Куда кого посеяла жизнь

Василий Гурковский, 2022

В данном томе размещены три романа:1. «Одна надежда на троих». Роман-панорама о судьбе молодой девушки, погибшей в 15 лети от рук фашистов и двух её случайных «клонов», проживших достойные жизни под её именем.2. «Когда уходишь – не оставляй зло людям». Реальная история жизни двух братьев-близнецов. Два абсолютно разных жизненных побега из одного корня.3.«Высокая вероятность». О судьбе простой, очень красивой и порядочной девушки. Судьба не пожалела – ни того, кого она любила, ни тех, кто любил её и ни её саму. Вся её вина – только в том, что она была слишком хорошей для текущей жизни.

Одна Надежда на троих

«Одна Надежда на троих” — роман-панорама, о превратностях судьбы и возможностях каждого человека, повлиять на ход тех или иных событий. Трагизм общего сюжета — в том, что жизнь главной героини, оборвалась в пятнадцать лет, а два её технических «клона», появившихся в силу разных причин, прожили долгие жизни, под её именем. Привлекательным положительным итогом существования этих «двойников» явилось то, что они, абсолютно разные по многим показателям люди, прожили свои жизни настолько достойно, что им действительно не было бы стыдно, если вдруг появилась из небытия главная героиня и ознакомилась с тем, что они наработали под её именем. Причем — это заслуга не только «двойников», их вела по жизни, ЕЁ Величество — Судьба, которая не позволила испортить чистое и светлое начало, которое она заложила в душу Надежды Михайлюк, при её появлении на свет.

Раздел 1. Надя

Глава первая

«Ах, как хорошо начинается это лето! А каким счастливым был для меня, сегодняшний день!». Надя лежала на кровати в своей комнате. В раскрытое настежь окно, под тяжестью уже покрасневших местами плодов, пыталась ввалиться красивая вишневая ветка. Аккуратно обрезанные по контуру, жесткие, темно зеленые листочки, при полном безветрии, тускло отражали лунный свет, а крупные вишневые кисти, гордо поблескивали рубиновыми россыпями, приглашая полюбоваться своей красотой. Лето вступало в свои права. Была уже поздняя ночь. Стихли все обычные вечерние сельские звуки, даже неугомонные сверчки затихли, тоже, наверное, устали за день. Только иногда, эту удивительную, теплую, насыщенную запахами цветов и разнотравья, летнюю ночную тишину, нарушал грохот проносящегося через маленькую станцию, поезда, — дом, где жила Надя находился в ста метрах от железной дороги.

Мама её, — работала диспетчером на железнодорожной станции, и по совместительству — билетным кассиром. В полночь — она обычно сдавала дежурство сменщице, и, к половине первого, — приходила домой. Надя всегда ждала маму с работы, подогревала ужин; за ужином, они обменивались новостями за прошедший день и — потом — ложились спать.

Отца у Нади — не было. Он погиб, когда Надя была еще маленькой. Во время гражданской войны — отец воевал в бригаде Котовского, очищал Подолию от разных банд, а в мирное время, — работал машинистом паровоза. Однажды, при остановке на одной из станций перегона Жмеринка — Проскуров, его узнал один из недобитых петлюровцев, ночью он проник на паровоз, пырнул отца несколько раз ножом, и скрылся. С тех пор — Надя спала вместе с матерью.

Старший брат, Николай, работал в местном совхозе на тракторе, а когда его прошлой осенью призвали в армию — подросшая Надя, перешла в его комнату. Все-таки — уже седьмой класс и ей пошел пятнадцатый год. А сегодня Надя получила Свидетельство об окончании семи классов! В их пристанционном поселке была только начальная школа, школа-семилетка была в трех километрах от станции, в большом поселке, и детям, начиная с пятого класса, приходилось ежедневно, кроме выходных дней и каникул, — добираться до главной школы — самостоятельно. Это не было какой-то проблемой: — в соседнем поселке был крупный совхоз, рядом — приличный сахарный завод, и, так как отдельные люди, живущие на станции, работали в совхозе, то его руководство пошло им навстречу, в плане перевозки к месту работы и обратно.

Выделили для этих целей большую пароконную площадку (биндюг) с невысокими открывающимися бортами, ездовой на этом «такси» жил на станции, утром он набирал полную площадку «пассажиров», и работников совхоза, и школьников, доставлял их в большой поселок, а вечером после работы, в определенное время, — отвозил рабочих домой, в станционный поселок. Школьники, после занятий, где-то в течение часа, добирались домой сами. Когда площадка утром передвигалась, — это было красочное зрелище: — взрослые открывали борта (так было удобнее) и рассаживались по всему периметру кузова, дети — сидели на досках внутри взрослого «окружения». Все были довольны и проблем с перевозками и рабочих, и школьников — не возникало.

И вот, наконец, — школа для Нади и её одноклассников, — Закончилась! Сегодня, со станции, в школу отправились всего две ученицы — Надя и её подружка — одноклассница — Оля. У всех остальных школьников, живущих в пристанционном поселке, с пятого, шестого и до будущего — седьмого класса (на осень), — уже две недели, как были каникулы. Седьмой класс, выпускной, — сдавал экзамены, а сегодня — в торжественной обстановке, — им должны были вручать Свидетельства. Дома, где жили Надя с мамой и Оля с бабушкой, стояли друг напротив друга, через дорогу. С раннего утра, девочки, по нескольку раз бегали друг к дружке за разными мелочами, а потом вместе отправились в соседний поселок, в школу. Не поехали на площадке — «такси» вместе с рабочими, не хотели помять свои наглаженные наряды. Обе были в одинаковых черных расклешенных юбках, белых накрахмаленных кофточках с длинными рукавами и черных же туфлях — «лодочках». Все это было заранее куплено и пошито специально для выпускного вечера. Девочки были одинакового роста и примерно одинакового телосложения. Стройные, темноволосые, чернобровые и ослепительно красивые. Обе. Несмотря на свои пятнадцать лет, — они выглядели вовсе не подростками, а вполне созревшими девушками.

Мама Нади и бабушка Оли, долго любовались ими, провожая на первый их серьезный торжественный праздник и сожалея, что не могут принять в нем участия, — бабушка Оли, — по причине больных ног, а у мамы — заболела сменщица по работе — подменить некому, а железная дорога все же, полувоенная серьезная служба.

Три километра до школы промелькнули для девочек незаметно. Когда они вышли на школьную улицу — по обеим её сторонам, в сторону школы, шли люди. Родители, родственники, будущие семиклассники, выпускники прошлых лет и многочисленные гости. Традиционно — выпускной вечер в главной поселковой школе, — отмечался солидно, с размахом. Выпускников и гостей, музыкой, встречал духовой оркестр сахарного завода, прибыли представители местного совхоза, поселковых предприятий, представители власти — поселковой и районной, технического училища, ветераны — преподаватели и много приглашенных гостей из знатных людей поселка. Все знали друг друга, весело и шумно общались. Напряженной стайкой стояли недалеко от трибуны, — именинники — выпускники. Были выступления до и после вручения Свидетельств, а также — вручение подарков. Так сложилось, что школьники всегда помогали и совхозу, и сахарному заводу, в напряженные периоды полевых и уборочных работ, особенно в период ухода за растениями. Так как главным направлением в совхозе было выращивание сахарной свёклы, а эта культура в те времена требовала значительных затрат ручного труда, особенно при прополке от сорняков, то школьники всегда были незаменимыми помощниками взрослых и на этой работе, и в период уборки урожая. Большинство нынешних выпускников, уже по нескольку лет, в период каникул, работали на совхозных полях, поэтому — и от совхоза, и от завода, им были вручены ценные подарки, а наиболее отличившимся, — и почетные грамоты.

Почетными грамотами от имени школы, были награждены пятеро выпускников, в Свидетельствах которых, по всем предметам стояла оценка «отлично». В числе этих пяти, двое было из пристанционного поселка — Надя и Оля.

Подарки от имени завода, вручал секретарь комсомольской организации, мастер цеха, высокий, стройный, крепко сложенный и обаятельный внешне, молодой парень. Звали его — Андрей. Три года назад, он с отличием окончил эту же школу, потом — производственно-техническое училище, пришел на сахарный завод и, уже несколько месяцев, возглавляет один из производственных участков. Как комсомольский секретарь, — настоящий «заводила» различных культурно-массовых мероприятий, не только на заводе, но и во всем поселке, — хорошо поет, играет в футбол и отлично стреляет.

Когда Андрей вручал Наде подарок и пожимал её руку, глаза их встретились, и — все, что было вокруг них, — мгновенно куда-то исчезло. Люди, музыка, аплодисменты, яркий солнечный день и весь этот праздник. Остались только два этих небесных создания, утонувших в глазах друг друга. Когда их руки, как магнитные полюса — сомкнулись, а взгляды — встретились, она, без всяких слов, всей своей сущностью, почувствовала, что это её — Андрей, а он, и в то же мгновение, что это — Его Надя, его Надежда!

После торжественной части — был сводный концерт художественной самодеятельности, выступали ученики школы, представители коллективов совхоза, завода и других организаций.

В заводской столовой прошел торжественный обед, а потом, на площадке перед клубом — были танцы, под оркестр. Весь вечер Андрей танцевал только с Надей, на зависть другим девчатам и на радость женщинам, да и мужчинам старшего поколения, которые откровенно любовались этой великолепной молодой парой, подобной которой, давно не было на территории поселка. Но всему приходит конец, даже радостным танцам. Солнце клонилось к закату, — гости, и участники праздника, постепенно стали расходиться.

Так как площадка — «такси» с работниками, давно отбыла в пристанционный поселок, то Надя и Оля, направились пешком, чтобы успеть попасть домой завидно. К девушкам подошел Андрей. В руках он вел велосипед, на котором постоянно ездил на работу. «Что, девчата, ваше такси уже уехало?» — весело спросил он, — так давайте, я вас отвезу. Втроем на велосипеде, хотя и не совсем удобно, но мы с ребятами иногда ездим. Или возьмите его, да поезжайте вдвоем!». Заметно было, что он не хочет вот так просто расставаться сегодня и ищет повод продлить знакомство. Выручила верная подруга, Оля: «Андрюш!, — обратилась она к парню, — Надя еще не ездила на велосипеде, а я — умею. Давайте сделаем так, — я поеду домой и потом оставлю велосипед у Нади во дворе, а когда вы придете, то ты на нем поедешь обратно. Согласны?!». Лучшего подарка для подруги и придумать было нельзя. Никто не сказал ни слова. Оля мягко взяла из рук Андрея велосипед, и через несколько секунд её уже не было видно, в сгущавшихся сумерках.

Андрей с Надей направились к мосту через речку с непонятным названием Ров, именно через него проходила дорога на станцию. Прошлись по замечательному парку, заложенному много лет назад бывшим хозяином местного имения, немецким инженером, проектировщиком и строителем железных дорог в России. Они наперебой рассказывали друг другу различные истории, связанные с эти парком, имением и его бывшими хозяевами, делились впечатлениями от сегодняшнего праздника, не касаясь ничего личного для них обоих. Когда миновали мост и направились в сторону станции, через лес, Андрей вспомнил добрым словом действия того инженера — железнодорожника, который, уже будучи хозяином этого села, при проектировании железнодорожной ветки Киев — Винница-Жмеринка и дальше — на Одессу, специально отошел от своего имения на три километра в сторону, чтобы « не нарушать покой поместья и не загрязнять окружающую его природу». В данном случае — была бы станция рядом с поселком, — и не пришлось бы провожать Надю….

Молодые люди шли по проселочной дороге, луна еще не поднималась и темнота плотно прикрывала все вокруг, а они не замечали, что уже ночь вступила в свои права и, в темно-фиолетовой темноте, в двух шагах ничего не было видно, им все было видно и слышно. В ту ночь они так и не поняли, что и как случилось, что они впервые встретились один на один, в принципе знакомые друг с другом только понаслышке, а когда пришли к дому Нади, то, им казалось, — что они были вместе с первого дня жизни. По пути — они рассказали о себе все, что знали — о родителях и родственниках, о друзьях и товарищах, о жизни вообще и поведали о своих мечтах, как на ближайшее время, так и на будущее. Не сказав об этом ни слова, оба поняли, что теперь — они должны быть вместе и — навсегда.

«Ты что думаешь делать дальше после школы?» — поинтересовался Андрей. Надя ответила, что намерена поступать в педагогическое училище, в Виннице. Здесь рядом, тридцать километров всего, ходит рабочий поезд из Жмеринки, не надо никакого общежития, можно жить дома и помогать маме, где нужно. В общем — учиться. А там видно будет.

Андрею на следующий год — идти в армию. Он сказал, что мечтает о военной службе, как профессии и будет стараться поступить в военное училище. Вот отработает, как положено, еще год после окончания профтехучилища и, неважно, — призовут его в армию или нет, через год, он все равно пойдет в училище. Отец его был военным, погиб от бандитской пули на западе Украины, вот и Андрей мечтает тоже стать военным.

Когда они дошли до дома, где жила Надя, было уже около одиннадцати часов ночи. Во дворе стоял велосипед. Андрей вывел его на улицу, попрощался. Луна уже взошла и добросовестно разглядывала и фотографировала для себя, это нежное, не раскрывавшее истинных чувств, расставание двух молодых, чистых, открытых и радостных сердец. Они сегодня — Нашлись, не думая, да и не зная, что будет завтра. Главное — Они — Нашлись!

Андрей протянул Наде на прощанье руку. Она трепетно протянула ему свою, и поблагодарила его за все сразу: — и за поздравление, и за подарок, и за проводы домой, а главное — За то, что Он — Был, Есть и теперь всегда в ней — Будет! Но последние слова она ему не сказала — они остались у неё в душе. Да он и сам тоже — Это чувствовал, только не мог всего сказать этой чудесной пятнадцатилетней девочке. Ни о каких дальнейших встречах между ними разговор не шел, да и не мог идти. Совсем другие были времена и нравы…. Андрей уехал на велосипеде — в ночь.

Переполненная эмоциями, Надя переоделась, открыла окно, прилегла на подушку, нежно поздоровалась с вишневой веткой в лунном свете и закрыла глаза….Весь день промелькнул перед её глазами. Но над всем этим нагромождением лиц и действий, главным было одно лицо, Его лицо! «Ах, какой все-таки он чудный, Андрюша!».

Надя растопила плиту, собрала ужин и стала дожидаться маму. Когда та пришла, рассказала ей в лицах и в действиях, как прошел весь праздничный день, показала Свидетельство, Грамоту и подарки, а в конце рассказала, что её провожал домой Андрей. «Какой Андрей?» — спросила мама. «Андрей Бойко, сын тети Акулины из поселка» — пояснила Надя. « Сын Акулины? — переспросила мама — хорошо её знаю, мы вместе с ней в молодости на улицу ходили гулять!. А сына её давно не видела, слышала, что хорошим парнем стал, как и его отец. И что, он тебя провожал домой, сюда, на станцию?». « Да, мама, так получилось, было уже поздно, когда все закончилось!» — и Надя подробно рассказала маме и про велосипед, и про то, как они шли в темноте через лес домой, ну и вообще — какой он чудесный парень, тот Андрей Бойко. Мать все поняла, даже больше, но не стала дальше расспрашивать ни о чем, только спросила: «Так ты окончательно решила поступать в педучилище?». Когда Надя это подтвердила, и сказала, что поступать они будут вместе с Олей, мама заявила, что послезавтра, договорится на работе, и вместе с ними, она съездит в Винницу, вместе они найдут то училище, узнают, что там и как, какие документы надо представить, короче говоря — обо всем надо договориться при мне, а потом — вы уже будете сами туда ездить. И документы представлять, и экзамены сдавать и т.д. На том завершился их долгий разговор, и мама с дочкой отправились спать.

Через день, они втроем отправились в Винницу, рабочим поездом. Мама Нади работала на железной дороге более пятнадцати лет, и была уважаемым человеком. На перегоне Жмеринка — Винница, её многие знали, и не только железнодорожники, поэтому за время поездки, к маме подходили разные люди. Одни просто здоровались — другие перебрасывались с ней несколькими фразами, что-то спрашивали или сообщали какие-то интересные новости местного масштаба, и время до областного центра пролетело незаметно.

На вокзале, в справочном бюро, — узнали адрес педагогического училища и как туда легче добраться. Добравшись до него, — удивились — если дома, в их школе, в это время было тихо и безлюдно, то в училище, как раз в этот период, было полно молодых людей, в первую очередь студентов. Шла самая горячая пора в году — итоговая экзаменационная сессия, у кого — экзамены за курс, у кого — выпускные. Дежурный по училищу привел их в комнату, где работала приемная комиссия. Там находилась всего одна молодая, добродушная на вид девушка. Она представилась — как Моника Иосифовна, секретарь приемной комиссии, спросила — с какой целью они прибыли в училище. Мама назвала себя, и представила Надю и Олю, желающих стать студентами, и сказала, что они хотели бы узнать условия поступления и учебы. А также — какие и когда, необходимо представить документы, когда и как будут проходить вступительные экзамены, как проходит зачисление в состав студентов, каков предполагается распорядок дня, в том числе время занятий, чтобы девочки могли жить дома и ездить на занятия, не занимая места в общежитии училища.

Секретарь комиссии, просмотрела представленные девочками Свидетельства, Грамоты, характеристики из школы и направления от Жмеринского РАЙОНО, осталась очень довольна и сказала, что им, как отличникам учебы, придется сдавать только один из двух вступительных экзаменов, скорее всего диктант по русскому языку, хотя вполне возможно, что приемная комиссия может принять решение о зачисление их на первый курс, вообще без сдачи экзаменов, и, что она сама поговорит об этом с членами комиссии, после регистрации и приема документов. Потом написала на листе бумаги — все, что надо иметь при себе абитуриентам — документы, справки и т.д. Сообщила, что вступительные экзамены начнутся с первого августа, и сказала также, что у неё постоянное место работы — отдел кадров училища, а она в это время, вместе с коллегами, занята, в основном подготовкой документов на выпускников текущего года, а где-то со второй половины июля — начнет работать приемная комиссия и она, как её секретарь, будет заниматься непосредственно всеми вопросами, связанными с приемом и обработкой документов будущих кандидатов в студенты.

Но, так как девочки уже пришли к ней, да еще с мамой, то она, как кадровик, практически уверенный в том, что они обязательно станут студентами, — довольно долго и обстоятельно с ними беседовала, записала на всякий случай, все их анкетные данные, адреса проживания, привычки и увлечения, а также — кто их родители, чем занимаются или занимались. Секретарь объяснила свой интерес к ним тем, что чем больше будет известно комиссии о потенциальном абитуриенте, особенно положительных моментов, тем больше шансов у него будет на поступление.

И маме, и девочкам, очень понравилась Моника Иосифовна. Не часто встречаются такие добродушные отзывчивые люди, которые с открытой душой идут тебе навстречу, пытаются чем-то помочь, где-то предупредить или от чего-то, ненужного — оградить. А она показалась нашим героям именно такой. Довольные и окрыленные — они прибыли домой.

Еще по дороге, мама уточнила — что они собираются делать в предстоящие до начала вступительных экзаменов, полтора месяца. Надя ответила за себя и за Олю, видно они уже договорились раньше об этом: « Мам, давай мы до конца этой недели, наведем порядки во дворах и огородах, и у нас, и у Олиной бабушки, а с понедельника — пойдем и поможем совхозу в прополке свеклы. На выпускном вечере, бригадир нашей постоянной «школьной» бригады выступала, благодарила и просила помочь. Нас, выпускников, в частности — не просила, зная, что многие будут готовиться к поступлению на учебу куда-то, а так просто просила всех помочь, кто сможет. Ну а нам что? Готовиться к экзаменам не надо, тот диктант мы хоть сегодня напишем, дома — приберемся, и что — будем лежать, провожая глазами проходящие туда-сюда поезда?.

Нет, мы с Олей решили с месяц поработать в совхозе — там и веселее будет; когда мы еще сможем выйти в поле после этого года! Да и что-то заработаем — пригодится какая-то копейка, лишней не будет. Хорошо мамочка?». Мама обняла обеих девочек и — согласилась. У Оли родители погибли от голода еще в начале тридцатых годов. Жили они тогда совсем в другом месте, и, когда родителей не стало, семилетнюю Олю, соседка привезла к бабушке, сюда, на станцию. Здесь Оля, вместе с Надей, пошла в школу, девочки все эти годы, жили как родные сестры, всегда и везде были неразлучны, и в школе, и вне её. Да и Надина мама, относилась к Оле, как к родной.

Вот и сейчас, Оля с радостью поддержала заявление Нади, что они наведут порядок в обоих дворах и пойдут на работу в совхоз, помогать пропалывать свеклу. Прополка посевов сахарной свеклы — занятие не очень приятное. На огромном поле, при нещадно палящем солнце, целый день махать сапой, которая к концу дня, кажется тяжелым кузнечным молотом, — не так просто. Да еще этим первобытным инструментом надо было не просто размахивать, а аккуратно и бережно, окучивать каждое растение отдельно, не поранив, даже не поцарапав его, уничтожая при этом, пытающиеся загубить его — сорняки. Тяжелая работа даже для взрослых. А нашим девочкам она нравилась, особенно своей полезностью, масштабностью и красотой. Когда выходишь к свекловичному полю — чувствуешь особое ощущение естественной природной красоты; — если поле злаковых культур (пшеничное, ячменное), при ветре волнуется темно зелеными волнами, похожими на волны на реке, то посевы свеклы, при том же ветре, во-первых, имеют серебристый цвет, а во — вторых — они весело поблескивая, трясутся в разные стороны, само свекловичное поле при этом, больше похоже на водную зыбь на море.

Не удалось девочкам осуществить свои планы в полном объеме. Поработали они на прополке одну неделю, а в воскресение — было объявлено, что началась Война! На Советский Союз, без объявления войны, вероломно напала фашистская Германия.

Много было войн в прежние времена. Да и сама Подолия, как место, о котором идет речь, всего каких-нибудь двадцать лет прожила без большой войны, а локальные боевые действия по ликвидации различных националистических банд на Западе Украины, продолжались практически до самого начала этой большой, как назовут её позже «Второй Мировой» войны.

Вроде бы удивить войной местное население, было трудно, тем более о возможной войне с фашисткой Германией, много говорилось в последнее время, и на разных уровнях. Писали об этом газеты, говорили по радио, читали по этому поводу лекции, обсуждали тему на собраниях и в различных беседах. То есть, вроде бы ничего неожиданного не произошло и советские люди, в большинстве своем, были к этому готовы.

