Заблудившаяся муза

Валерия Вербинина, 2013

Знаменитый композитор Дмитрий Иванович Чигринский считал себя человеком, стойким к ударам судьбы, но убийство любимой женщины буквально подкосило его. Найдя Оленьку мертвой, он ужасно растерялся и никак не мог сообразить, как ему поступить. Позвать полицию? Но он первым окажется на подозрении, а журналисты радостно смешают его имя с грязью… Когда Чигринский пытался избавиться от тела своей любовницы, невольной свидетельницей этого стала Амалия Корф, бывший секретный агент российского императора. По какой-то причине она решила принять участие в судьбе бедного Чигринского и пообещала провести собственное расследование. Измученный композитор уже не знал, повезло ли ему или он окончательно погиб из-за того, что тем вечером ему встретилась на Английской набережной баронесса Корф…

Глава 8

Зеленый рояль

— Кто ее убил? — спросила Амалия. — Точнее, кто мог это сделать?

Чигринский пожал плечами.

— Я уже думал об этом. Боюсь, я не знаю никого, кто мог бы желать Оленьке… Ольге Николаевне зла. У меня как-то в голове не укладывается…

— Вы хорошо ее знали?

— Разумеется.

— И у нее совсем не было врагов?

— Мне о них ничего не известно.

— Значит, вы знали ее плохо, — улыбнулась Амалия. Чем дальше, тем меньше она нравилась Чигринскому, хотя до сих пор он решительно ни в чем не мог ее упрекнуть. — Хорошо, а как насчет вас?

— Меня? — изумился композитор.

— Если принять вашу гипотезу, что у Ольги Николаевны врагов не было, ее могли убить, чтобы бросить тень на вас. Разве не так?

— Сударыня, — проворчал Чигринский, — я прошу прощения, но это… Это черт знает что такое!

— Сладости и вино были на столе, — задумчиво проговорила Амалия, и глаза ее сверкнули. — Значит, когда их доставили, она была еще жива. В пользу этого говорит и тот факт, что, когда вы пришли, тело было еще теплым. Получается, она была убита незадолго до вашего прихода и человеком, которого, судя по всему, не опасалась. Вы предупредили ее запиской, что будете, так что кто-то мог узнать об этом и использовать против вас. Ценные вещи, как вы говорите, остались на месте… Ну же, Дмитрий Иванович! Вы ведь именно потому хотели увезти тело, что решили, что вас могут обвинить… а что, если так и было задумано? Так что насчет ваших врагов, милостивый государь?

— У меня нет врагов, — сухо сказал Чигринский. — Во всяком случае, таких, которые убивают женщин, — добавил он с обидой, неизвестно к кому относящейся.

— Позвольте вам не поверить, милостивый государь, — живо возразила его собеседница. — Вы человек известный…

Чигринский попытался принять вид скромного гения, который тут совершенно ни при чем, и это почти ему удалось.

— И талантливый…

Щеки Дмитрия Ивановича слегка порозовели, он молча наклонил голову.

— Хотя вот уже который раз манкируете моим приглашением на благотворительный вечер, — задумчиво продолжала хозяйка. — Но это к делу не относится. Суть вот в чем: невозможно в России быть известным и к тому же талантливым… и не иметь врагов.

— Вы, кажется, что-то имеете против России, сударыня? — сипло осведомился композитор.

— Ну что вы, что вы, — отозвалась Амалия Корф таким тоном, что Чигринский сразу же насторожился. — Общеизвестно, что в нашей стране никто никому не завидует и все только рады чужим успехам. Не так ли?

…И тут Чигринский понял, почему Амалия ему так не нравится и, судя по всему, не понравится уже никогда. Дмитрий Иванович любил женщин, похожих на цветы, таких, как Оленька; он мог потакать их милым капризам, служить им, даже поклоняться, но ему не по душе были женщины, которые пытались вести себя с ним на равных, — все равно как если бы цветок возомнил о себе, что он нечто большее, и принялся с ходу строчить романы и рассуждать об избирательном праве. Положим, ничего подобного он за Амалией не заметил, но ее ирония, непривычная для женщины, сбивала его с толку. Кроме того, Чигринского не покидало ощущение, что баронесса Корф (он наконец-то вспомнил ее титул и вспомнил, где совсем недавно встречал это имя) попросту не воспринимает его всерьез.

— Если кто-то из коллег и завидует мне, — довольно сухо промолвил он, — то не настолько, чтобы… чтобы решиться на убийство. Это, простите, совершенно невозможно.

