Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Вадим Россик, 2014

Действие романа происходит в наши дни в старинном замке маленького баварского городка. В замке собирается пёстрая компания местных художников для проведения выставки своих картин. Между ними кипят страсти: любовь, ревность, злоба, зависть… Один из художников исчезает, но вскоре его тело находят в чане с известью. Он заколот кинжалом. Любившая его девушка кончает жизнь самоубийством. Впрочем, полиция быстро устанавливает, что она тоже убита. Инспектор Сквортцоф, как и положено нормальному полицейскому, в тупике. По просьбе испуганных художников, российский писатель, гостивший в замке, принимается за своё параллельное расследование.

Глава 4

Под низкими сводами мрачной столовой действительно полно людей. Проголодавшиеся живописцы сидят вдоль километрового стола и ведут творческие разговоры. Когда я появляюсь в дверях, они направляют свои взоры на меня. Выдавливаю из себя ритуальное «халло!». В Нашем Городке постоянно здороваются все со всеми. Даже на автобусных остановках и в самих автобусах. Такое правило. Получаю в ответ разноголосые приветствия: «халло!», «хай!», «сервус!», «грюсс готт!» и даже русское «привет!». Ага, значит, русаки здесь тоже присутствуют.

Закрепляю себя на свободном месте между тучной африканкой в рыжем парике и зелёном сверкающем золотыми блёстками балахоне до пят и бойким немолодым мужчиной. Это он поздоровался со мной по-русски.

— Эдик Трепнау! — тут же протягивает мне руку мужчина. Я вяло пожимаю.

— Вадим.

— Я Ида, — сообщает мне африканка, тоже обмениваясь со мной рукопожатием. Я с трудом её понимаю, но она уверена, что говорит по-немецки.

— Ида Баклажан, — хихикает Эдик. И заметив мой удивлённый взгляд, поясняет: — Так мы её называем между собой — Баклажан!

Ида действительно похожа на крупный баклажан с женскими формами: невысокая, с гладкой фиолетовой кожей. Женщина с экватора. Я оглядываю полутёмное помещение. В начале стола важно надувает щёки Бахман с неизменной трубкой в зубах. Возле костлявого маэстро из-под столешницы выглядывает миниатюрная Понтип, а с другого бока задумчиво подпирает ладонью голову высокая симпатичная девушка: прямой аккуратный носик, дерзко очерченный рот с яркими крупными губами, прекрасные синие глаза, прямые брови. Правда, на мой вкус у неё плечи чуточку широковаты. Видимо для того, чтобы не прятать от восхищенных взоров лебединую шею, русые волосы красавицы заплетены на затылке в сложный узел.

— Это Мари Бахман, дочь доктора от первого брака, — тут же информирует Эдик, перехватив мой взгляд.

Лиля неутомимо летает с посудой из столовой в кухню и обратно. Под ногами у неё на цыпочках крутится голенькая Алинка. Длинный стол уставлен множеством блюд с голубцами, салатами, соусами. Там и сям между тарелками высятся винные бутылки и горящие свечи. Эрих на правах хозяина занимает место во главе пиршества. Он легко стучит чайной ложечкой по бокалу, привлекая к себе внимание. Разговоры умолкают и все головы поворачиваются в его сторону. Лиля с Алинкой на руках тоже присаживается к столу.

— Приветствую всех участников художественной выставки, и давайте поскорее ужинать! — гостеприимно улыбаясь, произносит управляющий. Публика откликается на его незамысловатое вступительное слово жидкими аплодисментами. Приступаем к еде.

Напротив меня сидит какой-то сутулый тип средних лет с лицом брюзги и заметной плешью. Тип одет в тёмно-синий костюм из дорогой ткани. Под большим кадыком аккуратно повязан галстук-бабочка. На носу модные очки в тонкой оправе. Плешивый брезгливо ковыряется вилкой в салате. Рядом с ним клюет голубец маленькая остроносая женщина с серой кожей и чем-то вроде мокрой мочалки в качестве причёски. Наверняка заядлая курильщица.

