Праздничный Коридор

Валентина Михайловна Ильянкова, 2017

Сюжет романа – ожерелье правдивых историй из взаимоотношений советских граждан. О любви приходящей, уходящей, либо на всю жизнь. О жизни советского человека в брежневском «застое» и горбачевской «перестройке». О денежных реформах и материальном благополучии граждан стран СССР в этот же период. О разбоях, грабежах и переделах государственной собственности в последнем десятилетии XX века. О становлении демократии, банковской системы, предпринимательства и политиков в одной из бывших стран СССР.

Глава 4

Каждый новый день напоминал Василине, что может стать последним днем ее жизни.

Все чаще жуткая, невыносимая боль тисками охватывала все ее тело и бросала во мрак забытья. Но Василина, бледная и дрожащая, упорно возвращалась в жизнь. На ее ночном столике появились коробки таблеток и ампул с уколами, которые она научилась делать сама.

В райисполком она больше не ходила, большую часть времени лежала в кровати или сидела в маленьком креслице возле окна. Между приступами боли иногда звала в свою комнату Зосю и просила ее посидеть с ней. Василина давно собиралась рассказать Зосе о том, что она ей не родная мама, только вот не могла подобрать нужный момент. Сейчас этот момент, кажется, наступил. Может, сможет Зося простить Анюту и снова обретет любящую маму?

— Зосенька, мне нужно кое-что рассказать тебе о нашей с тобой жизни. Нет, о небольшом периоде твоей жизни, который ты, скорее всего, не помнишь.

Чем тщательнее Василина подбирала слова, тем больше в них запутывалась.

— О чем это я не помню? Ну, а если не помню, то, возможно, не стоит и вспоминать?

— Давай так — я буду рассказывать, а ты слушай и не перебивай меня. Хорошо?

— Как скажешь. Только, пожалуйста, не волнуйся.

— Как не волноваться, когда разговор очень серьезный, и я не знаю, как ты все это воспримешь.

— Мамочка, я все правильно пойму. Я же твоя дочь и очень похожа на тебя.

— Да, ты внешне немного похожа на меня — это правда. Мы с тобой очень близкие родственники по крови — я твоя двоюродная бабушка. Но твое сходство с моей племянницей Анютой просто поразительное. Анюта — твоя родная мама. В твоем возрасте она была такой же красавицей, как ты сейчас. Почему была? Нет, с ней, наверняка, ничего не случилось, просто, я ее не видела с тех пор, как забрала тебя из больницы. Возможно, сейчас она сильно изменилась — тяжелая работа в колхозе и безрадостная жизнь могли наложить отпечаток и на внешность.

— Мама, давай мы не будем это обсуждать — пусть она живет, как хочет. Я, кстати, давно знаю, что ты мне бабушка. Дядя Олег, когда тебя дома не было, звал меня не иначе, как «приемыш». Он-то мне и рассказал, что моя родная мама живет в деревне и работает дояркой на колхозной ферме. И очень настоятельно рекомендовал мне «убираться к мамашке и бабке-алкоголичке».

— Зосенька, а почему ты мне никогда об этом не рассказывала?

— Во-первых, не хотела дополнительно загружать тебя проблемами, а во-вторых, много ему чести, чтобы обращать на его болтовню внимание.

— Значит, ты давно знаешь, что я тебе не родная?

— Мама, что ты говоришь? Почему — не родная? Ты мне самая родная. И это неправда, что я только внешне немного похожа на тебя — я очень похожа на тебя. Я тобой всегда гордилась и стремилась быть на тебя похожей. Повторяла твою походку, манеру общения с людьми. Училась, как и ты владеть собой, не быть рабом собственных эмоций, улыбаться, когда немыслимо тяжело. Все это от тебя. Ты не замечаешь, что у меня тот же стиль одежды, пусть пока несовершенный, но в твоих любимых тонах? А ту, чужую женщину, которая меня родила и бросила, я не знаю. Возможно, она красавица и умница. Возможно! Но она для меня чужой, незнакомый и неприятный человек. Я не имею права ее осуждать, но и оправдывать не собираюсь. У нее своя жизнь, у меня — наша с тобой.

— Остановись, дочка! Не суди ее так категорично. Она была чуть старше тебя, когда забеременела. Живут они с твоей бабушкой в деревне. Юлия Дмитриевна — твоя бабушка, а моя сестра, в свое время в колхозе была передовой дояркой, ее приняли в партию, неоднократно выбирали делегатом на различные конференции, а один раз даже на съезд партии. Слава о ее трудовых достижениях гремела на всю республику. И вдруг ее несовершеннолетняя дочь нагуляла ребенка, да еще, и рожать собралась! Представляешь, какой скандал мог разгореться, какие разбирательства ее ожидали? Анюта так и не сказали ни матери, ни мне, кто твой отец. Кто-то обманул девчонку и бросил. В то лето она работала в лагере для заключенных, вот там-то ее, скорее всего и соблазнили. Может охранник, может заключенный. Мне рассказывали, что заключенные в нашем лагере в те времена могли себе многое позволить — были бы деньги. Впрочем, я никогда не ставила перед собой цель — узнать кто твой отец. Пустая трата времени — если бы захотел воспитывать своего ребенка, то и сам мог бы нас найти, в одном районе живем. Вот и твоя мама ни разу к нам не заглянула — может стыдно, а может — и это наиболее вероятный вариант, — укатала ее жизнь, придавила к земле тяжелым катком.

— Мама, да бог с ней, с этой Анютой и несостоявшимся отцом!

— Подожди, я же просила не перебивать меня. Почему я сейчас рассказываю тебе про Анюту? Есть у меня надежда, что сейчас Анюта не оставит тебя. Тебе еще расти, и расти, чтобы взрослой стать. И хорошо бы рядом, пусть не маму, но хотя бы подругу надежную иметь. Доченька, Анюта ведь мне тоже не чужая! Я, конечно, давно могла ее вытащить из деревни, но были две причины. Одна вполне житейская — у нее в деревне мать стала алкоголичкой и совсем беспомощным человеком. Кто-то должен Юлю присмотреть, она мне родная сестра. Ну, а вторая причина — это ты. Боялась я, что заберет тебя Анюта. А ты стала для меня смыслом жизни — моей семьей, надеждой и опорой. Вот я и чувствую себя виноватой перед Анютой — могла что-то изменить в ее жизни, и не изменила. Ты говоришь, что всегда стремилась быть похожей на меня? Меня это очень радует — будешь моим повторением в этой жизни. Только убедительно тебя прошу — не допускай моих явных ошибок.

