Цветы полевые

Валентин Агафонович Лебедев

Когда читаешьтакую чистоту, солнечность, очень радуешься, что еще есть люди, которые все этоощущают и могут передать другим. Счастьем все переполняется, как прекрасен этотмир… не вспугнуть бы!!! Чтобы не разучиться чувствовать и размышлять.Людмила Харитонова, биолог-охотовед.Иллюстрации Дмитрия Коновалова

По волнам детства

Под утро ненадолго заснежило. Снег валил крупными снежинками и тут же таял, срываясь с крыши, стекая звонкими каплями, громко тукая по отмостке. Разбудили…

Сварил кофе.

За окном плаксивый октябрь уже преодолел Покров день. Сегодня обещал съездить на дачные участки, посмотреть и посчитать лесенку. Не далеко, всего — то километров тринадцать.

Снега на дороге не было. Растаял… Остатки растащило машинами. По обочинам, на траве и на листьях деревьев еще белело ватными хлопьями. Свернул с главной дороги в сторону дач. За очередным поворотом голубой знак населенного пункта. «Сорокино».

Случайно глянул в левую сторону… Сквозь заснеженные березки и красные гроздья рябин виднелись черные развалины строения. Шевельнулось негромко в левой стороне груди, защемило. Прижался к обочине и вышел из машины. Стряхивая снег с веток, обваливая его на лицо, спину продрался к догнивающим остаткам дома. Гнильё проросло деревцами-осинником, черемухой. Совсем развалившаяся русская печь, листы позеленевшего кровельного железа. Вокруг заросли жухлой крапивы и рыжие завитушки иван-чая. Один уцелевший угол дома, невысокий, еще как-то держался в замках. Подошел, потрогал руками. Отломил край-растер пальцами в труху. В торце бревна третьего венца³, на гвозде, повисла обглоданная ржой какая-то банка. Снял, повертел в руках. Набрал горсть снега и потер твердую поверхность. Матово блеснуло зеленым, обнажив потрескавшуюся эмаль…

Неожиданно, раздвигая пласты памяти, стали всплывать забытые события, картины из прошлого, быстро, перескакивая с даты на дату…, пять, десять, тридцать, шестьдесят лет…

Запершило в горле, заложило комом, по лицу пролились капли тающего снега…

***

После Петрова дня установилось вёдро⁴. Ясное, прозрачное, с перламутровыми обильными росами, сухими полдниками, душными, пахучими вечерами, короткими томительными ночами. Потяжелевшие за июнь травы, выпрямились, сбросив на теплую землю созревшие семена. День забежал на гору и потихоньку, минутками, стал скатываться вниз. Сколько продержится славная погода-никто не ведал. Неделю, две? Может и больше.

Сенокосная пора… Многое надо успеть. И скосить траву, и перевернуть, подсушить, сбить в валы, чтобы продуло. Потом, начать сгребать, набирая сено деревянными граблями на ногу распрямляя стебли. Обхватив одной рукой охапку, плотно прижав к граблям, тащить ее к стогу. Здесь сено забиралось вилами на длинных черенках и закидывалось, подавалось на стог. На стогу обычно командовал дед Андрей — не тяжелый, сухонький, с длинной, совсем белой бородой. Командир! Показывал куда забросить, принимал навильник и распределял его в определенном порядке по стогу. Притаптывал, перекладывал. Мудреное дело! Чтобы дождь неожиданный не пробил, ветер не раздул… Ответственная работа.

На сенокосе трудилось почти все семейство Лебедевых — дед за главного, две дочери, Лидушка с Наташей и их мужья, дядя Петя и дядя Леша, сын Агафон (папа мой) и мама моя Нина. Брали отпуска, отгулы и помогали с заготовкой сена. Не было только старшего сына Георгия, (полковника тогда уже) служившего на Дальнем Востоке летчиком, нагонявшего страх на самураев.

Справлялись быстро. Работали справно. Да и что там надо-то на корову с телком — двести пятьдесят, двести шестьдесят пудов! К сенокосу готовились заранее. Договаривались с лесником о встрече и тот отводил участок под покос. Отводил его всегда в одном и том же месте. Но ритуал есть ритуал. Дядя Петя шел с лесником на участок. Лесник, махнув рукой в одном направлении, затем в другом, говорил:

— Вот оттуда и до седа… За кривую березу не лезь… Там другие косить будут.