Вопросительно смотрю на Эдика. Тот понимает меня с полувзгляда и наклоняется к моему уху.

— Это Кельвин. Кельвин Рихтер — налоговый консультант из Соседнего Городка. Вы же знаете, что в Байроне практикует масса всевозможных консультантов: налоговых, юридических, финансовых, страховых… Кельвин один из них. Сразу предупреждаю: Кельвин не любит африканцев, азиатов, индейцев, полицейских, пожарных, почтальонов, жокеев, врачей и других консультантов. Возможно, я кого-то упустил. Кстати, если интересно — он из этих самых — любителей стучать не в ту дверь. Ну, вы меня поняли? Из заднеприводного меньшинства.

— А его соседка?

Эдик небрежно замечает:

— Селина? Просто мать-одиночка из Польши. Вечно рассказывает про своего сына. Видите ли, её Мирко — мальчик-индиго, альтернативно одарён, а по-моему, по-простому — обыкновенный дурачок. Впрочем, яблочко от вишенки недалеко падает.

Эдик корчит глупое лицо. Мне постепенно становится интересно. Я же писатель, ёшкин кот! Где ещё мне брать персонажи для своих романов как не из окружающей среды? Перевожу глаза на пару мужчин, сидящих напротив друг друга в начале стола. Возле красавицы Мари громко разглагольствует какой-то юный дуралей, бурно размахивая руками. Молодой парень с чёрными пластмассовыми катушками в ушах, тремя серебряными бусинками в уголке рта, длинными волосами, покрашенными в разные цвета, — оранжевый и фиолетовый. Сразу заметно, что творческая натура. Птицу видно по полёту, а доброго молодца по соплям. Впрочем, надо признать, что, если не обращать внимания на вызывающее оперение, парень вполне симпатичный.

— Кто это сияет возле дочери Бахмана? — задаю я вопрос своему говорящему справочнику.

— Это же наш Харди! — отвечает мне Эдик таким тоном, словно все на свете должны знать Харди.

— А чем Харди ещё знаменит, кроме имени?

Эдик хихикает.

— О, Харди у нас талант! Настоящее дарование. Говорят, что он получил приглашение работать в Нью-Йорке. Когда-нибудь Харди прославит Наш Городок.

Визави талантливого Харди выглядит его полным антиподом. Бледный худосочный юноша в постоянно сползающих по длинному угреватому носу очках с толстыми линзами.

— А кто тот молодой человек, загоревший в лунном свете? — не очень тактично спрашиваю я Эдика.

— Цедрик Никс. Вечный неудачник на социальном пособии. Хотя не без способностей.

Надо же. Я не ошибся. Поворачиваю голову в другую сторону. За моей экзотической соседкой Идой жадно поглощает голубцы лысый толстяк средиземноморского облика. За ним виден коренастый азиат неопределенного возраста. Как и положено азиату, он невозмутим. Напротив этой парочки расположился ещё один южанин и утомленная солярием, стриженная под мальчика, крашеная блонди лет тридцати, чьи бицепсы, шея и плечи покрыты цветными тату. Красная майка не скрывает её мускулистые руки. Я уверен, что где-то уже видел эту загорелую мужеподобную блондинку. Наш Городок ведь небольшой. В конце стола Лиля сюсюкает с очаровательно улыбающейся Алинкой. Вот, собственно, и все участники ужина.

— А как зовут… — начинаю я вопрос, но Эрих опять звенит ложечкой по бокалу. Все умолкают. Я тоже.

— Предлагаю поднять бокалы за успех вашей выставки, дамы и господа! — с энтузиазмом восклицает управляющий.

Всеобщее оживление. Если ты настоящий художник, за такой тост не выпить нельзя. Присутствующие торопливо разливают замковое вино по бокалам. Мне, плешивому Кельвину и Селине любезно наливает Эдик. Я поздравляю себя с тем, что уселся далеко от Эриха. С такого расстояния лекция про винографолию после четвёртого бокала мне не грозит.