— Что ты имеешь в виду, мама? Какие ошибки?

— Видишь ли, дочка, доброта, это очень хорошее качество, но моя доброта иногда перерастала в глупость. Я говорю про наши отношения с Олегом. Давно нужно было развести наши жизненные дороги, но мне его всегда было жалко — такой наивный, беспомощный, он погибнет без моей помощи и опеки. И в итоге к чему моя доброта привела? Ты остаешься без жилья и без материальной поддержки — все отобрал этот негодяй. Я даже не смогла выселить Олега из квартиры, суд все переносят. И конца и края этому не видать — то он мириться хочет, то он сам болеет, то мать больную навещать уехал. А если бы квартира была свободной, то переехали бы сюда, к тебе, Анюта с Юлей. И ты бы снова жила в семье. Видимо, не суждено! Но тебя, ребенок, я попросить хочу — встанешь на свои ноги, помоги Анюте. Исправь мои ошибки, мне это очень важно. Обещаешь?

— Да, конечно. Я ее найду и обязательно помогу. Но жить с ней вместе — ты прости меня, этого никогда не будет! У меня есть мама — это ты, и тебя мне никто не заменит. Тем более Анюта. Что касается подруги, то, возможно, она у меня будет. Я в Горевске познакомилась с девчонкой. Правда, она комплексует по поводу своей внешности, и учебу запустила. Но девчонка отличная, мне очень нравится. Я пообещала ей помочь сдать экзамены в техникум. Позаниматься с ней у меня не получится, а вот шпаргалку или подсказку — вполне реально. Ты как считаешь — сильно аморальный поступок с моей стороны?

— Правильное решение, помогай! Лишь бы человек был хороший, а учеба — это дело наживное. Сегодня не знает, а завтра, глядишь, отличница. Когда ты уезжаешь в Горевск, сдавать экзамены?

— Через неделю. Когда меня не будет, к тебе временно переселится наша соседка, Татьяна Ивановна. Я ее попросила. Хотела ей заплатить, но она денег не взяла.

— Так ко мне же днем приходит медсестра.

— Вот и хорошо — днем медсестра, а ночью — соседка. Так мне будет спокойнее.

Зося сдала вступительные экзамены и привезла из Горевска извещение о том, что она зачислена на первый курс техникума с предоставлением общежития. Люда — прицепом за Зосей, тоже поступила. Как Люда сдала экзамены? Это отдельная история, о которой Зося хотела бы поскорее забыть. Зося старалась во всем быть правдивой, а здесь — катастрофа, сплошной обман преподавателей. Но, глядя на счастливую и гордую за свои успехи Люду, Зося постепенно успокоилась. Она не просто обманывала, а обманывала во благо другого человека. Люда ей ведь дала клятву, что если она поступит, то обязательно подтянет учебу.

Людмилина мама, Тамара Сергеевна, без устали рассказывала друзьям и знакомым, что Милочка, вопреки мрачным прогнозам ее учителей, прекрасно сдала вступительные экзамены в престижный техникум и зачислена на первый курс. Но сама Тамара Сергеевна знала, что у Милы появилась новая подруга, без помощи которой дочкино поступление на учебу вряд ли бы состоялось. Тамара Сергеевна очень хотела увидеть девочку и сказать ей спасибо, но Зося ни разу в их семье не появилась. У нее были свои заботы — как там мама? А Тамара Сергеевна уже вынашивала планы, как поселить Зосю на весь период учебы в техникуме в их квартиру. То-то помощь Милочке будет!

Квартира большая, можно для Зоси и комнату отдельную выделить, зачем ютиться в общежитии? Уж, очень положительное влияние эта девочка оказывала на ее несобранную, рассеянную Милочку. «Перед началом занятий я обязательно с Зосей встречусь, и мы с ней этот вариант обсудим, — решила женщина, — а заодно я выясню — это та Зося, от которой малолетняя мама отказалась в Горевском роддоме или случайное совпадение имени и фамилии? Неужели судьба распорядилась так, что девочка начала отдавать долги за свою безответственную мать? Без помощи этой малышки, моя Милочка никогда бы не осилила такие высоты, как вступительные экзамены в банковский техникум. Вот и, получается — кинь вперед — сзади подберешь»

Василина долго и внимательно рассматривала канцелярскую бумажку, в которой черным по белому было написано, что Зоя Николаевна Ромашова принята в техникум и ей выделено место в студенческом общежитии. Какое счастье — она дождалась, ее дочь, пусть временно, но в жизни устроена. А там подрастет, и все у нее будет хорошо.

— Зося, а сейчас мне просто необходимо рассказать тебе одну интересную историю. Готова слушать?

Василина улыбалась, глаза блестели. Вот, что может сделать с человеком простая маленькая бумажка.

— Конечно, с радостью. Тебя слушать — одно удовольствие. Снова не перебивать?

Зося свернулась калачиком в маленьком креслице, и приготовилась слушать.

— Это не простая история, здесь присутствуют элементы какой-то мистики, я бы даже сказала знаки судьбы. В дни своей молодости я стала участницей событий, которые как бы были срежиссированы опытным сценаристом. Тогда я не поняла этого. И только сейчас, с высоты своих лет и богатого жизненного опыта пришла к выводу, что все было предопределено заранее. Видимо, не все так просто в этой жизни, как нам кажется. Существуют какие-то силы, руководящие нашими действиями и поступками. Возможно, у каждого из нас есть четко определенный жизненный коридор, по которому мы должны идти от рождения до смерти. Твоя улыбка означает, что мать немножечко свихнулась? Напрасно. Я всегда была атеисткой. Так нас перевоспитало государство.

— Почему перевоспитало?

— Да потому, что мои родители верили в существование ада и рая, строго соблюдали все посты и церковные каноны. Мы без молитвы за стол никогда не садились. Действующая церковь была только в соседнем селе. Далеко, особенно для детских ног, но накануне великих церковных праздников мы всей семьей отправлялись пешком в соседнее село и смиренно молились всю ночь. А потом школа, академия, пионерская и комсомольская организации, коммунистическая партия — и думать не смей, что кроме человека на земле и в космосе существуют какие-то параллельные миры и высшие существа. Я не просто отвлеклась и ушла в сторону, а хочу подчеркнуть, что эта история касается не только меня, но каким-то загадочным образом и тебя, хотя ты тогда еще и не родилась.