Но. Война, которая началась в июне 1941 года, по своим масштабам, действиям и последствиям, не имела себе равных за всю историю Земли. И никто, тем более из простых людей, не мог представить себе, что же на самом деле, и в тот момент, стояло за этим вроде бы простым словом-понятием — ВОЙНА!. Эта война, своим жестоким, мощным и безжалостным мечом, нанесла первый Удар по нашей стране в целом, разделив(разрубив) всю жизнь в СССР на две части — «до войны» и « во время войны». Ошеломив этим вероломным ударом всех советских людей одновременно (сразу), война начала сечь их по-разному, каждого в отдельности, независимо от места действия, — будь-то фронтовой окоп на передовой, заводской цех или колхозное поле.

Оцепенение, охватившее страну, в первые — 7–10 дней после начала войны, прошло. Для Винницкого региона война была где-то там, далеко, на западе. Наши войска должны были не только остановить фашистских захватчиков, но и выдворить их обратно, за советскую границу. Об этом тогда говорили многие, и военные, и представители власти. Но — жизнь резко изменилась. Не стало слышно вечерних песен по селам, да и вообще никаких песен, кроме патриотических — военных по радио. Войной быстро пропиталось все — работа, отдых, поведение людей, везде, — на рынках, на железнодорожных станциях и дорогах.

Была объявлена мобилизация мужского населения 1905 — 1918 г.г. рождения. Многие молодые люди шли в военкоматы, как добровольцы. Их принимали на службу в последнюю очередь, поле оформления мобилизованных из запаса.

Росла нагрузка на железные дороги. Через узловую станцию Жмеринка, постепенно нарастала интенсивность движения, особенно с востока на запад и юго — запад, в направления — Хмельницкий и Черновцы-Бельцы. Постепенно поезда «специализировались» на перевозках: — на Запад везли — танки, пушки, боеприпасы и пополнения, обратно — раненых, военных и гражданских, а также беженцев, и эвакуированные материальные ценности, в том числе различное оборудование и продовольствие.

Ситуация сложилась так, что в одно и то же время, в одной и той же стране, на западных её рубежах, от Балтийского моря до Черного, шли ожесточенные бои, тысячами гибли люди, наши советские люди, а еще многими тысячами их захватывали в плен, а в той же Винницкой области, — пололи посевы сахарной свеклы и косили сено. Люди, в первые дни войны не могли себе представить, что на самом деле происходит на фронте. Поэтому, когда через всего шесть дней после вторжения, фашистскими войсками был занят Минск, а через еще две недели — Смоленск, который находился посредине между западной нашей границей и Москвой, от которого до Москвы всего 400 километров, вся страна, в том числе жители Винницкой области, поняли, что это действительно Война, и что такими темпами, она может придти и в их края. Причем придти, несмотря на значительное количество наших войск, в двух образованных на этом направлении фронтах — Юго — Западном и Южном. А она война, пришла в Винницу гораздо раньше, чем её ожидали.

Если посмотреть географическую карту бывшего Советского Союза, по состоянию на июнь 1941 года, то образно можно представить Союз на карте, как туловище большого животного, с головой в районе Прибалтики, Белоруссии и Западной Украины, «подбрюшьем» по линии Кавказ — Средняя Азия — Казахстан и «хвостом» в виде Камчатки, то в роли своеобразной «шеи» этого «организма», выступает глубокой дугой, участок между Черновицкой областью и Молдавской ССР. То есть самый короткий путь от государственной границы Союза до Винницы, проходил именно здесь. Немцы понимали это прекрасно. Тем более — здесь стыковались два наших южных фронта, а где стыковка, тем более в период неразберихи и всевозможных стратегических ошибок, там всегда и беда. Лютый фашистский зверь, нащупав слабое место, яростно вцепился зубами в эту самую «шею». В результате — не прошло и месяца после начала войны (19 июля), а немецкие войска были уже в Виннице.

Дней за десять до прихода немцев в поселок, на станции, где проживала Надя, собралась большая группа молодых ребят из соседних сел, 17–18 лет, которые по договоренности с местными властями, добровольно направлялись в Жмеринский райвоенкомат, с просьбой зачислить их в ряды действующей армии. Среди них был и Андрей Бойко. Пока группа ждала прихода дрезины для их отправки, Андрей побежал к дому Нади. Постучал, она вышла вместе с Олей. Андрей с ходу поздоровался и выпалил: «Надя, у меня всего пять минут времени. Иду на фронт, добровольцем. Я вернусь и найду тебя, обещаю. Ты могла бы дать любую свою фотографию, чтобы она меня грела и защищала?. Мне она — очень нужна, а ты — тем более. Жди меня, Наденька, я обязательно вернусь!». У Нади не было еще своей «взрослой» фотографии, она побежала в дом, вынула из рамки единственное фото, на котором они были сняты втроем — мама, Николай и Надя. Фото было годичной давности, когда Николай уходил в армию. Надя написала химическим карандашом на её обороте: «Андрею от Нади на память», выскочила во двор и отдала фотографию Андрею. Он положил её в карман, посмотрел ей в глаза, и тогда Надя не сдержалась — бросилась ему на шею и прошептала: — «Я буду ждать, Андрюша!». Потом они обнялись и Надя, в первый раз в жизни, — поцеловалась с парнем. И каким парнем! — Её любимым Андреем!. Андрей еще раз её обнял, потом по-братски обнял Олю, попрощался и побежал к станции. Там уже стояла дрезина и готовилась к отправке. Домой из тех ребят — добровольцев, в тот день, — никто не вернулся.

В Жмеринском военкомате из молодых ребят добровольцев, отобрали группу «самых-самых» — относительно грамотных, физически крепких и морально устойчивых, и отправили их на восток, в тыл, учиться воевать. По счастливой случайности, в то время в военкомате находился представитель Военного совета Фронта, пожилой полковник, прошедший не одну войну. Он так и сказал работникам военкомата: «Эти ребята — наше армейское будущее и мы не имеем права просто бросить их в мясорубку войны, без должной подготовки. Неизвестно, что будет дальше, когда закончится эта война, но такой прекрасный генофонд надо сохранять. Отправим их в тыл и будем готовить красных командиров, успеют они еще и повоевать». В составе той «отборной» группы, был и Андрей Бойко.

Глава вторая

События на фронте развивались так стремительно, что не только простые люди, а даже военные в больших чинах, не могли должным образом, а главное своевременно, понять, что, где и как происходит. Тому же Юго-Западному фронту, был дан приказ отступать на определенные позиции, к такому-то времени, а оказалось, что еще раньше того времени, эти позиции уже были заняты немцами. Сжималось кольцо окружения Киева. Эта неопределенность передалась и гражданскому населению. Мало кто успел куда-то уехать подальше от войны, так как война уже была везде, и, если кому-то и было куда уехать, так уже невозможно было это сделать. То, что это действительно — война, и война не на жизнь, а на смерть, многие сразу не поняли, хотя немцы бомбили Киев, Житомир и другие большие города, уже в первый день, 22 июня. Ну, а когда поняли, — было уже поздно. Немцы разрезали оборонительные позиции советских войск в районе Винницы, и пошли дальше, а на Юге — образовывался Одесский «котел», на севере — Киевский. Железнодорожное сообщение от Киева — до Одессы, перешло в руки захватчиков. Захватывая пути, станции, перегоны и мосты, немцы ставили своих руководителей, постепенно заменяя там и весь обслуживающий персонал.

Мама Нади, где-то с месяц еще работала диспетчером на станции, потом её сделали уборщицей, и она согласилась, потому, что надо было как-то жить. Надя с Олей старались меньше появляться на улице, чаще прятались у бабушки в сарае, чтобы не попадаться на глаза проезжающим военным, поезда с которыми иногда останавливались на их станции. Как быть дальше — ни они, ни мама не знали, все надеялись, что война вот-вот закончится.

Но война продолжалась; и так случилось, что немцы, первыми захватившие Жмеринский район, а потом и Винницу, в августе месяце, вдруг передали Жмеринку и большинство территории района — румынам. Получилось так, что пристанционный поселок, где жили наши герои, и большой поселок, куда они ходили в школу, — остались у немцев, а все, что было южнее, — до реки Южный Буг, — на Востоке, до реки Днестр, — на Западе, и — до Черного моря, включая город Одессу, — на Юге, вошло в состав нового образования, под названием Транснистрия, где хозяйничали румыны. Хозяйничали чисто формально, под пристальным надзором «старшего» брата — немецкого командования — военного и административного.

Редкие приезжающие из Винницы люди, рассказывали о зверствах, которые начали твориться в городе, почти сразу после прихода немцев. Особенно по отношению к еврейскому населению. Евреев начали арестовывать и расстреливать уже через десять дней после вступления в город фашистских войск, а потом — это делалось регулярно, в открытую, среди бела дня. В Винницу начали свозить евреев и с окружающих город населенных пунктов, как оказалось позже, — только с целью уничтожения.

Мама Нади и девочки все это слушали, поражались, но, так как деваться им было некуда, и были они не евреями, а украинцами, то надеялись, что для них все как-то обойдется. Но, в начале сентября, на их станцию прибыла моторизованная дрезина и с ней трое вооруженных немецких военных, в черной форме. Они нашли недавно назначенного местного старосту, из бывших местных уголовников, который, по их просьбе провел всех троих — к дому, где жила Надя с мамой. Дома у них никого не было — мама на работе, а Надя была у Оли. Но «гости», обыскав весь дом, — не ушли, а направились прямо к дому Олиной бабушки. Там обнаружили девочек и послали старосту за мамой, на работу, с приказом немедленно привести её сюда. Один из военных, оказался закарпатским венгром и сносно говорил по-украински. Когда пришел жандарм с мамой, венгр объяснил всем присутствующим, что их послали привезти в Винницкий комиссариат — персонально девушек — Надю и Олю, вместе с мамой. Их приглашают, чтобы предложить где-то работу, а больше посыльным ничего не было известно. Им приказали привезти — они и привезут. Пусть они в течении десяти минут собираются, возьмут документы, удостоверяющие их личности, и выходят на улицу. Никакие вопросы не задавать — все расскажут в Виннице.

Мама с Надей пошли к себе домой, один из военных пошел вместе с ними. Мама с Надей переоделись, взяли с собой теплые кофты на всякий случай. Паспортов у них не было. Надя взяла недавно полученную справку с места жительства от сельского совета, приготовленную для поступления в училище, а мама взяла служебное удостоверение железнодорожника, все остальные семейные документы и вырезки из газет про их отца, — мама сложила в старенькую холщовую торбу и, пока переодевалась, — засунула её под «вьюшку» — заслонку, закрывающую дымоход из печки. Потом они вместе вышли на улицу — зашли опять в дом Олиной бабушки, минутку посидели, попрощались и пошли на станцию. Проходя мимо бабушки, мама тихо проговорила, как бы невзначай, — заберете к себе торбочку под нашими вьюшками, обязательно, и сразу — спрячьте подальше. Уезжали они из поселка, в общем-то, спокойно, надеясь скоро вернуться и с хорошими новостями. Нормально приехали в Винницу. Никто с ними грубо не обращался. Мало того, к удивлению, на вокзале, их ожидала небольшая полу грузовая машина, в которую они все вместе погрузились и, через некоторое время, подъехали к какому-то солидному зданию. Сопровождающие провели их в большую комнату и ничего не сказав, ушли, оставив их одних.

И мама, и девочки, не понимая, что с ними происходит, но, уже зная от людей, как живет сегодня Винница, ничего хорошего от приглашения их (именно их) в областной центр, не ожидали, но все же надеялись, что их пригласили в результате какой-то ошибки и, возможно, все обойдется.

Комната, куда их привели, была большая, без мебели, вдоль одной из стен, стояла только старинного вида длинная скамья — канапе, с высокой красивой резной спинкой, и все. Ни столов, ни стульев, и ничего другого — не было. Они присели на скамью и стали ждать. Ждать пришлось долго. Неизвестность вызывала излишнее волнение, но мама и девочки просто сидели, молча, и ждали. Даже не переговаривались между собой, опасаясь, что кто-то может подслушать. Казалось уже, что про них забыли, но часа через два, — отворилась дверь, и вошла молодая женщина в черной военной форме и на чистом русском языке, пригласила маму пройти с ней в другую комнату. Они подошли к какой-то двери, девушка постучала, ей что-то ответили по-немецки, потом она открыла дверь в красиво обставленный дорогой мебелью кабинет, ввела туда маму, сразу же вышла и закрыла за собой дверь.

В глубине кабинета стоял массивный стол, накрытый коричневой скатертью, перед ним — несколько тоже массивных, обитых бархатом, стульев. За столом сидел молодой мужчина в немецкой военной форме, перебирал какие-то бумаги, лежащие перед ним. Когда мама зашла и поздоровалась, он оторвался от бумаг, поднял голову, внимательно на неё посмотрел, затем махнул рукой в сторону одного из стульев, сказав при этом, по-русски: «Садитесь». Когда она села, он спросил: «Вы — Анна Ивановна Михайлюк, 1901 года, уроженка Жмеринского района, это так?». « Да — это так» — подтвердила она. « У вас есть какие-то подтверждающие это документы, паспорт или другое что-то?» — спросил мужчина. «Паспортов нам не выдавали, у меня есть служебное удостоверение, у моих девочек — справки с места жительства» — ответила Анна и передала документы офицеру. Он бегло просмотрел их и бросил в ящик стола.

«Вы много лет проработали на железной дороге, были заместителем начальника станции и старшим диспетчером, а сегодня — работаете там же уборщицей?» — снова продолжил вопросы хозяин кабинета. «Да, — работаю, жить-то как-то надо!» — ответила она.

« Собственно по этому вопросу мы вас и пригласили» — мужчина взял из лежащей на столе коробки — сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся и выпустил клуб ароматного дыма, — «Вы еще молодая женщина, знающая, опытная. По нашему мнению, могли бы еще долго работать и приносить пользу. Германии именно сейчас нужны толковые работники в разных сферах, и у нас в стране и, особенно, на новых, осваиваемых нами территориях. Почему мы обратили внимание именно на вас? Во-первых — вы сами еще можете многое сделать по жизни, а кроме того — у вас прекрасные дети рядом, и ваша дочь — Надежда, и соседская девочка Ольга, её подруга. Уже вполне оформившиеся девушки, отличники учебы и прилежные во всем. Их только надо подучить чему-то достойному и тогда — счастливая жизнь им будет обеспечена.

Мы бы могли посодействовать и с их обучением, и дальнейшим трудоустройством, да и вашим — тоже. Чем вы сможете им помочь, работая за гроши уборщицей? — Ничем. Просто — испортите девочкам жизнь и все. Наши войска скоро войдут в Москву, советская власть исчезнет навсегда, поэтому, — вполне разумно — уже сегодня подумать вам о своем будущем и будущем ваших детей. Мы предлагаем идти на работу к нам, сегодня, сейчас, добровольно; и тогда ваша жизнь станет насыщенной, полноценной и богатой, ибо вы будете работать на великую Германию, страну, равной которой по экономической и военной мощи, сегодня в мире — нет! Вы поняли, что я вам сейчас сказал? Если поняли, — то я жду вашего ответа. Вы даже можете несколько минут подумать, хотите — посоветоваться с девочками, но ответ дать немедленно!».

Анна опустила голову, с минуту помолчала, потом — выпрямилась, и, глядя прямо в лицо офицеру, проговорила: «Я благодарю вас за внимание к нашей семье, но скажу откровенно — не пойду я на вашу работу. Да, я не хочу, но не это главное — я просто — Не могу! Мой отец и два старших брата погибли на прошлой германской войне, муж тоже с вами воевал, был несколько раз ранен, и я не могу предать их память, ни за что. Поэтому — сама не пойду — и девочек своих вам не отдам!

Да они и сами к вам никогда бы не пошли. Они родились и выросли при советской власти, знают, что и сколько она для них сделала, и не будут работать против неё и своего народа! Делайте, что хотите, а лучше отпустите нас домой, проживем как-нибудь без ваших милостей!». Она проговорила это, не повышая голоса, обыденно, как вроде бы здесь ничего особенного не было и всем все должно быть понятно.

Сидевший за столом офицер, выслушав такую простую и понятную отповедь, переменился в лице, бросил сигарету в пепельницу, приподнялся над столом, опершись на обе руки, и буквально закричал: «Ты, глупая женщина! Ты знаешь, где ты сейчас находишься? В отделении гестапо! Уже за то, что у тебя сын сегодня воюет против нас, а ты была советским активистом — депутатом районного совета, я должен бы был тебя расстрелять прямо там, на станции, в твоем дворе! Так ты еще плюешь на наше предложение идти к нам на работу! Ты что забыла, что идет война и работают законы военного времени?!. Так знай — из этого кабинета только два пути — или ты идешь к нам, а это уже не предложение, а приказ, или — пойдете вместе с теми местными евреями — в расстрельную яму. Только перед этим, — наши солдаты познакомятся с вашими прелестями, твоими и девочек, они это хорошо умеют!. Ты меня поняла? — это уже приказ, а за невыполнение приказа на войне — смертная казнь. Даю тебе последний шанс, — поговори со своими девочками, объясни все, что я тебе сказал и очень постарайся уговорить их. Они же еще не жили!»

« Я вам уже сказала, господин офицер, — тихо проговорила Анна, — это мои дети, и я их хорошо знаю. Уговаривать и пугать их, — бесполезно, да я и не буду этого делать, чтобы не случилось!».

Гестаповец не стал больше дискутировать, зло крикнул что-то по-немецки, вошла та же молодая женщина, которая привела Анну к нему, он ей приказал привести в кабинет обоих девочек. Когда они вошли, он, с деланным сожалением произнес: «Скажете спасибо своей маме, за то, что она отправила вас в расстрельную яму!». Снова сказал что-то по-немецки, своей помощнице, та вывела Анну и девочек в коридор, перепоручила их двоим охранникам, и вернулась в кабинет начальника. Офицер уточнил: «Когда у нас очередная еврейская «зачистка» по Виннице?». «Послезавтра» — ответила помощница. «Возьми охрану и мою машину. Отвези эту маму с девочками в еврейское гетто. Предупреди от моего имени всех, чтобы их эти два дня никто не трогал, даже пальцем, а потом и тоже под твою личную ответственность, — проследи, чтобы они были ликвидированы с евреями вместе. Повторяю — убедись сама, что они ликвидированы и доложишь мне лично. Жалко их, уж больно материал качественный, но не наш. Запомни — это и есть настоящие Русские. Их не переубедишь и не купишь, можно только убить…. В нашей работе, это тоже надо иметь в виду. Таких в России много. Уважаю достойных противников, поэтому и делаю, иногда, для них, что могу…,но не больше. Надеюсь, ты меня поняла. Это — Приказ!».

Приказ был выполнен. В сентябре 1941 года в районе Винницы, были уничтожены многие тысячи евреев. Среди них, не случайно, а по целенаправленной злой воле, оказались и три украинки, — Анна Михайлюк, Надя Михайлюк и Оля Шумейко.

Глава третья

Утро занималось пасмурное. Дождя не было, но тучи плотно покрывали ближайшие горы и буквально стелились над крышами домов. Осень вступала в свои права. Кто-то громко постучал во входную дверь дома. Моника слышала, как встала и вышла к посетителям мама, о чем-то громко разговаривала с какими-то мужчинами, даже кричала. Потом все стихло. Мама зашла в дом и прошла в комнату Моники. « Вот так, дочка» — сказала она, — « в один момент, остались мы с тобой ни с чем, даже без собственного дома. Твой отец, этот австрийский подонок, уехавший месяц назад в Вену, якобы за запасными частями и красками, на самом деле — сбежал. Сбежал не только потому, что в Черновцы вошли советские войска, а скорее всего, сбежал от нас с тобой. Ну. — сбежал и сбежал, так нет же, оказывается, он еще раньше продал наш дом, вместе с мастерской и всем хозяйством, какому-то местному еврею и дал гарантию, что в течение трех месяцев, мы дом освободим и уберемся отсюда. Так вот, те три месяца прошли, и новый хозяин, пришел с оформленными бумагами, вселяться. Он не думал, что кто-то здесь будет и очень удивился, что мы здесь еще находимся. Можешь представить себе, — как и я этому удивилась.

Новый хозяин дал нам три дня сроку на выселение. И что нам теперь делать? И куда подаваться?. Я проверила документы, — там все правильно и зацепиться не за что, тем более, что Иозеф, был единоличным собственником всего проданного им, движимого и недвижимого имущества. Мы с тобой в этой сделке никаких прав не имели, поэтому — не участвовали и ничего об этом не знали. И что делать?. Хорошо, что хоть ты закончила учебу, а то и платить бы пришлось еще и за это, а у нас — денег только на карманные расходы!».

Мама пошла на кухню, а Моника лежала на спине в полумраке комнаты, ошарашенная новостью, принесенной мамой, но в душе не чувствовала особой обиды на отца, так как это должно было случиться рано или поздно. Приход советских войск в Буковину, только сильнее обострил давно сложившуюся в семье ситуацию и дал отцу, дополнительный, больше моральный, чем какой-то другой (политический, или экономический), толчок — повод, для такого, некрасивого поступка. А может у него (отца) — были какие-то свои соображения на этот счет? А может он еще заберет их в свою Вену?. Там у него были живы родители и еще после первой германской войны, когда Буковину оккупировали румыны, а Моника еще не появилась на свет, отец с мамой посещали несколько раз родителей отца. Из Черновцов — в Вену ходил специальный поезд. И все было нормально. Правда, позже, уже в последние несколько лет, родители Моники часто ссорились по разным мелочам. Отец все стремился вернуться в Австрию, его родители старели и просили вместе с семьей переехать в их дом.

Но мама всегда была — против переезда в чужую страну. Не нравилась ей та старинная чопорность, царившая в семье отца, заведенные там порядки и семейные традиции, и, особенно, внутрисемейные взаимоотношения. Там все было не так, как здесь, и мама не могла с этим смириться. Возможно, эти разногласия и стали причиной такого поведения отца. Но, как бы — то не было, — сегодня они с мамой попали в очень сложное положение. В первую очередь — материальное. При отце — они жили в этом плане вполне благополучно, ни в чем не нуждались и ни в чем себе не отказывали. А теперь что!?. Близких друзей-родственников у них в Черновцах — нет, помощи ждать не откуда, значит — надо искать какой-то выход. Какой?