Дядя Петя доставал бутылку самогонки, стакан и небогатую закуску — пару вареных яиц, соленые огурцы, кусок черного хлеба и пучок зеленого лука. В спичечном коробке крупная серая соль. Присаживались в густую траву. Плескали в стакан, выпивали, занюхивали и разговаривали ни о чем. После того, как бутылка пустела, лесник довольно хмыкнув, изрекал:

— Ладно там за… за березкой еще метров тридцать возьми… Вдруг не хватит…

Соглашение было достигнуто!

Занимались косами. Забивали клинья, подбивали кольца, замачивали место посадки в воде. Меняли лозовые ручки, стягивали их концы тоже лозовыми тонкими, вымоченными и разбитыми побегами, подстраивая под рост косца. Затем косы отбивали. Звонкое занятие!

В пень заколачивалась маленькая наковаленка — бабка. Конец косья⁵ подвешивался бечевкой так, чтобы плоскость косы ложилась ровно на плоскость бабки. Этим занимался мой отец.

Он садился на такой же пенек рядом и, ухватив левой рукой полотно косы, передвигал лезвие по наковальне. Правой рукой, специальным молотком оттягивал лезвие, нанося удары по самой кромке. Тук-тук, тук-тук… Молоток то и дело смачивался в ведре с водой — это требовала холодная ковка. А еще отец немного загибал носок косы вверх, чтобы землю не цеплять.

Ото всюду слышался перестук молотков. Страда в разгаре!

Точили косы непосредственно перед косьбой, уже на покосе. Точились по-своему. Заостренный конец косья втыкался в землю, придерживалось левой подмышкой, а пальцы кисти натягивали носок косы, напрягая металл. Оселок в правой руке косца бегал вдоль лезвия вниз-вверх, с двух сторон. Жик-жик-жик и готово! Косы были разные по величине — девяти, одиннадцати ручные, в зависимости от того сколько кулаков укладывалось по длине косы. Естественно, я тоже принимал участие.

Мне папа насадил легкую, аккуратную косу, в пять кулаков. В тот год мне исполнилось двенадцать лет. Отец всегда таскал меня с собой на разные мероприятия и всегда говорил:

— Мотай на ус… Присматривайся…

Выдвинулись во второй половине дня, так чтобы обустроиться — разбить лагерь, натянуть брезент, оборудовать костровище и успеть по вечерней росе помахать косами. Предполагалось дня за четыре смахнуть весь участок. Женщины обещались подойти на следующий день, раскидать скошенную траву и заняться сушкой.

Идти было километра четыре. Часа за полтора дошли. Между осинками натянули полотно, покидали под него пожитки: телогрейки, старые одеяла, ведерки, миски, мелкую утварь.

Отец приспособил на прошлогодней чурке бабку. Забили пару рогатулин и бросили на них перекладинку, запалили под ней костерок. Вскипятили чай, попили, покурили минут десять и решили, что пора начинать. Роса еще не выпала, но у мужиков зудели руки, горели глаза. Дядьки все молодые, здоровые, веселые! Косы у всех одиннадцати ручные, блестят металлом. Прошлись по ним оселком и зазвенела скошенная мурава-трава, отдаваясь косарям, ложась плотными, зелеными рядами под розовый закат. Потянулись валы от лагеря друг за другом. Первым шел дядя Петя, за ним дядя Леша и третьим мой отец. Я было хотел тоже пристроиться, но мне сказали, чтобы я не мешался и прогнали подкашивать по краю поляны, между кустов.

Эх! Знали бы они чем все это кончится!

Красиво шли мужики! С придыхом, на всю ширину прокоса махая косами, иногда останавливались, втыкали острые концы косья в землю, поправляли оселками жало, вытаскивали из-за пояса чистые тряпочные утирки вытирали лица и снова принимались за работу. На спинах, по рубашкам затемнел пот.

Я шаркал своей косенкой в кустах (пяточку прижми, носочек подними), оглядывался на старших и хотел быть, как они, взрослым, сильным и умелым. Часу не прошло, заблестела роса, податливее валилась трава. Птички загомонили громче, воздух посвежел, кукушки примолкли, устав за день… А сколько еще не посчитано! Успеть надо до колошения ржи.

Крикнул сегодня в лес:

— Кукушка, кукушка! Сколько мне лет…?

И закуковала не переставая. Я сбился со счета и забыл сколько насчитал — за сотню где-то…

Косцы подошли к лагерю, черпали воду кружками из алюминиевого бидона. Пили взахлеб. Я тоже переместился поближе, стал окашивать небольшой кустик. Внезапно странный гуд появился в воздухе… И тут же меня кто-то шарахнул в лоб, в щеку. Бросил косу, присел, вскочил и побежал к мужикам. А те уже отмахивались руками, хватались за головы и помчались прочь от лагеря. Скрылись в лесу. Мне ничего не оставалось делать, как бежать за ними.