— Мистика?

— Есть и мистика. Так вот, как я уже говорила, это случилось на пороге моей самостоятельной жизни. Я окончила сельскохозяйственную академию и получила распределение на должность агронома в небольшой колхоз. Там же я и познакомилась с Иваном. Правильно, сейчас он Иван Сергеевич. Девушка я была красивая, как и все женщины — Ромашовы, и Иван начал все чаще с разными делами и поручениями наведываться в наш колхоз. А работал он тогда инспектором в райисполкоме. Короче говоря, завязывались романтические отношения. В тот день он приехал в колхоз с раннего утра и застал меня в правлении, я только собиралась уехать на поля. Иван сказал, что едет в соседний колхоз с заданием и ему нужна помощь грамотного агронома. С моим председателем колхоза он договорился еще вчера, а потому прямо сейчас забирает меня в свою райисполкомовскую машину. Ты же понимаешь, какой из меня тогда был агроном? Молодой специалист! Весомость мне придавал разве, что диплом о высшем образовании — не у многих он тогда был. Большинство сельских специалистов были практиками или, в лучшем случае, со средним специальным образованием. Сама я о себе, как о специалисте была невысокого мнения, но с районным начальством не поспоришь. Скинула я резиновые ботики, в которых собиралась походить по колхозным полям и села в машину к Ивану.

Председатель соседнего колхоза, Николай Степанович, объехал с нами все поля, все показал и рассказал о планах колхоза и перспективах на урожай. Иван прекрасно сам разбирался в колхозной деятельности, но не уставал осведомляться у меня: «А что по этому поводу думают ученые агрономы?». То ли хотел оправдаться перед солидным председателем колхоза за присутствие молодой девушки в их обществе, то ли, в самом деле, к моему мнению относился уважительно. Я над этим не задумывалась, у меня было прекрасное настроение — я откровенно наслаждалась обществом умных людей.

В самую дальнюю бригаду колхоза мы приехали, когда солнце уже повисло над самой кромкой леса. Именно в той стороне и было наше последнее поле. Это поле отвоевали у леса колхозные трактористы. Деревья были спилены еще в войну русскими военнопленными по приказу немецких завоевателей — через лес проходила важная для них дорога, а немцы панически боялись партизан. Пни давно сгнили, и только сейчас рачительный хозяин колхоза приказал очистить поле. Это поле было его гордостью, отдохнувшая земля в прошлом году порадовала небывалым урожаем зерновых. Он долго и увлеченно рассказывал мне и Ивану и про партизан, действовавших на территории их земель, и про эту дорогу, которой так и не смогли воспользоваться немцы — все чего-то боялись. А потом показал рукой на край леса и сказал:

— Смотрите внимательно в глубину леса, там просматриваются очертания дома. Видите? Это старая охотничья заимка. Домик был построен в глубине леса, и только после вырубки леса оказался на опушке.

— Да, есть там дом, — подтвердил Иван, — а, что это за дом?

— По слухам, до революции дом принадлежал какому-то князю — страстным охотником тот был, а зверья здесь полно, — продолжил Николай Степанович, — в охотничий сезон сюда любители побегать по лесу за зверем и сейчас со всей республики приезжают. Многие хотели бы пожить на этой заимке, но домик давно занят. Живут там две старушки — одна из них, как утверждают мои сельчане, вроде тоже княжеских кровей. А вторая — то ли ее подруга, то ли ей прислуживает. Во всяком случае, отношения друг к другу у них очень уважительные. Домик нашими предками сработан добротно — ничего не просело и не прогнило. Даже крыша нигде не протекает. Старушки колхоз своими просьбами не обременяют — огорода у них нет, скот они тоже не содержат. Но нужды, как мне кажется, ни в чем не испытывают. Люди сами им несут, а кто и везет продукты, да и деньги мелкие оставляют. Еще и уговаривают, чтобы приняли их подарки. Дело в том, что одна из них, аристократка — ведунья. Лечит она людей травами, водой наговоренной и молитвами. И даже диагноз врачей никогда не спрашивает — внимательно посмотрит на человека и про все его болезни расскажет. Есть и такие болезни, которые она вылечить не может, так она сразу об этом говорит — мол, помочь не смогу, вы уж, не обессудьте. Но мы давно приметили, что тут все зависит не от тяжести и сложности заболевания, а от сущности обратившегося к ней человека.

— Как это? — заинтересовалась и я.

— Все очень просто, — сказал председатель, — отказывает она почему-то всегда людям злобным и жестоким, способным на совершение самых тяжких преступлений. И уж если она отказала, то уговорить ее изменить свое решение практически невозможно. Ни за большие деньги, ни за другие блага. Старушка твердая, как кремень. Видит тебя насквозь, как рентгеновский аппарат. Перед ней даже я иногда робею. Но пройти мимо заимки и не поздороваться с ними — такого я никогда себе не позволял. Коль уж мы здесь и спешить нам больше некуда — свои дела мы завершили, то давайте заглянем на заимку. Я вас познакомлю с бабушками. Подарок для бабушек у меня имеется — жена положила баночку меда и велела передать. Да и мне самому хочется с ними увидеться — от такого общения потом долго на душе светло и спокойно, как будто в санатории побывал.

Я не была настроена на визит к незнакомым людям, да еще и к ведунье, но Иван взял меня за руку и решительно направился к лесу. Мы подошли к дому.

Во дворе, на завалинке в каком-то напряженном молчании сидели несколько человек. Видимо, ожидали, когда их примут. Мы тоже присели на скамеечку, но ожидать нам совсем не пришлось. Во двор вышла маленькая, сгорбленная старушка, в длинной черной юбке и свободной блузе, тоже черного цвета. Гладко зачесанные седые волосы спрятаны под белоснежный платочек.

— Николай Степанович, — прошелестел ее слабый голосок, обращенный к председателю колхоза, — чего ж в дом не заходите? И гостей своих приглашайте — нашими гостями будете. Хозяйка с утра беспокоится — вас ожидает!

Николай Степанович многозначительно повел глазами в нашу сторону — мол, видите, визит мы не планировали, а здесь уже знали, что мы придем! Вслед за старушкой мы прошли в сенцы.