Странным получился лично для Моники, этот, 1940 год. Очень уж он был для неё насыщенный, причем насыщенный такими событиями и отдельными моментами, что не каждая молодая девушка в её возрасте, могла бы себе подобное представить. А уж тем более, — с кем-то поделиться, даже с родной мамой.

Все началось еще во время предыдущих рождественских каникул. На рождественском бале — маскараде в лицее, где Моника представлялась в костюме «холодной Феи», к ней подошел мужчина в маске волка, с приглашением на танец. Моника сразу его узнала. Это был преподаватель немецкого языка и литературы из их лицея. Молодой парень, выпускник Венского университета, с громкой фамилией Бах, да еще с «баронской» приставкой «фон».Прибыл к ним в лицей, в начале выпускного курса. Был он неказистым на вид, с худым продолговатым лицом, белыми бровями, такими же белесыми волосами, прилизанными каким-то маслом, и с каким-то неприятным, постоянно подозрительным взглядом бесцветных глаз. Прибыл он в «малую Вену на Пруту, (Черновцы)», скорее всего, чтобы набраться преподавательской практики на периферии.

Моника, в отличие от многих сокурсниц ( украинок, румынок, евреек и даже местных девушек — немок), в совершенстве владела немецким языком (отец — австрийский немец!), даже с каким-то «венским» диалектом. Училась по всем предметам только на отлично, но, с новым преподавателем, отношения у неё, почему-то сразу не заладились. Причем это все так по мелочам, на словах, но когда мелочей собирается много, они перерастают во что-то крупное. В данном случае — в обоюдную неприязнь.

И, когда он, вдруг, подошел к ней пригласить на танец, Моника, сама не понимая почему — резко развернулась и, схватив первого попавшегося на пути парня — сокурсника, — закружилась с ним в танце. Получилось все так неожиданно и для неё, и тем более, для того парня, но в общем бальном Рождественском веселье, это было как само собою разумевшееся и никто не обратил на это внимания. Кроме молодого преподавателя, фон Баха. С началом нового семестра, он стал откровенно издеваться над студенткой Моникой. Постоянно вызывал к доске, нагружал и перегружал различными дополнительными заданиями, старался запутать её в ответах на вопросы, откровенно вызывал на грубость, чтобы потом иметь право других способов воздействия, а главное — занижал до минимума оценки и искаженно докладывал различные факты её «поведения» — руководству лицея. Сокурсники все это видели и понимали, но никто не хотел вмешиваться и портить для себя выпускной год.

И тогда Моника решилась. Нет, она не пошла на поклон к заносчивому «барону». Она несколько дней тайно следила за ним, а потом — написала анонимный донос на ненавистного преподавателя и бросила конверт, в специальный ящик для писем, находившийся рядом со зданием румынской жандармерии. Написала о том, что он нехорошо отзывается о румынской власти, что посещает националистические украинские кружки и т.д..И — стала ждать последствий. Понимала, что вряд ли в жандармерии обратят внимание на донос анонима, но — надеялась. Прошло несколько недель. Фон Бах, так и читал у них лекции, и так же продолжал издеваться над Моникой, никаких последствий её заявления, не было видно. Моника уже начала злиться не только на учителя, а и на румынскую власть, которая не принимает мер по восстановлению справедливости в её городе.

Через какое-то время, у одной из сокурсниц был день рождения, и та пригласила всю группу в уютное немецкое кафе, хозяином которого был её отец, чтобы отметить именины. Кафе было известным в городе местом, поэтому там всегда было много посетителей и в тот вечер — тоже. В один из перерывов между танцами, к Монике подошел стройный, высокий, интеллигентно одетый мужчина, и по — немецки, попросил разрешения пригласить её на очередной танец. Посмотрев на незнакомца, Моника почувствовала в нем такую уверенность, надежность и силу, исходящую от всего его целиком, что сразу — согласилась.

Танцевали они — молча. Перед тем, как танец закончился, мужчина попросил Монику посидеть с ним за столиком, пока её сокурсники будут танцевать. Сели за отдельный столик, в нише, официант принес два бокала с шампанским и сладости. «Меня зовут — Отто, а вас, насколько мне известно, — Моника»-тихо проговорил незнакомец. Девушка растерянно молчала, не понимая, что происходит. «Вы успокойтесь, я вам — друг — добродушно улыбнулся Отто, — и, чтобы все сразу стало на свои места, ответьте мне всего на один вопрос — это вы писали?» — он показал отправленное ею письмо в жандармерию, внимательно вглядываясь в её лицо. Моника не успела ничего сообразить, а её рот раскрылся, и она тихо ответила: «Да — я». «Молодец — проговорил Отто — вы, сами даже не знаете, что совершили сегодня, возможно, свой первый настоящий поступок в жизни. И — запомните этот день надолго, скорее всего — навсегда». « Я уверен, что мы скоро встретимся, а пока — счастливо вам отмечать праздник!» — продолжил он, поднялся и вышел из кафе. Моника, в растерянности, вернулась к сокурсницам.

Уже дома, она так и не могла объяснить случившегося. Как оказалось её письмо у этого Отто, как он узнал, что писала его именно она, и, — что вообще ждет её дальше?. Кто он, этот самый — Отто?. «Если я посылала письмо в жандармерию румынам, то как с ними он связан?. Главное — ничего не сказал — где его искать, или не надо искать». В итоге Моника решила так — если он сам меня нашел в первый раз, то, если понадобится, — найдет еще раз. И как-то сразу успокоилась.

Отто не заставил долго себя ждать. Через несколько дней, когда Моника возвращалась вечером домой из лицея, не доходя одного квартала до дома, её окликнули. Она оглянулась и увидела приближающегося — Отто, в черном кожаном плаще и шляпе. Он поздоровался и пошел рядом. Подошли к стоявшей у обочины легковой машине. Отто открыл дверцу и пригласил Монику сесть на сидение рядом с водителем, сам уселся за руль. На немой её вопрос — успокоил: «Не бойтесь, я вам еще в прошлый раз сказал, что буду вашим другом, а сейчас мы проедем с вами в одно хорошее место и — поговорим обо всем, что нас обоих будет интересовать. А потом, — я отвезу вас домой. Повторяю еще раз — не беспокойтесь ни о чем. Вы — в безопасности, и я вас доставлю домой в полной сохранности. Обещаю!».

Они немного проехали по городу, свернули с главной улицы, еще немного проехали по какому-то старинному переулку, и, наконец, через большие арочные ворота, въехали в большой темный двор. В глубине его, фары машины высветили небольшой кирпичный дом старой постройки, с пятью окнами по фронту и красивым резным деревянным крыльцом. Скорее всего, этот дом, когда-то служил флигелем во всем окружающем дворовом комплексе.

Отто подъехал к крыльцу, вышел из машины, открыл ключом входную дверь, вошел в дом, включил свет, затем вышел к машине, открыл дверцу со стороны Моники, и пригласил её пройти в помещение. Когда она вошла — прошел следом, закрыл входную дверь на ключ, помог ей снять плащ, потом предложил пройти и сесть на одно из нескольких кресел, расположенных вокруг невысокого, круглого, на вид очень тяжелого стола, на котором лежали газеты и журналы на разных языках.

Попросив прощения, Отто зашел в одну из дверей, веером расходившихся в разные стороны, из комнаты, куда они вошли. Моника осмотрела комнату. Это была довольно большая гостиная, обставленная дорогой старинной мебелью. Уютная такая, располагающая к беседам и отдыху. Несколько дверей по периметру, скорее всего, вели в спальни и другие необходимые помещения.

Отто принес какие-то продукты, — колбаски, шпроты, печенье — все консервированное, высокого качества и сказал, что сейчас на газовой горелке у него закипает кофе. Как будет готов, — он тоже прибудет в гостиную. Принес чашки, кофейник, сахар, сливки и шоколад, сел напротив Моники и налил в чашки напиток. Пригласил — перекусить. Ничего спиртного на столе не было. Как много позже объяснил ей Отто, в тот вечер решалась её будущая судьба и ни в чем «подогревающем» тогда не было необходимости. Они пили горячее кофе и молчали. Моника отметила про себя, что кофе было настоящее, бразильское и очень приятное, о чем и сказала Отто, в знак благодарности. Он согласился, что кофе действительно хороший, но добавил, как бы шутя, что все равно их сегодняшняя встреча, — гораздо лучше. Потому что эта встреча — знаковая, уже тем, что она состоялась.

Отто не стал вилять вокруг да около, — а сразу сказал, что он, здесь, в Черновцах, представляет одну очень солидную организацию, имеет определенные полномочия, и одной из главных его забот — есть нахождение и подбор кадров, которые могли бы отстаивать интересы его организации всегда и везде. И не по принуждению или какому-либо интересу, а чисто по убеждениям, верноподданнической ответственности со всеми вытекающими последствиями и, только потом, конечно же, — интересу. Без этого не обойтись. Да, подбор и отбор достойных людей, — и есть его главная задача на сегодня.

Подливая кофе, он рассказал, что, когда её анонимное письмо попало в его руки, а местные румынские коллеги всегда так поступают, когда получают информацию с любым компроматом на лиц немецкой национальности, то его коллеги быстро вычислили автора письма, то есть её — Монику, сразу установили за ней наблюдение, узнали все необходимые данные по ней, но не могли установить точную причину написания анонимки, на молодого преподавателя, недавно прибывшего из Вены. Чтобы выяснить эти детали, Отто, познакомившись со всеми характеристиками на неё, и решил познакомиться с ней поближе. Не каждый человек в то время и в том месте, решился бы обвинить в нелояльности немца, да еще выходца из известной австрийской семьи.

«Вот я и решил поговорить с вами об этом не совсем приятном инциденте. Если бы все, о чем вы написали — было правдой, то это было бы одно, но ведь все ваши обвинения к фон Баху — ничтожны и мы это знаем, потому что давно знаем и самого молодого человека; а ведь это уже не просто оскорбление, а — преступление, тем более — политическое, он же гражданин другого государства! Надеюсь — вы понимаете, что это такое, и какие могут быть последствия за клевету на иностранного гражданина, да еще на гражданина Германии и в настоящее время?!» — довольно холодно произнес Отто. Моника, понурив голову, молчала.

«И все же, — в чем была причина написания того злополучного письма?» — спросил он, похолодевшую от ужаса, Монику — вы можете мне рассказать, естественно правдиво и до мелочей, — почему вы на это решились?».

И тогда она рассказала ему все до мелочей, и как отказала преподавателю в приглашении на танцы, так как у неё в мыслях были другие партнеры, и как он стал постоянно терроризировать её по мелочам, и, как эта взаимная неприязнь дошла до своего апогея, и как об этом судачили её сокурсники, и не только. Короче говоря, её так достали его наглые притязания, что она, не найдя ни в ком поддержки, кроме дешевого сочувствия и насмешек, — решила написать жалобу, надеясь, что кто-то все-таки сможет ей помочь. Напрасно надеялась, как оказалось, но другой возможности противопоставить что-то откровенной наглости преподавателя, — у неё не было. Отто, как опытный психолог, давно работающий с разными людьми, слушая Монику, понял, что она говорит правду.

«Ну ладно, давайте оставим этот неприятный для вас разговор, мы к нему еще вернемся, попозже. А пока расскажите о себе, о своей семье, родственниках здесь, в Черновцах и в других местах. Есть ли у вас друзья-подруги, находитесь ли вы с кем-то (или были) в близких отношениях, особенно с лицами мужского пола, расскажите и о прочих мелочах, поделиться которыми со мной — посчитаете нужным». Они беседовали долго, при этом вопросы задавал хозяин, Моника — только отвечала.

Когда на улице совсем стемнело, Отто встал: « Я, благодарю вас, Моника, за вашу откровенность при ответах на мои, возможно не всегда корректные вопросы, и, знаете, я абсолютно уверен, что мы еще не только встретимся снова, но и начнем помогать друг другу в различных делах. А инцидент с вашим преподавателем, давайте вычеркнем из вашей памяти. Я абсолютно уверен, что тот молодой человек перестанет вас преследовать. Можете быть спокойны. И, если вы будете не против, то — я вас скоро навещу, опять. Не пугайтесь, я не буду навязчивым, как фон Бах, а буду выбирать место и время нашей встречи так, чтобы вас излишне не напрягать.

Монике ничего не оставалось, как поблагодарить его за оказанное внимание и понимание. Она добавила, что всегда будет рада их встрече. И это была правда. Уверенность, тактичность и общечеловеческое обаяние Отто, — привлекало к себе, вовсе не как мужчину к женщине. Здесь было что-то другое, большое и серьезное, неизвестное ей, но явно стоящее за все этим, и ей, вопреки здравому смыслу, хотелось с ним встретиться и как можно скорей.

В лицее занятия шли нормально, отношения с преподавателем немецкого языка, как-то незаметно наладились. Фон Бах даже начал выделять Монику, как пример для других студентов, её коллеги — студентки, не знали, что и думать, считая, что Моника сдалась и потому теперь у неё все хорошо. Никаких объяснений с её «притеснителем» у неё не было, все вроде бы стало на свои места само собой. Моника чувствовала здесь какое-то влияние Отто, но что там и как было, — её уже не волновало. Хорошо — и — слава Богу.

В один из вечеров, возвращаясь с занятий, Моника попала под сильный ливень. Ей пришлось бежать к трамвайной остановке, чтобы спрятаться и переждать, пока дождь если не перестанет, то хотя бы стихнет. Она не успела добежать метров двадцать, как рядом прозвучал автомобильный сигнал. У подъехавшей машины раскрылась правая дверца, сидевший за рулем мужчина энергично махал рукой, приглашая скорее сесть в салон. Она увидела за рулем Отто, и с радостью села в машину. С радостью, в первую очередь потому, что укрылась от дождя, да и сама встреча с ним, её приятно удивила. «Вы не очень спешите? — спросил Отто. «Нет не спешу — ответила Моника, — дома все равно никого нет, отец уехал по делам в Вену, а мама на работе». «А где работает ваша мама? — уточнил Отто. « В дежурной вечерней аптеке» — ответила Моника.

«Ну, тогда, если вы не будете против, мы снова заедем ко мне, погреемся горячим кофе» — сказал Отто — и машина тронулась с места. Когда подъехали к знакомому уже Монике дому, дождь перестал, но на улице стало совсем темно. Вошли в гостиную. Отто опять усадил её в кресло, дал красивый теплый плед укрыть ноги, а сам пошел готовить кофе. Когда он все приготовил, налил в чашки кофе — то спросил Монику: «Вы не возражаете, если я налью нам по рюмочке хорошего коньяка?». Моника промолчала. Отто принес бутылку коньяка и рюмки, наполнил их, потом поднял свою рюмку, жестом пригласил её сделать то же, и, глядя ей в лицо, спросил, по-русски: «Так, когда у вас заканчивается курс обучения в лицее?». Моника, без всяких колебаний, по-русски же, сразу ответила: «В конце марта — начнется практика, а потом — государственные экзамены». «И у вас уже есть определенное место для прохождения производственной практики или еще не было предложений по этому вопросу?» — спросил Отто, уже по — румынски. «Пока предложений никаких не было, наверное, скоро скажут» — так же по-румынски ответила Моника. Отто удивленно поднял брови: «Неплохо, очень даже неплохо, но давайте все же немного согреемся, этим благородным напитком. Прошу, как говорят русские, — до дна, иначе вы действительно простудитесь».

Они выпили и взялись за чашки с кофе. «Моника, если не секрет — какими языками вы свободно владеете?» — спросил Отто, уже по-немецки. «Считаю своими родными языками — немецкий, русский и украинский. Румынским владею свободно, как и названными языками, но родным или близким не считаю. Скорее — пользуюсь им просто в силу необходимости. Все-таки живем в Румынии в данный момент. Могу изъясняться и по — польски, но приходится редко его использовать, только при общении с сокурсниками из Галичины, хотя они больше говорят по-немецки». «А откуда у девушки в вашем возрасте, — такой набор знания языков?» — поинтересовался Отто. « Так получилось. Отец мой — немец — всегда и везде говорит только на своем языке, у мамы — мама (моя бабушка) — полька, она и сегодня живет в Проскурове, а отец мамы был русский, сбежал от большевиков куда-то на Запад, в период гражданской войны в России, в маминой семье все говорили по-русски, тем более, что жили в царской России. Мы с мамой дома и сегодня говорим только по-русски, а при отце — по — немецки. Ну а еще, — я окончила начальную румынскую школу. Отец перевел меня в немецкую гимназию, уже с пятого класса. Вот такой набор языков и получился, в силу разных обстоятельств» — поведала Моника. «Очень даже неплохо!» — еще раз произнес Отто и спросил еще: «У вас очень красивый, просто каллиграфический немецкий (латинский) почерк, судя по тому вашему письму. А на других языках, которыми вы владеете, тоже так красиво получается, или вы не пробовали на них писать?». «Я практически пишу только по-немецки, по крайней мере, начиная с гимназии» — ответила Моника.

« Не посчитайте меня слишком назойливым, но не могли бы вы какое-нибудь слово, написать на разных языках, которыми вы владеете. Не беспокойтесь, никаких подвохов здесь нет. Просто так надо, мне интересно, действительно получится одинаково или нет. Можете написать прямо сюда» — Отто подвинул к ней, лежащий на столе небольшой блокнот. Моника написала столбиком слово «Черновцы» на пяти языках и передала блокнот хозяину. Тот посмотрел написанное, остался очень доволен и положил блокнот в карман.

«Знаете» — продолжил он, — с тем вашим анонимным письмом, возникли определенные проблемы. Если бы оно попало бы сразу к нам, — было бы проще, но оно прошло через румынское протокольное хозяйство, там было зафиксировано и только потом — поступило ко мне. Мы не можем ответить местной жандармерии, что нашли автора, то есть вас, Моника, надеюсь, вы понимаете, почему. И в то же время, — не можем оставить их запрос без ответа. Поэтому — вопрос пока не закрыт. Мы, конечно, будем работать над решением этой проблемы, но нам нужно серьезное основание, чтобы иметь право защищать вас, как своего человека. Вы понимаете — Своего!». Он сделал ударение на последнем слове. Моника уточнила:

«Вы имели в виду, что было бы лучше, если я у вас работала?».

«Ну — у нас, или «на нас», что-то в этом роде» — серьезно сказал Отто, — «было бы конечно, проще. Но об этом мы поговорим несколько позже. А пока мне интересно было бы узнать, Моника. При всем вашем языковом многообразии, — кем вы все-таки себя считаете по жизни?».

«Немкой, — не раздумывая, ответила Моника. — Не знаю почему, но я не только так считаю, — я чувствую себя немкой.

«Это уже теплее, — добродушно улыбнулся Отто, — и это первое, и очень немаловажное, чувство, которое, оказывается, присуще нам обоим, — потому что я, — тоже считаю себя Немцем. Вы, скорее всего из-за вашей скромности, не спрашиваете, откуда я, немец, так хорошо знаю русский язык. А все просто. Да, мои отец и мать были немцы, но я родился в городе Киеве. Наши предки более ста лет служили российской короне. Причем служили на совесть. У отца было несколько своих предприятий в Киеве и его окрестностях, и жили мы по тем временам, довольно неплохо. Я ходил в русскую школу целых пять лет, больше не получилось, так как Россия вступила в войну с Германией, и нам пришлось в спешном порядке выехать, как говорят — «на историческую родину». Почти без ничего, все недвижимое имущество, просто пришлось оставить, так как ни продать его, ни передать кому-то из своих, не было возможности. Россия тогда очень обидела нашу семью, служившую ей столько лет верой и правдой, но шла война, жаловаться кому-то было бессмысленно, ну, а когда пришла советская власть — тем более. Вот оттуда у меня и остался чистый русский язык. Ну а где русский — там и украинский рядом. Жить в Киеве — и не знать — украинский, — грешно. Румынский пришлось выучить уже перед тем, как был направлен на работу в Буковину. Вот такие мы с вами, Моника, немцы, с российскими корнями, но все равно — Немцы!, с пафосом закончил Отто, и добавил: «За это, пожалуй, надо выпить!», — он снова наполнил рюмки коньяком и они разом их пригубили.

«Знаете, Моника, — продолжил он разговор, — я пока не знаю, как мы разойдемся с румынской жандармерией, по поводу того вашего письма, но, думаю, было бы легче это сделать, если бы вы тоже пошли нам навстречу в некоторых вопросах…».

«Чем же я могу помочь? — осмелилась спросить Моника.

«О помощи с вашей стороны, говорить пока рано, но, думаю, наступит и такой момент, может быть даже скоро, а пока давайте просто поговорим о вас, да, да — о вас»-добавил Отто, заметив удивление на лице девушки.

«Представим себе, что вы закончили тот ваш педагогический лицей, или училище, не важно. Что дальше?. А дальше — вам, кстати, отличнице, в совершенстве владеющей пятью языками, дадут направление, в лучшем случае, в одну из школ Черновцов, преподавателем немецкого языка, что мало вероятно, так как уже опытных учителей — немцев, в этом городе — хоть пруд пруди, а, если и будет где-то вакансия, — так её в первую очередь, заполнят выпускником — румыном, вы же понимаете в какой стране живете. И что, — пойдете искать себе другую работу, так и там — все будет тоже самое, вы не будете в приоритете. Тогда какой смысл вообще в такой учебе?».

Моника, молча, слушала, понимая, что все так и может быть, но с надеждой ожидала, что Отто не просто начал этот разговор и, скорее всего, он хочет ей что — то предложить, более существенное, чем все то, что он перечислял сейчас.

Отто сделал паузу, налил в чашки свежего кофе, посмотрел на огорченно вжавшуюся в кресло Монику, и сказал: «Все, что я здесь нарисовал, вы и сами хорошо знаете. Просто считаете, что это случится еще не скоро, а там — может как-то все образуется, может быть, удастся выйти замуж, ну и так далее. Все это, — лишь пустая и нерасчетливая лирика, а «физика» будет таковой, как я вам представил. У меня такое ощущение, что сама судьба перекрестила наши дороги, и, наверняка, то письмо, которое нас познакомило, было написано не вами, а самой Судьбой. Думаю, что и вы уже начинаете убеждаться в этом. Не так ли, Моника?».

«Простите меня, но я чувствую, что все, что со мною произошло и происходит — вовсе не случайно» — тихо проговорила Моника.