Догнал. Дядьки чесали спины, лица, возмущенно, что-то обсуждали.

— Ну что Валентин… Осиное гнездо скосил?!

— Все… на сегодня откосились…

Не зло поругивали меня. Держали совет — что теперь делать? В лагерь возвращаться нельзя — зажрут. Идти в поселок домой смысла не было — только время убивать, да и спать некогда будет. К рассвету, еще до восхода надо начинать косить. Посовещавшись, решили идти в деревню Сорокино, что была всего в километре. Там у дяди Пети были знакомые дед с бабкой.

Скоро послышались звуки жилья. Мычала корова, дзенькала колодезная цепь. Пахло свежим сеном, наносило несильным дымком. Вышли к большому двухэтажному дому. Толстые бревна были рублены в чашку и поднимались венцов на двадцать пять. Крыша была затейливая — с башенками, слуховыми окнами и крыта давно не крашенным железом, свисали резные дождевые воронки.

Перед домом заросли рябины и путанного черемушника.

Чело⁶ дома, почерневшее от времени, загорелое на солнце, было разделено на две части карнизом. Причелины⁷, крылья⁸ были в замысловатых узорах, местами сгнивших, с вывалившимися элементами рисунка. Подзор⁹ местами отсутствовал. Отдельно тяжелые наличники, когда-то давно собранные искусным мастером. Навершие возвышалось диадемой. В середине, украшенного деревянными цветами карниза, полуденное солнце. По бокам угадывались кони, поддерживающие карниз и везущие солнце по небесам. Спадающие ровные боковины¹⁰, с сохранившимся восточным солнцем — западного солнца не было. Внизу окна подземная река и ночное солнце. Сохранились резные лебеди сопровождающие ночное солнце по реке.

Филенчатые ставни были в плачевном состоянии, полу отвалившиеся, висевшие кое-где на одной петле, забывшие свое предназначение.

В нижнем этаже покосившиеся деревянные ворота, несколько дверей с кованными запорами, кольцами. Широкая, скрипучая лестница поднималась одним маршем на второй этаж в жилые помещения. Дядя Петя сказал, что когда-то это был барский дом.

Вошли под покосившийся навес и поднялись на небольшой балкончик, постучали в дверь.

— Открыто!

Распахнули, переступили высокий порог и очутились в просторном помещении, разделенном пятой стеной. Старинные деревянные лавки, отскобленный до бела стол. В дальнем, красном углу тлела желтым лампадка, освещая приличный иконостас. Лики святых тускло поблескивали, играли отсветами незатейливого пламени золоченые оклады, виноградные лозы светились серебристой фольгой.

На столе стояла керосиновая лампа. Подле нее сидел дед и натирал варом дратву.

— О-о-о… Петька пожаловал… Что стряслось?

Бабушка повернулась к нам от печки и тоже удивленно смотрела.

— Вон, Вальку, шкодника, пытайте! — дядя Петя подтолкну меня к деду.

— А я-то что? Кто знал, что там осиное гнездо? — неуверенно оправдывался я.

— Ну-кось, поди-кось ко мне, парень, — дед приобнял меня за плечо и усадил рядом.

— Эко тебя разнесло! Пяток спымал поди? — заулыбался морщинами и потрепал меня за волосы, — Пройдет! Ща бабка холодной сметанкой припудрит, завтра видеть будешь.

Подсмеивались надо мной, подбадривали

— Сполосните рожи — то, да отстаньте от мальца — бабушка что-то варила на керосинке, которая стояла на шестке облупившейся боками русской печки.

— Полотенце чистое, Петро, возьми в комоде, да самовар пусть мужики налаживают. Бабка засуетилась вокруг стола.

Пузатый, весь в медалях по кругу, самовар стоял на скамейке у окна. Труба, жестяным коленом смотрела в форточку.

Дядья поплескались около умывальника, стали помогать по хозяйству. Папа сходил с ведром к колодцу, погремел цепью, принес воды. Залил ее в тулово¹¹ и прикрыл крышкой. Нащипал лучин, поломал помельче, поджег и сунул в кувшин¹² до колосников. Прикрыл зольник.¹³ Лучины запылали, разгораясь. Сладко пыхнуло дымом.