— Вашей целебной водички бы попить, — обратился Николай Степанович к старушке.

— Так вот же она, — кивнула старушка на маленький бочонок из дубовых дощечек, на котором висел аккуратненький ковшик, — пейте, родимые.

— Вашу воду не пить, а смаковать нужно, она вкус какой-то необычный имеет. Попробуйте, — Николай Степанович передал мне ковшик с водой.

Я взяла ковшик — прозрачностью и голубоватым цветом вода напоминала крещенскую, но вкус воды был неповторимый, его невозможно описать. И что странно, несколько мелких глотков и все, никакой жажды.

Внутри дом ничем не напоминал наше обычное сельское жилище — какие-то маленькие столики и диванчики на точеных ножках, стулья с высокими спинками, тяжелая драпировка штор, зеркало в замысловатой серебристой раме. Все было необычно для глаза сельского жителя. В доме чистота и прохлада.

— Проходите, проходите, — приглашала старушка, — вас там, в задней комнате ожидают.

В задней комнате за столиком сидела еще одна старушка, в темном, старинного фасона платье.

— Зинушка, если тебе нетрудно, поставь самоварчик. Чайку с гостями попьем и поговорим. Гости долгожданные, с дороги, отдохнуть им надо.

— Совсем нетрудно, даже, наоборот, с удовольствием чайку сейчас соберу.

Николай Степанович кивнул Ивану, и они вышли вслед за Зинушкой — а вдруг помощь мужская потребуется?

— Подойди ко мне поближе, детка. Рассмотреть тебя хочу.

Я подошла к старушке и уселась напротив.

Она прикоснулась к моей руке своей холодной ладошкой, долго не отпускала мою, начавшую вздрагивать руку, потом встала, подошла к окну и из глубины комнаты молча, смотрела на меня, как будто перед нею была натура, которую она хотела запомнить, а потом по памяти нарисовать. Наконец осмотр был закончен, сделаны какие-то, только ей известные выводы, и она снова уселась на стул:

— Ну, что ты дрожишь, как осиновый листок при дороге? Все хорошо, и я тебе только добра желаю.

Сморщенная, старая рука потянулась ко мне и погладила мои волосы. Я начала успокаиваться.

— Я знала, что ты придешь сегодня. И вот подарок приготовила. Но он не для тебя, а для твоей дочери. Старушка протянула мне сверток в холщовом мешочке, аккуратненько перевязанный бечевкой.

— Бабушка, — запротестовала я, — я еще не замужем и у меня нет дочки. Вы, может, что-то перепутали?

— Сейчас действительно нет, но потом обязательно будет. Много лет пройдет, и бог пошлет тебе дочку. А мой подарок ты пока положи в укромное местечко, пусть ожидает своего часа. Отдашь, когда твоя дочка подрастет и соберется уезжать. Вот тогда и отдай, пусть с собой заберет.

— Бабушка, — не сдавалась я, — а может у меня не дочка, а сын будет? Как мне тогда поступить?

— Я знаю, что говорю — у тебя будет единственная дочь. Бери, бери — передашь. Говорю же, что это не для тебя, а для твоей девочки. Для дочери твоей будущей.

В комнату заглянула Зинушка:

— Выходите к столу, все готово.

Я забрала сверточек и поцеловала старушку.

По дороге домой я рассказала Николаю Степановичу и Ивану о странном подарке, который получила от ведуньи для моей дочери, которая, по словам старушки, у меня обязательно будет. Николай Степанович помолчал, а потом сказал:

— Она просто так ничего не делает, я знаю ее много лет. Какой-то смысл в этом есть. А ты, дочка, спрячь ее подарок пока подальше, время придет — разберешься, что к чему.

Оставшуюся часть пути мы молчали, каждый думал о своем. Когда Иван собрался уезжать в город, я попросила его:

— Иван, мне хранить этот подарок негде, я живу на квартире, и даже угла собственного не имею. Возьми, пожалуйста, этот сверток и положи в сейф. У меня появится дочка или хотя бы своя квартира — вот тогда я заберу.

Несколько лет сверток лежал у Ивана в сейфе. А потом меня перевели на работу в райисполком, и у меня появился свой персональный сейф. Иван принес пакетик в мой кабинет:

— Не забыла? Дочки у тебя пока нет, а вот сейф, имеется. На, спрячь подальше, пусть у тебя лежит.

Сверточек устроился в моем сейфе на долгие годы. Лежал он в дальнем углу и я, постепенно, с годами о нем забыла. А два дня назад мне позвонила помощница Ивана Сергеевича:

— Василина Дмитриевна! В райисполкоме намечается какая-то странная ревизия старых печатей и клише с факсимиле. Вы не могли бы мне подсказать, где искать Ваш личный штамп? Мы просмотрели все полки в шкафах, но штамп так и не нашли.

Действительно странно — за все годы работы в райисполкоме я не слышала о таких ревизиях.

Я ей ответила, что давно штампом не пользовалась и, конечно же, не помню, где он находится. Но сейчас дам задание своей голове зрительно восстановить то место, где может быть штамп и, скорее всего, вспомню. А потом ей позвоню.

К вечеру я, кажется, вздремнула, а может, просто закрыла глаза. И, вдруг, щелчок, как вспышка фотоаппарата — открылась верхняя дверка моего сейфа и там, четко видно — сверток в холщовом лоскутке и сверху, на нем, уютненько расположился штамп.

Я сразу вспомнила и ведунью, и ее странную просьбу. Видимо, пришло время исполнить ее завещание. Утром я позвонила в райисполком и сказала, где можно найти штамп и, заодно, попросила, чтобы мне принесли домой мой личный сверток, который лежит там же.

Мне его сразу и принесли. Вот он, на тумбочке, перед тобой. Возьми и разверни. Я не знаю, что там. За все эти годы у меня даже мысль не мелькнула, что я имею право посмотреть на содержимое свертка. Видишь, я даже забыла о нем, но он сам о себе напомнил.

— Что-то страшновато. Действительно, сказочная история. А может это очередной твой сюрприз? Ты у нас мастерица на такие приятные розыгрыши.

— Это не розыгрыш. Разворачивай, ничего страшного не произойдет. Старушка мне тогда сказала, что хочет только добра для меня, а значит и для тебя.