— Тогда как вы сами объясняете случившееся? — с любопытством спросила его собеседница.

— Я думаю, что я чего-то не знаю, — мрачно ответил композитор. — Что-то должно было случиться, что привело к этому страшному событию. Но у меня нет никакой догадки, даже намека на догадку. — Он пожал плечами. — Ее враги? Я допускаю, что она кому-то могла не нравиться, но… не до такой же степени! Мои враги? Это просто смешно. Ограбление? Но все вещи были на месте, так что эта версия тоже отпадает…

— Если только вы не спугнули грабителя, — отозвалась Амалия.

— И куда же он делся? Когда я поднимался наверх, то увидел только Вахрамеева. — Чигринский покосился на невозмутимое лицо Амалии и все же рискнул закончить фразу: — …А он, хоть и жулик, совершенно по другой части.

— Допустим, а грабитель не мог скрыться через черный ход?

— Нет. Я проверял — дверь черного хода была закрыта на засов. Отпереть ее снаружи невозможно.

— Вы говорили, на входной двери тоже засов? Ну что ж… Получается, что Ольга Николаевна сама впустила своего убийцу. Когда он сделал свое черное дело, как пишут в романах, то ушел тем же путем. Кстати, — задумчиво добавила Амалия, — ему вовсе не обязательно было встречаться с вами на лестнице. Он мог и подняться наверх, к примеру. Впрочем, я надеюсь, что нам удастся прояснить этот момент.

— Нам? — только и мог вымолвить пораженный Чигринский.

— Ну, это я так, — неопределенно отозвалась его собеседница. — Разумеется, вести следствие буду я, но без помощников в таком деле не обойтись. — Она изучающе посмотрела на Чигринского. — Вы уверены, что никому в целом свете не могло прийти в голову убить Ольгу Николаевну?

— Никому, — твердо ответил композитор.

— Вот и прекрасно, — неизвестно к чему заключила Амалия. Она оглянулась на позолоченные часы, мирно тикавшие на камине. — Сегодня вы ночуете у меня. Впрочем, может быть, вы хотели бы прежде поужинать?

Тут Дмитрий Иванович возмутился.

— Сударыня, — пропыхтел он, — простите, если я буду слишком откровенен, но… с какой стати мне оставаться у вас?

— А вы не догадываетесь? — осведомилась его собеседница, и в ее глазах вспыхнули и погасли золотые искры.

— Нет, — честно ответил Чигринский.

— Если целью неизвестного преступника было бросить тень на вас, замарать и уничтожить во мнении общества, — будничным тоном объяснила Амалия, — то теперь, после убийства, он вряд ли остановится. Следовательно, вам, мне и вообще всем на свете будет спокойнее, если вы будете находиться здесь, среди людей, которые не допустят, чтобы с вами случилось что-то плохое.

— Госпожа баронесса, — в некотором изумлении промолвил Чигринский, — как бывший офицер… нет, не то… словом, я не позволю себя запугать… и вообще я никого не боюсь. Вы понимаете меня?

— Я понимаю, что вам грозит опасность, — спокойно отозвалась Амалия, — и не только вам, но и, возможно, другим людям, которые с вами связаны. Впрочем, я предлагаю поговорить об этом завтра, когда кое-что прояснится.

Чигринский насупился.

— А что, собственно, может проясниться? — проворчал он.

— К примеру, кто входил в дом незадолго до вас, — сказала Амалия. — И другие моменты. А пока на вашем месте я бы как следует поразмыслила, нет ли у вас серьезного врага. Такие господа не возникают из ниоткуда — должна быть причина. — Она поднялась с места. — Так что насчет ужина, Дмитрий Иванович? Мне распорядиться?

— Вы слишком добры, госпожа баронесса, — пробурчал композитор. — Но я… По правде говоря, я слишком устал, и вообще… — Он оглянулся на фигуру на диване, накрытую белым покрывалом. — Боюсь, после сегодняшнего мне кусок не полезет в горло.

— Тогда идемте, — сказала Амалия. — Я покажу вам вашу комнату.

Внутренне бунтуя, Дмитрий Иванович последовал за баронессой — а что, собственно говоря, ему еще оставалось делать?

Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору (Чигринский на ходу сообразил, что его ведут в дальнее крыло дома) и внезапно оказались в просторной комнате с высоким потолком и с расписными светлыми панелями на стенах. Вдоль окон стояло множество экзотических растений, но вовсе не они привлекли внимание композитора и не они являлись причиной того, что он застыл на месте как вкопанный, не веря своим глазам.

Конец ознакомительного фрагмента.