— Ну, поехали! — говорит Эдик по-русски, чокается с теми, до кого может дотянуться, и одним мощным глотком осушает бокал.

— Прозт! — остальные маленькими глоточками смакуют редкое вино. Я тоже не спешу побыстрее нажраться. Неторопливо ублажаю свой организм виноградным нектаром. Один Бахман скучает с кока-колой.

— Однако какой изысканный букет! Такого сказочного вина нет даже в винной конторе Гадельмана, — уважительно произносит Эдик, разглядывая этикетку на бутылке. Похоже, что он знаток алкогольных напитков.

После первого бокала довольно прохладная атмосфера застолья становится теплее. Даже недружелюбный Кельвин слегка оживает и саркастично скрипит, сверля нас с Эдиком светло-голубыми глазками:

— А вот мне кажется, что идти в Замок со своими картинами, всё равно, что в крематорий со своими дровами. Здесь и так есть замечательная картинная галерея, не так ли?

Я пожимаю плечами. Эдик не слушает плешивого консультанта. Он протягивает мне вновь наполненный бокал.

— Как говорят у нас на стройке: «Между первой и второй наливай ещё одну!» Кельвин, Селина! Присоединяйтесь.

Кельвин отрицательно качает головой. Селина отвечает Эдику фальшивой улыбкой, но свой бокал подставляет. А по мне так лучше на лицах фальшивые улыбки, чем искренняя ненависть. Баклажан со своей стороны тоже не прочь выпить. Эдик наливает и ей.

«Поехали! — Прозт!»

Вкушаем.

Селина с проснувшейся симпатией смотрит на меня заблестевшими глазами.

— Вы не поляк, Вадим? В вашем немецком слышен польский акцент.

— Нет, я из России.

— О, настоящий русский! — громко удивляется Баклажан. Она с недоумением разглядывает меня. Видимо русского она представляет себе этаким бородатым мужиком, в кумачовой рубахе, в каку пьяного, с балалайкой в волосатых лапищах и ручным медведем на плече.

— А чем вы занимаетесь? — спрашивает Селина. Вино развязало ей язык.

— Пишу детективы, — неохотно признаюсь я. Не люблю говорить о своей работе.

— Как интересно! — хлопает в ладоши Баклажан и невзначай прижимается ко мне плечом. Даже через пиджак чувствую, какое оно горячее.

— Значит, вы писатель детективов? — продолжает пытать меня Селина. — А что вы делаете в замке?

— Это страшный секрет, Селина, но тебе я скажу. В замке Вадим собирает материал для нового детектива, — Эдик заговорщицки подмигивает любопытной польке. Он уже снова налил нам вина. Ужинающие разбились на группы и болтают между собой. В столовой стоит ровный гул, как в пчелином улье.

— Вы здесь ничего не найдете, — бурчит плешивый консультант. — В этом замке нет пищи для автора криминальных историй и никаких преступных деяний произойти не может, не так ли?

— Ну и слава богу, — замечает Селина.

— Давайте лучше выпьем, — предлагает Эдик.

Пьём.

«Поехали! — Прозт!»

Кельвин синхронно нашим глоткам дёргает кадыком, с завистью смотря, как мы осушаем бокалы, но для него хороший понт дороже денег. Отказался так отказался. Не так ли?

Лысый толстяк расправился с целой горой голубцов на своей тарелке и с маслянистой улыбкой придвигается ближе к соседке — Баклажан. Африканка демонстративно отодвигается от толстяка и снова прижимается к моему плечу. От Иды разит потом вперемежку с духами, зато она призывно мне улыбается фиолетовым ртом.

— Кто этот боров? — интересуюсь я у Эдика, тщетно стараясь найти для себя свободное местечко. Но не зря говорят, что Европа тесная.