Зося развязала тесемки и развернула ткань. Маленькая настольная иконка — Лик Божьей Матери с Младенцем, в золотом окладе, осыпанном драгоценными камнями. И такое же маленькое распятие Иисуса Христа, выполненное в том же стиле и, наверное, тем же мастером.

— Да, этот подарок не оценить словами — он бесценен, — изумленно прошептала Василина, — Смотри, ребенок, береги его. У меня вопрос только один: это — дар или наследство? И если это наследство, то какое отношение ты имеешь к княжескому роду? Очень жаль, что теперь эту тайну нам никогда не раскрыть. Все-таки зря я не выяснила, кто твой отец. Старая ведунья умерла через 10 дней после нашей встречи, почти одновременно с ней умерла и Зинушка. Вопросы задавать некому.

— Мама, какой княжеский род? Ты сама предполагала, что моим отцом может быть рядовой охранник или заключенный. А я что-то не слышала о князьях-уголовниках. Если бы в нашей колонии отбывали срок политические заключенные, тогда, конечно, можно было что-то предполагать. Я думаю, что старая княгиня чувствовала свою близкую смерть и хотела кому-то передать эти драгоценности, а ты ей понравилась. Она, наверное, и рукой к тебе прикоснулась, чтобы понять — какой ты человек. Мама, а как ее зовут? Может я через архивы смогу выяснить, остались ли у нее наследники, и передам им эти реликвии. Это не просто раритетные и дорогие вещи — это как ты правильно сказала — наследие, которое передается из поколения в поколение. Смотри, с обратной стороны есть непонятные символы, может это герб князей. Я читала, что на Руси знатные фамилии имели свой герб.

— Как ее звали, я не знаю. Спрашивала потом у Николая Степановича — он тоже ее имя не знает. Говорит, что было у нее мирское имя — матушка Ольга, — но свое настоящее имя она никому не говорила. Хорошо, ребенок, станешь взрослой, вот тогда и разберешься, кому принадлежат эти сокровища. Может, найдешь владельцев, а может, государству передашь. Пока подрастешь, прошу тебя, бережно храни, и с почтением к ним относись. А сейчас иди, я очень устала.

Временное улучшение состояния здоровья Василины было простой иллюзией. Страшные боли возвратились к ней буквально на следующий день. Зося металась между ее спаленкой, аптекой и домашними делами.

До начала занятий в техникуме оставались считанные дни, но Зося и не думала собирать свои вещи. Она твердо решила на год попросить академический отпуск по уходу за тяжело больной мамой. Василина пыталась, было, ее уговаривать — Зосино присутствие совсем не обязательно и соседка поможет, и поликлиника, медсестра дежурит, и врач часто наведывается. Да и не может она, Василина, долго болеть — скоро поправится. Зося слушала, кивала, в знак согласия, головой, но в своем решении остаться дома, была тверда. Для Василины же, наоборот, Зосино присутствие, особенно, во время приступов боли, приносило еще большие страдания. Зося бледнела, глаза становились цвета холодного моря в непогожий день, руки немели и роняли все на пол.

— Ребенок, ты собрала свои вещи? Тебе уезжать пора.

— Нет, еще не собирала. Я, конечно, съезжу в Горевск и попрошу в техникуме академический отпуск или лучше сразу переведусь на заочное отделение. Но попозже.

— Так, Зося! Ты хочешь, чтобы я окончательно заболела? Сейчас же неси в мою комнату свою дорожную сумку и укладывай вещи. Забирай самое необходимое, остальное собери и отнеси к соседке. И швейную машинку тоже. Ты так хорошо научилась шить, поэтому машинка тебе очень может пригодиться.

— Мама, зачем к соседке? Пусть все будет дома.

— Нет, только к соседке. Меня могут положить в больницу, а сюда возвратится Олег. У тебя есть желание с ним увидеться? Нет? Тогда исполняй. С соседкой я уже договорилась. Свой образок положи в портфельчик. Пусть всегда будет с тобой. Не спорь со мной. Ничего дома ты не оставишь!

— Вот смотри, я уже упаковала сумку и несу в свою комнату. Сейчас иду к соседке. Ты успокоилась?

— Да, почти. Иди, занимайся своими делами, а мне принеси телефонный аппарат.

— Зачем он тебе? Давай я позвоню, ты только скажи, куда и что сказать.

— Я позвоню сама. Мне нужно с Иваном поговорить. Подожди, подай мне коробочку с ампулами и шприцами, пусть будут рядом. Знаешь, ребенок, я что-то сегодня устала и хочу сделать себе укол снотворного, чтобы нормально выспаться. Завтра утром за тобой заедет машина, — я Ивана собираюсь как раз об этом попросить, и отвезет тебя в Горевск. Так ты, пожалуйста, не заходи ко мне утром, я буду спать. Здоровье, как известно, возвращается во сне, вот ты и дай мне выспаться. Я с тобой уже сегодня попрощалась. Ты, доченька, береги себя. И помни, что у каждого из нас в жизни есть главный человек — это он сам. Если ты будешь себя любить, то и окружающие будут к тебе относиться с уважением. Ну, счастливой и долгой тебе жизни. Сейчас будешь уходить, так дверь в мою комнату плотненько прикрой, а если мне что-нибудь понадобится, то я постучу тебе в стену. Но, скорее всего, мне ничего не понадобится, так что ты тоже спокойно отдохни и выспись перед дорогой. Иди, мой дорогой ребенок, поскорее заканчивай свою возню с вещами и ложись спать.

— Спокойной ночи, мамочка. Пусть тебе приснятся хорошие сны.

Зося вышла из комнаты и плотно прикрыла дверь.

Василина взяла в руки шприц и несколько ампул с анальгетиком. Когда шприц был наполнен, набрала знакомый номер:

— Иван, ты все работаешь. Посмотри, ночь на дворе. Отдохнуть не успеешь.

— Здравствуй, Линочка, рад тебя слышать. Собираюсь зайти к тебе в гости. Разрешаешь? Как ты?

— У меня все хорошо, но от твоей помощи не откажусь. Отвези завтра дочку в Горевск. В гости приходи, обязательно. Завтра!

— Разве это помощь? Конечно, отвезем. И в гости приду.

— Пожалуйста, отправь машину с самого утра. Зосе выделено место в общежитии, а к любому руководителю — я имею в виду коменданта общежития, какой ни есть, а тоже руководитель, проще попасть на прием в первой половине дня.