«Раз вы, невинная и чистая человеческая душа, сами почувствовали это, значит, так оно и есть — это Судьба!. А раз это так, то у меня есть для вас, хорошее (на мой взгляд) деловое предложение. Давайте расширим ваш кругозор и приумножим ваши возможности, используя ваши же способности, и, естественно, — с некоторой нашей помощью. Хотите, мы поможем вам, параллельно с текущей учебой, используя тот же период производственной практики, приобрести какую-нибудь дополнительную, «хлебную», как люди говорят, специальность, ну, например, — нотариальное дело. Спрос на эту профессию всегда был и будет. Да и оплата там гораздо выше, чем у преподавателя, даже самого опытного. У нас есть такая возможность — за несколько месяцев, обучить вас этому делу в солидной профессиональной немецкой школе. Вы получите соответствующий диплом. Причем — и содержание ваше, и обучение будет совершенно бесплатным. Как вы на это смотрите? Мне просто жаль будет, если с вашими способностями и возможностями, вы просто потеряетесь! Не спешите с ответом, решайте это сами, никого в такие вопросы посвящать не стоит. А места в нашей школе ограничены. Если надумаете и захотите обговорить отдельные детали, — то вот вам листок с адресом. Это — наша поликлиника, здесь в городе, для граждан Германии. При желании поступить в ту школы, просто надо пройти обычное медицинское обследование. Если надумаете, — пойдете в эту поликлинику, там будут о вас знать. После прохождения обследования и получения врачебного заключения, — я вас найду, и будем говорить, что делать дальше. Подумайте хорошенько, а я пока займусь разбором проблем с румынскими властями по тому вашему письму…» — как-то многозначительно завершил разговор Отто.

Они допили кофе, и он отвез её поближе к дому. На том они расстались.

Глава четвертая

Моника понимала, что Отто её заметил, чем-то она привлекла его внимание, но не только её внешними данными. Здесь что-то было другое, какой-то особый интерес, и даже не его личный, а именно того, кто за ним стоит. А то, что за ним кто-то стоит и очень серьезный, не важно, человек это или организация, она уже не сомневалась. В Европе уже полным ходом шла война, германские войска вели локальные боевые действия от Скандинавии, до северной Африки. Уже гремели выстрелы в Польше и на западе Украины. Тревожная обстановка складывалась и вокруг самой Буковины.

Все было непонятно и потихоньку закипало, со дна, но в любой момент могло вырваться на поверхность. Она чувствовала, что у Отто, какая-то своя, особая, миссия в этом городе и регионе, и вряд ли она связана с чисто промышленной или коммерческой деятельностью. «Здесь, наверняка, что — то другое, и, возможно, в этом «другом», найдется место и для неё, Моники», думала она. Иначе — зачем бы Отто с ней возился, интересовался, беседовал, что-то предлагал, когда можно было просто арестовать, посадить в тюрьму, а то — и расстрелять, за клевету на гражданина великой Германии, да еще в военное время.

Она вспомнила его слова о том, что ему было бы легче разобраться с местными правоохранительными органами по её анонимке, если бы она была «Своей», понятное дело, — своей для тех, кого здесь представляет Отто. Что-то он этим хотел сказать ей, но пока не сказал. Но, раз сделал предложение по учебе в специальной школе, — значит, пришла она к выводу — во всей этой истории со мной, — должно быть продолжение. «А вообще Отто, хотя и старше меня лет на пятнадцать, но выглядит лет на двадцать пять, не более. И с ним рядом, — я чувствую себя так надежно, уверенно и просто хорошо, скорее всего, что ощущаю внутренне, какое-то чувство своей Нужности. То есть, как раз того, чего я не ощущала еще никогда в своей жизни. Спасибо ему за это.» — благодарно думала она, засыпая в ту ночь.

Через день после их встречи, с утра не было занятий, и день, на редкость для этих мест и в это время, выдался солнечным. Моника отправилась по указанному Отто адресу, в поликлинику. Когда она сказала в регистратуре, что ей необходимо пройти обследование для поступления на учебу, регистратор спросила: «Вы — Моника?» и, после её утвердительного ответа, тут же была вызвана дежурная медицинская сестра, у которой уже была готовая программа прохождения обследования, — какие нужны лабораторные анализы, осмотры врачей и т.п.. Медсестра не отходила от Моники все время, пока та была в поликлинике. Выступая в роли ведущего проводника, медсестра значительно ускорила весь ход обследования, они расстались только тогда, когда весь процесс был завершен и, как раз успели до обеда. После обеда — поликлиника уже работала по другому графику. Когда Моника покидала поликлинику — и подошла к регистратору, поблагодарить за все сразу, дежурная приняла её благодарность и сказала, что о результатах обследования, Монике сообщат отдельно, те, кто её направил.

На следующей неделе, Монике исполнилось девятнадцать лет. Утром она получила поздравительную открытку от отца с матерью, из Карловых Вар, куда они поехали на две недели, подлечить маме легкие. Мама, еще в подростковом возрасте, как-то сильно простудилась и с тех пор, у неё были серьезные проблемы с дыхательными путями. Так как день рождения был «проходной», не юбилейный, то и остался незамеченным в их группе. Близких подруг у неё не было, друзей — тем более. Основная часть её сокурсников, были румынками, несколько девушек были — из Галиции, и только одна была из местных немцев, но близких контактов с ней, у Моники, за все время учебы — так и не возникло. Девушки были совершенно разные, по всем направлениям сразу.

Солнце еще не скрылось за горами, было относительно тепло. Моника, после окончания занятий, не спеша двигалась в сторону дома, прикидывая в уме, что приготовить себе на ужин. Как — никак — День рождения! Её обогнала легковая машина и, метрах в десяти по ходу, — остановилась. Никто из неё не выходил, и дверцы не раскрывались, до тех пор, пока Моника с ней не поравнялась. Открылась правая передняя дверь и, находившийся за рулем, Отто, приветливо произнес: «Добро пожаловать, именинница, прошу вас в машину!». На переднем сидении лежал огромный букет цветов. Отто поднял его, а когда Моника села и закрыла дверь, вручил букет ей, и — торжественно проговорил: «С Днем Рождения вас, Моника! Успехов и удач во всех делах ваших! Что ж это вы, в такой день, так медленно идете по улице, да еще с таким грустным видом!?. Или вы считаете, что девятнадцать лет — уже старость?!.Так это же раньше так девушки считали, а сегодня на дворе — уже середина двадцатого века! Совсем другие отношения к такому возрасту. Ведь вы еще не начинали жить!».

«Моника — вы сегодня хозяйка положения, скажите — вы не будете против, если мы вместе отметим как-то ваш праздник. Или — у вас дома намечается какое-то мероприятие?» — спросил он. Моника ответила, что дома её никто не ждет, так как родители — отсутствуют по объективным причинам.

« Ну, а раз так — довольно заметил Отто, — то у нас есть два варианта отметить ваши именины: — посидеть в каком-нибудь хорошем кафе, или посетить уже знакомый вам мой дом. Итак?».

« Мне бы не хотелось появляться в кафе с мужчиной, вечером. Увидит кто-то из знакомых — пойдут ненужные разговоры, а мне в период окончания учебы, этого не хотелось бы».-просто сказала Моника.

«Полностью разделяю ваше мнение и с удовольствием доставлю вас в мой дом! Думаю, там будет не хуже, чем в любом здешнем кафе!» — поддержал её Отто.

На этот раз, Моника уже не уселась в кресло, в ожидании подачи ужина, а предложила свою помощь, которая была с благодарностью принята. Отто, определил букет цветов в великолепную старинную хрустальную вазу и поставил её на небольшую тумбочку рядом со столом. Зажег две толстые восковые свечи и, когда они все, приготовленное для торжественного ужина, выставили на стол, он открыл бутылку шампанского, налил вино в бокалы и — потушил электрическую люстру. Две свечи освещали убранный стол, длинные тени скользили по старинной мебели, создавая уют, расслабляющую и располагающую к происходящему, обстановку.

Прежде, чем приступить к ужину, Отто подошел к резному секретеру, взял там какую-то коробку, подошел к сидящей Монике. Встал перед ней во фронт и прочувственным таким джентльменским голосом, произнес: « Моника, поздравляю вас с Днем Именин! Пусть ваша жизнь сложится удачно, и — примите от меня небольшой подарок!» — он поцеловал ей руку, передал поднявшейся Монике, коробку дорогих французских духов и добавил: «Надеюсь, что это первый, но не последний мой подарок для вас!».Он поднял бокал и пригласил её последовать его примеру. Потом приступили к ужину.

«Должен вам доложить, Моника, что я очень доволен заключением врачебной комиссии, после того, как вы прошли все предусмотренные регламентом процедуры медицинского обследования. Вы не только красивая и талантливая девушка, вы, к счастью, обладаете еще и отличным здоровьем. А это уже очень важный подарок вам, от самой Природы. Надо этим богатством правильно воспользоваться» — начал разговор Отто.

«В прошлый раз, мы убедили друг друга, что мы оба — Немцы. Ну, со мной все понятно. А позвольте спросить у вас, Моника, как вы думаете, должны поступать немцы, когда их страна ведет тяжелую и жестокую войну на многих фронтах?» — Отто пристально посмотрел ей прямо в лицо.

«Я думаю, что в такой период, все немцы, где бы они не находились, должны помогать своей стране, Германии, и, конечно же, — друг другу. Это и будет посильная помощь каждого из нас» — высказала свое мнение Моника.

«Я от вас и не ожидал иного ответа! Очень хорошо и очень правильно! Только не каждый немец знает, что для этого надо делать. Мы знаем, что и как надо, и, если вы, Моника, тоже пожелаете помочь Великой Германии, и пойдете с нами рядом, то мы и вас научим, чем и как, лучше помочь своей родной стране. Научим вас служить Родине и жить вначале её интересами, а потом только своими, но опять же в ее интересах. Это действительно служба, да, ответственная, сложная, суровая, но — интересная, а — главное, — постоянная, на всю жизнь. С этой службы никто не может уволиться по собственному желанию, с неё могут только убрать. Навсегда. Да, это так. Ради неё (этой службы), может быть, придется отказаться, от чего-то, особенно личного, но служение высокому долгу, а также некоторые довольно заметные привилегии и преимущества тех людей, которые состоят на такой службе, значительно перевешивают все возможные при этом неприятности. И люди идут на такую службу, а таким талантливым индивидуумам, как вы, в нашу службу — всегда открыты двери.

И еще. Абсолютное большинство людей, работающих на нас (не «у нас»), несут свою службу незаметно, если хотите — тайно. Они официально и легально работают в разных отраслях, но каждый из них, в своей «второй» жизни, работает над выполнением тех заданий, которые ему доведены при поступлении на службу к нам, и он их выполняет под постоянным контролем соответствующих кураторов. Идет, повторяю, война. Да, мы располагаем целой сетью школ, в разных странах, где готовим кадры для нужд нашей армии и разведки. Одних учат минировать, других — устраивать различные диверсии, взрывать и убивать; мы также готовим радистов, пропагандистов, разведчиков-шпионов и провокаторов, учим внедрению в различные сферы деятельности на территории потенциального противника и еще многому, многому другому. И особое внимание уделяем учебе работать с документами, шифровкой, дешифровкой, их изготовлением, подделкой и т.п.. Это как раз направление, близкое по духу именно вам, Моника. Я не зря рекомендовал вам, и вас, для поступления именно в школу такого профиля, которая работает под легальной вывеской нотариальной, и где, кстати, получают очень неплохие знания и по этому направлению. Я бы вам советовал, во-первых — придти к нам на службу, а во-вторых — позаниматься в такой школе и получить попутно перспективную профессию нотариуса. Всегда пригодится по жизни. Как вы вообще на все это смотрите?».

Внимательно слушавшая его монолог, слегка расслабившаяся от его прямой и убедительной речи, ну и, конечно, — от двух бокалов шампанского, Моника, не колеблясь, ответила: « Я вас поняла и полностью согласна со всем, но у меня будет одна и большая просьба». «Какая?» — уточнил Отто.

«Не знаю, насколько это возможно в системе, которой вы служите, но я бы хотела, чтобы мы с вами работали рядом. Лучше — если бы всегда. Простите, может я не так что-то сказала.»-испугалась она самой себя и так посмотрела на Отто, что он, почти непроизвольно, поднялся, подошел к ней, легко, как пуховую, поднял её на руки и отнес на кровать в спальню, сам сразу вышел оттуда в гостиную, промолвив: «Я скоро приду!», жестом руки показав ей дверь в уборную….Они пробыли вместе эту ночь. После того, как Отто убедился, что Моника впервые так близко сошлась с мужчиной, и именно с ним, она еще более выросла в его глазах. Утром они перешли на «ты». Еще немного понежились, потом собрались, Моника приготовила завтрак, за которым они завершили вчерашний разговор.

Она подтвердила свое намерение работать с ним в одной системе, и готовность сразу с наступлением времени производственной практики, идти учиться в ту специальную школу, куда он рекомендовал.

Они стали чаще встречаться. Каждый раз Отто приносил ей дорогие подарки, а потом начал оставлять и деньги «на карманные расходы». Монике это нравилось. Постепенно она вошла во вкус таких отношений между ними и принимала все, как само собой разумеющееся. Никаких поручений Отто ей не давал, ничего не требовал, посещал её, когда она обучалась в «нотариальной» разведывательной школе, и продолжал дарить подарки.

Моника закончила обучение в училище (лицее), получила диплом педагога, с отличием, даже в двух экземплярах, — на немецком и на украинском языках, что было вполне объяснимо для того места, выпускники — румыны, получали дипломы тоже на немецком и румынском языках, по желанию. Потом Моника закончила с отличием ту специальную «нотариальную» школу и там тоже получила дипломы на двух языках. И так все было хорошо для Моники в то лето сорокового года, так приятно было ей жить в этом замечательном городе Черновцы, в этой действительно «малой Вене на Пруту», имея рядом такого надежного опекуна, как Отто, Но….

В августе месяце того же года, в Черновцы вошли советские войска. Все перевернулось с ног на голову, а потом начало рассыпаться во все стороны. Сбежал отец, оставив их даже без крыши над головой. Исчез из Черновцов, в спешном порядке, Отто. В городе творилось что-то непонятное — одни — спешно покидали его, появлялись другие, шла неизбежная в таких случаях чехарда во власти, румыны ушли, автоматически заменить все и сразу, было сложно. Появилась масса организационных проблем и все это не улучшало общего настроения людей, и тех, кто был за вхождение Буковины в СССР, и тех, кто был против.

После бегства мужа и настойчивых требований нового хозяина в срочном порядке освободить дом, мама Моники совсем разболелась. Но, при этом, она все свои беды сваливала на советскую власть и на тот злобный Советский Союз, который пришел на Буковину и все разрушил в её семье. Аргументы о том, что её муж, продал дом и мастерские, еще три месяца тому назад, когда о приходе новой власти, не могло быть и речи, она не воспринимала и проклинала, как она выражалась — только «большевиков». Ненависть к новой власти, и вообще к России, перешла и к Монике. Это было вполне понятно, — после такого шикарного периода её жизни в первой половине этого года, вдруг остаться без ничего и с больной матерью, — это было уже слишком.

Врага своего они определили, но жить-то было надо, а помощи ждать не от кого. Очень не хотелось ни маме, ни Монике, оставлять этот тихий, культурный, сытый и — благополучный до этого времени, город, но и оставаться в нем уже было нельзя: — мама оставила работу из-за болезни, Моника вообще еще не работала ни одного дня, все время — училась. Жить не на что, а главное — негде.

Мама решила, что они переедут на родину, к её матери, в Проскуров. Там их семейный корень. И дом у матери большой. Правда там живет еще старшая сестра с семьей, но, наверняка, найдут они место для них двоих. Да и недалеко здесь. Поезд ходит. Так и решили. Собрали пару чемоданов разных вещей и отправились к бабушке. Моника оставила новым хозяевам дома бабушкин адрес в Проскурове, на всякий случай, если кто-то будет их искать.

Нельзя сказать, что бабушка Моники, тем более её дочь, старшая сестра мамы, были в восторге от их прибытия. Так как они жили за рубежом, в Румынии, а бабушка — в советской России, то Моника свою родную бабушку, не видела с рождения, как и бабушка — её тоже. Им выделили комнату, но уже в первый вечер, когда маму накрыл приступ кашля, Моника слышала через дверь, как сестра матери сердито высказывала бабушке претензии, за то, что она их приняла. И прямо потребовала — пусть она (мама Моники) пройдет обследование в больнице, и, если она окажется заразной, то пусть проваливает отсюда, куда хочет, а то всех нас здесь кончит.

Жизнь в доме бабушки была просто невыносимой, и не только из-за маминой сестры, а еще из-за её троих детей, которые откровенно старались делать неприятности для Мамы и Моники, чувствуя свою безнаказанность и постоянно вызывая их на грубость.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но однажды к ним пришла какая-то женщина. Назвалась уполномоченным по медицинской части и пришла вроде бы по чьему-то заявлению. Искала семью Черновицких, прибывших из Черновцов. Это была фамилия бабушки, девичья фамилия мамы и самой Моники. Фамилия отца Моники была Кляйн, но мама оставалась всегда на фамилии Черновицкая, а Моника — взяла фамилию мамы. Когда Моника вышла к женщине, та сказала вслух, что есть информация, что в этом доме поселилась больная женщина, и её послали выяснить так ли это, и, если это подтвердится, то больную надо будет срочно госпитализировать. Пусть они её приготовят, а завтра — приедет машина и завезет её в тубдиспансер на обследование. А потом тихонько добавила: «Ты — Моника? — Тебе передавал привет один твой знакомый. Вот тебе адрес, здесь, в Проскурове. Постарайся запомнить его, а бумажку — уничтожь. По тому адресу тебя будут ждать каждую пятницу, в одиннадцать часов утра. Кстати, пятница — послезавтра. А маму твою завтра отвезут в больницу. Ждите машину. Никаких других действий — не предпринимать. Все будет определено, как надо, и когда надо. Прощай». — проговорила она и — ушла.

На вопрос бабушки — кто это приходил, Моника сказала, что был человек из больницы. Кто-то им сообщил, что в этом доме поселилась больная женщина и её надо обследовать. Завтра обещали прислать машину и отвезти маму в туберкулезную больницу.

Бабушка зло усмехнулась: «Вот гадюка!», но не сказала, о ком это она так думает. Просто ушла.

На другой день, действительно приехала «скорая помощь», Моника, вместе с мамой, поехала в туберкулезную больницу. Маму там осмотрели и поместили в палату на лечение. На вопрос Моники — о состоянии мамы, доктор прямо сказал: «Дела у неё очень плохи. Болезнь не просто запущена, болезнь практически уже убила её. Счет пойдет буквально на дни…. Хотя — кто его знает, но состояние её более чем плохое».

Глава пятая

Через день была пятница. Моника вышла пораньше из дому, чтобы к одиннадцати часам найти указанное ей место встречи с посланцем от Отто. К своему удивлению, она обнаружила, что это — обычная деревянная будка с нарисованным на дверях женским сапогом. Когда она вошла, то увидела внутри одного мужчину, средних лет, расположившегося на плетеном низком стуле, и пришивающего голенище к передку женского сапога. Моника поздоровалась, сапожник кивнул в ответ и спросил: « Шо у вас случилось?». Наверняка, он имел в виду — что случилось с её обувью. «Я — из Черновцов», — выговорила Моника, не понимая, куда и зачем она пришла. Но, — мужчина отложил в сторону недошитый сапог, и уточнил: « Цэ ваша мама дуже хворае?». Моника рассказала, что маму сегодня завезли в больницу, а она — теперь одна, среди чужих людей, совсем растерялась и не знает, что дальше делать. Сапожник выслушал её и сказал: «У нас с тобой сейчас очень мало времени, скоро должны подойти заказчики, нежелательно, чтобы они тебя здесь увидели, поэтому слушай внимательно. Вот тебе конверт, там деньги, на первый случай. На тебя пришел приказ о привлечении к работе. Настоящей работе. Маме, ты сама, вряд ли чем поможешь, этим займутся другие. Как можно скорее поезжай в Винницу. Найдешь там областной отдел народного образования. Там есть отдел кадров. Подойдешь к его начальнику. Зовут его Яков Яковлевич. Скажешь ему то, что сказала мне:«Я из Черновцов». Дальше он будет с тобой заниматься или сам, или через кого-то. Ни к кому другому не подходи, кроме него. До свидания. Я тебя не видел, ты меня тоже. Да, и к маме больше не ходи, чтобы не подхватить там какую-нибудь заразу перед отъездом…».

Моника вышла из сапожной будки, пришла домой, быстро собрала свои вещи в чемодан, и прежде, чем уйти, зашла к бабушке. Рассказала, что к маме её больше не пускают. Карантин там какой-то. А ещё она была в поисках работы, в местном отделе народного образования, ей дали совет поехать в соседнюю Винницу, вроде бы там есть вакансии учителей немецкого языка. Сказала, что она сегодня туда поедет, а потом, если устроится, — сразу сообщит, ну, а если нет, — то вернется обратно и будет искать что-то здесь. Бабушка благословила её, и Моника отправилась поездом в Винницу.

В Виннице, она быстро нашла отдел народного образования и была принята начальником управления кадров. Тот посмотрел её документы, диплом об окончания педагогического училища и свидетельство от нотариальной школы (оба на украинском языке), остался доволен. Ничего не спрашивал, видимо — ему уже все было известно о ней из других источников. Он также ничего не сказал о каком-либо задании для Моники — просто заявил, что ей предлагается пойти на работу в местное педагогическое училище, но не преподавателем, а пока — в отдел кадров. Так как она новичок в этом деле, ей представится возможность в течение недели попрактиковаться, здесь, в отделе кадров областного отдела, а потом уже отправиться в училище. Руководство училища будет заранее оповещено о том, что она придет к ним на работу.

Начальник послал Монику к коменданту ОБЛОНО, с тем, чтобы он поселил её на неделю в Дом для приезжих, расположенный недалеко от этого здания. А, когда она пойдет на работу в училище, — там, на месте, уже определятся, куда её поселить. Больше он Монике не сказал ничего, все было — только в пределах её трудоустройства.

Проработав неделю с опытными кадровиками областного отдела, Моника узнала множество возможно и простых, но просто неизвестных для неё, практических нюансов кадровой работы, тем более в специфической отрасли — Образования. Узнала много такого, что ей уже было не стыдно появиться на работу с кадрами в педагогическом училище.

