Восход видит

Валентин Беляков

Он может принять любое обличие, появиться в любом месте и ворваться в человеческий разум. Восход. Что он такое?Для изучения Восхода создан международный НИИ, прозванный сотрудниками «Айсберг» за его тайны, сокрытые от мира. Райто Феникс устраивается туда психиатром, скрыв, что психиатр нужен ему самому.Взбесившиеся роботы, скрытые камеры, галлюциногены в вентиляции и призраки на заброшенных уровнях… Не обернётся ли последняя надежда человечества кошмаром и безумием?

Глава 3. Где он?

Когда Наоми Бёрнитолл заверила коллег, что вернётся при первой же возможности и примется за работу с утроенной эффективностью, мы спустились обратно под землю, но не глубоко — всего на пять ярусов. Наоми объяснила, что особо важную информацию, которую нужно скрыть от Восхода, здесь не хранят, зато от людей она защищена вполне надёжно. Я живо представил КПП Айсберга, его крепостные стены и многочисленных охранников. Кибер-защита, уверен, у них на не менее высоком уровне. Думаю, ни человек, ни информация не могут попасть сюда без ведома Шпилляйтера. Как и выбраться отсюда или, в случае информации, просочиться наружу. — Вот, смотри, друг мой. — Наоми приложила к специальному сканеру свою карточку сотрудника, чтобы компьютер включился. Выхода в интернет у него, конечно, не было, поэтому она подключилась к локальной сети архива. — В прессу просочилось мало информации о первой экспедиции к Восходу. В тот период он был размером с Луну и вращался вокруг Сатурна — один из самых близких подлётов к Земле за всю историю. — Две тысячи шестидесятый? — Дата была проставлена в углу снимка с группой людей в скафандрах. На их лицах застыла гордая решимость: губы крепко сжаты, глаза горят. Мой взгляд приковал один из космонавтов, но Наоми уже листнула слайд, и мысль не успела оформиться. — Да, чуть больше тридцати лет назад. Старт прошёл нормально, и мир затаил дыхание. Когда исследовательский корабль пролетал мимо Марса, началось это: — она снова листнула. Я увидел фотографию, сделанную с помощью орбитального телескопа, — Восход превратился в гигантский сияющий ананас. Да-да, сотрудники Айсберга, который тогда ещё был не Айсбергом, а небольшой льдинкой, отреагировали так же, как ты. Нервный смех, переглядывания, попытка найти неисправность в аппаратуре. И тут отважных космических исследователей начало не по-детски плющить, уж прости за мой сленг. Прямые трансляции из рубки корабля по телевидению прекратились, потому что космонавты беззастенчиво несли бред на камеру, нецензурно ругались, плевались… Сначала на Земле думали, что это шутка, перформанс или демонстрация, спланированная заранее, но нет. Отчёты становились всё путаннее, автоматическая пересылка результатов измерений прекратилась: экипаж сам испортил аппаратуру. Иногда они лишь присылали записи голоса, фотографии, даже чёртовы селфи. Доктор Бёрнитолл включила аудиофайл. Я хотел остановить её, поняв, что не хочу слушать это, но не посмел издать ни звука. — …Нам не нужен дьявол, чтобы быть чудовищами, — отчётливо, но пугающе отстранённо произносил женский голос, а на фоне слышалось какое-то отвратительное бульканье, — нам не нужен бог, чтобы спасти свои души. Потому что у нас их нет. Мы тонем во лжи, тонем в себе, тонем в космосе, тонем друг в друге. Восход видит твою реальность. Восход видит все реальности. Восход видит, что все они не реальны. Восход видит. Восход… — её голос перешёл в ржание раненой лошади (и это не метафора, звук был точно такой, как если бы на космический корабль притащили раненную лошадь), и запись оборвалась. Дальше пошли фотографии: смазанные, искажённые, некоторые в негативе. — Это неисправность камер? — Может быть. А может, они сами портили качество и накладывали фильтры, чтобы передать, что они чувствуют. Они совершенно лишились рассудка, Райто. Ломали корабль, устраивали оргии, убивали друг друга… На экране мелькали лица: безумные, смеющиеся, плачущие, окровавленные. У одной женщины не было уха. На последней фотографии молодой мужчина целовал своего коллегу, который был давно мёртв от многочисленных ран. — Земля умоляла их повернуть назад. Там оставалось, вроде, двое выживших из пятнадцати. Что бы Восход ни показывал им, это было слишком ужасно.

— В новостях говорили, что он просто убил их… — прошептал я, закусив нижнюю губу и вцепившись в подлокотники стула.

