Подмосковная ночь

Валерия Вербинина, 2020

1926 год. В подмосковной усадьбе, превращенной в школу, происходят странные дела, попахивающие мистикой. Из Москвы разобраться в происходящем командирован юный сыщик Иван Опалин. Удастся ли ему справиться с загадочным злом, которое таит подмосковная ночь?

Глава 4

Чичиков со шрамом

— Едет, едет наш ловец мертвых душ, — иронически объявил сухощавый гражданин лет 35 с изрезанным морщинами худым лицом. Он обращался исключительно к светловолосой ровеснице в черной юбке и ситцевой блузке, но по манерам говорящего, по его жестикуляции можно было подумать, что он беседует с целой аудиторией. — Вовремя я настроил на чердаке телескоп, Лидия Константиновна! Хотите знать, как выглядит сей новый Чичиков? Пожалуйста: юнец, которому нет и 20. Брюнет, физиономия совершенно разбойничья…

— Платон Аркадьевич!

— Но дамам может понравиться. — Киселев улыбнулся, и морщин на его лице стало чуть ли не в два раза больше. — На виске у него здоровенный шрам — полагаю, полученный при ловле предыдущих душ…

— Платон Аркадьевич, прошу вас… Не стоит восстанавливать его против себя. Пойдемте лучше встретим его, что ли… И как вы не боитесь ходить на чердак!

— Я, Лидия Константиновна, устал бояться. Я себя уж перестал уважать, — ответил учитель другим тоном, перестав улыбаться. — Ну-с, посмотрим, что это за ферт…

«Ах, боже мой, только бы не вышло какого-нибудь скандала!» — с тревогой подумала Лидия Константиновна. Она машинально поправила прическу, поискала глазами зеркало, но его поблизости не оказалось. Киселев, как все мужчины, неверно истолковал происходящее, и его настроение, которое и так нельзя было назвать радужным, тотчас ухудшилось.

«Вот, пожалуйста… Женщины! Приехал черт знает кто, и она уже прихорашивается. Как будто из визита этого сопляка может выйти что-то, кроме неприятностей…»

Дверь лязгнула, солнце ударило в глаза — Киселев и его собеседница вышли из дома и спустились по ступеням крыльца. Тот, кого учитель назвал новым Чичиковым, стоял возле телеги и вытаскивал из нее большую банку огурцов. Спохватившись, что его фуражка не надета и лежит на дне телеги, Опалин обхватил одной рукой банку, а другую протянул к фуражке; но тут коварная стеклянная тара едва не выскользнула и не упала на землю. Шепотом ругнувшись, Иван поставил банку на телегу, воинственно нахлобучил фуражку, цепко ухватил дар Марфы обеими руками и повернулся к вышедшей из дома паре.

— Здравствуйте, — сказала Лидия Ермилова, с удивлением разглядывая его. — Это вы Павлов из московского угрозыска?

Опалин побурел лицом.

— Я Иван Опалин, это телеграфисты напутали, — сказал он сипло. — А вы…

— Ермилова, Лидия Константиновна. Я учительница местной школы первой ступени и исполняю обязанности ее директора.

Тут снова возник конфуз, потому что он боялся отпустить банку и не мог пожать руку собеседнице. Спутник учительницы иронически улыбнулся. Его улыбка длилась какие-то доли секунды, но Опалин, обладавший даром на лету схватывать нюансы, заметил эту улыбку и тотчас понял, что ее обладателю он антипатичен — даже при том, что до сих пор они не обменялись и парой слов.

— А вы… — начал Иван, поворачиваясь к нему.

— Платон Аркадьевич Киселев. Здешний учитель. Я толстовец, — прибавил собеседник, приосанившись. — Надеюсь, вы не против?

— Против чего?

— Непротивление злу насилием — великая идея, — серьезно сказал Киселев. — Боюсь только, что человечество еще до нее не доросло.

— Если злу не сопротивляться, оно одержит верх, — заметил Опалин. И Лидия Константиновна, которая имела достаточно времени, чтобы хорошо узнать учителя, с некоторой досадой подумала, что сейчас ей придется стать свидетельницей философского спора — совершенно, с ее точки зрения, ненужного в этот момент.

— Нет, товарищ Опалин, вы не понимаете, — внушительно заговорил Платон Аркадьевич. — Если жизнь каким-то своим краем отрицает воззрения Толстого, тем хуже для жизни. Его учение на века, и рано или поздно оно восторжествует, потому что в нем одном может быть прибежище честного человека. Оно говорит о добре, о правде и духовном самосовершенствовании. Подходить к нему с узкой меркой…

— Это что у вас за огурцы? — не утерпела Лидия Константиновна, обращаясь к вновь прибывшему.

— На станции подарили, — объяснил Иван, обрадовавшись перемене темы. По молодости он не был силен в отвлеченных спорах и оттого инстинктивно их не любил. — Банку я обещал вернуть, не забыть бы… Куда мне идти?

— Лидия Константиновна, я вам больше не нужен? — спросил возница.

— Нет, голубчик. Спасибо, что довез нашего гостя…

— Вы про спички-то не забудьте, вы мне спички обещали, — напомнил Пантелей, насупившись. — Одним спасибо сыт не будешь…

— Вот ваши спички… Вы же знаете, я свое слово держу. Сюда, Ваня. Простите… ничего, что я вас Ваней зову?