— Лина, не беспокойся, все будет сделано. Водителю скажу, чтобы помог Зое. Вещи перенести, коменданта найти. Когда водитель возвратится из Горевска, я приду к тебе и все расскажу.

— Спасибо, Ваня. Приходи. Но я уверена, что действительно все будет хорошо — моя девочка, хоть и маленькая, но уже вполне состоявшийся человек. Но это еще не все — хочу, мой дорогой друг, прощения у тебя попросить за нашего неродившегося ребенка и несостоявшуюся совместную жизнь. Признаюсь, что я всю жизнь тебя одного любила, поэтому и Олега, наверное, терпела — виновата я была перед ним. Вроде, как и жена, но и не жена вовсе. Чужой человек. Ну, вот, кажется, и все. Спасибо тебе Ваня, что ты был в моей жизни.

— Подожди, Лина, почему был? Я и сейчас есть в твоей жизни. Если ты разрешишь, я завтра приду и заодно перевезу тебя к себе. С болезнью вдвоем легче бороться. А в том, что мы потеряли ребенка и не стали мужем и женой, я не менее тебя виноват. Нет, неправильно сказал — я один виноват. Но любовь мы с тобой не похоронили. Настоящая любовь, это хрупкая роскошь, не многие могут сохранить ее на всю жизнь. А я счастливый человек — моя любимая женщина всегда была и есть рядом со мной. Как хорошо, что мы, наконец-то, об этом поговорили! Ты раньше всегда аккуратненько уходила от разговора про наши отношения.

— Наверное, вспоминала про разбитый горшок, который не подлежит ремонту. Но у тебя еще и жена была, а потом и дочь родилась.

— Да, ты права, но они не смогли мне заменить тебя. А сейчас я совсем один остался — жена умерла, а дочь уехала. Давай, Линочка, я тебя к себе перевезу?

— Спасибо за предложение, но дай мне время подумать.

— Сколько лет ты снова будешь думать? Время так быстротечно, что я могу не дождаться твоего ответа.

— Я тебе завтра отвечу. Целую тебя, мой любимый, прощай!

Василина положила трубку и снова взяла в руки наполненный шприц.

«Все, мой жизненный круг сомкнулся. Я сама ухожу из жизни и, наверное, моя душа будет за это наказана. Но терпеть эту невыносимую боль сил уже нет. А еще и Зося — она не сможет спокойно учиться, все будет рваться домой, ко мне. А мне уже никто, ничем не поможет. Просто продлить агонию, а кому это нужно? Мне? Нет, мне не нужно, дикая боль рвет меня на части, спасения от нее пока никто не придумал, в конечном итоге я все равно умру. Возможно, в резерве у меня есть две-три недели, но это не продление жизни, а уход из нее. Зося завтра уедет и не увидит меня мертвой. И это очень хорошо — я для нее останусь навсегда живой!» Василина еще долго сидела, сгорбившись, на кровати, зажав в руке шприц и покачиваясь из стороны в сторону: может, запоминала Зосино лицо, смотрящее на нее с фотографии на противоположной стене, а может любимый каштан за окном спальни. Она не заметила, когда квартира заполнилась ночной тишиной: Зося угомонилась, ушла в свою комнату. Василина выпрямилась, сжала губы и решительно ввела себе все лекарство из шприца, затем вторично его наполнила и снова сделала укол. Почти сразу ее глаза закрылись, и она уснула, чтобы никогда больше не проснуться. Через несколько часов ее дыхание стало судорожным, потом редким и, наконец, совсем прекратилось — Василина сделала последний шаг и вышла из своего земного коридора. Постепенно с ее лица ушла гримаса боли и страданий, оно странным образом изменилось. Все складочки на лице Василины разгладились, кожа натянулась, стала гладкой и прозрачной. Губы, покусанные в минуты приступов боли, слегка полуоткрылись, открыли ровную полоску белых зубов, лицо осветилось загадочной улыбкой счастья и покоя, засияло молодостью и красотой.

Зося, уставшая от череды бессонных ночей и дневных забот, в этот вечер заснула быстро и крепко. Но среди ночи вдруг проснулась от пронзительного стука сердца. Она подскочила с кровати: «Это, наверное, мама долго стучала в стенку, а я не слышала, все спала». Она прижала кулачком свое больно стучащее сердце и побежала к Василине, тихонечко поскреблась в дверь — все тихо. Прислушалась, снова тишина. Тогда она потянула за ручку дверь и в образовавшуюся щелочку, заглянула в комнату — луна освещала часть комнаты и изголовье кровати.

Высвеченное луной лицо Василины поразило Зосю своей безмятежностью и красотой. Василина тихо спала и во сне улыбалась. Зося осторожно прикрыла дверь и возвратилась в свою комнату — пусть мама спит, она так хотела выспаться! Нужно постараться и утром ее не разбудить.

Но Зосино сердечко болезненно ныло и билось, как маленькая птичка, попавшая в силок. Из глаз, почему-то, ручейком потекли слезы, начали стекать по щекам и капать на ночную рубашку. Вскоре ворот рубашки стал влажным и неприятно холодным. Зося встала, переоделась, постояла возле окна:

«Что это со мной? Лежу и рыдаю от жалости к себе. Мама болеет — так она вчера сказала, что скоро поправится. Я уеду, а она ляжет на лечение в больницу, и все будет хорошо. Это, наверное, меня луна разбудила — я на ночь забыла шторы задернуть. Мама никогда не забывала этого сделать, когда раньше меня сама спать укладывала. Она говорила, что луна может быть очень коварной, особенно, когда наступает полнолуние, и способна серьезно навредить энергетике организма»

Зося задернула шторы, улеглась в кровать, завернулась в теплый плед, но сон так и не пришел. Руки и ноги были холодными, а все тело бил мелкий противный озноб. Она встала, оделась, снова подошла к двери в мамину комнату, прислушалась — там все было тихо и спокойно.

Значит, мама крепко спит, и ночью боли ее не беспокоили.

«Радуйся, — приказала себе Зося, — мама начала выздоравливать! Нужно приготовить ей на завтрак бульончик. Проснется — кушать захочет. Татьяна Ивановна пока разберется с моими продуктовыми запасами, а тут все готово».