В училище её приняли хорошо, с пониманием, как-никак не сама пришла, а по направлению из областного отдела. Она быстро освоилась с текущими вопросами по учету и движению кадров, навела порядок там, где возникли проблемы, вызванные частыми отсутствиями бывшего кадровика на работе, по причине часто болеющих малолетних детей, да и её самой. Моника, с её удивительно красивым почерком, часто оказывала отдельные услуги другим отделам училища — секретариату, общему, юридическому и другим отделам. Это поднимало её авторитет в глазах не только руководства училища, но и многих людей, которые пересекались с ней по работе. Жила она сама, вне работы практически ни с кем не общалась, но не чувствовала себя чужой, как в Черновцах или в Проскурове. И, все-таки, в глубине души, — она не чувствовала настоящего удовлетворения от жизни. Все получалось наоборот, — чем больше жизнь поворачивалась к ней лицом, относилась с ней добрее и лучше, тем больше Моника её (эту жизнь) ненавидела. Естественно, ненавидела и людей, живущих этой жизнью и радующихся ею. Заполнивший её, стереотип мышления, что советская власть и Россия — это — Зло, а все русские и их сторонники, для неё — Враги, особенно после тех счастливых мгновений общения с настоящим «немцем» — Отто, и целенаправленных занятий в разведшколе, стал постоянным генератором этой внутренней ненависти.

Да, она поняла, что о ней не забыли, но её энергичная натура требовала выхода, требовала конкретных действий. Но, так как указаний от её «хозяев», не поступало, то она просто усердно работала на благо этой «вражеской» для неё страны, или «стороны», так она считала её для себя.

Моника была включена в состав постоянно действующей приемной комиссии училища, на правах её секретаря, скорее даже руководителя, так как председатель, чаще появлялся тогда, когда надо было что-то серьезное решить или подписать, а текущая работа комиссии — была за ней.

Наконец, месяца через два после прихода на работу в училище, как раз накануне нового, 1941 года, её вызвали в отдел кадров областного отдела образования. Знакомый ей начальник расспросил, как её приняли, как устроили и вообще, как идут дела у неё на работе и вокруг неё. Моника поблагодарила за все и сказала, что все у неё пока идет нормально. Она освоилась с работой и старается поставить её несколько лучше, чем было до сих пор. Начальник сказал, что наслышан о её старании от руководства училища и доволен, что она не подводит ни его, ни тех людей, кто её рекомендовал.

А потом пригласил Монику пройти с ним в архив отдела кадров, там ей покажут отдельные моменты подготовки документов для сдачи в архив….Архив в тот день был закрыт по какой-то причине, но начальник открыл дверь своим ключом и вошел туда вслед за Моникой, закрыв дверь изнутри.

Они присели на диван. «Моника», — обратился к ней Яков Яковлевич, — поступило распоряжение поручить вам очень ответственную работу, именно здесь в Виннице. Мне неизвестно, как там и что замышляется «наверху», но чувствую, что высшее руководство той страны, которой мы с вами негласно служим, заимело какой-то очень серьезный интерес к этому городу и его окрестностям. Не знаю, чем это вызвано, но это так. В связи с этим, специальной группе, в которую теперь входим и мы с вами, и, которую возглавляет хорошо вам известный офицер тайной полиции, поручено, в срочном порядке, собрать сведения о наиболее активной части населения города Винницы и его окрестностей, которые в перспективе и при определенных обстоятельствах, могут представлять опасность, для нашей страны в этом регионе.

Вы должны стать сборщиком, сортировщиком, фильтровщиком, аккумулятором — накопителем и передатчиком таких сведений. Для этого необходимо тихо и незаметно перелопатить многие архивы, начиная с архива вашего училища и до главного областного архива, куда мы обеспечим вам вполне легальный доступ, как кадровому работнику. К этому статистическому набору данных о разных людях, надо будет добавить текущие данные. Материалы из газет, журналов, радиопередач, других публикаций и выступлений; информации из личных бесед, из всего увиденного и услышанного и других, неизвестных пока источников.

Короче говоря, если выразить поставленную перед нами задачу одним предложением — мы должны представить максимально возможно полную информацию о персонах «нон грата», то есть о людях, присутствие которых, в определенное время, в этом городе и регионе, — нежелательно. В этом списке должны быть не только партийные и хозяйственные функционеры, нынешние и бывшие, не только коммунисты, комсомольцы, депутаты всех уровней и интеллектуалы, передовики производства, разные герои и обычные люди, но и просто люди, лояльно настроенные по отношению к советской власти, и обязательно: — евреи, цыгане, религиозные деятели. Желательно не только с фамилиями и именами, но и адресами, насколько это будет возможно.

Отдельно представить списки выявленных людей, недовольных советской властью, бывших политических и уголовных заключенных, белогвардейцев, а также тех, кого можно будет использовать с пользой для нашей страны. Все это послужит для того, чтобы в нужный момент, можно было оперативно, не теряя времени на выявление и поиски, — очистить город и регион от всего этого, ненужного. Это — итоговая цель».

«Работа предстоит большая, — продолжал начальник, времени нам отпущено не так много, поэтому, — начинайте, Моника. Повторяю, независимо от источников и методов, используя ваши усилия и старания тех людей, кто будет поставлять вам такие материалы, мы должны представить руководству такие сведения. Чтобы они не накапливались, будете передавать их порционно, куда и кому, — вам скажут. Сортировать, проверять и перепроверять данные — в ваши функции не входит. Этим займутся другие. Ваше дело — найти-собрать-передать. Все. Надеюсь — общее направление вам понятно. Детали и конкретика могут уточняться по ходу подготовки. Вопросы у вас есть?». «Пока вопросов — нет, — ответила Моника. Все было просто и понятно, только надо было все это делать. И надо продумать — как лучше и оперативно это сделать.

Моника взялась за эту работу с такой внутренней радостью и какой-то жадностью. Здесь соединились вместе два удовлетворяющих её сущность направления — жажда деятельности, после неизвестности и безделья, и — приятно бальзамирующее её душу ощущение возможности сделать что-то плохое своим названным врагам — советским людям. О том, что с ними будет после её «поисковой работы», — её нисколько не интересовало. «Так им и надо….»-было её внутренним оправданием.

Моника и её «компания» потрудились на славу. В итоге — списки многих сотен разных людей, которым, еще до начала войны, уже «не было места» в будущей Виннице, попали в руки «куратора» винницкой разведгруппы, майора тайной политической полиции по кличке — Отто, руководившим действием группы из-за рубежа.

Отто высоко оценил усилия Моники, по выполнению порученного ей спецзадания, передал по своей системе связи ей благодарность и солидную денежную премию. Дело было в мае 1941 года и денежная премия в начале лета, была для Моники не только подарком, но и подтверждала признание её, как ценного агента.

Когда тот же начальник отдела кадров ОблОНО, передал ей деньги ( премию), то добавил, что шеф (он не сказал — Отто), попросил её подобрать где-то здесь, на месте, лучше вне города, семейную пару — маму и дочку, у которых нет близких родственников — раз, матери должно быть около 40 лет, дочке — 15–17лет, — два, и, чтобы мама была действующим работником на железной дороге, — три. Это очень важно, не подлежит огласке, и обсуждению, ни с кем. Срок подбора такой пары и представления полной информации по ней, — месяц. Ни дня больше.

Монике «повезло». Искомая пара сама пришла к ней. Причем пришли в полном комплекте — мама и дочка. До них уже были претенденты, но не подходили по разным показателям. А тут неожиданно — раз, — и сами пришли, узнать, какие условия поступления в училище, какие документы надо подготовить, какие экзамены и т.п.. И все, — как требовал «шеф»!. И по возрасту подходили мама и дочка, а главное, что мама было работником железной дороги с солидным стажем и безупречной репутацией!. Моника очень внимательно ознакомилась с их документами, историей семьи, местом и должностью работы матери, наличием родственников и т.п. нужными ей для «дела» вопросами, что сразу почувствовала — это Удача! Заказ Отто будет выполнен! Причем — так легко и быстро!. Она с такой жадной «радостью» рассказывала и поясняла маме и дочке, — что, когда и как надо сделать, чтобы поступить в их училище, а сама уже была охвачена злорадным чувством какой-то внутренней мести, что ли, будучи почти уверена в том, что ни в какое училище эта красивая, прекрасно сложенная и жизнерадостная девушка, уже не поступит, потому, что она с мамой пойдет на «обмен», и вместо них будут жить уже другие мамы и дочки, чуждые и чужие этой их стране.

Моника призналась себе, что очень рада, такому быстрому выполнению «заказа» шефа, но не только это подогревало её тщеславие, её внутреннее самолюбие. Да, она могла продолжать искать — выбирать и дальше необходимую пару «мама-дочь» из других претендентов, но она не стала этого делать — какая-то жгучая ревность и ненависть к этой неизвестной девчушке — Наде Михайлюк, к этому невинному и прекрасному Природному созданию, умной и жизнерадостной девочке — отличнице, у которой намечалась долгая и счастливая жизнь! Так не бывать этому!, и Моника указала на неё и её маму пальцем, то есть, отправила их данные своему «шефу», а дальше — уже не её дело. Хотя и так было понятно, что их — «заменят». Ей от этого было ни холодно, ни жарко, только получила еще одну благодарность и очередную денежную премию.

Через месяц в Винницу вошли немецкие войска. Моники там давно уже не было. Она была «эвакуирована» с помощью «своих», вначале в Харьков, потом — в Ростов, а — позже — в Ставрополь. Больше года она, в разных местах, делала одну и ту же «грязную» работу, готовила для захватчиков сведения о людях, наличие которых будет «нежелательным» при приходе в это место немецких войск. Моника не убивала, не вешала и не пытала советских людей. Нет — она просто указывала на кого-то пальцем, причем, не всегда объективно, даже с человеконенавистнической (фашистской) точки зрения, так, как это было в случае с Надей и её мамой. Как только немцы вошли в Винницу, Отто прибыл туда, как представитель гестапо. Он сразу же направил по указанному Моникой адресу проживания семьи Михайлюк, конвой с приказом привезти маму, Надю и Олю, соседку, которую нельзя было оставлять, как свидетельницу, видевшую Монику. По приказу Отто, мама и девочки были расстреляны, вместе с большой группой евреев, просто, как «евреи». Никаких следов по ним не осталось, ни в еврейском гетто, ни у немецких властей.

Документы, которые были при них (Нади и мамы), были вручены в Киеве, ( который немцы заняли только в октябре), — подготовленной заранее, подставной «паре» из Западной Украины, которую гестапо планировало эвакуировать на Восток и внедрить в одном из уральских регионов.

На совести Моники, были тысячи и тысячи загубленных жизней советских людей! А ведь она была членом всего лишь одной шпионской группы гестаповца Отто!. А сколько по всему советско — германскому фронту было таких групп, и сколько еще было таких « Моник»!.

Хотя и не соразмерно, но судьба справедливо отплатила этой 20 — летней, тоже не жившей еще по-настоящему на свете, девушке — фашистскому агенту-прислужнику. Когда, в августе 1942 года, немецкие войска подходили к Ставрополю, где в то время «работала» Моника, хозяева решили перебросить её вначале в Астрахань, а дальше — в Баку. Немцы надеялись после взятия Сталинграда, — начать движение в сторону Каспия и нефтяных районов Кавказа. Но, при переходе линии фронта, группа из трех немецких разведчиков в советской военной форме, сопровождавших Монику, попала в засаду. Когда старший группы, — обер-лейтенант, понял, что положение их безвыходное, — он исполнил предписание, полученное им от своего командования при отправке: — застрелил вначале — Монику, затем — обоих своих коллег, потом собрал и сжег все их документы, и, наконец, — застрелился сам.

Раздел 2. Зося

Глава шестая

Семейная пара, которая заменила расстрелянных в Виннице, Надю Михалюк и её маму Анну, была из Польши, точнее из бывшей Польши, Волынской области, которая в 1939 году, вошла в состав СССР. Их отец был польским офицером, арестованным советскими органами НКВД и находящийся к началу войны, в лагере для военнопленных. Мать — Юдита, — окончила в Варшаве железнодорожное училище и долгое время работала на крупной железнодорожной станции Ковель. Дочка — Зося (Зосия), прошла полный учебный курс в польской гимназии и окончила годичные курсы медицинских сестер. В 1940 году, будучи на курсах повышения квалификации в Львовском управлении железной дороги, Юдита, была завербована немецкой разведкой, а позже прошла краткое обучение в специальной школе. Агенты немецкой разведки, которых в те годы на Западе Украины, было более, чем достаточно, обратили на неё внимание, не только потому, что она владела многими языками — немецким, русским, естественно, — польским и украинским, в то время ими владели практически все образованные люди Волыни и Галичины, но главной в отношении неё, стала семейная «зацепка» — именно — нахождение её мужа в лагере военнопленных на территории Советского Союза. Её склонили к сотрудничеству, через обещание помочь вызволить его из плена, попутно вгоняя в её сознание мысль, что во всех нынешних семейных бедах, — виноват Советский Союз и его жестокая и беспощадная Красная Армия, вместе со страшным НКВД. Наполненная этой ненавистью, Юдит, естественно, передавала её и дочке.

Перед началом войны, новые немецкие хозяева, начали готовить Юдит, как специалиста — железнодорожника, к заброске в восточные регионы СССР, в район Урала, вместе с дочкой, так было более правдоподобно и более безопасно.

За несколько месяцев до начала войны, маму с дочкой, вполне легально, переместили вначале в Житомирскую область, а с началом войны, — уже в город Киев, под видом беженцев. Специальный оперативный отдел, в котором работал и Отто, планировал забросить эту пару на Урал, туда, где ковалось оружие для Красной Армии, и где нужны были свои люди, для разных целей, в первую очередь, — для информации. Для обеспечения Юдиты и Зоси, надежными документами и правдивой легендой, были расстреляны Анна и Надя Михайлюк, и случайно оказавшаяся рядом с ними, — Оля Шумейко.

Отто, получив от Анны Михайлюк, при их встрече в Виннице, её служебное удостоверение (с фото) и справки с места жительства Нади и Оли, после их расстрела, послал своих людей на станцию, где Анна раньше работала. Хозяевами там уже были немецкие специалисты. Люди Отто, без проблем, изъяли трудовую книжку Анны Михалюк, а также — все фирменные бланки, печати и штампы советского образца. Это позволило им сделать новое служебное удостоверение уже с фото Юдиты и натуральной круглой печатью станции, то есть обеспечить её подлинными документами. Пользуясь тем, что в Винницу немцы вошли в середине июля, а в Киев — только в середине октября, люди Отто, успели за это время не только передать эти документы, «беженцам» — Юдит и Зосе, но и эвакуировать их на Восток, за Волгу, до города Куйбышева. Там, в пункт по приему эвакуированных — беженцев, обратились уже Анна Ивановна Михайлюк, с дочкой — Надей Михайлюк. Мама — железнодорожник, дочка — только закончила семь классов и ускоренные курсы медсестер.

В Куйбышеве, в тот момент, собралось множество людей, из числа эвакуированных и не только. Одни пытались ехать дальше, другие искали возможность зацепиться здесь. Все эта масса — шумела, кричала, что-то требовала и предлагала…. Семья Михайлюк попыталась направиться дальше, на Восток, в сторону Челябинска или Свердловска, но их предупредили, чтобы проехать в сторону Урала, — надо пройти длительную проверку, а это сейчас не ко времени и не к месту.

В эвакопункте, «Анне», как железнодорожнику, предложили пойти работать на станцию Кинель. Там есть вакансии, всего 40 километров от областного центра, большая узловая станция, легче будет с жильем. Тем более, там развертывается большой эвакогоспиталь, на территории сельскохозяйственного института, наверняка будет работа и для дочки. Пришлось соглашаться.

После регистрации и получения направления, когда мама с дочкой присели отдохнуть на лавочке, возле большого пешеходного моста, перекинутого через железнодорожные пути, к ним подсел незнакомый мужчина, по виду — тоже из эвакуированных. Обращаясь к маме — он тихо произнес: « Анна, скажи дочке пусть пойдет — погуляет немного, пока мы с тобой переговорим». Анна дала «Наде» небольшой чайник и попросила принести воды или кипятка, что найдет. Когда дочка ушла, незнакомец также тихо, но четко сказал: « В сторону Урала сейчас не пробраться, кругом проверки, заслоны, охрана. Не надо никуда дергаться. Очень удачно, что тебя рекомендовали в Кинель, там есть на что посмотреть и получить нужную нам информацию. В том месте сходятся две крупнейшие транспортные артерии — одна на Юг — и Юго-Восток, это огромная территория, откуда в сторону фронта идут продовольствие, пополнение войск и т.п., другая — на Северо — Восток — и дальше на Транссибирскую магистраль, по этой ветке идут — военная техника с Урала, горючее из Башкирии и Татарстана, опять же пополнение, продовольствие и разное снаряжение для фронта.

Наше руководство интересует все, что будет проходить через этот узел — откуда, куда, что, чего и сколько. И по каждому эшелону или отдельному специальному вагону. Желательно узнавать номера войсковых частей, количество и их вооружение. Это — по возможности, а основное внимание — перевозкам. Имей в виду, — за тобой будут следить, проверять и перепроверять, поэтому — старайся никуда из зоны станции — не выезжать, кроме, если официально пошлют куда — то, информацию от тебя, будут принимать здесь, на месте — один раз в три дня. Никого не ищи, и никому ничего не сообщай, кроме как по системе связи, о которой мы сейчас и договоримся. Тебе не надо напоминать, насколько все это серьезно. Дочке никаких деталей не раскрывай, в случае чего — скажешь, что вас оставили пока в резерве, тем более война скоро закончится».

Затем они обговорили детальную схему передачи информации для отправки командованию. Кто будет связным, между нею и резидентом, и кто будет забирать оставленную Анной информацию, — её не касается. Её дело — собрать, первично обработать и заложить в условленном месте. При этом было определено несколько мест закладки, с ротацией каждые три дня. Были оговорены еще некоторые детали текущей работы, как на станции, так и вне её. Анна получила некоторый денежный аванс на ближайший период, а, когда «Надя» пришла с чайником кипяченой воды, незнакомца уже — не было.

Мама с дочкой, скоротали ночь на куйбышевском вокзале, а ранним утром, — на пригородном поезде, — отправились в Кинель, на новое место службы, да и жизни. Выехав из областного центра, они очень быстро почувствовали разницу, между их родной, влажной, и относительно теплой, Волынью и местным Заволжьем. Был только конец октября, а земля здесь уже была покрыта толстым слоем инея, на улице — хозяйничал легкий морозец, а в старинном вагоне пригородного поезда, при открытых дверях на остановках, гулял довольно холодный ветер.

Вдоль железной дороги тянулось открытое пространство. Никаких там садов, огородов не наблюдалось. Местами попадались отдельные небольшие рощицы из хвойных деревьев.

На станции Кинель, их приняли хорошо, маму оформили на работу, пока без конкретной должности, потом — определись с их местом проживания. Выделили комнату с обратной стороны дома отдыха паровозных бригад, обеспечили двумя солдатскими койками с постелями, принесли стол и пару стульев, дали пару электрических лампочек, подсоединили электричество, принесли две вязанки дров, керосиновую лампу, и бутылку керосина. Сказали, что бывают во время буранов перебои со светом, и — пожелали удачи.

После их уютной трехкомнатной квартиры в Ковеле, выделенная комната, казалась им собачьей конурой, но так было надо, и женщины, кляня в душе своих хозяев, за такие «условия», внешне не роптали, воодушевляемые тем, что они служат великой цели и скоро, или почти скоро, их мучения закончатся, и они будут соответствующим образом, отблагодарены теми, кто их сюда послал.

Станция Кинель, по структуре была похожа на станцию Ковель, где мама трудилась много лет. И по важности в общем железнодорожном хозяйстве страны, и по объемам перевозок, и по расходящимся веером в разные стороны, направлениям движения и — даже по «островному» расположению железнодорожного вокзала, который находился внутри сети железнодорожных путей, и, чтобы попасть в вокзал — необходимо было пользоваться переходным пешеходным мостом. Ну, конечно, вокзал в Ковеле, куда как выгоднее отличался от вокзала в Кинеле. Но это не было главным для мамы с дочкой. Некогда им было сравнивать вокзалы и другие отличия, совсем другие задачи были поставлены перед ними.

Когда их поселили в комнату, выяснилось, что придется топить плиту, — причем — им, — самим. Они попробовали растопить плиту — ничего не получилось, а в комнате — холодно, почти, как на улице, только без ветра. Мама вышла поискать кого-нибудь из местных обитателей, понимающих толк, в старинных плитах, и через минут двадцать, привела какого-то мужика, лет за пятьдесят, с окладистой бородой и подозрительно красным носом. Мужик, за несколько рублей, не только растопил печь, но и принес откуда-то пару охапок наколенных дров и консервную банку с нефтью, как он сказал — «на будущую растопку». Через час в комнате стало тепло, а еще через час, — просто жарко. Мама с дочкой повеселели. Поужинали, попили чай и начали готовиться к завтрашнему неизвестному дню.

На другой день, мама не стала сразу идти на станцию, а решила, пока сама не вышла на работу — определиться с устройством дочки. Узнали, где расположен сельхозинститут, на территории которого развернут эвакогоспиталь, как до него добраться, и отправились на северную окраину города. Оказалось, что туда ходит специальный автобус, на нем перевозят раненых и работников госпиталя, живущих в городе, а обратно на нем отправляются выздоровевшие бойцы. По прибытию в госпиталь, им повезло, — в одном из корпусов сельхозинститута, приспособленном для размещения и лечения раненных, они удачно попали на главную медсестру, она же исполняла и роль — сестры-хозяйки. Та тут же бегло проверила, какой запас элементарных медицинских знаний у молодой медсестры, осталась довольна, и сразу же предложила ей выходить на работу, прямо с сегодняшнего дня, так как раненые поступали ежедневно, а людей, особенно, младшего медицинского персонала, — просто — не хватает. Мама оставила дочку у старшей медсестры, договорились встретиться вечером дома, а сама — отправилась в город, к начальнику станции, ожидая, что он ей предложит, в плане работы.