Опалин ответил, что он совершенно не против. Они вошли в дом, миновали две классные комнаты с досками, партами и школьными скамейками, физкультурный зал и музыкальный кабинет. Хотя стояло лето и дети уже не занимались, Иван, втянув носом воздух, разом вспомнил все — и запах чернил, и скрип мела в руке, и тряпку, которой стираешь с доски написанное. Затем последовали нежилые комнаты, и в углу одной из них стояли свернутые транспаранты, а на столах свернулись трубками какие-то плакаты.

— Это наших комсомольцев, — объяснила Лидия.

— Их зовут Проскурин и Демьянова, я правильно помню? — спросил Опалин. — Где они сейчас?

— Должны быть в деревне, — ответил Киселев. — Кстати, ваш товарищ уже с ними беседовал.

— Это неважно, мне все равно придется их допросить, — ответил Опалин.

Они вошли в небольшую, но приятную на вид комнату, и, скользнув взглядом по обстановке, Иван понял, что к его приезду готовились. Возле рукомойника — чистое полотенце, железная кровать в углу застелена, на стене картина — натюрморт с фруктами. Опалин поставил на стол банку и подошел к окну, за которым раскинулись кусты сирени.

— Как насчет лампы? — спросил он. — Сейчас светло, но вечером стемнеет…

— Зачем лампа, у нас тут электричество есть, — вмешался Киселев и щелкнул выключателем, который гость сразу не заметил.

— А! — вырвалось у пораженного Ивана.

— Федор Иванович был инженер, — пояснила Лидия. — Он установил на пруду плотину, а на ней поставил домик с динамо-машиной, которая создает электричество… На рождество на елке зажигали гирлянды… — Она говорила и словно молодела на глазах. Так-то она казалась поблекшей блондинкой, которую жизнь не слишком баловала; но сейчас, когда она вспоминала то, что было раньше…

— Мне кажется, Лидия Константиновна, — негромко заметил учитель, — нашему гостю это неинтересно.

Опалин снял фуражку, бросил ее на кровать, сел рядом и воззрился на своих собеседников. Оба казались нервозными, но это была нормальная, так сказать, нервозность, возникающая от первого контакта с незнакомым человеком, который как-никак является представителем власти.

— Вы, наверное, проголодались с дороги, да? — сказала Лидия со слабой улыбкой.

Глядя на Опалина, она окончательно убедилась, что Платон Аркадьевич покривил душой, приписав их гостю разбойничью физиономию. Лидия видела только худого, скверно одетого губастого юношу с тонкой шеей, которого хотелось накормить. У него были крупноватые, четко вылепленные черты лица, и смотрел он хмуро и исподлобья, но от нее не укрылось, что глаза у него умные — и вообще, раз его прислали сюда, он, должно быть, вовсе не прост.

— Ну, я не против… — пробормотал Опалин. — Только умоюсь, приведу себя в порядок… и вообще…

— Столовая в другом крыле, — сказала Лидия. — Приходите, когда приведете себя в порядок… Кстати, как вы насчет окрошки?

Опалин заверил ее, что обожает окрошку, и успокоенная учительница вышла. Киселев, хмурясь, проследовал за ней. Он предсказывал, что приезд муровского агента повлечет за собой массу проблем — но основной проблемой пока было то, что приехал какой-то совершенно несолидный юнец, который зачем-то приволок с собой громадную банку огурцов и, похоже, был искренне рад чистому полотенцу и железной койке.

На кухне Лидия засуетилась, повязала фартук и достала доску. Платону Аркадьевичу было неприятно, что она так старается ради какого-то мальчишки. Он сел в углу и стал смотреть в сторону, но Лидия уже достала квас и принялась крошить огурцы, не обращая на него внимания.

— Ну, как вам наш Чичиков? — спросил он.

Нет ничего хуже, чем когда вам говорят под руку. Лидия чуть не порезала палец ножом и почувствовала, что начинает сердиться.

— Перестаньте… Какой он Чичиков!

— Ну брусничного фрака с искрой, конечно, у него нет, — проворчал злопамятный учитель. — И вообще ничего нет, если вдуматься… Кроме браунинга в кармане. Предыдущий-то тоже с оружием был, а что толку? Вы же помните, чем все кончилось…

Лидия промолчала. Она достала пучок редиски и принялась деловито срезать розовую кожуру.

— Мне все-таки не по себе от того, что он будет ночевать в доме, — сказала она внезапно. — Зря я вас послушала, Платон Аркадьевич. Надо было устроить его во флигеле…

— Лидия Константиновна, голубушка, ну какой флигель! Там вы сама еле можете повернуться. И потом, вы забываете, зачем его сюда прислали. Он ведь из-за привидения сюда приехал. Вот пусть и…

Стоя за открытым окном, Опалин слышал весь разговор. Стыдно признаться, но мы не можем утверждать, что Иван оказался там случайно, и уж тем более — что исключительно по чистой случайности он расположился таким образом, чтобы говорящие его не заметили. Он пропустил мимо ушей намеки на фрак с искрой и разговоры о каком-то Чичикове; куда больше его заинтересовало, что Лидия Константиновна всерьез тревожилась за него и не хотела, чтобы он ночевал в доме. Непротивленец оказался куда менее приятной личностью, но Опалина чрезвычайно заинтриговало, откуда тот догадался о браунинге, который Иван не вынимал из кармана и вообще никак не афишировал. Чтобы распознать по очертаниям пистолет в чужом кармане, надо обладать не только острым глазом, но и хорошо разбираться в оружии, и Опалин решил, что надо будет обязательно выяснить, что же такое на самом деле представляет из себя скромный советский учитель Киселев.