Зося отправилась в кухню — до приезда машины она должна успеть. Бульон был готов и завернут в махровое полотенце, когда в дверь позвонили. Зося открыла дверь, и водителю, который за ней стоял, знаком приказала не шуметь.

— Мама спит, — прошептала она, — вы возьмите мои вещи, я зайду к соседке, отдам ключи от квартиры и спущусь.

Зося вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь:

— Татьяна Ивановна! За мной уже приехала машина, вот Вам ключи от нашей квартиры. Мама еще спит, она просила ее не будить, поэтому я к ней не зашла, мы вчера попрощались, а через два месяца я приеду домой на первые каникулы. Татьяна Ивановна, я на завтрак маме приготовила бульон, если Вы ее через часик разбудите, то он еще будет теплый. Ну, а дальше готовьте Вы — холодильник забит продуктами, о ее диете я Вам рассказала, рецепты оставила на кухне. Вы не забывайте, пожалуйста, что строгая диета — это обязательное условие.

— Не беспокойся, Зоя. Помню я все твои наказы и буду строго их соблюдать. Давай, учись. И приезжай на каникулы. Мы тут с твоей мамой тебя ждать будем.

— Мне как-то тревожно — боюсь за маму, и уезжать нет никакого желания. Может, мне все-таки остаться?

— Что ты, Зоя? Маму нужно слушаться — сказала ехать в Горевск, значит исполняй. А здесь мы справимся.

— Спасибо Вам, Татьяна Ивановна. Передайте маме, что я ее обнимаю и целую. Ну, я пошла, а-то водитель заждался.

Зося села в машину, и всю дорогу, до Горевска, молчала.

Водитель в зеркале обзора видел ее сдвинутые брови и маленький кулачек возле щеки: «Горюет как старушка, — подумал он, — наверное, Василине Дмитриевне плохо. Жалко девочку, пропадет без Василины. Кому она нужна, когда даже родная мать от нее отказалась»

Без всяких проблем Зося получила место в комнате, где уже жили две девочки. Водитель принес Зосину сумку и уехал в Ивановск. Зося не стала разбирать свои вещи, а постелила постель, улеглась и отвернулась к стене. Девчонки пытались ее разговорить, но безрезультатно — узнали только, что зовут ее Зося, и приехала она из Ивановска. До начала занятий оставалось еще два дня — наговоримся, решили девочки и убежали в кинотеатр, шел клевый фильм. Когда они возвратились в общежитие, Зося, все так же, лежала на кровати, лицом к стене.

А в Ивановске Татьяна Ивановна долго топталась в прихожей перед дверью Василины, и все не решалась постучать или просто открыть дверь. Потом пугающая тишина в комнате насторожила ее, и она постучала в дверь. Не дождавшись ответа, Татьяна Ивановна открыла дверь и вошла в спальню Василины. Старая женщина взглянула на спящую Василину и поняла, что это вечный сон, Василина уже несколько часов, как мертва. Татьяна Ивановна задернула штору на окне, салфеткой прикрыла зеркало на туалетном столике, там же и записку нашла: «Татьяна Ивановна, позвоните на тел.… и спросите Ивана Сергеевича. Скажите ему, что меня больше нет, и отдайте мое письмо. Нашли? Я его не прятала — лежит на тумбочке, возле моей кровати. Зосеньку ни в коем случае не возвращать из Горевска! Спасибо за все. Василина»

Татьяна Ивановна набрала указанный номер:

— Здравствуйте, Иван Сергеевич! Звоню Вам по поручению Василины Дмитриевны.

— А где она сама? Если рядом с Вами, передайте ей трубку.

— Да, она рядом со мной, но к телефону уже никогда не подойдет — она ночью умерла. Вам вот письмо оставила.

В трубке повисло молчание, слышно было только потрескивание и шум эфира.

— Алло, Иван Сергеевич, Вы слышите меня? Что мне делать? Вызывать милицию, скорую помощь? Что делать?

В голосе Татьяны Ивановны звучало отчаяние.

— Ничего не надо делать. Мы сделаем все сами. Вы побудьте пока с Линой. Я выезжаю к вам.

Каким-то другим голосом наконец-то отозвалась трубка.

Через полчаса Иван Сергеевич уже сидел возле кровати, на которой лежала Василина, и читал письмо:

«Видишь, Ваня, как быстро я тебе ответила. Я знаю, ты простишь меня и поймешь, что у меня не было выбора. Разве могла я допустить, чтобы любимые мной люди — ты и Зося, — мучились от боли за меня. Я богом наказана за земные грехи, сама и буду отвечать. За Зосю очень боюсь и беспокоюсь, но тебя о помощи ей не прошу — она гордая, помощь со стороны не примет. На похороны ее не привози, через дней десять отвези ей прилагаемую записку и расскажи обо мне. Заодно прихвати для нее мою швейную машину — она у Татьяны Ивановны. Прощай. Целую. Твоя Василина.

P.S. Если бог пошлет мне еще одну жизнь, то где бы ты ни был, я найду тебя и больше никому не отдам»

Вызванная Иваном Сергеевичем врач, констатировала смерть от передозировки анальгетика, но в справке указала смерть от болезни — Иван Сергеевич не мог допустить, чтобы в Ивановске судачили о том, что Василина совершила суицид.

Гроб с телом Василины отвезли до похорон в актовый зал райисполкома. Ночь перед похоронами Иван Сергеевич провел один, возле своей обожаемой женщины. Василина уходила от него в другую жизнь молодой, красивой и беспечной. Как на той фотографии из их счастливой молодости. Он хранил эту фотографию в своем бумажнике долгие годы — на ней Василина с венком на голове из полевых васильков среди колосьев ржи. Он сам тогда ее сфотографировал в житном поле. И васильки сам рвал, а, заодно, шутливо корил молодого агронома за то, что поле недостаточно добросовестно пропололи от сорняков. Василина, розовая в лучах солнца, смеялась по поводу и без повода, только палец покажи, а из сорняков венок сплела и одела ему на голову, чтобы не строил тут из себя строгого начальника. Там, где поле примыкало к опушке леса, и случилась их первая близость. Какими неумелыми, но счастливыми они тогда были — все впервые — у нее мужчина, а у него женщина. Жизнь только начиналась и, казалось, не будет ей конца! Он видел свою дальнейшую жизнь только с Василиной — вместе и навсегда!

«Ты моя, ты моя», — кричал он лесу и полю.

