Жизнь на рубеже тысячелетий

Валерий Петрович Бондарев, 2019

В книге рассказывается о жизни людей послевоенного поколения: их становлении, любви, отношениях с другими людьми и ко всему тому, что окружает их. Прекрасному и ужасному. Может быть интересна как людям, прожившим жизнь в СССР, так и молодежи, вступающей в то новое и неизведанное, что ждет всех нас. Никого и ничему не учит и ничего никому не навязывает. Хотелось бы верить, что эта книга – рассказ о жизни моего поколения.

Глава 2. Вся жизнь — борьба!

За что боролся?!

За окном дождь.

Он идет уже не один день и мне кажется, что ничего кроме него больше быть не может и не будет никогда.

В такую погоду почему-то чаще в голову приходят мысли о бренности всего сущего, о том, зачем ты живешь, и что вообще представляешь собой на этом свете. Как говорится, интеллигентские прибамбасы, вой стареющего и не желающего поддаваться этому неизбежному процессу мужчины 50-ти с гаком лет. В голову все чаще приходят мысли: а все ли было в твоей жизни так, как хотелось, как мечталось в те далекие 16-17, на аллеях зимнего Тимирязевского парка, вместе с закадычным другом, Сашей. Прошло 40 лет, забылись детали наших дискуссий, споров, рассуждений о жизни вообще и своем будущем в частности, но главное все — таки осталось — убежденность, что жизнь будет прожита не зря, будет интересна, счастлива и, что самое главное, твои успехи обязательно будут неотделимы от достижений твоей Родины. Прямо по Николаю Островскому: “ Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно…”. Причем говорили мы это друг другу один на один, не на собраниях и митингах, говорили от души, как думали, как чувствовали. Самое теперь для меня, человека, много лет занимающегося проблемой выбора жизненного и профессионального пути молодежью, интересное то, что для нас тогда кем мы будем, как сложится, как сейчас говорят карьера, было почти неважно, мы об этом даже не задумывались.

Говорили о любви, обсуждали достоинства и недостатки своих подруг, мечтали, что вот наступит тот день, когда ты ее, одну единственную встретишь и…

Нельзя сказать, что были совсем уж мечтателями — бессребрениками. К тому времени и я, и Саша на себе, как большинство семей одноклассников, ощутили “сиротство, как блаженство” и надеялись, что так, как наши родители, бедно жить уже не будем. Но о многом в этом плане и не мечталось. Зарплата в 250-300 р. казалось уже немалой. Но с будущей профессией это совсем или почти совсем как-то не связывалось. Что это было: наивность, глупость, незнание жизни или еще что-то, теперь уже и трудно вспомнить и до конца понять, да, наверное, и не главное все это, в конце концов. Наверное, всего понемногу. Однако прошли годы, уже очень многое позади, а отношение к деньгам, как к средству, необходимому для более — менее устроенной жизни, а не как к цели, единственной и желанной, осталось теперь уже на всю оставшуюся. Хорошо это или плохо? Для кого как, судить других не берусь, мне их, рублей, или сейчас “У.Е.”, кровно заработанных, как-то всегда хватало. Вот, правда, не всех моих жен это устраивало. Но не об этом речь.

“Выстроить” свою жизнь, как по лекалу, раскроенному родителями, педагогами или еще кем-либо, редко кому удается, да и счастлив ли тот, чья жизнь устроена по чужому, пусть и идеальному, образцу? Наверное, да, хотя такие люди лично мне не встречались. Безусловно, на свете есть те, кому необходимо постоянно опираться на чье — либо плечо, существовать, не принимая самостоятельно решений ни по одному более — менее важному поводу. Но я к таким людям себя никогда не относил. Так сложилась жизнь, что уже в юности я был уверен, что буду добиваться всего сам, помощь, если у кого — либо, и попрошу, то только у близких людей и только в самом крайнем случае. Жалеть о таком решении не пришлось, хотя и попав однажды в “партийные” жернова еле — еле из них выбрался. Много лет прошло с того времени, но до сих пор задаю себе вопрос: правильно ли тогда поступил, не покривил ли душой, не струсил ли?

За долгие годы прошел внутренний, психологический путь от романтика, верящего в искренность человеческих отношений, до прагматика — реалиста, знающего цену клятвам и заклинаниям, как властных структур, так и просто всех своих окружающих. Давно доверяю только самым родным, проверенным годами и совместными испытаниями, людям. Казалось бы, романтические шоры давно с глаз моих упали, но все равно и теперь задаю себе тот же вопрос, что и почти 20 лет назад: “ Прав ли был тогда, на том партийном судилище?”.

