Куда бежать? Том 3. Любовь

Валентин Мирин (2024)

3 том — заключительная часть романа «Куда бежать?», в котором продолжается повествование миру о трагедиях в России в начале XX века. В жизни наших героев, да и всех других граждан уже бывшей Российской империи, наступит бремя Гражданской войны с колоссальными трагическими последствиями. Заключительные события произойдут как в Советской России (в губернии N), так и в Финляндии, Швейцарии и Франции. На передний план выходят два новых героя, влюблённых в одну и ту же прекрасную девушку — дочь Александра Барковского. Одному из них, конечно же, повезёт: девушка ответит ему взаимностью, но на что способен соперник руки и сердца? А хватит ли у победителя этой «сердечной дуэли» мужества с достоинством выдержать испытания и возложенную ответственность? Останется ли он победителем в конечной схватке и сохранит ли он за собой звание «человек»? А если нет, то прав ли он в своём выборе?

Вам много дано — с вас много и взыщем

Когда Тельнецкий осматривал рану Кремнева и помогал остановить кровь, он заодно его обезоружил и проверил карманы, в которых нашёл ключи от сейфа. Оставшись один в кабинете, решил ознакомиться с содержимым. Открыл сейф и первое, на что обратил внимание — это на нижнюю полку, забитую деньгами, которые были прикрыты ведомостью, а на другой полке, повыше, — тоже деньги, но в меньшем количестве, и папка с размашистой надписью: «Касса полка». Тельнецкого, может, и не интересовали деньги, но нужно же было знать, сколько их, и ведомости помогли ответить на этот вопрос. Кремнев оказался большим педантом в денежных делах. Все записи были сделаны весьма и весьма аккуратно: приход, расход, дата, фамилия, имя, отчество и даже звание и должность — всё было зафиксировано в ведомостях. Тельнецкий вернул записи расходов и приходов на место и достал остальные бумаги. Стал их просматривать и изучать. Если не считать папки с расписками солдат о вступлении в ряды полка, в целом бумаг было немного, в основном списки, некоторые приказы, несколько секретных депеш, подлежащих уничтожению, но почему-то хранившихся в оригинале, и списки горожан, чьё имущество подлежало экспроприации. На удивление Тельнецкого, в этом списке он нашёл и своего отца, и, прочитав его фамилию и адрес, подумал: «Что же ты, Кремнев, хотел с отца-то взять?» Из сейфа Тельнецкий достал и свёрток, на вес приличный, фунта с три будет, не меньше. Развернул. Содержимое, а там были всевозможные украшения, удивило Тельнецкого. Всё вернул на место, запер сейф и взялся изучать стол Кремнева. Осмотрев содержимое всех ящиков, залез под стол — и вот сюрприз. Под столом был прикреплён ремнём заряженный револьвер, да так, что только нажми на спусковой крючок. И продуманно, и удобно — расположен под правую руку. На вид закрытый стол, но под столешницей щель в вершок, для пули. Явно не Кремневым было придумано, но тот, кто это устроил, явно знал, что и как делать.

Пришло время выступить перед полком, показать лицо, объявить солдатам, кто их новый командир, и самое главное — почему. Фреймо доложил о построении полка и, сопровождая Тельнецкого, вышел из здания.

— Товарищи, — этим обращением Тельнецкий начал свою речь, держа в левой руке лист бумаги. — Я, Тельнецкий Николай Никанорович, ваш новый командир, а по совместительству буду исполнять обязанности окружного военного комиссара.

В строю послышались разговоры, а кто-то даже крикнул: «А что со старым-то?» — отчего Тельнецкий строгим взглядом обвёл всех и ответил:

— Того, кто нарушит дисциплину, расстреляю на месте.

После этих слов воцарилась гробовая тишина. Всем показалось, что в городе затихли все звуки. Тельнецкий продолжил:

— Сейчас я вам прочту несколько пунктов приказа Председателя Президиума ВЧК³, и мы с вами будем приказ исполнять:

Пункт пятый: принять исчерпывающие меры, вплоть до высшей меры наказания, ко всем лицам военного и гражданского подчинения, причастным или уличённым в саботаже и контрреволюционных действиях.

Пункт девятый: организовать дислокацию полка снабжения Юго-Западного фронта в городе N до особого распоряжения.

Тельнецкий убрал бумагу и продолжил речь:

— Товарищи, в нашей с вами Советской России издан приказ о формировании Рабоче-крестьянской красной армии. Наш полк причислен к Юго-Западному фронту, и на какое-то время будет дислоцирован в этом городе для обеспечения правопорядка и продовольственного обеспечения фронта.