— Албанец из Косово. Живёт в общежитии для беженцев, в азюльхайме. Мы зовём его Кокос. Мне он не нравится — скользкий какой-то, как гололёд.

— Этот Кокос тоже художник? — с сомнением спрашиваю я.

— Как вам сказать. И да, и нет. За год он накокосил несколько балканских пейзажей. Сами видите, от вдохновения даже волосы выпали. Значит, художник. Вообще-то мы тут все любители.

— И Бахман?

Эдик слегка обижается за своего учителя.

— Ну что вы! Доктор Бахман настоящий художник. Мастер. Некоторые его работы выставлены в галереях Берлина, Мюнхена, Кельна.

— А его дочь?

— Мари? Она, конечно, не ровня Кокосу, Баклажану или мне, но больших успехов пока не достигла. Ей некогда заниматься рисованием. Она сохнет по Харди, а дурачок Никс сохнет по Мари.

— Откуда такая осведомлённость?

Эдик хихикает:

— Старушка-нашепташка нашептала.

Пока Эдик сплетничает, толстый Кокос начинает что-то бубнить Баклажану на ухо. Африканка кривит толстые губы.

— А кто те люди? — киваю я на азиата, южанина и крашеную блонди. Кстати, блондинку я узнал. Она сидит на кассе в самом большом продуктовом магазине Нашего Городка, в «Кауфланде». Между прочим, там в фирменном платьице блонди казалась моложе.

Эдик уже под хорошим градусом, но наливает ещё по одному бокалу. На этот раз к нам присоединяются и Кельвин с Кокосом. Нашего полку прибыло.

«Поехали! — Прозт!»

Промокнув бумажной салфеткой губы, Эдик продолжает:

— Кореец — это Круглый Ын. Он работает на шроте и всегда молчит.

Кто не знает: шрот — это что-то вроде городской свалки. У меня там есть знакомый — бывший югославский полковник Бажу. Впрочем, это уже совсем другая история.

— Круглый Ын рисует только какие-то значки, — вставляет Баклажан, отмахиваясь от надоедливого Кокоса.

— Это не значки, а китайские иероглифы, — поправляет Селина. — Он пишет их на рисовой бумаге. Получается очень красиво. Мой Мирко тоже рисует похожие каракули.

Эдик сердито смотрит на женщин. Вечно эти трещотки влезают в мужской разговор! Затем заканчивает свой обзор:

— Напротив Круглого Ына сидит итальянец Стефано Почемутто. Правда, прикольная фамилия? Все называют его на немецкий манер Штефаном. Он живёт в Байроне уже лет двадцать, работает поваром в пиццерии.

— Я видел эту блондинку в «Кауфланде» — говорю я, принимая от Эдика очередной бокал с вином. Уже не помню, который по счёту.

— Точно. Урсула там работает. Её один раз увидишь — никогда не забудешь. Видите, какая она крутая?

Эдик понижает голос:

— Я слышал от одного знакомого, что Урсулу в детстве изнасиловал какой-то педофил, поэтому она не любит мужчин. Только больше никому об этом.

Я понимающе прикладываю палец к губам. Могила!

— Вообще-то Урсула нормальная баба, — заплетающимся языком признаётся Эдик. — Только немного нервная. Любой стал бы нервным после изнасилования педофилом. Как-то Урсула поссорилась в автобусе с контролёрами. Слово за слово и те вызвали полицию. Ну, сами знаете, как это у нас бывает. Приехали два полицая, стали на остановке выводить Урсулу из автобуса, но вывели её из себя. Она же нервная. Взяла и набросилась на полицаев. Полицаи закрылись от неё в машине, видят дело плохо — вызвали подкрепление. Приехал целый автофургон полицаев в касках и бронежилетах. Тут фортуна Урсуле изменила. Полицаи всей толпой отдубасили дубинками нашу Урсулу — думали, что мужик. Потом посмотрели её удостоверение личности, а имя-то Урсула!