В плетеной корзинке — сухие, щеперистые, еловые шишки Их загрузили сверху лучин и нахлобучили колено трубы. Затихло на мгновение… и загудело, затрещало!

Недолгий вечер пролетел за разговорами о планах на завтра. Старики ушли спать за занавеску, в соседнюю половину. Мне выделили место на лавке под окном, постелив тюфяк с сеном, под голову сунули настоящую перьевую подушку. Мужики легли на полу. Перед сном бабка сходила к колодцу и принесла горшок со сметаной¹⁴. Зачерпнула ладошкой, жирно смазала мне лицо, что-то пришептывала, приговаривала: «…с лица беда… с гуся вода…», и все крестила меня щепоткой.

— Спи…, сердешный…

Прохлада успокоила зуд. Я чуть повернулся на бок и стал смотреть в окно. Июльское, совсем не темное небо, подмигивало редкими, еле заметными, далекими звездами. Внизу, под полом, было слышно, как вздыхает корова, хрумкая жвачкой, переругиваются куры, занудели комары. В верхнем углу окна закачалась паутина, тонко, обреченно зажужжала муха и стихла в объятиях паука. Тень оконного переплета четко нарисовалась на полу. Не спалось. Сел, оперся руками на подоконник.

На подоконнике стояла небольшая жестяная коробка. Взял ее в руки и стал рассматривать. Маленькая шкатулка в виде сундучка, с накладными запорами, вся в выпуклых цветах, головах птиц, зверушек, отдавала малахитовой зеленью эмали, завораживала неизвестностью и просила:

— Ну открой меня… Не стесняйся… Смелее!

Дядя Леша сонно проворчал:

— Валька, кончай шебуршать… — и тихонько захрапел.

Что-то поддакнул отец.

Дождался, когда всё успокоилось, аккуратно раскупорил сундучок, потянул вверх крышку, приоткрыл. В ночном свете заискрилось, замерцало чудным чудом. Старинные серебряные кольца, серьги с разноцветными камнями, медные монетки, пурпурные бусины россыпью, бисерное плетение. Сверху лежали круглые карманные часы с треснувшим стеклом. Короткая металлической цепочка. Высыпал осторожно содержимое на подоконник и удивленно, затаив дыхание, стал рассматривать богатство. Вспомнились слова дяди Пети про барский дом. А вдруг это все принадлежало старым хозяевам? Да так оно и было, наверное. Пытался представить барыню и барина, конный шарабан, легко летящий сквозь черемуховый цвет…

Долго любовался содержимым… Сложил все на место, уткнулся в подушку носом и уснул, забыв про укусы

На следующий день, рано поутру, нашли разоренное гнездо ос. Пока насекомые были еще вялые, залили их водой и затоптали. Одна оса все же успела ударить отца в плечо.

За три дня скосили участок, высушили траву, сметали три стога. Срубили не толстые березки, очистили от веток. Заплели вершинками и перекинули, крест-накрест на стогах. Усталые, осунувшиеся, но довольные вернулись в поселок.

Вёдро стояло еще долго. Потом зачастили грибные дожди.

И полетело, заторопилось время — день за днем, год за годом. Весны сменяли зимы, уступали знойным летам, тяготело осенней моросью и застывало морозными зимами.

Пронеслось… Куда? Зачем? Знать бы…

Повертел в руках остатки проржавевшей шкатулки и снова повесил ее на гвоздь.

Развернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

P.S. Уже года в двадцать два, работая в геологоразведочной экспедиции, в карельской деревне Колодозеро, вызвался помочь с покосом моему другу Василию Бархатову. Дело привычное, не сложное.

Вот тут-то и случился конфуз. Стал поправлять косу, по привычке уперся косьем в землю и, потянул, за носок. Поднес брусок наждачного камня и заскользил по лезвию. Косьё вырвалось из земли и жало полоснуло по пальцам правой руки. Здесь было не принято затачивать косьё. Поправляли косы втыкая концы в землю и опускаясь для этого на одно колено…

У каждого свои правила…

Бывает…

Примечания

3

Бревенчатый ряд

4

Жаркая, ясная летняя погода

5

Ручка косы

6

Фронтон

7

Доски закрывающие торцы слег крыши

8

Тоже, что и причелины

9

Горизонтальные элементы чела

10

Вертикальные доски на наличнике

11

Ёмкость, куда заливается вода

12

Внутренняя труба для топлива

13

Отверстие внизу самовара для сбора золы

14

Летом скоропортящиеся продукты хранили в колодце