После этих слов солдаты немного воодушевились, на лицах появились улыбки, а в задних рядах кто-то даже стал поворачивать голову в сторону собеседника, видимо, обсудить шёпотом добрые известия. Тельнецкий это заметил, сделал паузу, достал из кобуры «Маузер», направил его на солдат и стал внимательно рассматривать весь первый ряд.

Десять секунд пронзительного взгляда, сопровождаемого «Маузером», — и больше ни одной стойки «вольно», ни одного лишнего движения или звука. Тельнецкий продолжил:

— Дислокация нашего полка в этом городе не означает, что наши с вами товарищи не отправятся на фронт. Если Отечество прикажет, мы непременно станем на передний край и будем сражаться бок о бок с нашими товарищами в окопах, но пока от нас требуется решить другие задачи, которые непременно приблизят нашу победу.

Речь Тельнецкого прервал подбежавший мужчина в форме железнодорожника. Это был начальник станции. Он, запыхавшись, кричал на ходу:

— Товарищи! Товарищи! Нужен… ой, больше не могу… задыхаюсь…

Несмотря на инцидент, никто из солдат строя не нарушил. Тельнецкий кивком приказал заму подойти к вестнику, что тот и сделал.

— Товарищ Овсиенко, успокойтесь и расскажите нам, что случилось.

— Да, да!.. Нужен товарищ Тельнецкий Николай Никанорович! Вчерашний поезд захвачен анархистами. Они бандиты, товарищи!!! Поезд на вокзале. Требуют товарища Николая Никаноровича!

Тельнецкий тут же приказал двум взводам окружить поезд, ещё трём рассредоточиться вокруг вокзала, а остальным охранять здание штаба. Сам же вернулся в кабинет, позвонил Барковскому и рассказал о причине волнений. На удивление Тельнецкого, собеседник отреагировал спокойно и только поинтересовался:

— Каким образом я могу быть полезен?

— Александр Александрович, мне рассказывали, вы — отменный стрелок. Так как я своих солдат пока не знаю и поручить деликатное дело некому, попрошу вас вспомнить ваши навыки и их применить. Вы сможете попасть в человека с расстояния около двадцати — двадцати пяти саженей? Анархисты непременно попытаются уехать на этом поезде, и кто-то должен устранить того, кто держит машиниста на мушке, а возможно, и самого машиниста.

— Николай Никанорович, максимум через три четверти часа я буду в городе в нужном месте. Если поезд тронется с места, я свою роль исполню. И я очень прошу вас спасти мою жену и дочь. Они сейчас должны быть в поезде.

Выслушав доклад, что поезд окружён, Тельнецкий приказал не беспокоить его, пока он не доложит руководству об инциденте. Выждав тридцать минут в полной тишине, он прихватил ещё один револьвер и отправился на вокзал. Ему предложили транспорт, но он отказался. Пешком, не торопясь, дошёл до здания вокзала, проверяя по пути, на месте ли солдаты и нет ли подозрительных лиц. Размеренным шагом вышел из здания вокзала на перрон, осмотрелся, и так же неспешно двинулся к последнему вагону. Дверь вагона открылась, показался вооружённый мужчина в чёрном пальто и рукой пригласил Тельнецкого войти, что тот и сделал. Оказавшись в тамбуре, остановился, у него потребовали сдать оружие — он подчинился, сдав только «Маузер», и стал вглядываться вглубь вагона через открытую дверь. Пассажиры попрятались по своим купе, но проход не был пустым. Двое вооружённых высокорослых крепкого сложения мужчин в середине вагона направили револьверы на Тельнецкого и смотрели на него так, будто предлагали: «Подходите, не стесняйтесь». Из предпоследнего купе, купе Барковских, вышел опрятно одетый мужчина и обратился к Тельнецкому:

— Не ожидал я вас, Николай Никанорович, ещё раз встретить в этой жизни.

— По правде сказать, я тоже удивлён нашей встрече, товарищ Вертинский, — ответил Тельнецкий и в тот же миг почувствовал приставленное к спине оружие.

— В отличие от вас, я предпочитаю обращение «господин Вертинский».

— Что же вас заставило опуститься до захвата поезда и взять невинных людей в заложники?

Вертинский не ответил, а только ехидно улыбнулся, рассматривая давнего знакомого. Прижатый к спине Тельнецкого ствол напомнил, кто хозяин положения, на что он заметил:

— Господин Вертинский, прикажите вашему бойцу убрать оружие. Думаю, мы обо всём договоримся, и вы уедете на своих условиях.

