом дама с перманентом и в милицейской форме со шпалой вытаращилась на Гурьева:

— Гражданин?!.

— Здравствуй, голуба, — широко улыбнулся Гурьев, взял за спинку стоявший у стены стул, перенёс его прямо к самому столу, и, усевшись на него верхом, по-наполеоновски, вынул из нагрудного кармана пиджака красную сафьяновую книжечку и положил в раскрытом виде перед глазами дамочки. — Читай, голуба. Не отрываясь.

Всё это была, конечно же, липа. Липа — но высшего качества: отпечатанная в типографии «Гознака», подписанная самыми настоящими уполномоченными на то лицами, украшенная самыми настоящими печатями. Это удостоверение, например, — лично товарищем Сталиным. Хозяин никогда не манкировал своими секретарскими обязанностями. И всё-таки — липа: никогда и нигде он не числился в штатных расписаниях, не получал зарплату, не расписывался в ведомостях. Человек-призрак. Все эти паспорта, удостоверения, фамилии — Кириллов, Царёв, Гурьянов, Короленко и прочие — маски, личины, которые он менял, как и когда хотел. Скоро забуду, как меня на самом деле зовут, подумал он. Тьфу, глупость какая. А ведь поначалу это даже казалось забавным. Документы на имя Тенновского или Мессерера, а то и вовсе Ивана Артуровича Швертмайстера ^[30]. Глупость. Балаган. Интересно, а Сталин знает, как зовут меня на самом деле? Почему-то он ни разу не спросил об этом. Интересно — почему?

Прочитав, дамочка вернула Гурьеву удостоверение, подняла на гостя потрясённый взгляд и, едва не заикаясь, произнесла:

— Слушаю вас, товарищ инспе…

— Ну-ну, к чему такой официоз, — поиграл бровями Гурьев и опять улыбнулся. — Просто, по-домашнему. Яков Кириллович. Галочка? Глашенька? Грушенька?

— Га…

— Очень рад познакомиться, Галочка, — он достал паспорт, положил на стол, щелчком ногтя подтолкнул его к товарищу Курылёвой и назвал адрес Макаровой. — Прописочку оформи мне, голуба.

Слегка подрагивающей рукой Курылёва сняла трубку телефона прямой связи с паспортистками:

— Кто свободен, девочки? Кочкина? Зайди, Валентина. Сейчас прямо, говорю!

Вызванная Валентина явилась, постреляла глазками в неурочного гостя, обиженно поджала губки, убедившись в отсутствии должной реакции, и отправилась выполнять поручение. Вслед ей понёсся окрик Курылёвой:

— Пять минут, Валентина! Товарищ торопится!

— Ну, вот, Галочка, — снова растянул губы в улыбке Гурьев, демонстрируя эмалированный оскал, словно с рекламного плаката зубного порошка «Жемчужный». — Пока контора пишет, маленькая просьбишка. Не в службу, что называется, а в дружбу.

Он достал из внутреннего кармана плитку роскошного краснооктябрьского шоколада «Золотой ярлык», положил на стол и пододвинул его Курылёвой:

— Я тебе на днях человечка своего пришлю. Нужного такого человечка. Ты ей прописочку тоже организуй без вопросов, ладно, голуба?

— К… Я… Конечно, Яков Кириллыч. Я понимаю, — глаза товарища Курылёвой налились бетонной важностью причастности государственным тайнам, а брови сурово насупились, проникаясь всей торжественностью момента. Она трепетно покосилась на этот шоколад — едва ли не такой же могучий символ власти, как красные корочки и начальственно-хамское «тыканье». — Спецзадание. Я всё сделаю, Яков Кириллович. В лучшем виде, как полагается.

Как мало нужно советскому человеку для настоящего, неподдельного счастья, тоскливо подумал Гурьев. Спецотдел. Спецзадание. Спецбумажки. Спецулыбка. Спецжизнь, спец, спец.

— Ну, и — тс-с-с-с, — Гурьев, как заправский заговорщик, приложил палец к губам и, сально подмигнув, резко поднялся и протянул Курылёвой руку.

Курылёва, едва не захлебнувшись нахлынувшими верноподданническими слезами, тоже вскочила и с неженской мощью стиснула Гурьеву ладонь в рукопожатии. Да, подумал он, попадись такой в клешни, может и задушить на пике сладострастья. Ну, хорош бутафорить, оборвал он себя. Дело сделано. Мавр может уходить.

Примечания

30

Тэнно — обращение к императору Японии. Мессерер (нем.Messerer) — мастер по изготовлению ножей. Швертмайстер (нем. Schwertmeister) — имеет двоякое значение: 1) кузнец-мечник и 2) мастер фехтования на мечах. В имени и отчестве обыгрываются реминисценции на имена: рыцаря Круглого Стола сэра Ивейна и самого короля Артура.