Зеркальные Двери

Валерий Крупник

Психологический роман, построенный на классическом любовном треугольнике. Треугольник прочерчен от Висконсина до Калифорнии и до Екатеринбурга. В его углах Эдвин Маларчик, пилот ВВС США, его русская жена Таня Хворостова и человек без имени и ниоткуда.

Семя

Идея пойти служить была его отца, Генри Маларчика. Эдвин понятия не имел кода и откуда пришла его отцу на ум мысль о военной службе, тем более что ни Генри, ни его отец, ни братья никогда не служили. Всё что Эдвин знал, хоть уже и не помнил, как пришёл он однажды из школы, впорчем не прямо из школы, а отработав свои послеполуденные четыре часа в кафе, убирая со столов, протирая подносы, смешивая фруктовые и овощные коктейли, поджаривая бублики и засовывая их в бумажные пакеты в компании пластиковых ножей и коробочек с мягким сыром; пришёл сбросил в прихожей кроссовки с незавязывающимися по моде шнурками и прошёл к себе в комнату, как обычно. И был обычным этот вечер и этот ужин, когда собрались все за столом поесть, поговорить и как обычно разойтись по своим делам, таким же обычным.

— Ага, — ответил он машинально на вопрос матери, сделал ли он уроки.

Он делал уроки сразу по приходе домой и быстро, чтобы освободить вечер для своих дел и мыслей, привычных и ладных, как нательное бельё, согревающих его неизбалованное сердце, которому так и не суждено было избаловаться, чего конечно в те годы Эдвин знать не мог.

— Уроки, что уроки? Они и завтра, и послезавтра, и третьего дня уроки, — невпопад, как всем показалось, пробурчал Генри, и все на него уставились: он, мать, Тина, его маленькая сетрёнка. Но Генри вернулся к еде, как будто сказав всё что хотел.

— Не скажи, — вступилась мать, — школа это очень важно. Это всему основа.

— А на основе что? Снова основа. Что положишь-то на основу, а? — обратился он к сыну.

Эдвин молчал, не зная нужно-ли отвечать или и так сойдёт, и угадал, потому что отец продолжил.

— У нас вот маленькая растёт, о ней подумать надо.

Все обернулись к Тине, смутив её внезапным лучём внимания, от которого она даже прижмурилась; осбенно вперился в неё взглядом Эдвин, точно видя её впервые. Тина занимала далёкий слабо освещённый уголок его жизни, как дальняя полка в гараже, куда складывались ненужные, на выброс, вещи. Свет проникал в этот уголок больше по праздникам, во время её болезни, или когда родители оставляли его присмотреть за ней в их отсутсвие. По большей части он забывал о её существовании, а вспоминая, наблюдал с холодным любопытством посетителя зоомагазина за этим белобрысым веснушчатым существом, что глядело на него широко распахнутыми глазами как на кумира, домашнее божество, заботливое и весёлое, но чаще недовольное. Если бы он мог проследить паралель из сегодня в тогда то обнаружил бы к своему удивлению, что Тимофей ему роднее и ближе, чем была в те годы его сестра.

Глядя на смущённую вниманием сестрёнку, Эдвин вдруг впервые почувстовал наличие связи между ними, что помимо его желания или нежелания тянулась от него к ней невидимой но неожиданно крепкой нитью, и это открытие смутило его самого, и он отвёл глаза в сторону, ища разъяснений у родителей, но мать ничего не сказала, а Генри по своему обыкновению бросил нить разговора, как иногда бросают сигарету после двух — трёх затяжек по рассеянности или от нетерпения. Но и у Эдвина мысли надолго не задержались, проследовав своим назначением, как поезд дальнего следования, слегка притормозив на полустанке, тем более, что ему было о чём думать.

Думы его тревожили мутные и неотвязные, и он едва мог дождаться окончания ужина, чтобы уединиться в свой комнате с телефоном и позвонить Эрлу ответить на его предложение. Предложение казалось простым и лёгким, и ужасно заманчивым, когда Эрл его объяснял, говоря быстро, увлечённо, с весёлой улыбкой, блуждающей между его глазами и ртом. От Эдвина требовалось подсовывать в пакеты с бубликом и мягким сыром маленький зпаянный пластиковый пакетик с белым порошком, похожим на сахарную пудру, когда покупатели в его кафе закажут бублик с «приправой.» Только и всего. А когда Эдвин пристроит первые пятьдесят пакетиков, Эрл ему обеспечит секс с одной из своих «курочек.» Лёгкая ненавязчивая его манера подкупала Эдвина. «Да ты не суетись, пораскинь мозгами и скажи, как решишь, мы никуда не денемся.» Однако раскидывание мозгами скорее мешало, чем помогало решить. Насколько всё было ясно и просто в уверенном и жизнерадостном исполнении Эрла, приправленном ритмичной жестикуляцией, настолько же всё путалось расплывалось наедине в раскинутых его мозгах, и приветливый полный жизни образ Эрла быстро гас и выцветал, преврашаясь в свою тень, плоскую, незнаокомую и немного пугающую.