Эдик хихикает. Я тоже. Мы оба сильно пьяные. Глядя на нас, начинает хихикать и Баклажан, хоть и не понимает ни слова по-русски. Селина и Кокос тоже подхватывают наше веселье. Даже плешивый Кельвин и тот непроизвольно дернул одной стороной брюзгливого рта.

— Сейчас спою! — решительно объявляет Эдик.

— Давай лучше выпьем, — выдвигаю я альтернативу.

— Давай выпьем, друг! — соглашается Эдик. — Сейчас добьем пузырь и ляжем спать.

Теперь вино разливаю я. Мой новый друг не в форме и может пролить драгоценную влагу мимо бокалов. К нам с Эдиком опять присоединяются остальные участники нашей тёплой компании: Кельвин, Селина, Баклажан и Кокос. Никого не забыл? Хотя мне простительно — я же после инсульта.

«Поехали! — Прозт!»

Выпив, Эдик решает отдохнуть, кладёт отяжелевшую от голубцов голову на руки и тут же начинает похрапывать. Сексуально озабоченный Кокос снова нашёптывает сальности Баклажан, утопив свои глаза в глубоком вырезе её балахона. Там есть на что посмотреть. Селина курит. Так я и знал! Кельвин тупо уставился на пустой бокал. Наверное, придумывает, как выгнать всех женщин на женскую половину страны. Оглядываю остальное застолье. Видно плохо. Камин и догорающие свечи дают мало света. Тьма стирает очертания предметов. Всё же разглядел, что Понтип скинула сандалии, села на стул по-восточному и стала немного повыше. Эрих горячо о чем-то спорит с сосущим трубку Бахманом, приводя доводы из винографолии. Мари, накручивая на палец локон, внимательно слушает разговор Харди и Никса. Я тоже прислушиваюсь.

Никс:

— Сейчас в нашей студии тринадцать человек. Прямо Иисус Христос и двенадцать апостолов на тайной вечери. Но чёртова дюжина плохое число. Боюсь, что скоро нас останется двенадцать.

Харди:

— А кто же среди нас Иуда?

Никс:

— Можешь без труда и сам догадаться.

Харди:

— На что ты намекаешь, Цедрик?

Никс:

— Сам знаешь.

Харди:

— Ты про Мари, что ли?

Никс:

— Не прикидывайся идиотом!

Харди:

— Не брызгай на меня слюной, Цедрик!

Наверное, в этот момент Никс хочет грязно выругаться, но не умеет. В полемическом задоре молодые люди постепенно повышают голоса. Явно назревает ссора. Соседи начинают обращать на них внимание. Замолкает и недоуменно оглядывается Эрих. Бахман строгим взглядом старается остановить нарушителей спокойствия, но они ничего не замечают. Мари не вмешивается. Видимо, она придерживается мнения, что мужики сами разберутся. Наконец, вышедший из себя Никс хватает со стола стакан и с яростным воплем: «На, получай!» плещет минералкой в лицо Харди. Мокрый красавчик вскакивает со стула, намереваясь оторвать очкастому наглецу уши и повесить себе на шею, но отомстить за унижение ему не позволяет Эрих. Он как клещами сжимает Харди в своих объятиях. Пока жертва худосочного Никса тщетно бьётся в тисках управляющего, Мари, симпатично зарумянившись, выговаривает очкарику, грозя пальчиком у него перед длинным носом. Странно, но мне кажется, что она довольна. На губах Мари мелькает улыбка, в голосе не слышно злости. В конце концов, взбешённый Харди покидает столовую, громко хлопнув дверью вместо «чюсс!».

— Я прошу у всех присутствующих прощения за этот неприятный инцидент, — говорит Бахман, поднявшись с места. — Харди, конечно, мерзавец, но он очень талантлив.

Харди? Интересно, почему Харди? Ссору же затеял Никс.

— Пустяки, Никлас. Я в молодости тоже был огонь, — добродушно отвечает управляющий, отдуваясь.