— Он и убил. На подлёте к Сатурну Восход испепелил исследователей вместе с кораблём. Даже не на атомы — на элементарные частицы. Астрофизики поражались, как столь мощный взрыв не разнёс Сатурн, некоторые даже говорили, что это очередная иллюзия, но катастрофу видели все мощные телескопы Земли, а потом зонды уловили многие долетевшие от взрыва частицы. Я молчал. В ушах до сих пор стоял голос «Восход видит, что все они нереальны. Восход видит. Восход…».

— Но это не страшно, — сказала вдруг Наоми.

— Что не страшно?! — я не понял её, потому что страшно в этой истории было абсолютно всё.

— Не страшно, что он свёл их с ума. Не страшно, что распылил. Это могут и люди, если постараются. Знаешь, что действительно страшно?..

Я взглянул на приятельницу с беспокойством: с такой интонацией обычно разговаривают мои пациенты. Наоми тяжело дышала, на глазах теряя самообладание:

–…Потом он собрал их вновь. Воссоздал до последнего атома. Не только руки, ноги, кишки — Восход восстановил мозги космонавтов до последней нейронной связи, так что не потерялось ни одной черты характера, ни одного воспоминания. Он вернул их души, чёрт подери, из небытия, понимаешь, Райто?! — Наоми почти кричала, возмущённо и испуганно, как будто это я был виновен в тех событиях. На фоне кофейной кожи лица белки выпученных глаз выделялись особенно ярко. Но, думаю, я сам выглядел не намного лучше, оглушённый смыслом её слов.

— Поэтому вы считаете его разумным?

— Не только. Весь Айсберг трудится над тем, чтобы вывести для Восхода хоть какую-то закономерность: периодичность свечения, чередование форм — что угодно, лишь бы последовательное. Но он нарушает собственные правила снова и снова, постоянно удивляя нас все эти тридцать лет. Будто насмехается.

— Но ведь правила придумываете вы. Нельзя исключить вероятность, что вы просто ошибаетесь.

— Не-ет, ты не понимаешь: ни одно физическое тело не может быть настолько хаотичным. Восход хаотичен нарочно.

Это было сказано с такой железобетонной убеждённостью, что я даже не попытался спорить. Тем более, мои мысли уже были заняты другим.

— Выходит, космонавты всё же вернулись домой… Что они рассказали?

— Многое. Они охотно пересказывали свой опыт, только никто ничего толком не понял. Насчёт некоторых аспектов их тщательно допросили…

Почему-то мне очень не понравилось, каким образом Наоми произнесла эти слова.

— Но подробные отчёты об этом уже более засекречены. Расспросишь подробнее у психологов нижних уровней, когда тебя повысят. Если честно, всё, чем мы занимаемся здесь, наверху, это просто наблюдения и описания, плюс сотрудничество с внешним миром. Настоящая наука, которой предстоит спасти человечество, создаётся в глубине. Там ты сможешь даже лично поговорить с участниками экспедиции, если, конечно, заслужишь доверие доктора Шпилляйтера.

— Было бы здо… погоди, что?! — я аж подпрыгнул на удобном крутящемся стуле архива.

— Ну да! А ты думал, их просто-напросто отпустили гулять по Земле? Это ведь уже не те люди, пускай даже с идентичными телами и разумами. Восход прожевал их, переварил и слепил заново по невообразимой технологии. Мало ли, что он засунул в них! Может, эти люди — бомбы с часовым механизмом. Возможно, их вообще следовало уничтожить, но получаемая от них информация слишком ценна.

— Но они же столько перенесли… — возмущённо ответил я, в груди начинал закипать гнев, хотя я и понимал, что приятельница права с практической точки зрения, — можно сказать, они герои, а их тридцать лет держат в подвале, вместо того, чтобы отпустить к своим семьям! Близкие космонавтов, как и весь мир, считают их погибшими! Не такого отношения я бы ждал, если бы был героем Земли.

— Они знали, на что идут, Райто. И сейчас они продолжают работать на благо человечества: рассказывать всё, что узнали, заниматься исследованиями…

— Можешь ещё раз показать фотографии участников первой экспедиции? — попросил я. Смутная неоформленная тревога засела в мозгу, как заноза.

— Конечно. Можно даже открыть личные дела, а что? — Она оттеснила меня от клавиатуры и принялась вводить запрос.

— Один из космонавтов показался мне знакомым.

— Ты ведь понимаешь, что это невозможно? — усмехнулась она. — Тридцать лет назад тебя ещё на свете не было, а после этого они, по твоему собственному выражению, «сидели в подвале».