Начальник станции уточнил, насколько она знакома с правилами приема поездов, сортировки вагонов, формирования составов и их отправки, а также с диспетчерскими функциями на такой солидной смешанной станции и другими текущими вопросами текущей станционной жизни. Анна рассказала, что станция, на которой она работала, была небольшой, но ей довольно часто приходилось помогать по разным вопросам в работе соседнего железнодорожного узла (7км) — Жмеринка, куда её приглашали, как опытного работника. «Проверите, посмотрите, оцените, если что — подскажете, — сказала она начальнику, — а я — постараюсь, тем более понимаю, — какое сейчас время. Военное.». Её постепенно нагружали пока разовыми поручениями по различным направлениям, а через пару месяцев, — она показала и доказала, что способна быстро и качественно выполнить любую работу по профилю станции. Ей начали поручать сложные задания, будучи уверенными, что она справится.

Никто не мог подумать, что этот опытный классный специалист — железнодорожник, каждые три дня, отправляет своим хозяевам шифрованное донесение, о проходящих транзитом и формирующихся на станции Кинель, железнодорожных составах, о том, каких и сколько прошло видов грузов через станцию, отдельные графики движения поездов в разные направления — туда и обратно, и просто разовые информации о жизни этого мощнейшего в Заволжье железнодорожного узла.

Дикость и нелепость ситуации заключалась в том, что чем больше росло доверие и уважение к ней, у руководства станции и надзорных местных военных властей, что расширяло её возможности получения секретной информации, тем больше она её (этой информации) передавала, вражеским агентам. Дочка знала, что мама работает на немцев, но в детали её никто не посвящал, ни мама и никто другой, по той причине, чтобы не «засветить» каким-то образом саму — Анну, как главный источник, носитель и передатчик информации.

Так продолжалось более девяти месяцев. Когда немецкие войска подошли к Сталинграду и даже местами вышли к Волге, а ситуация по обеим сторонам фронта, достигла критического уровня, от тайных фашистских агентов стали требовать не только информационных, но и более решительных, то есть, — диверсионных действий. В один теплый летний вечер, идя домой со смены, Анна подошла к стеклянной витрине, где выставлялась газета «Гудок» и начала просматривать текущие новости. Газета была выложена в двух частях, Первая и четвертая страницы вместе и вторая — третья, тоже вместе. Через пару минут, к витрине подошел мужчина в большой фуражке, надвинутой почти на глаза, стал читать газету в соседней витрине. Потом, посмотрев налево — направо, вдоль тротуара, тихо, но отчетливо произнес: «Анна, слушай внимательно. Завтра ты дежуришь в ночь. По нашим данным, именно в твою смену, из Челябинска, через эту станцию, пройдет эшелон с новыми танками. Сзади к составу, подцеплены вагоны с экипажами этих машин и, возможно, еще и с — боеприпасами, к ним же. Все пути на станции забиты воинскими эшелонами. Комплектуется состав с разными видами горючего. Эшелон с танками пройдет транзитом на Сызрань, ему будет везде зеленый свет. Так вот получен приказ, — этот эшелон, должен, будущей ночью, если уж не столкнуться со сборным, формирующимся здесь составом цистерн с горючим, прибывшими и еще прибывающими сегодня из Казани и Уфы, то задеть хотя бы одну цистерну, чтобы воспламенить весь состав.

Взорванные цистерны охватят огнем всю станцию, ты знаешь, сколько и чего на путях напичкано. Там и боеприпасы, там и лошади, продовольствие, да и люди. Если все это рванет и загорится, — взрыв услышат не только в Москве, но и в Берлине! Этот мощнейший железнодорожный узел, будет практически уничтожен, вместе со всем тем, что на нем будет находиться. На его восстановление уйдет масса времени и сил, а материальные и людские потери будут невосполнимы. Произойдут сбои по всем Заволжским направлениям. Советам придется перестраивать всю систему фронтового обеспечения. Анна, ты можешь и обязана найти способ обеспечения этой аварии, если такой кошмар, можно назвать — аварией. Тебе все понятно?».

«Мне-то все понятно, — ответила Анна, — и мне всего этого не жалко, но что будет со мной? Чтобы это совершить, я должна быть непосредственно здесь, на станции, на своем рабочем месте! Что, я должна взорвать саму себя?. По-другому никак нельзя?» — зло добавила она.

«В том-то и дело, что нельзя. — тихо проговорил связной. — работа у нас такая. Издержки в таких ситуациях — неизбежны. Это не пафос, а суровая правда жизни, приходит время, когда не только надо говорить, что служишь великой Германии, а и соответствующим образом действовать, то есть — быть действительно — героем!».

«Что — еще и Железный крест можно получить, посмертно? — зло усмехнулась Анна, так после того апокалипсиса, который вы мне приказываете устроить здесь, на станции, мне даже деревянный крест будет ни к чему!». И добавила: «Я — не стану этого делать. Подрывайте те поезда в пути, бомбите их с воздуха, делайте, что хотите, но сжигать себя я не буду! Так и передайте вашим (нашим) хозяевам!».

«Понимаю тебя — сказал мужчина, — но приказ есть приказ, и ты его завтра выполнишь! Хочу тебе просто напомнить, что идет война, сейчас пришло время «Пик», а в такое время, приказы тем более не обсуждаются, последствия тебе известны. Прощай, Анна, не могу сказать: «До свидания, но ты должна суметь это сделать!», — и он стремительно двинулся к пешеходному мосту через пути.

Запрограммированного кошмара не случилось. Через день, в скверике возле вокзала, было обнаружено тело Анны. У неё было перерезано горло. Документы, часы, кошелек — исчезли. Какой-то бандит подкараулил её после ночной смены, убил и ограбил, или ограбил — а потом — убил. Такое определение вынесли проводящие следствие специалисты. Убийцу — не нашли….

Анна Ивановна Михайлюк, была убита во второй раз. И оба раза её убили немцы. В первый раз — расстреляли, во второй раз — зарезали. Причем, если в первый раз, она «восстала» из расстрельной ямы, то во второй раз ушла безвозвратно; — кто её «породил», те её и убили.

Глава седьмая

Война была рядом. Немецкие войска рвались к Волге, пытались овладеть Сталинградом. В ходе ожесточенных боев, как в огромной мясорубке, перемалывались полки, дивизии, армии. Заволжские госпитали беспрерывно принимали раненых. Госпиталь в Кинеле, расширился почти в три раза. Надя (Зося) целую неделю, подряд не была дома, не было кому заменить. Так случилось, что еще в начале той недели, не стало мамы. Руководство станции связалось главврачом госпиталя, с просьбой передать медсестре Наде Михайлюк, о том, что случилось с её мамой, но главврач уговорил начальника станции, не сообщать об этом молодой девушке, хотя бы некоторое время, чтобы не сделать ей еще хуже. Она и так ежедневно видит смерть здесь, в госпитале, видит этих покалеченных войной молодых ребят, её сверстников и находится в постоянном стрессе, поэтому лучше поставить её перед фактом, но позже. Так и порешили. Станция организовала похороны. Анну похоронили достойно, как героя, погибшего от рук врагов и — жизнь продолжалась.

Но. Начальник станции, опасаясь, что бандиты могут нагрянуть и на квартиру к Наде, приказал перевезти её и мамины вещи, в госпиталь и попросил главврача, не только помочь Наде с жильем, но и не выпускать её с охраняемой территории госпиталя, по крайней мере — пока, и объяснил главврачу ситуацию. Отработав неделю подряд, Надя собралась ехать домой. Старшая медсестра сказала, пусть она задержится, её хочет видеть главврач. Когда Надя зашла к нему, майор — сообщил: «Надя, ты уже привыкла за время работы в госпитале, к почти ежедневным летальным исходам. Этим тебя уже не удивишь и не напугаешь. Но вот пришло неприятное для тебя лично, известие. Погибла твоя мама. Шла с работы на рассвете и какие-то бандиты ограбили и убили её. Руководство станции взяло на себя все хлопоты по похоронам, и все уже прошло, как надо. Маму похоронили с соответствующими почестями. Убийцу или убийц, пока не нашли. Тебе не стали сразу говорить, просто пожалели, боялись, что тебе плохо будет. Прости, дочка. Вещи ваши привезли сюда, поживешь пока с коллегами — медсестрами. Скоро нам обещают новое место под госпиталь, потом и разберемся, где ты будешь жить дальше».

Надя, как-то сжавшись, сидела и слушала начальника, а подспудно чувствовала, что маму загубил не какой-то местный мелкий бандит, с целью ограбления. Здесь кроется что-то другое. Мама была сильная, тренированная и обученная самообороне, женщина. Справиться с одним нападавшим мужчиной — для неё не было бы проблемой, а на такие мелкие дела бандиты группами не ходят. Значит, она, скорее всего, знала того потенциального убийцу, потому и подпустила его к себе. Наверняка — это был кто-то из тех, кто работал вместе с ней, но не на советскую власть. Понятно, — правду о том, что случилось и почему, вряд ли кто узнает, но все-таки — вряд ли это был обычный разбой.

Надя не стала ничего говорить главврачу о своих подозрениях, но, когда он спросил, как она думает жить дальше, просто попросила: «Товарищ майор, можно вас попросить разрешения на увольнение из госпиталя, данного госпиталя. У меня какое-то предчувствие, что те бандиты просто так не остановятся и до меня доберутся. Я не знаю почему, но я это чувствую. Поверьте, я не ищу какого-то облегчения в этот тяжелейший для всех период. Просто прошу — помогите мне перейти на работу в другой госпиталь и подальше от этих мест, но только так, чтобы об этом никто не знал. Я действительно боюсь. Уже ничего не боюсь на работе, а вот сейчас — чувствую, что боюсь, даже не зная чего. Охранять вы меня не сможете, у вас и так голова кругом идет от текущих дел, да и зачем вам это. Отпустите меня, пожалуйста, очень прошу!».

Главврач подумал несколько минут, потом сказал Наде: « А знаешь, у меня появилась мысль, как нам обоим помочь. Мой однокурсник, тоже сегодня-майор, работает начальником госпиталя в Алге, Актюбинской области. Там тоже развернут эвакогоспиталь. Давай мы тебя туда направим, без всяких официальных направлений, просто я напишу ему письмо, оно будет твоей рекомендацией. Иди, дочка собирайся, никому ничего не говори, а вечером, я сам тебя отправлю на Юг. Санитарные поезда идут туда ежедневно».

Главврач лично написал приказ об увольнении Нади «по семейным обстоятельствам», сам выписал ей трудовую книжку, сам принес ей причитающуюся заработную плату, и сам же отвез её к станции, где договорился с начальником одного из санитарных поездов, следующих в сторону Средней Азии, чтобы они доставили Надю до станции Алга, а по пути следования — она будет им помогать, как медицинская сестра. И будет хорошо и им, и ей….Да и никаких проездных документов не надо. Надю в поезде приняли, как свою, как коллегу, и она, глядя через темное вагонное окно, на проплывающий мимо знакомый вокзал, немного успокоилась. Никто ни в Кинеле, ни в госпитале, ничего об этом не знал, собственно — так и было задумано главврачом госпиталя, отправившего её — в Казахстан.

Ехала она тем санитарным поездом около двух суток. Дорога была забита составами, в обе стороны. Совсем недалеко, за Волгой, под Сталинградом, разворачивалось одно из основных сражений той войны. Надя помогала медперсоналу приютившего её поезда, чем могла все время, пока ехали до Алги. Смерть мамы, этот внезапный ее отъезд и бескорыстная при этом, отеческая помощь главврача, а также обстановка в этом поезде, набитом людьми, с ранениями разной тяжести, где многие — стонали, скрипели зубами, кричали от боли или кого-то звали, — все это вместе взятое, — что-то сломало в её душе. Какой-то державший её до сих пор опорный стержень.

А началось это примерно за пару месяцев, до её отъезда из Кинеля. Дело в том, что работая в госпитале с осени сорок первого года, Надя насмотрелась всякого. Прибывающие с фронта санитарные поезда, почти ежедневно привозили раненых, которым где-то в медсанбатах, была оказана первичная медицинская помощь. Их привозили разных, как правило, окровавленных, с засохшими и присохшими марлевыми повязками, в изорванном обмундировании, некоторых и в бессознательном состоянии. Надя всегда равнодушно смотрела на весь этот кошмар; её защитой от всего этого, служила поселившаяся в её душе, еще до начала войны, ненависть. Ненависть ко всему русскому, а потом и к советскому. Поэтому, глядя на истерзанных безжалостной войной, изувеченных огнем и железом, в большинстве своем, молодых ребят, её ровесников, она не испытывала к ним какой-то жалости, скорее, — наоборот, её, внутреннее, не показное, а истинное равнодушие к их страданиям, граничило где-то со злорадством.

Она, ненавидя всю эту окружающую её чужую людскую массу, накрытую всеобщей, и каждого в отдельности, жестокой болью, по воле судьбы обязанная помогать им, на самом деле, старалась делать им еще больнее: — с ожесточением отдирала присохшие бинты, нарочито грубо делала уколы и другие процедуры. В общем «лечила» так, чтобы этим её «врагам», было еще хуже.

Но однажды, дежуря в ночную смену, где-то уже за полночь, она сидела за столом в коридоре и составляла какую-то отчетность на завтра. Было начало лета, все окна в госпитале были раскрыты. Очень хотелось спать. Но — нельзя, мало того, что дежурство, да еще и в отделении для тяжелораненых. И вдруг — раздался не стон, не крик, а что-то необъяснимо громкое, хрипящее, разбудившее все отделение: «Зоя! Зоя! О, как мне больно! Подойди ко мне! Подойди!, Зоя — это я! Подойди, прошу тебя!». Так — несколько раз подряд. И такая боль, такая невыразимая мука и надежда сквозили в этом хриплом крике, что, если бы могли плакать стены — они бы тоже заплакали. Он разбудил все отделение. Все — «лежачее» отделение. Никто не мог подняться и подойти к тому, кто беспрерывно кричал. Из медперсонала на этаже — только Надя. Из разных палат пошли крики других раненых: « Сестра! Сестра!».

Надя недовольно вошла в палату, откуда слышался крик. В стороне от всех, на койке лежало что-то, похожее на большой шелкопрядный кокон, весь в окровавленных бинтах, отверстием в районе рта и единственным не забинтованным местом его тела — левой рукой, с почерневшей, но не обгоревшей кожей. Надя машинально подняла табличку, висящую на спинке койки, прочла: « Сержант Михаил Рубцов — Танкист».

Она как-то инстинктивно взяла табуретку, села возле его койки, вложила одну свою руку — в его, а второй рукой начала тихонько поглаживать его руку сверху и тихо так говорить: « Это я — Миша!, Я — твоя Зоя! Успокойся! Так будет легче!». Повторяла это беспрерывно минут двадцать, может и больше, но танкист перестал кричать и, похоже, — заснул. Надя вернулась на свое место дежурной, а в голове все стоял зов-крик того молодого парня, практически сгоревшего в танке: «Зоя!Зоя!». Созвучность имени Зоя и её родного имени — Зося, настолько сильно подействовали на неё, она как бы поверила, что ночью тот сержант, звал именно её….

Когда на другой день, она пришла вечером на дежурство, на койке, где лежал танкист, был уже другой раненый. Она спросила у сестры, которую сменяла: — « А где тот парень-танкист?». «А его уже нет» — по — дежурному равнодушно, ответила та.

С того дня и началось, Приходя на дежурство, или обходя палаты во время процедур или осмотров, Надя начала видеть среди этих нуждающихся в лечении красноармейцев. — просто людей. Людей, которых судьба бросила на фронт, вне их воли, оторвав их от своих семей, родных и любимых людей, от работы, учебы и от всего простого, счастливого, человеческого. А ведь они, эти люди, ни в чем не виноваты, ни перед ней — Зосей, ни перед её отцом и мамой, да и вообще — перед всем миром. Виноваты совсем другие люди, скорее — нелюди, те, кто развязывает все эти войны, кто старается перессорить целые народы, и, кому выгодно перекладывать вину на этих несчастных солдат, которые гибнут по обеим сторонам фронта.

Надю (Зосю) никто не переубеждал, никто не перевоспитывал и не агитировал. Она дошла до этой простой истины самостоятельно, по-женски. Вначале даже боялась об этом думать, а потом все больше убеждалась, что все её новые мысли, — просто правда, и ничего здесь особенного нет, в этой правде. Надя поняла, что все то, что её подвигало на борьбу с этими, такими же людьми, как она, то есть — та её прежняя жизненная опора, была вовсе не опорой, а — такой темной занавеской, которой кто-то пытался закрыть от неё настоящую жизнь. Когда она это поняла, и, особенно после того, как «отблагодарили хозяева» её маму за усердную службу, Надя поняла, как она жестоко ошибалась.

Прибывшая в Алгу, опытная военная медицинская сестра Надежда Михайлюк, уже была далеко не той Надей, которая почти год назад, приехала вместе с мамой в Заволжье, чтобы делать разные неприятности Красной Армии, советской власти и поддерживающим её людям.

Алга оказалась большим поселком, возникшим рядом с химическим комбинатом, первенцем химического производства в Казахстане, одним из крупнейших подобных предприятий Химпрома в СССР. Выдавший первую свою продукцию (минеральные удобрения, серную и борную кислоту) за несколько лет до начала Войны, в 1935 году, комбинат был градообразующим предприятием Алги, вся инфраструктура поселка, находилась на его балансе. Даже с учетом того, что такое производство, всегда несет определенные проблемы с состоянием окружающей среды, жители поселка были довольны свои положением, в том числе заработной платой и приличным продовольственным обеспечением, что в какой-то мере, компенсировало проблемы вредности самого производства.

Для Нади и её коллег по госпиталю, такое положение тоже было немаловажным. Там где люди живут неплохо, там и приезжим живется — чуть-чуть — полегче. Хоть и обеспечивал госпиталь свой персонал элементарно необходимым, по скромному минимуму, но, когда есть возможность что-то прикупить в магазине — это уже неплохо.

За время работы в Кинельском госпитале, Надя прошла ускоренные курсы хирургических медсестер, и, прибыв в Алгу, по рекомендации своего бывшего главврача, была определена медсестрой хирургического отделения, которое возглавлял здешний главврач, тоже хирург.

Несколько дней она ночевала в госпитале, а потом ей нашли квартиру в поселке. Во время войны это практиковалось часто, — в «добровольно — принудительном» порядке приезжих подселяли в частные дома, особенно, если те дома или квартиры, были государственными. А в Алге тогда основная масса жилья была при государственном Химкомбинате. Хозяйка квартиры работала на комбинате технологом, по возрасту была всего лет на пять старше Нади, так что они быстро и по-доброму — подружились.

Надя, по правде говоря, не так часто бывала на квартире, по той причине, что количество раненых в госпитале выросло за 400 человек, основная масса прибывала из — под Сталинграда, где жернова военной машины перемалывали людей сотнями и тысячами. Операции шли ежедневно и круглосуточно, врачам и сестрам удавалось отдыхать по 2–3 часа в сутки, на месте, в дежурных комнатах. Их даже заставляли отдыхать в приказном порядке, чтобы не падали во время операций.

В конце осени началось решающее контрнаступление советских войск в районе Сталинграда, поток раненых резко возрос, но потом, постепенно начал спадать, по мере удаления фронта на Запад. Выздоравливающие раненные бойцы и командиры, уже «догоняли» свои части и фронт в целом, где-то в Ростове-наДону и дальше.

В это время произошли перемены и в жизни Нади. Она, за все эти полтора года, не имела никаких контактов с представителями мужского пола. Никаких вообще. И дело было даже не в том, что ей (по документам), только в конце лета сорок третьего года, должно было исполниться восемнадцать лет, а, в первую очередь, потому, что она всегда помнила, в каком положении находится, что живет по чужим документам, ну, а во — вторую очередь, она, как было уже сказано, — ненавидела чужой ей народ и вовсе не собиралась, по всем этим вместе взятым причинам, заводить с кем-то из местных мужчин — знакомства, любые.

Привыкнув к такому своему особому положению, даже поменяв свое отношение к окружающим людям, она по инерции, продолжала вести себя так и дальше. Но, вышло по-другому. Молодой старший лейтенант, летчик, почти полгода пролежавший в госпитале, по причине того, что у него после операции, неправильно срослась левая нога, её пришлось снова ломать и приводить в порядок, поэтому и растянулся срок его лечения. Месяца полтора, он проходил реабилитацию, разрабатывал ногу, учился твердо стоять, правильно двигаться, с тем, чтобы снова взяться за штурвал самолета. После всех операций, когда он начал потихоньку вставать на ноги, за ним закрепили «поводыря» — Надю. Главврач так и сказал при всех — : «Надежда, мы его подняли с койки, теперь вам официально поручается поставить его на ноги. Будете по несколько часов заниматься с ним различными упражнениями, до тех пор, пока он не станцует перед нами, сам или с вами на пару. Это приказ!».

Приказ Надя выполнила, но перед выпиской из госпиталя, летчик, без всяких предисловий, когда они прогуливались по территории, остановился, мягко повернул к себе Надю и сказал: « Я скоро уеду, дней через десять; врачебная комиссия разрешила мне летать. Не знаю, когда эта проклятая война закончится, но я твердо решил — бросить жизненный якорь в надежном месте. Ты, Надюша, мне давно нравишься, с тех пор, как я тебя в первый раз увидел перед операцией. Все это время, я наблюдал за тобой, но так и не осмелился ничего тебе сказать. Если бы не уезжал, наверное, и сегодня промолчал. Выходи за меня замуж…. У меня вообще никого нет, родители погибли еще в начале войны, а так — ты будешь меня ждать, и мне легче воевать будет!» — выдохнул Антон (так звали летчика). Он с надеждой и опаской посмотрел ей в глаза, боясь, что она неправильно поймет и обидится его предложению, как неуместной шутке.

Надя несколько секунд молчала, а потом, тоже посмотрела в его глаза и ответила: «А знаешь, Антон, — я — согласна!. Ты мне тоже нравишься, и тоже с того момента, как я тебя первый раз увидела. И у меня тоже никого нет». Они обнялись и сошлись в долгом поцелуе.

Они написали рапорта на имя их общего начальника, главврача госпиталя, с просьбой разрешить им стать официально мужем и женой. Получив прошения, начальник пригласил их обоих, попросил объяснить, насколько серьезны их намерения и, дают ли они себе отчет о том, какое сегодня время, что они оба солдаты, а кругом — Война, и никто не знает, что будет с ними, через месяц, да даже, через пару недель. «Жених и невеста» ответили, не задумываясь, и, — одновременно: « Товарищ майор, мы потому и просим вашего разрешения, что не знаем, что будет с нами — завтра. А мы сегодня хотим быть вместе и навсегда! Чтобы с нами не случилось!».