«Ты мой, ты мой», — эхом вторила ему Василина».

И вот, надо же, гордыня и людская зависть развели их в разные стороны — ее к чужому мужчине, его к нелюбимой жене. Ах, Лина, Лина!

Утром гроб с телом Василины уже утопал в цветах — были тут и васильки, и любимые ее полевые ромашки, — со всего района собирались посланники колхозов и совхозов проводить ее в последний путь.

Иван Сергеевич тяжело поднялся и пошел к выходу из зала — ему нужны силы, чтобы прожить этот самый тяжелый день своей жизни и не свалиться с ног от горя и тоски.

Олег тоже, по-своему, прощался с женщиной, которая два десятка лет была ему горничной, поваром и садовником в одном лице — в чистой, ухоженной квартире Василины был накрыт стол на две персоны. Даже в магазин не пришлось бежать, все было под рукой, в холодильнике. Олег со своей сожительницей — краснолицей и красноносой девицей неопределенного возраста, уютно расположились на кухне, и рюмка за рюмкой желали пуховой земли для бывшей хозяйки квартиры. А как же иначе? Они знали русские обычаи, ну а если был повод, то почему бы и не погулять? Олег давно не работал, жил на деньги, которые украл у Василины. Деньги закончатся, так есть еще дача с ухоженным домиком, тоже денег стоит. Не берут на работу, ну и не надо, он и без работы проживет. Да что там проживет — будет сыт и пьян каждый день, хватит и на бутылку, и на закуску!

На девятый день после смерти Василины Иван Сергеевич поехал в Горевск, чтобы передать Зосе швейную машинку вместе с письмом от Василины и в старенькой городской церкви заказать панихиду по усопшей.

Сначала он встретился с отцом Василием, которого знал много лет и иногда по его просьбе помогал церкви справиться с текущими бытовыми проблемами: то строителей из района пришлет крышу подлатать, а-то и строительными материалами поможет. Районные строителя знали, что помощь церкви, это нарушение партийного устава. Если узнает партийное руководство, то обязательно последуют разборки в парторганизации, а затем, возможно, и увольнение с работы. Но в церковь ехали охотно, работали быстро и добросовестно, а в Ивановске рассказывали, что были на аврале по поводу сдачи коровника или свинарника. Не часто это случалось, но случалось — церковные постройки, как и все земное, требовали внимания и заботы.

— Здравствуйте, Отец Василий! Просьба у меня к Вам — сегодня девятый день, как умерла Василина Дмитриевна, мой заместитель. Молитвы бы почитать за упокой ее души.

— Конечно, почитаем. Давай записочку с ее именем.

— Она не совсем своей смертью умерла, в отведенный ей жизнью час. Тяжело болела, боли были страшные, вот и сделала себе укол, от которого больше не проснулась. Наверное, по церковным канонам это грех большой. Вот поэтому сразу к Вам и не приехал. А сейчас подумал и решил, что в любом случае нужно с Вами посоветоваться, Вы знаете, что в этом случае нужно делать.

— Да, грех большой. Крест свой нести нужно до самого конца. Но молитвы за упокой ее души я почитаю. Езжай, с Богом, не беспокойся, все сделаю.

Иван Сергеевич поехал в общежитие техникума, но Зоя вместе со всеми однокурсниками уехала в колхоз, на уборку картофеля. В общежитии он оставил швейную машину, а сам отправился искать Зосю. В колхоз, где работали дети, он приехал во второй половине дня.

«Это хорошо, что колхоз не на территории нашего района, — размышлял Иван Сергеевич, — в нашем районе не было такого колхоза, из которого бы не приехали на Линины похороны. И Зоя могла случайно услышать о том, что были похороны в Ивановске. Но как ей все рассказать?»

Зосю Иван Сергеевич разыскал на картофельном поле. Когда они подъехали, Зося подходила к бурту с тяжелым ведром картофеля. Увидела их и направилась к машине.

«Ты, смотри, — удивился Иван Сергеевич, — у нее походка, как и у Василины была. Та же стать! По полю шагает, словно, по паркету на высоких каблуках. Молодец, девочка, вся в маму!»

— Здравствуйте, Иван Сергеевич! Мама умерла?

— Да, детка. Вот письмо просила тебе передать. А ты откуда знаешь? Сказал кто-то?

— Я давно знаю. По дороге в Горевск догадалась. Хотела возвратиться, но мама мне приказала уехать — не посмела ослушаться. Давайте письмо.

Зося взяла сложенный листок бумаги, погладила его рукой и бережно спрятала в карманчик своей куртки.

— Потом прочитаю — когда останусь одна.

— Как ты устроилась, Зоя. Где живешь, я уже знаю, заезжал в общежитие. Как учеба? Как здоровье?

— Все хорошо, Иван Сергеевич. Да, живу в общежитии. Комната маленькая, но чистенькая и уютная. Мы в ней втроем живем. Мне предлагала моя однокурсница — Людмила, переехать к ней жить, но я не захотела. Буду жить в общежитии, так надежнее — кому нужен чужой человек? А учеба у нас еще не началась: с первого же дня нас отправили картошку копать. Но, я думаю, что и с учебой справлюсь.

Иван Сергеевич внимательно всмотрелся в лицо девочки — лицо осунулось и побледнело, вокруг глаз темные круги.

— Ты, Зоя, всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Я могу тебе деньгами помогать и на каникулы забирать к себе домой.

— Спасибо, но у меня все есть — стипендия назначена, место выделено в общежитии. Я справлюсь сама. Вы лучше за маминой могилкой присмотрите.

— О чем ты просишь, Зоя? Я каждый день бываю на ее могилке и пока сам жив, то Лина не будет забыта. Учись и сил набирайся. Это твоя главная на сегодняшний день задача.

Только поздним вечером, когда девчонки ушли на танцы в местный клуб, Зося развернула последнюю мамину записку:

«Здравствуй, мой дорогой и любимый ребенок! — буквы легко и ровно бежали по смятому листку из школьной тетради, — Помнишь, что ты мне обещала? Учиться, учиться, и учиться… Возможно, эта фраза затаскана до дыр и превратилась в клише, но именно она точно определяет мой последний наказ своей доченьке. Только образованный и самодостаточный человек может обеспечить свое независимое будущее. Я верю в тебя, мое солнышко. Живи долго и счастливо. Целую. Твоя самая родная мама»