Но я уже не слушал её. На экране появилась фотография высокого мужчины, темноволосого, широкоплечего и улыбающегося. На вид ему было около тридцати трёх. Крупные руки сложены на толстой книге, скорее всего, «Тысяча и одной гипотезе о Восходе», крупные правильные черты лица сразу вызывают симпатию и доверие. Подпись возле фотографии гласила: «доктор Джозеф К. Твин. Родился в две тысячи двадцать восьмом году, ошибочно считался погибшим в две тысячи шестьдесят первом. Астрофизик, авророфизик. Возглавлял первую экспедицию к объекту „Восход“».

— Это… — проговорил я на вдохе, поперхнулся, хотел продолжить, но заставил себя умолкнуть. Какому психиатру хочется прослыть сумасшедшим? Что подумает Наоми, если я вот так возьму и выложу: «Это никакой не доктор Джозеф К. Твин, это мистер Ричард Феникс, мой отец».

— Ты не знаешь, был ли у него брат? — невнятно спросил я, хотя был уверен, что даже близнецы не могут быть столь идентичными.

— Без понятия. Почитай его биографию в личном деле. А если останутся вопросы, сможешь сам их ему задать, когда попадёшь вниз. Вот и дополнительная мотивация для продвижения по службе.

Столько потрясений и загадок за один день… Меня это мотивирует скорее зарыть голову в песок. Я поблагодарил Наоми за экскурсию и просвещение насчёт Восхода и, наконец, отправился в свой кабинет. Нужно было проанализировать кучу анкет о психологическом состоянии, которые заполнили все сотрудники центра. Конечно, основной мой профиль — психиатрия, а не клиническая психология, но, не буду скромничать, я довольно широкопрофильный специалист. А других в Айсберг и не берут.

Можно без преувеличения сказать, что этот комплекс — средоточие величайших умов нашего времени. Но, несмотря на высокий интеллект, некоторые из сотрудников, как я выяснил, не избавлены от суеверий. В разгар рабочего дня ко мне в кабинет аккуратно, почти робко постучались.

— Да-да, войдите. — Мой кабинет находился в медицинском отсеке десятого уровня, поэтому нужно было получить специальный талон, чтобы туда попасть. Так что я знал, что меня не отвлекут по пустякам: этого человека уже направили ко мне.

— Доктор Райто Феникс? — на всякий случай спросил низенький молодой человек в очках с тонкой оправой. Я узнал его: видел сегодня утром в обсерватории. Кажется, он делал ставку на то, что я скажу «где он?».

— Ну да, это я, Райто, собственной персоной, не близнец и не самозванец, — ответил я, дружественно улыбнувшись. Но астроном, похоже, не оценил моего юмора.

— Да, конечно, меня же к вам направили. Но всё равно не шутите так.

— Простите. Присядьте на кушетку и расскажите, что вас беспокоит, — я извинился, так как опасался, что нарушил какое-то негласное правило Айсберга. Кушетка больше напоминала уютное кресло и была даже покрыта пледом. Вообще, в помещении, в котором я принимал пациентов, было много разных мелочей, и обстановка получалась даже более домашняя и расслабляющая, чем в моей жилой комнате. В принципе, вполне логично, раз сюда приходят те, кому Айсберг особенно действует на нервы.

— «Доктор» перед вашим именем означает только то, что вы врач, или вы уже и докторскую защитили? — вдруг спросил он.

— Я… Нет, я кандидат наук, но ещё не доктор.

— И всё же, вы уже в Айсберге… Сколько вам лет, если можно спросить?

— Двадцать восемь, — я не показывал лёгкое раздражение, которое у меня начал вызывать этот человек. Как говорится, обычно вопросы задаю я, но я не дал ему ввести меня в замешательство, догадавшись о предпосылке вопроса: — вы сомневаетесь в моей компетенции?

Маленький человек промолчал. По моим прикидкам, он был ниже меня почти на голову и субтильнее, хотя я и сам ростом и телосложением пошёл не в отца. А вот возраст при первой встрече я определил неверно: в бодром белом свете обсерватории астроном показался мне совсем молодым парнем, но теперь я понимал: он старше меня на несколько лет.

— Просто мне очень тревожно, доктор, — вздохнул посетитель. Из голоса исчезли намёки на напористость, — я немного почитал о вас в сводке о сотрудниках. Ваша основная работа посвящена снам?

— Ну, не совсем снам, а физиологическим и биоэлектрическим процессам в коре больших полушарий головного мозга в некоторых фазах сна и способам их медикаментозной…

— Мне в последние дни снятся очень странные сны, — медленно и тихо проговорил он, явно не слушая меня. Да что я ему, толкователь? Хотя, во время рассказа о сне я куда больше узнаю о том, что его беспокоит, по интонациям и его собственным комментариям, попыткам истолкования.