Посмотрел главврач на них, — один — летчик тяжелого бомбардировщика, она — его боевой помощник по хирургическому отделению, медсестра. Ему — 20 лет, ей — 18. И что здесь скажешь!?. Он позвонил в поселковый совет, попросил зарегистрировать их брак без очереди. « Да какая там очередь — серьезно ответил ему председатель поссовета, — за последний квартал — ни одной официальной регистрации брака. Время такое!».

Их семью зарегистрировали в течение получаса. Все было, как надо. Антон, через соседку Нади по квартире, нашел и настоящее белое платье и белые туфли, и фату, ну, в общем, все, как надо. Регистрировались при свидетелях. Со стороны невесты — коллега — медсестра, со стороны жениха — коллега Антона по палате, капитан — танкист, из группы выздоравливающих.

Вышла Надя из поссовета, уже под другой фамилией — Брусникина. Ей потом и паспорт сделали на имя Брусникиной Надежды Михайловны. Так как поселковая столовая была постоянно занята, то свадьбу сыграли в фойе клуба химкомбината. Были приглашены в качестве гостей все врачи и весь медперсонал хирургического отделения, во главе с его заведующим (главным врачом госпиталя), представители разных служб госпиталя и знакомые Антона из числа выздоравливающих раненных офицеров.

Свадьба удалась на славу, а так как она была единственным мероприятием такого рода, со дня образования госпиталя в Алге, то запомнилась многим людям. Счастливее всех счастливых, были, естественно. — молодожены. Молодые, красивые, радостные, они воодушевляли всех гостей своей радостью, и никто в тот день не думал о войне, о прибывающих постоянно раненых и покалеченных и о том, что ждет впереди каждого из присутствующих, в том числе и молодоженов. Были сделаны добротные фотографии, Антон и Надя — вдвоем, групповые снимки и снимки молодых с отдельными, наиболее близкими из гостей. Молодых даже покатали на украшенных цветами верблюдах. Потом были танцы, танцы и тосты. Незаметно менялся состав гостей, — одни уходили на дежурства, — другие заменяли их за столом и на танцплощадке. Первую брачную ночь молодые провели в гостинице комбината. По неофициальному приказу начальника госпиталя, их сутки никто не тревожил. Потом была целая неделя Счастья!. Надя по двенадцать часов дежурила, а вторые двенадцать часов — была все время с Антоном. Как позже она вспоминала: — «На третий день нашей супружеской жизни, я влюбилась в Антона окончательно!. Ведь до свадьбы, я его практически знала только, как раненого, которого обязана была вернуть в авиацию. А получилось так, что я его ввела в строй, вначале для себя, а потом уже для фронта!. Значит так было надо, для нас обоих! И так было лучше! Иначе мы бы никогда и не встретились, и не почувствовали бы то, что мы созданы были друг для друга. Какое все-таки есть то человеческое счастье! И как мало для этого надо!».

Но — это было уже позже, а в ту неделю, они просто жили, один — другим. Антон носил ее на руках на кухню, она (кухня) была общая, на весь этаж, приносил из кухни, потом приносил еду и они вместе ужинали, в полночь — обедали, а утром — завтракали. В порядке определенного поощрения, Надя целую неделю не работала в ночную смену. Утром она — уходила на работу, а Антон занимался их, теперь уже «общими», семейными делами.

Он за один день «выходил» Наде паспорт с новой фамилией, «чтобы была моей женой везде и всюду», а Наде заявил: « Так как у тебя теперь есть паспорт, а в нем есть штамп и запись о том, что у тебя есть муж, то есть — Я, то свидетельство о нашем браке, — я забираю с собой и буду всем хвалиться тобой, моей любимой женой, ну еще и тем, что я теперь женатый и меня дома ждет жена!». Он положил вовнутрь свидетельства о браке небольшую фотографию, где они были сняты с Надей в день свадьбы, специально заказанную фотографу по размеру офицерской книжки, а потом — заявил ей, что вложит все это в левый карман гимнастерки, как броню напротив сердца, чтобы защищала его в боях, на земле и в воздухе.

Деньги у Антона имелись. Он был один на целом свете, не пил, не курил, не играл в карты и не имел дело с теми, за общение с которыми, надо было платить. За время, проведенное в госпитале, ему причиталось соответствующее вознаграждение, имел он и прежние запасы. Поэтому — оплатил все расходы по проведению свадьбы, накупил Наде ценных, с точки зрения нужности, подарков — из одежды, обуви, потом открыл на её имя счет в местной сберегательной кассе и положил туда несколько тысяч рублей. Когда принес ей сберегательную книжку, пошутил: « Специально не стал давать тебе наличные деньги, чтобы не искушать на их трату, а положил на книжку. Если помнишь — пару лет назад, вышло постановление Правительства, касающееся всех — со своего счета в сберегательной кассе, вкладчик имеет право снять не более 200 рублей в месяц. Так вот снимать по разрешенной сумме — тебе хватит на много месяцев, а там, глядишь, и я приеду, — и — добавлю еще!».

Антон, как после оказалось, — не просто так открыл на имя Нади счет в сберегательной кассе. Так было проще и надежнее отправлять ей ежемесячно половину денежного довольствия, причитающегося ему по службе.

Семь отведенных молодой семье дней, в виде медового месяца, пролетели как одно мгновение. Семь дней вместили, как оказалось позже, всю их совместную семейную жизнь. Ах, какие это были семь дней любви, счастья, веры в судьбу и в счастливое будущее! По жизни бывает так, что, если спрессовать под огромным давлением чью-то многолетнюю семейную жизнь, то в результате может не получиться даже тоненькой пластинки, так, только мокрое место останется и то, не всегда. А в случае Нади с Антоном, эти их счастливейшие семь дней, если разобрать, разложить, распушить, растворить, — то они бы предстали перед миром, многими десятками лет; и то этого показалось бы мало.

Антон уехал в свой полк, принял свой тяжелый «бомбовоз» и начал делать то, что делал до ранения — то есть, — выполнять задания командования, и — бомбить, бомбить, бомбить….У него, кроме всеобщей цели — Победы, появилась и другая — более приземленная, — вернуться в своей Наде. Они регулярно переписывались. Это было сложно, но всегда ожидаемо и приятно. От Антона письма приходили относительно быстро, а к нему шли иногда месяцами, по причине постоянной передислокации войск, стремительно двигающихся на Запад, так, что почта не всегда поспевала за ними.

Для Нади, все произошедшее за последнее время, представлялось, как какой-то сон, как пролетевший через её жизнь метеор, ярко высветивший отдельные моменты и снова исчезнувший во мраке. Но на столе, — уже стояло их с Антоном совместное фото, оно ставило все на свои места, подтверждая, что то, что было с ней, — не сон, а самая настоящая реальность, а её Антон, в это мгновение, может быть, летит в ночь, на своем бомбардировщике, а может, — вот прямо сейчас, — сидит и пишет ей письмо.

Так продолжалось почти полгода. Антон сообщал, что получил орден Красного знамени, к концу года — его назначили командиром эскадрильи, теперь у него добавилось забот. Писал, что скоро наши войска освободят всю территорию страны от гитлеровских захватчиков, потом — закончится война, он приедет за ней в Алгу, а уже — они вместе поедут жить в его родную Смоленскую область. Там чудесные места, на Днепре — отличная рыбалка, до Москвы — недалеко. У них появятся дети, и начнется совсем другая, мирная и счастливая жизнь. Надя с ним соглашалась, складывала его письма, как дорогие подарки, и — ждала.

В начале февраля 1944 года, ей принесли «казенное» письмо с адресом на конверте, напечатанном на машинке. Командир полка, где служил Антон, сообщал: « Уважаемая, Надежда Михайловна! С прискорбием сообщаем, что ваш муж, капитан Брусникин Антон Николаевич, героически погиб при освобождении города Луцка, от немецко — фашистских захватчиков. Возвращаясь с выполнения боевого задания, его самолет был подбит зенитным огнем противника. Сам капитан Брусникин, будучи тяжело раненым, приказал штурману и стрелку-радисту, — покинуть самолет, а сам — направил пылающую машину на двигающуюся на помощь немецкому гарнизону Луцка, механизированную колонну. За этот подвиг, он награжден орденом Отечественной Войны 1-й степени. Примите наши соболезнования. Личные вещи капитана Брусникина А. Н., будут в скором времени отправлены вам». Подпись.

А дня через три, пришло письмо от Антона. Он писал, что любит, верит и надеется, что они скоро будут вместе. Если первое письмо от командира полка — было для Нади ушатом ледяной воды, то письмо от Антона, стало таким же ушатом — кипятка…. Но, чудес в этих делах не бывает, просто письмо Антона было отправлено за несколько, дней до его гибели, а официальна почта его обогнала….

Сказать, что с получением официального письма, жизнь для Нади остановилась — было бы неправильно. Нет, жизнь вокруг продолжалась, и она в ней также и участвовала, по инерции, внешне, а внутри у неё, как будто что-то удалили, скорее — вырвали, и теперь она — вроде бы и есть, а — на самом деле, её и нет. Удар смягчило её постоянное общение со смертью на работе. Она к этому давно привыкла, но все эти потери до сих пор, были «чужими», не своими — кровными, а теперь ушел — ставший таким для неё родным, — её Антон.

Надя замкнулась, принимала соболезнования от коллег, знавших Антона, без слез и рыданий. «Надо же! — думала она, отдыхая после смены, — Антон погиб, освобождая мой родной Луцк. Это не просто так. Это, наверное, — Знак Божий. Это он, Бог, меня наказал за то, что я и перед войной, и в начале её, ненавидела эту страну и её народ! А ведь мой Антон — это и есть тот самый русский народ, который нас учили ненавидеть с самого детства. Да разве знают те, кто нас этому учил, — какой он на самом деле, — русский народ!.Да разве знают они, каким был мой Антон!». Она старалась больше работать, часто по своей инициативе подменяла по работе своих коллег и даже в других отделениях. В работе она как-то отвлекалась от того, что постоянно жгло в её груди — боль утраты, дорогого человека.

Глава восьмая

По мере удаления фронта на Запад, функции их госпиталя начали сужаться. Многие заволжские госпитали, начали двигаться вслед за фронтом — на Запад. Отдельные — укрупнили, объединив с другими, или расформировали совсем. Такая же участь постигла и госпиталь в Алге. Врачи и большинство среднего и младшего медицинского персонала, разошлись по другим местам службы, отдельные — вернулись в гражданские больницы, откуда были призваны на службу. Там тоже в то время хватало работы. Надю «выпросил» у начальника госпиталя главный врач местной районной больницы, которую раньше, при образовании госпиталя, практически «оголили» полностью.

К моменту перехода на работу в районную больницу, Надя уже имела медаль «За трудовое отличие», была постоянным донором-спасателем госпиталя. За время работы в обоих госпиталях — она сдала для переливания нуждающимся раненым, значительное количество своей крови. Врачи знали, что она готова отдать кровь всегда, когда было срочно надо и часто пользовались этим, с учетом разрешенных возможностей. Весной 1944 года, ей выдали ордер на однокомнатную квартиру, в Алге, жизнь текла размеренно и, как ей казалось, — так, как надо. Знакомых вне работы у неё не было, кроме женщины-технолога, бывшей её соседки по квартире во время войны. Химкомбинат в Алге наращивал производственные мощности, ускоренными темпами рос и сам поселок. Многие люди из разрушенных городов и сел страны, приезжали сюда на работу. Война сюда не дошла, зарплата на комбинате была приличная, обеспечение по сравнению с другими местами, — нормальное, тем более — в Алге началось интенсивное строительство жилья и объектов соцкультбыта.

Надя привыкла к этому месту, к этому району, где проживало довольно много переселенцев из областей Украины, из Чехии, отдельных регионов России. Она изучала состав населения данного района по учетным карточкам больных, проходящим через районную больницу. Со многими постепенно знакомилась ближе, особенно, с женщинами, которые во время тяжелых дней войны, вынесли на себе вся тяготы того времени и чаще нуждались во врачебной помощи, по разным направлениям.

Казалось бы — все нормально — живи, работай, радуйся, но для Нади такая жизнь была бы слишком большой роскошью.

В конце августа сорок четвертого года, её пригласил к себе главный врач районной больницы, где она работала. «Надежда Михайловна! — начал он, — поверьте, мне очень тяжело это вам говорить, но приходится. Говорить не только во имя вас, лично, но и в интересах нашей больницы, и, естественно, нашего района. Вы уже опытнейшая хирургическая сестра, прошедшая за годы войны в госпиталях, все, что можно было пройти. А вам всего — то 19 лет! Я сам уже убедился, работая с вами рядом, что вы переросли уровень медицинской сестры и вам пора работать со скальпелем самостоятельно, то есть стать — врачом, может даже не просто лечащим, а именно — хирургическим врачом. Я абсолютно уверен, что вы сможете им стать. Но на врача заочно или экстерном, — не выучиться. Надо пройти полный курс высшего медицинского ВУЗа.

Мы получили письмо от нашего, Актюбинского областного мед здравотдела. Они сообщают, что в соседней, Чкаловской области, организовывается медицинский институт. Туда, в сорок первом году, были эвакуированы из Харькова два медицинских института, потом, уже в Чкалове, они были объединены в один. Харьков наши войска освободили, и мединститут возвращается туда. Но государство решило на базе этого института, образовать новый, Чкаловский медицинский институт. Намерены уже в этом году, начать занятия. Разослали приглашения в соседние области, помочь в его организации, в первую очередь — подобрать и направить в Чкалов абитуриентов, имеющих желание связать свою судьбу с медициной. Такое приглашение получила и наша область. Вы знаете, что у нас ВУЗа подобного профиля пока нет, поэтому, областное начальство обратилось по этому поводу, к районам, в том числе и к нам.

У вас, Надежда Михайловна, диплом среднего медицинского образования есть, сам видел, и в нем одни отличные оценки. Вы, сегодня, очень нам нужны в больнице, как специалист, но — у нас в районе, практически нет врачей, любого профиля. Все — на фронте. Вот я, скрепя сердце, и предлагаю вам пойти учиться в этот новый институт. Именно сейчас, в организационный период, легче будет стать студентом-медиком, чем через год-два, когда закончится война, домой вернется масса молодых еще людей, которым после фронтовой жизни, захочется учиться и учиться. Уверен, что потом поступить будет сложнее. Подумайте, Чкалов (бывший Оренбург) рядом, — 300 километров, в период практики будете работать в своей больнице, пять лет пролетят — и вы станете дипломированным врачом. Как вы на это смотрите, в свои 19 лет, а?!. Конечно, на одну стипендию, жить будет трудно, но, кому сейчас легко!».

Пока главврач говорил, Надя сидела и думала: « А ведь это — тоже глас Божий, для меня. Ведь именно для этого, мой Антон, сам того не подозревая, обеспечил меня материально, ценой своей жизни и смерти!». Так получилось, что вдобавок к тем деньгам, что он положил ей на сберкнижку, ежемесячно добавлялась половина его денежного довольствия, а после его гибели, — Надя получила все, причитающиеся Антону деньги, плюс пособие ей, как жене погибшего в бою, трижды орденоносца. Поэтому, в материальном плане, в период учебы, у неё проблем не должно быть. « Да даже ради этого, ради его (Антона)заботы и памяти, — она получит диплом врача и будет служить людям!. Значит это он так хотел!» — заколотилось у неё в груди.

Она не стала говорить, что подумает, посоветуется и т.п., а сразу — подала заявление, главврач его подписал и, на второй день, Надя отправилась в Чкалов.

Два года прошло, как она, по этой же дороге, ехала в санитарном поезде до Алги, теперь её путь шел в обратном направлении. Хорошо, что все поезда, следующие от Москвы на Среднюю Азию, проходили через Чкалов и Алгу. Мимо не проедешь….

Надя ехала днем, смотрела в окно вагона. От самой Алги и до реки Урал, все что виделось — было похоже на фильм про бедность. Бедность не показную, не выпячиваемую, а бедность — вынужденную. Здесь не было разрушенных войной домов, воронок от бомб и окопных траншей, а если и расширились территории кладбищ, так это не от бомбежек и вражеских атак, а от недоедания и тяжелой постоянной работы. Везде — и в городах, и в маленьких хуторах.

Приехав в Чкалов, Надя нашла медицинский институт, подала документы, выяснила, какие будут приемные экзамены и когда, а также — какие еще надо документы. Оказалось, что документов у нее и так более, чем достаточно, есть направление из областного отдела, характеристика с места работы и т.п.. Пока сдавала документы — познакомилась с другими абитуриентами. Поступали в основном девушки, даже на такое «мужское» отделение, как хирургическое, — и то было всего два парня, из демобилизованных по разным причинам. Прав был её начальник, главврач в Алге, приемные экзамены для поступающих на первый курс нового института, были более чем — «щадящие». Поэтому практически все, допущенные к приемным экзаменам — были зачислены в студенты. Надя с первых дней учебы, — сказала сокурсникам, что она замужем, муж на фронте, показала им свадебное фото с Антоном и все знали, что она ждет мужа с фронта, а больше она никому и ничего не говорила.

Институт почти ничего своего не имел, в том числе общежития, студентов расселили по разным местам, от здания музея, до частных квартир. Занятия проходили тоже в разных приспособленных местах. Писали на коленях, сидя на табуретах или, в лучшем случае на самодельных скамейках. Надо сказать, что абсолютно все первые студенты — будущие медики, учились с большим желанием, ибо пришли в институт не отбывать время, а стать действительно специалистами. У них были прекрасные преподаватели, прошедшие практику лечения больных и раненых во время обоих мировых войн. В большинстве своем, это были ведущие специалисты фронтовых госпиталей, которые старались передать свои знания и практический опыт новому поколению. Это был симбиоз опыта и молодости, идущий в одном направлении и с единой целью — выучить и выучиться.

Надя училась легко. По сравнению со студентками, пришедшими со школьной скамьи, или даже уже работавшими где-то, кем-то, в лечебных заведениях, у неё, как у будущего хирурга, было колоссальное преимущество, как вчерашней действующей медсестры хирургического отделения, и, в первую очередь, в практике подготовки и проведении хирургических операций. Научить этому тоже можно, теоретически, но её ценнейший практический опыт — это было уже половиной всего процесса обучения. Ежегодные каникулы и производственную практику, она проводила по месту своей прежней работы, в Ключевой районной больнице. Там её всегда ждали и принимали, как свою. Надя с отличием окончила институт, и, в 1950 году, возвратилась в Алгу, дипломированным врачом-хирургом. С какой-то гордостью, радостью и решимостью, она вошла в кабинет того самого главного врача, который посоветовал ей пойти в институт, пять лет назад, показала ему диплом, искренне поблагодарила за все сразу, а потом сказала: « За все спасибо, теперь — за Работу. Постараюсь оправдать ваше доверие!».

«Поздравляю! — ответил главный, — я же вам говорил, что пять лет пролетят незаметно. И мне дадите передышку — сколько лет я работаю один в этом направлении, без перерывов и нормального отдыха. Ну, как говорится, — с Богом, Доктор! У вас теперь впереди — счастливое будущее. По крайней мере, я вам так желаю».

Пошли обычные будни. Больные, приемы, операции, обходы. Через несколько месяцев работы, Наде уже казалось, что она никуда и не уезжала из этого района. Страна восстанавливалась, ремонтировала разрушенное, строила новое, училась, а главное — люди почувствовали, что нет уже той гнетущей, все подавляющей обстановки военных лет, когда под общим, вообще-то правильным лозунгом — «Все — для Победы!», имел место и другой — «Война все спишет!». Произошла деноминация рубля — 1 к 10-ти. Так как деньги Нади хранились в сберегательной кассе, то она практически ничего не потеряла при обмене. Постепенно зарубцевалась её личная трагедия, связанная с гибелью Антона. А тут вдруг — нашелся Антон…,правда другой.

На должность главного агронома по зоне Машино — тракторной станции, в Алгу приехал относительно молодой человек, по фамилии — Новак. Ну, приехал и приехал. В то время, в хозяйствах района, стала появляться новая техника — тракторы, зерновые комбайны, сельхоз машины. Начался новый период развития сельского хозяйства, особенно отраслей полеводства и животноводства. Но, так как Надя к этому направлению прямого отношения не имела, то в его суть и не вникала, хватало своих забот. Но однажды, в районную больницу привезли главного агронома МТС и его водителя. Они ездили по полям во время уборки урожая и увидели, как загорелся один из зерновых комбайнов, прямо внутри зернового массива. Двигатели комбайнов в то время работали на бензине, где-то что-то случилось, комбайн загорелся, а кругом спелые хлеба…Пожар в степи — довольно страшное и опасное событие, тем более, в период уборки урожая. Агроном с водителем, спасли комбайнера и работающих с ним людей, помогли убрать комбайн с поля на обочину и сумели не допустить возгорания хлебного массива. Все сделали, как надо, но сами получили сильные ожоги, особенно — ног.

Когда их доставили в больницу, их спасением занялась дежурившая в тот день, — Надя. Когда обоих пострадавших «очистили» от обгоревших лохмотьев одежды, оказалось, что все не так плохо, но ожоги на ногах были серьезные, их госпитализировали и начали лечить. Агроному досталось ожогов больше. Водителя через неделю отпустили домой, а агроному пришлось лечиться дольше. Все это время, Надя присматривала за ходом лечения, назначала необходимые процедуры и часто просто общалась ним, как с тяжелым больным. Они — познакомились. Когда их привезли, агроном первые две-три ночи бредил и разговаривал с кем-то по-польски…. Когда Надя услышала его бессвязную, но с детства понятную ей речь, она, после того, как он начал постепенно приходить в себя, заговорила с ним, по-польски. Он, услышав её голос, встрепенулся, и начал водить головой по сторонам, пытаясь найти источник знакомой речи, но так, как кроме Нади никого рядом не было, то он удивленно и обрадовано, ответил ей на том же языке. Она чуть не упала, когда узнала, что его зовут — Антон!, по фамилии — Новак, родом из Ровенской области. Когда наши войска пришли на Ровенщину в сорок четвертом, — он был призван в армию, до конца войны был на фронте.