Два обстоятельства путали и пугали Эдвина. Он не понимал, зачем он был Эрлу нужен, почему тот не мог продать свои пакетики сам, напрямую, и сохранить весь секс для себя, ни с кем не делясь. И хоть Эрл говорил всё в струю и правильно: что так будет безопаснее, без прямых контактов, и что он хочет для Эдвина что-нибудь сделать, ведь это только начало, а как дело пойдёт, они станут партнёрами с большим будущим и успехом, как Бил Гэйтс и Стив Джобс, и что в одиночку дела не делают, не складывались, не выстраивались его слова в стройный ряд, а разбегались в голове тараканами, оставляя чувство невнятной неприкаянности, и потом была проблема Тэда. Тэд был начальником смены, и чтобы все заказы на «приправленные» бублики передавались Эдвину, понадобилось бы его согласие. И хотя Эрл сочинил хорошую, хитрую и убедительную версию для Тэда, и даже заставил Эдвина её заучить и отрепетировать с Эрлом, одна мысль о разговоре с Тэдом вызывала чувство пустоты и слабости в теле; у него холодели руки и ступни, и немела кожа лица, когда он представлял внимательные, всегда усталые глаза Тэда, слушающего Эдвина с участливым вниманием, всегда готового разобраться и помочь, представлял и вспоминал, что Тэд знаком с его родителями и приходил однажды в гости со своей женой, толстой женщиной, ходившей с палочкой после автодорожной аварии, но остававшейся жизнерадостной и невпопад громкой, и тогда хотелось Эдвину сейчас же позвонить и сказать Эрлу, чтобы засунул он свои пакетики, куда не светит солнце, и оставил его в покое, но как раз с покоем дело было «швах,» как говорил Стэн Коен, его учитель социологии, кичившийся своим еврейством и идишем.

Мысли о сексе не оставляли Эдвина с того первого расговора с Эрлом. Как ни гнал, ни отмахивался от них Эдвин, они преследовали его со злым остервенением пчёл убийц, проникая во все щели-извилины его мозговой коры, больно жаля и мешая сосредоточиться днём и спать ночью, превращая поголовно женщин вокруг в тайных недоступных персонажей порно-фильмов, которые он смотрел запоем, ненавидя себя и не всилах оторваться. Однако время шло, и Эрл решил, что оно пришло, а точнее вышло, всё до крупинки, как в песочных часах, на которые Эдвин и посмотреть бы не смог без мысли о женских бёдрах и желания загрузить заложенную в его телефоне интернетную страничку, а раз вышло, то и канителиться больше нечего, и сегодня он должен был дать ответ.

Запершись в своей комнате, Эдвин сел на кровати и собрался духом, которого ему однако не хватило, чтобы позвонить Эрлу, и он малодушно набрал текст, «Извини, но это не для меня. Я не могу.» Он глубоко с отчаяньем вздохнул и сморщившись, как от лимона, нажал «послать.» Отбросив телефон, он с облегчением раскинулся на кровати, как телефон вдруг зазвонил, точно обидевшись на такое обращение.

— Ты оборзел, — утвердительно спросил Эрл, — Я ждал две недели, ты думаешь для чего?

— Извини, я не могу. Правда. Не обижайся, ладно? Ты всегда найдёшь кого-нибудь, обязательно, — выпалил Эдвин, плохо сображая, что говорит, — Ну пока, в школе увидимся.

— Ты меня не покакивай, я не сральник тебе. Знаешь сколько ты мне должен, сука, а?

Голова у Эдвина поплыла, ему казалось он не мог выбраться из ужасного сна, потому что снился он наяву.

— Не могу. Потом, в школе. Я никак, я сам думал, но не могу. Ты сам знаешь, я хотел. Без меня, ладно? Пожалуйста извини.

Его голос нечаянно сорвался на плаксивость, и Эдвин отключил телефон, бросившись ничком на кровать и мечтая уснуть, но уснуть он не мог и лежал, наблюдая запоздалое неспешное прояснение в его мозгу, где из мутного потока событий выкристаллизовывалось холодное и твёрдое осознание, что он пропал, что этот кошмар никогда не пройдёт, а просто поглотит его в равнодушной трясине, что жирно чавкнет, сомкнётся над его головой и отрыгнёт к поверхности цепочку пузырей. Ему даже стало трудно дышать. Но именно эта плаксивая стыдная нота в конце разговора решила дело. «Ах, так ты плакать,» подумал Эрл, «Ну что-ж, пидор, ты у меня поплачешь. На все сто поплачешь. На двести, на…» Он задохнулся злостью.

На следующий день Эдвин не видел Эрла в школе. «Странно,» подумал он, но не задержался на этой мысли, отвлёкшись на школьные дела, к которым у него вдруг вернулся интерес, «О чём я думал все эти дни? Как в тумане.» Отработав после школы свою смену в кафе, он торопился домой засесть за уроки и нагнать упущенное, когда перед ним, как тролль из коробочки, материализовался Эрл.

— О, привет, — смутился Эдвин, — напугал, чёрт.

Он протянул для приветствия руку и получил удар в висок, от которого рухнул на асфальт. Ухмыльнувшись, Эрл переглянулся с двумя своими приятелями, подтянувшимися из-за угла. Медленно возвращающееся сознание Эдвина отметило, как неловко лежит на асфальте его тело, содрагаясь под ударами нескольких пар ботинок, норовящих размозжить его пах и голову. Впрочем, Эрл допустил две ошибки: он мало что знал про Эдвина и слишком дал волю своей злости; он горячился и мешал своим приятелям наносить точные калечащие удары. И Эдвин сумел подняться. А как поднялся, всё стало просто и ясно, и можно было не думать, потому что не о чем было думать, его тело само знало и помнило, что делать, как двигатель после включения акселератора, и вот уже один из Эрловых приятелей занял его место на асфальте, пуская струйку крови из разбитого рта и носа, и сам Эрл сложился пополам, пряча голову в карман из сложенных рук, и кто знает, что ещё пришлось бы ему прикрывать и чем, если бы не выбежавший на шум Тэд. Он швырнул на землю Эрла и его ещё державшегося на ногах приятеля и обшарил их карманы, отобрав ножи. Эдвину всё же досталось прилично: два сломанных ребра, перебитый нос и острые головные боли в течение нескольких месяцев, и в качестве побочного эффекта он перестал думать об Эрле, а интерес к порну настолько ослаб, что даже стало грустно.