Как сейчас помню тот разговор в кабинете директора оборонного НИИ, знаменитого в те годы штатского генерала. В этом институте мне пришлось числиться по штату и состоять на партучете (как тогда говорили быть “подснежником”). С этого разговора, закончившимся открытым столкновением, все и началось.

В советское время “подснежников” было немало, и, если их брали на работу, то подразумевалось, что это необходимо для каких-то целей, подчас невидимых для внешнего глаза. Так и в моем случае. До поры, до времени все было нормально. Все было бы и дальше, наверное, хорошо, если бы знал этот человек мой характер и пошел бы на компромисс со мной в том вопросе, который и слишком принципиальным назвать нельзя. Причем и тогда я это понимал. Но очень уж обидно стало. Отнесся этот директор с его подсказчиками ко мне, как к мальчишке. Приняв закулисное решение, не то, что не посоветовались, даже в известность о том, что собрались сделать, причем не столько со мной, сколько с делом моим, за которым судьбы других людей стояли, не поставили. Это я потом понял, что с “подснежниками” они так всегда работали и, по-другому ту ситуацию даже и не рассматривали. Тем более имея, на всякий случай, ах, как он им подвернулся удачно тот “компромат” на меня. “Компромат” — коллективная ложь, написанная одной и подписанная еще несколькими моими сотрудницами, прекрасно знающими об этом. До сих пор не знаю — сами они до этого додумались или кто надоумил написать, пока я был в отпуске, в конечном итоге и не очень это было важно. И тогда, и теперь меня это волновало только вначале, когда я об этом узнал. О подлости человеческой, о предательстве мне уже было неплохо известно, причем не понаслышке. Хорошего моего старшего друга примерно в тоже время и примерно также начали травить и довели-таки до третьего инфаркта.

Однако их наветы были мне смешны, заведомая ложь была ясна, и я был убежден, что она видна будет всем, кто захочет в этом разобраться. И вот здесь и началось самое интересное. Это сейчас, через много лет смотрю я на то, что тогда произошло, с внутренней усмешкой. А в то время было совсем не до смеха.

Как-то очень быстро, почти для меня незаметно, все окружающие, и имеющие какое — либо отношение к той ситуации поделились на 3 лагеря: клеветников, злопыхателей (про них было все относительно ясно); сочувствующих мне друзей и просто честных и объективно оценивающих то, что произошло людей, и созерцателей, которых как всегда было больше всего и которые, по привычке, впитанной видимо с молоком матери, считали, что лучше ни во что не вмешиваться — целее будешь. Сколько бы лет не прошло с тех пор навсегда запомню порядочность и смелость людей, вставших рядом в то трудное время. Давно простил тех, кто предал и ударил в спину, никакой пользы для себя они не извлекли и практически все, в той или иной степени, расплатились за ту подлость. Труднее мне, оказалось, жить потом рядом с теми, кто тогда мог бы встать рядом, да не встал, просто смолчал, когда можно и нужно было высказать свою объективную точку зрения. Просто сказать публично, что все, что написано в доносе — ложь, а те, кто её написал — лжецы. Увы, далеко не у всех нашлось для этого поступка мужество. Видимо сидящий в подкорке, в подсознании нашем, страх парализует волю именно в тот момент, когда надо дать отпор всякой нечисти. Я не судья этим людям, некоторые из них до сих пор мои хорошие знакомые. Да и как я могу судить их за молчание, за уход от поддержки в той ситуации, когда сам не смог по — настоящему ответить обидчикам, так называемым судьям, решавших мою судьбу. Бывает, наверное, в жизни каждого человека момент истины, когда он должен в течение одного дня, иногда часа, а иногда и мгновения, принять решение, от которого будет зависеть потом вся его жизнь, репутация, профессиональное будущее, как сейчас говорят — карьера. В какой момент это происходит сам человек не всегда сразу и понимает. Иногда жизнь проживает, а так и не понимает, где и когда он сам себе потерял или нашел. У бывших фронтовиков эти мгновения чаще всего пришлись на войну, поэтому они и вспоминают её так часто и скорее со светлыми чувствами, хотя крови и ужасов там было вдоволь. Но там было ясно: вот впереди враг — или ты его, или он тебя.

Наверное, не все и там было так просто, но в открытом бою враг виднее.