— В этом вы весь, господин Тельнецкий: рассудительный… осторожный… Противнику говорите, что тот хочет услышать, а по факту думаете, как ситуацию перевести в свою пользу…

— Уверен, мы договоримся. Прикажите убрать револьвер, — после очередной паузы повторил Тельнецкий.

— Что, шальной пули боитесь? — с издёвкой в голосе спросил Вертинский, не реагируя на просьбу.

— Так что же вы хотите?.. Какие будут ваши требования?

— Для начала распорядитесь принести сюда кассу полка, — ответил Вертинский.

— Вот удивили, — усмехнувшись, ответил Тельнецкий и продолжил: — Никакой кассы у этого так называемого полка нет и не было никогда. Полк должен вернуться на фронт в ближайшие дни, вот там касса и должна быть. По крайне мере, я на это надеюсь.

Вертинский призадумался. Видимо, размышлял, можно ему верить или нет. После раздумий задал неожиданный для Тельнецкого вопрос:

— Где Ломов?

— Ломов?.. Откуда мне знать?.. Я его давно не видел. Бросил в мой почтовый ящик записку и исчез. Почему-то решил попрощаться со мной письменно. В письме немного поплакался, видимо, от страха, а может, от старости… Ещё написал, что уезжает, куда — не написал. Где он сейчас и где он может быть — не знаю.

— Вы оба меня обманули…

— Извольте объясниться, господин Вертинский! — возразил Тельнецкий, не позволив Вертинскому закончить фразу.

— Не соизволю, — отрезал Вертинский. — Так как вы были в одной команде, спрос с вас будет за обоих… — Вертинский сделал паузу и, смягчив тон, продолжил: — Вы мне всегда были интересны как личность, но сейчас мне не до личных отношений. Вам много дано — с вас много и взыщем.

— Меньше всего в этих обстоятельствах хотелось бы дискутировать, но один вопрос всё-таки задам.

— Нет времени. В другой раз, Николай Никанорович. После! — резко обронил Вертинский, но перебить Тельнецкого не удалось:

— Ваши господа-товарищи по оружию знают, что вы хотите заполучить у меня доступ к миллионам, да ещё в швейцарских франках и в долларах, а потом втихаря смыться за бугор?

На такой провокационный вопрос Вертинский не успел отреагировать. «Товарищ по оружию» за его спиной возмутился и выдвинул претензию, отчего Вертинский стал оправдываться, ему даже пришлось повернуться к тому лицом, а к Тельнецкому спиной. Боевик, державший Тельнецкого на мушке со спины, не остался безучастным к такому занимательному вопросу. Миллионы хотят все, и он не исключение. Он отвёл револьвер в сторону, а Тельнецкому только это и было нужно, чтобы резко повернуться и ударить анархиста левым локтем в челюсть. Тот ответил выстрелом, но пуля прошла в трёх вершках от Тельнецкого, и, к несчастью для Вертинского, попала в него, и тот, стараясь удержать равновесие, стал падать, опираясь о стенку вагона. Тельнецкий, продолжая движение, перехватил руку анархиста и его же рукой опустошил барабан револьвера в остальных товарищей Вертинского.

Из купе, где размещались Барковские, Никанор Иванович и Сухожилин, появился ещё один анархист, направляя револьвер в сторону Тельнецкого. Инженер Сухожилин в попытке вонзить нож в его спину всем весом оттолкнул неприятеля, тот упал на Вертинского, рефлекторно нажав на спусковой крючок. Пуля досталась Вертинскому, ранив его в грудь. Если после первой пули Вертинский ещё был в силах взяться за оружие, то после второй он перестал сопротивляться.

Тельнецкий нащупал пульс на запястье анархиста, которого ударил, снял с него ремень, перевернул оглушённого на живот и связал руки за спиной. Подошёл к Вертинскому, осмотрел его и, убедившись, что тот ещё жив и не представляет опасности, переключил внимание на второго лежащего анархиста, раненного ножом в спину. Тельнецкий начал искать пульс ровно в тот момент, когда анархист пошевельнулся и попытался встать на колени. Тельнецкий одним ударом колена в голову вернул его на пол, после чего его же ремнём связал. Вооружившись револьверами, пошёл осматривать остальных. Первый, кто встретился ему на пути, был уже мёртв, а вот второй пока был жив. Одна пуля попала ему в бок, и рана не казалась смертельной, но вот вторая пуля угодила в шею, отчего тот уже с трудом дышал. Тельнецкий, осмотрев рану, поднялся и с сожалением произнёс:

— Эх, Бачинский, Бачинский. Кому ты продался? Судя по ранению, ты больше не жилец. Не было бы тебя здесь, жил бы да жил. Детишек воспитывал. Их мне очень жалко.