— Это и есть то, на что вы жалуетесь?

— Да.

— Отлично, тогда заполните небольшую анкету и начинайте рассказывать.

Он откинулся на кушетку, снял очки и положил на столик рядом. Задумчиво потёр переносицу. Я вывел на небольшой экран у кресла электронную анкету, пациент заполнил своё имя и некоторые личные данные. Далее последовали вопросы о примерной средней длительности сна в сутки, проблемах при засыпании и подъёме, прерывистости ночного сна, принимаемых лекарствах, пристрастии к алкоголю и прочее в этом духе. И, наконец, мужчина начал подробно, с паузами пересказывать мне свои сны. Иногда ему трудно было формулировать образы словами, он что-то изображал пальцами в воздухе и болезненно хмурился. Это не было озвучено, но я догадался, что он подозревает в качестве причины снов влияние Восхода.

— На каком уровне вы живёте? — спросил я во время очередной напряжённой паузы.

— Уровне? — он словно всплыл из неглубокого транса. — Двадцатый.

— Угу, — важно кивнул я, — тогда, разумеется, исключены любые причины, связанные с воздействием извне.

При этих словах он шумно выдохнул.

— Но мне рассказывать до конца?

— Да, разумеется.

Выговориться ему уж точно не помешает. Меня проинструктировали по поводу любых проявлений, напоминающих влияние Восхода, и если кратко, инструкции сводились вот к чему: сообщать обо всём, хоть немного подозрительном. Поэтому я, разумеется, составлю отчёт, а также прогоню все подробности его снов через специальную нейросеть, определяющую ВВВ — «вероятность воздействия Восхода». Но я решил напрасно не беспокоить беднягу: то, что мне пришлось выслушивать, не тянуло даже на сюжет для моих собственных галлюцинаций, что уж говорить о грёзах, насланных могущественным внепланетным разумом. Боже, это же просто унылый побочный продукт подсознания перетрудившегося научного работника…

–…А эти лягушата…

— Младенцы-лягушки, доктор. Они были не детёнышами лягушек, а именно человеческими младенцами с чертами взрослой лягушки.

— Допустим. Они смеялись презрительно или скорее вызывающе?

— Думаю, всё-таки презрительно. И знаете, как-то театрально, что ли.

— Окей, — я записал очередную бессмысленную подробность, нужную исключительно для ВВВ-нейросети.

— Я выпишу вам седативное, но раз проблем с внезапным ночным пробуждением не возникало…

Не успел я сказать, что не буду прописывать ему снотворное, как кабинет залил оранжевый свет. Свет настолько внезапный и яркий, что мне показалось, будто мы очутились внутри гигантского пульсирующего мандарина. А потом раздался голос:

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Внимание всем сотрудникам Айсберга. Объект «Восход» зарегистрирован в оранжевой зоне. Повторяю: объект «Восход» вновь найден и располагается в оранжевой зоне. Всем сотрудникам основного состава со специализацией от нуля до тридцати немедленно занять свои позиции. Всем сотрудникам запасного состава и с номером специализации больше тридцати немедленно пройти на защищённые уровни. Следуйте инструкциям на информационных табло. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.

Понятное дело, спокойствием тут и не пахло. У меня появилось чувство, будто все мои потроха переложили колотым льдом, как в мясном магазине. Астроном, авророфизик, или кто он там, встал и направился к двери, не сказав ни слова, даже забыл надеть очки. Его лицо побелело, хотя в рыжем свете не столь заметно, и покрылось влагой, как лягушачье брюшко.

— Вы в порядке? — спросил я, тоже вскочив со стула, схватив со столика очки пациента и догнав его. — Точно сможете дойти, куда нужно?

— Это мой долг. Идите в укрытие. И молитесь своим богам, или в кого вы там верите.

— Что такое оранжевая зона? — спросил я напоследок, перекрикивая синтетический женский голос, бесстрастный и властный, нагоняющий жуть.

— Он в Солнечной Системе. Как в шестидесятых, — бросил напоследок маленький человек, который боялся собственных снов. И я потерял его в потоке других людей, направляющихся наверх, а меня самого увлёк встречный поток: сотрудники со специализацией тридцать один точка ноль, тридцать один точка один, тридцать два и так далее. Мы работали не с Восходом, а с людьми, которые работают с Восходом, поэтому спешили в укрытие. Чтобы потом, когда всё закончится, залечить их телесные и душевные раны, накормить их, поддерживать Айсберг в рабочем состоянии. Если всё это к тому времени ещё будет иметь значение.