А мне тогда надо было сделать выбор. Можно было поставить крест на той самой проклятой, но очень мне тогда казавшейся важной, карьере, рассказав всем и вся то, о чем знало всего несколько человек, присутствовавших на разговоре — моем разносе в директорском кабинете НИИ. Можно было смолчать о нем и попытаться оправдаться перед обвинениями, доказать всем то, что для меня было очевидно. Но, как оказалось, тем, чьими руками меня пытались поставить на место — людям, которым моя “подснежниковая”, если так можно выразиться, а для этой организации просто непрофильная деятельность была непонятна, да и неинтересна; доказать за те 5 минут, что мне дали на объяснения, было просто ничего нельзя. Это прекрасно знали те партийные функционеры, кто подготовил эту расправу. Кстати, они очень неплохо всегда разбирались не столько в людях, сколько в их слабостях, низменных страстях, чаще всего точно знали на какие слабые струны человека надо нажать. Подозреваю, что и меня они к тому моменту успели изучить, и почти уверены были, что смолчу про то, что знал о готовящейся расправе задолго до неё, что не расскажу никому публично, как мне в лицо было сказано: “Ты забыл, где ты числишься и на партучете стоишь. Чем ты там занимаешься нам наплевать, а вот за то, что ты посмел нам помешать, ты ответишь. Тем более у нас на тебя “сигнал” есть”.

Они прекрасно понимали, что выбор мой в тот момент был почти очевиден: попытаться оправдаться (хотя и понимал я, что вряд ли удастся это). Ставить под очевидный удар профессиональную карьеру, которая тогда в моей довольно новой и специфической еще сфере, считалась весьма успешной, было, как мне казалось, нельзя. Близкая защита диссертации и связанная с ней возможность заниматься тем делом, к которому довольно уверенно шел все последние годы, поставили меня в ситуацию почти безвыходную. Кстати и перспектива неплохой зарплаты тоже играла немаловажную роль.

И все-таки выбор был! А я смолчал. Попытку доказать, что ты не верблюд нельзя считать оправданием. Ни перед собой, ни перед людьми. Понял я это не сразу, а несколько позже, когда через несколько лет ценой невероятных усилий получил диплом кандидата наук, держал в руках свою книгу, вышедшую для того времени немалым тиражом и почти сразу раскупленную.

Причем усилий скорее психологических, чем профессиональных. Приходилось доказывать уже новым коллегам по работе, еще не знающим тебя, что ты не человек с клеймом. Сегодня тем, кто не жил в то время, трудно представить себе, как было непросто работать с вынесенным где-то и когда-то партийным выговором. Подразумевалось, что ни за что у нас не наказывают. 37 год у многих в памяти, даже, если они и не жили в то время.

Прошли годы, и взыскание, вынесенное мне по партийной линии за придуманные кем-то грехи, было снято. И должность, и зарплата тоже уже соответствовали когда-то намеченным планам. При этом как-то так совпало, что все это “счастье” свалилось на меня почти одновременно. А счастья-то и не было! Была только невероятная душевная боль, пустота и мысль о том, что жизнь закончена, и дальше жить не стоит.

Спасением моим оказалось то, что я, наконец, понял, что жизнь не состоит только из одной работы, а моя дочь была для меня не менее, но, может быть, и тогда, да и ранее, уже более важной составляющей бытия, чем профессиональная деятельность. Заботы о ней, её взросление стали на годы спасением для души, тем бальзамом, который затянул те раны.

Прошли годы, выросла и стала самостоятельной и, по-моему, довольно самодостаточной, дочь, но та же мысль продолжает временами будоражить душу: а что было бы, если бы в тот день и час я сказал им всем всё, что о них думаю?

К финишу приближается моя профессиональная деятельность, хотя он может быть и весьма далек. Ну, тут уж, как Бог даст. Попытки найти ответ на периодически мучающий вопрос приводят к мысли, что все на свете имеет свой, далеко не всегда доступный человеку, смысл. Что все, что не делается — все к лучшему. Психологически себя защитить, успокоить, за долгие годы я научился. А за окном снова пошел дождь.

Белая ворона

1 марта. Вчера, возвращаясь с работы, увидел в стае воробьев странного белого, даже не очень-то и на воробья похожего, самца. Как будто белой пудрой обсыпанные перья, почти не виден «галстучек», и при всей его не похожести на остальных птичек — невеличек, что-то неуловимо оригинальное, необычное было во всем его облике. Шумная стайка как всегда деловито перелетала с места на место в поисках корма, но воробей — альбинос был в ней явно случаен. На птицу, безусловно, обращали внимание все сотрапезники, и было заметно, что корм ему явно достается в гораздо большей борьбе, чем другим. Почти каждая крошка доставалась с боем, писку было столько, что даже некоторые прохожие останавливались и смотрели на воробьиные бои. Несколько человек спросили — не знаю ли я, что это за птичка? Узнав, что это воробей — альбинос, некоторое время с любопытством наблюдали за ним. Но, увы, крошки, которыми кормились птицы, закончились, и стайка переместилась на какое — то новое, только им известное место.

Конец ознакомительного фрагмента.