Раненый Бачинский, не способный сказать и двух слов, одной рукой зажимал рану, другой умолял Тельнецкого помочь ему, но вот только чем именно помочь? То ли прекратить мучения, то ли оказать медицинскую помощь.

— Не могу быть милосердным и ускорить твою участь и не могу кровь остановить. С таким ранением это невозможно. Мучайся. Ты эти пули заслужил. Против простого народа пошёл. Вот соразмерную кару и получил.

Тельнецкий разоружил давнего знакомого филёра и, взглянув ещё раз на него с сожалением, отвернулся и пошёл к Вертинскому, состояние которого ухудшалось с каждой секундой. Тельнецкий осмотрел раны Вертинского, достал из его кармана платок и зажал рану на груди, помог ему облокотиться и уже начал говорить, но Вертинский его перебил:

— Николай, прости. Богом прошу, прости меня… Россия дала второй шанс. Дала шанс быть человеком, не предавать Родину, но я, дурак, считал, что без денег никому не нужен… Я без любви к Родине никому не нужен… Я много думал… Я так виноват перед Россией. Так виноват перед людьми, перед простыми людьми. Мне доверили, а я их предал. Я чуть не загубил этих людей… — Вертинский хотел показать на купе, но не смог поднять руку, — простых, невинных людей. Простите, люди… Николай… При других обстоятельствах я бы не просил. Сейчас не до обид… Богом прошу… Верни моего сына в Россию… Сын — он русский, он должен жить на родной земле… Ломов, тварь, меня обставил, обокрал и вывез моего сына за границу. Я не знаю, где он сейчас… Я стал гопничать… хотел немного подзаработать и уехать искать сына и мою Люсю. Ломов страшное существо… Не связывайся больше с ним… Это он тебя сдал, и тогда, в десятом, и в прошлом году. Он тебя… предал… Слышишь? Почему молчишь?

— Всё я слышу. Не знаю, как с сыном помочь.

— Обещай! Сейчас обещай, Николай… Тельнецкий, обещай, я знаю, ты слово сдержишь. В ад пойдёшь, но сдержишь. Обещай! — Вертинский попытался крикнуть, но кровь хлынула изо рта. Немного отдышавшись, продолжил: — Богом прошу… умоляю — обещай мне… что вернёшь сына в Россию… Покажи ему, где я похоронен… Покажи ему мою могилу… Он должен… должен знать свои корни… Он должен знать, кто его отец… Пусть и такого, как сегодня, но должен знать. Он должен… хоть раз в жизни посетить место… где я буду похоронен… Где бы он ни был, он должен… быть у моей могилы… и всегда помнить… о своих корнях. Он должен… ходить по родной земле… Люся… с сыном… в России смогут жить… у моей сестры. Она о них позаботится…. Люся… о ней знает… Николай, обещай.

— Не могу обещать. Пойми, не могу. Если всё сложится — исполню просьбу, если нет — то нет.

— Обещай, о… — Вертинский не договорил, не успел повторить свою последнюю просьбу. На последнем вдохе умер.

Тельнецкий встал, прикрикнул на людей, выглядывающих из купе, потребовав занять свои места, что все мгновенно и исполнили. Потом обошёл вагон, останавливаясь у каждого купе и рассматривая каждого пассажира. Убедившись в отсутствии опасности, он направился к выходу.

Никанор Иванович смирно сидел рядом с Барковскими, будто ожидая своей участи, но это было не так. Если поначалу, на кураже, он рванул из дома на вокзал в надежде вызволить Барковских из вагона, то, уже находясь в вагоне, понял, что ему только и оставалось, как к ним присоединиться. Направленные на него револьверы то одного, то другого анархиста довели его до такой степени, что у него начался нервный тик. Подёргивание правой ноги заметно выдавало его состояние, и дошло до того, что анархист, державший его на мушке, сжалился над ним и убрал револьвер в кобуру, но это не помогло. Позже, услышав уверенный разговор сына с Вертинским, Никанор Иванович немного себя успокоил: «Сейчас Николя разберётся и нас отпустят», но выстрелы вернули и даже усилили его нервное напряжение и, казалось, непослушная правая нога сейчас вытолкнет его из купе.