Лиля многозначительно улыбается мужу. Ясно, что Эрих и сейчас ещё если не пылает, то хотя бы искрит.

Между прочим, пока я отвлекся на поединок, шаловливая ручка Баклажана нашла мое колено и принялась его поглаживать. Отступать мне некуда — позади спит Эдик. «Иде больше не наливать!» — принимаю я жестокое, но справедливое решение. А что ещё делать? Расслабиться и постараться получить удовольствие?

Водевиль окончен, в Нашем Городке уже ночь, в столовой совсем темно. Во тьме мелькают красные точки сигарет. Народ наелся, напился — курит. Лиля уносит давно уснувшую Алинку и приносит ещё несколько свечей. Становится чуть светлее. Вообще-то пора и честь знать. Я чувствую, что сильно устал, но темпераментная Баклажан вцепилась в моё колено и просто так не отпустит. Хорошо одному Эдику — сейчас выспится; потом сможет хоть всю ночь куролесить.

— Расскажите нам что-нибудь интересное о Замке. Какую-нибудь древнюю легенду, связанную с этим местом, — просит управляющего Селина. Выпитое вино и ночной сумрак настроили её на романтический лад.

Эрих морщит лоб.

— Что же вам рассказать? Впрочем, может быть, легенду о Полоумной Марии?

— Кто такая Полоумная Мария? — задает вопрос Селина.

— И что значит «полоумная»? — спрашивает Кокос.

Эрих оглядывает притихших гостей.

— Это, действительно, очень старое предание. Уже несколько столетий рассказывают историю про привидение сумасшедшей старухи, так называемой Полоумной Марии. О ней даже есть запись в средневековой летописи Нашего Городка, которая хранится в замковой библиотеке. В записи говорится о Марии — дочери одного придворного. Она была так прекрасна, что в неё влюбился королевский сын. Король разгневался на принца и сослал Марию в наш Замок. Долгие годы она стояла в башне и с тоской смотрела на Майн. Всё ждала своего возлюбленного. Но он быстро забыл о ней. В конце жизни Мария сошла с ума и повесилась. С тех пор её призрак бродит тёмными ночами по Замку и ищет своего неверного принца. Тот, кто встретит привидение, должен его поцеловать, а иначе умрёт на месте. Вот такая история про Полоумную Марию.

— Какая страшная сказка, — зябко ёжится Селина. Я вижу, что с лица Понтип легенда о Полоумной Марии стёрла постоянную улыбку. Рассказ Эриха произвёл впечатление и на Баклажана. Африканка даже оставляет моё колено в покое.

— А известно, в каком помещении Замка жила эта Полоумная Мария? — спрашивает Бахман.

Эрих отвечает с заметной неохотой:

— Полоумная Мария состарилась в той самой комнате, где на время выставки разместилась Мари. Там даже сохранился крюк, на котором повесилась эта несчастная.

— Какой ужас! — закрывает себе рот обеими руками Селина. — Я ни за что бы не стала жить в таком жутком месте.

— Эрих, зачем ты всех пугаешь? — недовольно вмешивается Лиля. — Не верьте ему, девочки. Он любит страху нагнать.

— Послушай, Мари. Если ты боишься, я могу поменяться с тобой комнатами, — предлагает Урсула.

Мари звонко смеётся.

— Спасибо, дорогая Урсула, но я не верю в привидения. Там мне вполне удобно. И как знать? Может быть, мы с Полоумной Марией найдём общий язык? Вдруг я сама ведьма и по ночам катаюсь на завитке поросячьего хвостика? Правда, папа?

Бахман молчит, пыхтя трубкой как локомотив. Позже я много раз вспоминал эти слова красавицы, но той ночью не обратил на них внимания.

После затянувшегося ужина долго измеряю наношагами дорогу в свою башню. Наконец, забираюсь по лестнице в комнату, роняю себя в кровать и всё: заблудился во сне.