После стрельбы Никанор Иванович, увидев живого и невредимого сына, обрадовался и затараторил:

— Николя, вы живы и здоровы? Слава Богу! Пронесло. Какой же вы отважный и мужественный! — Никанор Иванович, не увидев реакции сына, выговорил ещё несколько пафосных фраз только с одной целью — избавиться от нервного потрясения, и это отчасти помогло, но ненадолго.

Став свидетелем разговора сына с главарём анархистов, он опять закипел. Нервы стали шалить. Подёргивание правой ноги возобновилось. Мысли пошли вразнос. Осознание собственной ничтожности разрывало его мозг. Вдобавок у Никанора Ивановича начали трястись и руки. Подобное он испытывал впервые в жизни и что бы это могло быть, даже не предполагал. Когда его сын закрыл глаза Вертинскому и пошёл по вагону, он решил размяться — авось пройдёт, для чего попытался встать, но попытка оказалась безуспешной. Смирившись со своим состоянием, он остался сидеть на месте, глядя широко раскрытыми глазами и даже с открытым ртом на мёртвого Вертинского. От голоса сына, командующего пассажирами, немного приободрился и попытался встать, но опять неудачно. Когда Тельнецкий уверенным шагом прошёл мимо него, Никанор Иванович попытался схватиться за полу кожанки сына, дабы его остановить. Тельнецкий не оставил жест отца без внимания и тут же был осыпан претензиями:

— Вы по… по… почему отказались ис…исполнять пос…с…следнюю волю усопшего? Разве я вас… так воспитывал? Разве я вас не… учил добрым делам? Не по…-христиански это будет!

Тельнецкий строго посмотрел на отца, подумал, что немного критики отцу не помешает, но вовремя остановился. Секунду поразмыслил о минувших событиях и решил сказать отцу именно то, что думает:

— Вот скажите мне, как вы тут оказались? Как вы думаете, почему я не удивлён, что вас сюда заманили? И с помощью кого вас заманили в эту ловушку? Вот мне прямо интересно. Конечно, я это узнаю и с этим разберусь, непременно. Накажем виновных, но как вы не смогли распознать западню, приготовленную для меня?

— Меня позвал Арсений Макарьевич, начальник станции. Уважаемый человек, между прочим. Он срочно вызвал… Погодите, Николя, это неважно сейчас. Важно другое. Последняя воля усопшего — это закон для живых.

— Отец, этот человек, — Тельнецкий показал рукой на тело Вертинского, — использовал вас, чтобы меня уничтожить. Разве вы этого не понимаете? Вы его совсем не знаете, а ещё что-то для него требуете.

— Да и не нужно мне его знать. Если он тут такое устроил, значит явно нехороший человек, но речь не о нём, речь о вас. Этот несчастный не для себя просил, он для сына, для России просил. Он требовал передать от него сыну то, что всегда передаётся из поколения в поколение — знание о своих корнях, о Родине, об Отечестве. Как вы могли отказать?

— Я не даю невыполнимых обещаний. Вот как раз этому вы меня и учили.

— Нет уж, Николай. Это теперь ваш долг, и вам следует…

Никанор Иванович, решивший было прочитать сыну лекцию о нравственности и как-то наверстать упущенное в его воспитании, от этой цели отказался. Вопросы сына навели его на мысли, которых он даже и предположить не мог. Он только сейчас осознал, что был приманкой в руках бандитов, именно по его вине Николай вошёл в вагон и рисковал жизнью. И как тут читать лекцию сыну, когда сам непростительно виноват?

Где-то вдалеке послышался резкий скрежет колёс и глухой стук. От резкого толчка колёса локомотива провернулись на месте, и этого было достаточно, чтобы сдёрнуть поезд с места. В то же время где-то вдалеке раздался выстрел. Поезд прошёл не более аршина и остановился. Тельнецкий показал рукой отцу, мол, посиди ещё немного, сам же направился к тамбуру, впустил солдат в вагон и распорядился занять оборону. Привёл в чувство лежащего на полу анархиста и допросил его. Оказалось, что держать оборону уже не нужно. Барковский исполнил обещанное, не промахнулся, и изо всей банды анархистов в поезде в живых остались только эти двое.

Тельнецкий допросил Сухожилина, но после того, как тот достал припрятанные бумаги и передал Анастасии, а она в свою очередь Тельнецкому, допрос окончился.

Оставшихся в живых анархистов расстреляли тут же, на вокзале.

Примечания

3

ВЧК — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.