Пока был на фронте, местные бандиты, узнав, что он воюет «за москалив», сожгли его родителей, в их же доме, потом — подкараулили его подругу, девушку-одноклассницу, жестоко надругались над ней и утопили в озере. Остался один.

После демобилизации, окончил сельхозинститут, два года работал агрономом в колхозе, потом немного работал в районном земельном отделе и, наконец, — был направлен в Актюбинскую область, а потом и в местную МТС. И вот тут такая незадача случилась с пожаром, да хорошо, что так все обошлось. Все остались живы, техника не пострадала, поле сохранили, только вот себе и медикам проблемы принесли, ну что тут поделать, что есть — то есть. Все это выяснилось после их обмена репликами на польском языке.

«Ничего, все у вас будет хорошо, — подбодрила агронома Надя — счастье ваше, что огонь до лица не добрался».

Антон Новак, после выписки из больницы, несколько раз приходил в отделение, на перевязки и проверки, советовался с Надей, как ему себя вести, пока ноги не вполне еще зажили, и как ему лучше передвигаться в этот период, чтобы не было осложнений. У них постепенно сложились не то, чтобы близкие отношения, а скорее — отношения, похожие на — родственные. Они начали ощущать себя со временем, как родные брат и сестра, и общались действительно, как родственники, причем, Антон с самого начала почитал её за старшую сестру, что было вполне резонно, — Надя по документам была старше его на два года, а — на самом деле — на все четыре.

Антон был крепким, симпатичным и толковым парнем. На работе — сразу пришелся к месту. В колхозах района, после войны, просто не было агрономов-специалистов, были хорошие люди-хозяйственники — практики. Антон с первых дней начал проводить политику «окультуривания» отрасли, особенно, главного хозяйственного направления района — зернового производства. Стыдно — говорил он колхозным агрономам и председателям, сидеть на мешке с золотом и не использовать его. У нас, в райцентре, имеем один из мощнейших в стране химкомбинатов, производящий минеральные удобрения и отправляющий их в другие области и районы, а мы, здесь, рядом — их не используем! Ему верили и за ним шли. Уровень сельхозпроизводства в районе, начал повышаться, а это и был главный показатель деятельности агронома МТС, — главной на то время организации, не просто курирующей, а организующей все производственные процессы на селе.

Антону выделили однокомнатную квартиру, в новом многоэтажном доме. Он пришел к Наде, как к землячке (с Украины!), похвастался новой квартирой, а потом прямо рубанул: «Надежда Михайловна! А как вы смотрите на то, чтобы две наши однокомнатные квартиры — обменять на одну, двухкомнатную?! Уверен — желающие найдутся, только — пожелаете ли вы?»….И добавил: «Я знаю, Надя, что ты никогда не забудешь своего Антона. И, что — я, тоже Антон, — никогда не смогу тебе его заменить. А я и не буду стараться, я просто буду твоим другом Антоном и навсегда. Ты же тоже мне моей Оксаны не заменишь! А жить-то надо! Давай объединим наши боли и наши радости в одном замесе, в нашей с тобой семье. Тогда и то, и другое, легче будет пережить. Вместе!? Ведь мы же не жили еще по большому счету. Ни ты, и не я». Он внимательно посмотрел на Надю, — не обиделась ли она, что он заговорил с ней на «ты».

Надя подошла к нему, протянула ему руку и сказала: « Знаешь, Антон, я не думала, что ты такой смелый! Признайся — ты пошел ва-банк, чувствуя, что я буду согласна или действовал наугад?! Признайся!».

Антон пожал её руку и выдохнул: « Ты права, я это чувствовал!». Они притянули друг друга за руки и крепко обнялись….После этого, — стали жить вместе. Действительно, комендант комбината быстро нашел им клиентов по обмену жилья и они переехали жить в новую двухкомнатную квартиру, в том же доме, где была квартира Антона, на что он отреагировал так: « Ты все-таки переехала « к мужу» и это правильно!».

Они не стали особо афишировать свое «объединение», просто собрали близких знакомых, сослуживцев и провели вечер в новой квартире, отметив одновременно их сближение в одну семью, и новоселье. И собравшиеся гости, и другие знавшие их, люди, — искренне порадовались за них обоих и желали им только добра.

Они были счастливы, просто счастливы, как люди, имеющие на это право. И — перед Тем, кто над нами, и перед всеми людьми, и перед памятью тех, кого с ними нет и уже никогда — не будет. Жили, как муж и жена, официально брак не регистрировали, не было в этом особой необходимости. Детей у них тоже не было, по этому поводу проблемы у них не возникали. Как говорила знакомым Надя: «Прошел у нас тот период, когда интересен сам факт появления детей и всего того, что с этим связано. Мы, благодаря войне, незаметно так, — перепрыгнули с детства, — сразу — в серьезную взрослую жизнь, а юность, любовь, страсти наши, — война оставила себе, безвозвратно».

Руководство страны приняло решение об освоении целинных и залежных земель. Обширные площади, должны были введены в полевые севообороты. Началось это движение очень интенсивно, десятки и сотни тысяч людей из центральных областей России, Белоруссии, Украины, Молдавии и других регионов, перемещались на Восток. Туда же массово направлялась техника и все необходимое для выполнения поставленной главной цели. Начиналось это движение с районов Алтая, Сибири, потом — Казахстана. Актюбинская область тоже входила в зону освоения и должна была увеличить посевные площади почти на полтора миллиона гектаров. Ключевой район, где трудились наши герои, должен был в течении трех лет, увеличить площади посевных площадей — в раза. В район стали приезжать переселенцы — из Москвы, Молдавии, Украины. Шумно и веселее стало на полях хозяйств района. Мощная техника позволяла более качественно и своевременно вести полевые работы, новые рабочие руки способствовали выполнению всего комплекса работ, без ненужных проблем.

В первом, урожайном, после расширения посевных площадей, пятьдесят шестом году, хозяйства Ключевого района, добились в производстве зерна, очень достойных показателей. Государство оценило труд людей по достоинству. Главный агроном по зоне МТС, Антон Новак, был удостоен ордена Трудового Красного Знамени, а его жена — Брусникина Надежда, заместитель главврача районной больницы по лечебной части, — медали — «За трудовую доблесть» — как было сказано в представлении — «За достойное медицинское обслуживание тружеников района, в период полевых работ».

В следующем году Надя была удостоена почетного звания «Почетный донор СССР». Казалось бы — живите Антон с Надей, — да — радуйтесь!. В пятьдесят восьмом году МТС были расформированы. Антон перешел на работу главным агрономом районного производственного управления, а позже стал и его (управления) — начальником. И откуда было знать, что где-то далеко, за рубежом, жизнь уже готовила нашей паре — «подарок». Уже в начале шестидесятых, когда поселок Алга, стал городом, Антона пригласил к себе уполномоченный представитель КГБ по уже Алгинскому теперь, району. Они друг друга знали, несколько лет вместе работали в районном аппарате. Уполномоченный спросил: «Антон Максимович, у вас есть родственники за рубежом?». «Не могу сказать точно, но, наверное, есть» — ответил Максим. Когда наша область входила в состав СССР, в тридцать девятом году, достаточно много людей уезжало в другие страны, особенно в Канаду, там большая украинская диаспора. Мои родители никуда не выезжали, братьев-сестер у меня нет, могли уехать — тети-дяди, по линии моих отца-матери, но переехали или нет, и где они сейчас, я не знаю, контактов с ними никогда не поддерживал, а прошло уже четверть века».

«А была у вас тетя Евгения, сестра вашего отца?» — спросил уполномоченный. «Да, была, — ответил Антон — младшая сестра отца. Она училась во Львове, иногда приезжала к родителям отца, пока они были живы. Она — грамотная, вполне могла уехать, но где она сейчас и что с ней — не знаю». «Почитайте, пожалуйста, этот документ, — уполномоченный потянул Антону лист бумаги. Это была копия какого-то документа, на украинском языке. Писал канадский адвокат, как выяснилось позже, — уполномоченный его, Антона, тети, Евгении. Причем писал на имя Президиума Верховного Совета СССР!. Суть письма была в том, что его(адвоката) постоянная клиентка ( тетя Антона, Евгения) — ушла в мир иной и оставила завещание, по которому её племяннику, Новаку Антону, причитается часть наследства тети, в сумме 80000 канадских долларов. Тетя оставила и условия получения. Антон должен получить деньги лично, и — в Канаде. Кроме того, он входил в группу наследников, и по завещанию, — деньги должны быть получены одновременно, всей группой. В связи с этим, адвокат, от имени всех наследников, просит Антона, как можно скорее появиться в Канаде, чтобы вся наследная группа смогла-таки получить причитающиеся каждому деньги. Адвокат, по той же причине, просит Советское руководство, посодействовать прибытию Антона в максимально возможное ближайшее время, в канадский город Монреаль.

«И что вы об этом думаете, Антон Максимович? — спросил уполномоченный от КГБ. «А что тут думать? — ответил Антон, — здесь все понятно. Да, я не ждал этого наследства, но, если уж оно появилось, то я вправе на него рассчитывать?!. Его даже оставить просто нельзя — без меня и другие ничего не получат, в Канаде законы строгие по этому направлению. Скорее всего, просто заберут все в бюджет. Ну, а я, смогу туда поехать и взять эти деньги, или нет?»-прямо спросил он. «Ну, а почему бы–нет, конечно сможете, естественно, после оформления соответствующих разрешительных документов. Надеюсь — вы же не жить туда поедете, а получив деньги, сразу вернетесь?!» — уточнил уполномоченный. «Да зачем мне она нужна, та Канада!» — бросил Антон. «Ну, знаете, — многие так говорят, а потом, как пересекут границу, — переходят в «невозвращенцы», как их называют в Союзе» — как-то неловко пошутил представитель КГБ.

С этого дня и начались мытарства по инстанциям, Внешне, — все вроде бы и не против, и подсказывают, что надо делать, а продвижения, как такового, — нет. То одно не так, то другое не эдак. Когда уже все документы были собраны, и у Антона, и у Нади, у проверяющих «наверху» возник вопрос, — а зачем вы представили документы на Брусникину Надежду, она тут причем, к вашему отъезду?. Так она — моя жена — ответил Антон. А откуда это известно, ну и так далее. Пришлось им идти в Загс, оформлять заключение брака, а потом снова переделывать все документы по ним, обоим, так как Антон везде указывал Надю по её прежней фамилии в своих анкетах и пояснениях.

Наконец, на областном уровне, все документы для их выезда, были оформлены, проверены, подписаны и отправлены для принятия решения — В Москву. В области сказали: « Вам — сообщат, — ждите!».

Глава девятая

Начальник одного из отделов КГБ СССР, полковник Андрей Бойко, разговаривал по телефону, когда помощник принес ему на согласование разрешение на временный выезд за рубеж, семьи из Актюбинской области Казахстана. Полковник показал рукой, чтобы вошедший положил папку на стол и был свободен, но тот не уходил, видимо хотел что-то уточнить или пояснить. Когда полковник положил трубку, помощник обратил его внимание на не совсем обычную причину выезда семьи в Канаду. Просятся на выезд, чтобы получить там крупную сумму в долларах, определенных мужу по наследству от какой-то родственницы. «Ну и что? — задал вопрос полковник, — Пусть едут и привозят нашему государству валюту. Они же все равно сдадут её здесь в банк и получат все в пересчете на рубли и по нашему курсу. А что за семья, что за люди?» — уточнил он. «Да по материалам наших актюбинских коллег, — вроде бы все нормально. Контингент надежный» — ответил помощник — наши смотрели тоже, замечаний нет. Посмотрите, пожалуйста, и завизируйте. Дело на контроле в канцелярии Президиума Верховного Совета СССР».«Хорошо, оставь, — я посмотрю, и — свободен!»-полковник снова взялся за телефонную трубку и начал кому-то звонить.

Закончив разговор, пододвинул к себе папку с принесенными документами и начал их просматривать. Муж и жена, весь набор документов, справки, характеристики, биографии. И — Вдруг, как удар молнии! У полковника перехватило дыхание, он, наверное, впервые в жизни, растерялся и не поверил сразу — тому, что прочитал! У жены — второе замужество, это бывает, но при регистрации первого брака, она была записана, как Михайлюк Надежда Михайловна!!!. Все, как у ЕГО Нади, фотографию которой, он проносил в кармане всю войну! Год и место рождения, — тоже совпадают, но на фотографии в анкете, была совсем другая женщина! Да, миловидная и серьезная на вид, но это была не Она, не НАДЯ!. Так тогда, — кто же это и где сама Надя?!.Он опять внимательно пролистал — прочитал все её дело.

Врач-хирург, всю войну проработала в госпиталях медсестрой, первый муж — герой летчик-погиб в сорок четвертом, второй муж, — фронтовик, имеет два ордена — боевой и трудовой, уважаемый человек. Она имеет две солидных медали, звание «Почетный донор СССР», тоже уважаемый человек, по отзывам. Что же здесь происходит?. Где здесь правда во всей этой истории?!. И какое отношение все это имеет к настоящей Наде Михайлюк, его Наде?!.

Он позвонил куратору, попросил разрешение на двухдневную отлучку по очень неотложному делу, связанному с их службой. Получив разрешение, вылетел в Актюбинск, как частное лицо, не ставя в известность местных коллег. Дело было уж больно щекотливое. От Актюбинска добрался до Алги, нашел в районной больнице — Надю, представился, как один из новых работников облздравотдела и сказал, что хочет с ней побеседовать. Они вышли в небольшой скверик во дворе больницы и сели там на одну из скамеек. Полковник вначале весь напрягся, не зная, с чего начинать, но потом спокойствие Нади, передалось и ему. Он спросил: «Простите, как вы сказали, вас зовут?». «Надежда Михайловна» — ответила Надя. Тогда полковник раскрыл портфель, взял там старый конверт, вынул из него довоенную фотографию Нади, с мамой и Николаем, и тихо сказал: «Вот эта девочка, слева, — это Надя Михайлюк, посредине сидит старший её брат, Николай, а это — их мама — Анна Ивановна Михайлюк. Так, кто же вы на самом деле?». Не дожидаясь ответа, он добавил: «Я не только знал Надю, я — любил её, да и сейчас люблю, хотя и прошло столько лет!. Вы ничего не хотите мне рассказать, Надежда Михайловна?».

После нескольких секунд паузы, она спросила: «Простите, как вас зовут?». Полковник ответил: — «Зовите меня — Андрей». «Андрей, вы не могли бы подождать несколько минут, я пойду — предупрежу дежурного, что буду некоторое время отсутствовать» — сказала Надя. «Да — пожалуйста» — ответил он.

Когда она вернулась, то начала разговор первой. «Вы знаете, Андрей, я много лет ждала этого вопроса — кто я на самом деле. За эти предыдущие четверть века, я как-то привыкла к тому, что все вокруг меня нормально, что я постоянно делаю добро людям, они это понимают и благодарны мне за это. И я абсолютно уверена, что никогда не причиню зла ни окружающим людям, ни этой стране, приютившей меня, которую меня с детства учили ненавидеть, по разным причинам. Возможно, — та ненависть могла бы стать причиной каких-либо многих моих неправильных действий, даже злодеяний, направленных против этой страны, но, к счастью, — не стала. Видимо была на то Божья воля, или что-то другое, неизвестное мне, но это так. Все эти годы, пока я ношу имя Надежда (настоящее мое имя — Зося,Зосия), я носила его с гордостью, чувствовала его своим, старалась не запятнать его, не только каким-то неправильным действием, а даже — его (действия) — тенью. Оно вело меня по жизни, и, если бы настоящая Надя Михайлюк, познакомилась с моей жизнью, по каждой её секунде, под её именем, думаю, — она осталась бы — довольна. Я не знаю, что с ней стало, но все время чувствую перед ней необъяснимую вину, хотя от меня в то время — ничего не зависело, а тем более — я не могла что-то изменить, да — и не старалась, так как была наполнена заложенной в меня ненавистью». «Пусть она простит меня сразу и за все….» — с болью в голосе проговорила она и продолжила….

Она рассказала все, что знала из того, чего не было в документах, подготовленных для её поездки за границу, и с которыми Андрей был знаком.

Рассказала, как в сороковом году, когда мама была на курсах повышения квалификации, её завербовали немецкие спецслужбы. Она была грамотным опытным специалистом-железнодорожником, владела многими языками, в том числе — немецким и русским, но главное, чем склонили её немцы к сотрудничеству — было обещание помочь вызволить её мужа из советского плена, а также — прозрачный намек на то, что скоро с ненавистной советской властью, будет покончено и — навсегда. Мама сама рассказала ей об этом, но уже гораздо позже, когда они в Киеве получили документы на имя Михайлюк Анны и Нади, а потом — были эвакуированы в Куйбышев. Честно призналась, что в то время, она искренне ненавидела всё советское, в том числе и окружающих их людей.

Рассказала, как работала в госпитале в Кинеле, а мама — на железнодорожной станции. Что и как там мама делала и с кем работала, — Зося не знала. Мама специально не посвящала её в свои тайны, в целях безопасности.

Рассказала и о том, как маму убили. Хотя официально было сообщено, что её ограбил и убил какой-то бандит, Зося — не верила этому. Скорее всего, её убили «свои», может быть за невыполнение какого-нибудь приказа. Неизвестно. Как она (Зося), стала бояться, что скоро придет и её очередь, на расправу, — поэтому попросила главврача госпиталя отпустить её или помочь перебраться в другое место, без всякой огласки. Спасибо ему, он все сделал, чтобы она перебралась сюда, в Алгу, в эвакогоспиталь, который возглавлял его бывший сокурсник.

Призналась и в том, как еще в Кинеле, после гибели мамы и случая с обгоревшим сержантом — танкистом, все в её душе перевернулось. Она как бы прозрела и начала понимать, — кто в этом мире — Люди, а кто — Нелюди, где её друзья, и где враги, и по какую сторону фронта, — её место. А когда поняла, что мое место здесь, среди этих родных мне людей — так здесь и осталась. Ну, а дальше, Андрей, вы, наверное, все знаете, — завершила она свой рассказ. «Я только всегда боялась, что меня разыщут те, прежние хозяева мамы, но, к счастью, — пришли вы» — добавила она.

Несколько минут они сидели молча. Андрей, переживший за время их разговора, две такие разные жизни одновременно, почувствовавший, как звенящей тоской защемило сердце, а Надя (Зося), — с благодарностью ко всему миру, за то, что помог ей сбросить с себя этот тяжелый груз, который давил на неё все эти годы.

Потом Андрей достал из портфеля еще один конверт и вынул из него три фотографии. «Посмотрите, Надежда Михайловна, — сказал он, — вы кого-то из этих людей знаете?». Внимательно посмотрев фото, на котором был снят мужчина в форме советского офицера, в немецкой форме и в гражданском костюме, она сказала: «Это один и тот же человек на всех фото. Не знаю кто он. Я его видела единственный раз, когда он в Киеве, на какой-то квартире, вручал нам документы. Мама называла его — Отто, и неоднократно говорила тогда и после, — что он — страшный человек».

После этого, Андрей спрятал фото в портфель, задал Наде несколько чисто текущих вопросов, касающихся их поездки за рубеж, потом поднялся и сказал: «Спасибо вам, Надежда Михайловна, за все, за Правду, за всю вашу жизнь достойную, и, от имени нашей общей теперь — Нади, навечно оставшейся моей невестой и другом, искренне благодарю вас за то, что вы остались — НАДЕЙ. Будь она жива — ей не было бы стыдно за такую добрую и красивую жизнь для людей, прожитую под её именем! Еще раз — благодарю вас от Неё и от себя! Вы заслужили это. Вы даже не представляете, с какими мыслями и чувствами, я ехал сюда, к вам, а уезжаю — совсем — с другими, благодаря вам, Надежда Михайловна!»

Он крепко пожал ей руку и добавил: «Вы с мужем скоро получите разрешение на выезд. И еще — возьмите этот листок, там номер телефона, московский. Когда вернетесь домой из дальнего зарубежья, постарайтесь позвонить по этому телефону, это так, чтобы поставить «печать» на всем этом деле. Пожалуйста».

Надя пригласила его пообедать перед уездом, но он, поблагодарив, — отказался, сказал, что очень спешит и ушел на станцию. А семью Новак, действительно, через некоторое время, пригласили в Москву, выдали разрешение, помогли взять билеты и они благополучно отбыли в Канаду.

Прибыв в Москву, Андрей Бойко, несколько дней отходил от пережитого. Когда он принимал решение срочно ехать в Актюбинск, у него не было какой-то конкретной программы поездки, главное было посмотреть в глаза тому человеку, кто называет себя Надей Михайлюк, а уже потом, — действовать по обстановке. Но, по правде говоря, все его намерения и мысли тогда были настроены на что-то негативное и непонятное. Ничего приятного для себя в той поездке, он не предполагал, по вполне объективным причинам. Он давно знал, что Нади нет в живых. В мае сорок четвертого года, вскоре после освобождения Винницы и окружающих её районов от неприятельских войск, Андрей, по делам службы, побывал в родных местах и встречался с Николаем, братом Нади. Николая было трудно узнать. Механик-водитель танка, отступал с первого дня войны — до Воронежа, трижды был тяжело ранен, но дважды возвращался в строй. Участвовал в танковом сражении на Курско-Орловской дуге, там был снова тяжело ранен и сильно обожжен.

Долгое время лечился по тыловым госпиталям, а, когда освободили его родной поселок, — вернулся домой. Была еще жива соседка, бабушка Оли Шумейко, она и рассказала, что, где-то через месяц, как пришли оккупанты, на станцию приехала группа немецких военных, они забрали его мать, сестру Надю и её внучку, — Олю и увезли в Винницу. Забрали почему-то только их троих, больше никого тогда не трогали. Уже позже, до поселка дошли слухи, что его мать, Анну Михайлюк, Надю и Олю, расстреляли вместе с большой группой винницких евреев, в сентябре того же года. Бабушка отдала Николаю торбочку с различными семейными бумагами, которую Анна спрятала за печными вьюшками. У Николая остался рабочим только левый глаз, изрезанное шрамами тело постоянно ныло, узнав о гибели всей его семьи, он сильно расстроился и начал пить.

Андрей нашел его в довольно неприглядном виде и с полным отсутствием желания жить дальше. Пришлось с ним серьезно поговорить. Андрей договорился в поселковом совете, чтобы Николаю нашли какую-нибудь посильную работу. Если майор спецподразделения «СМЕРШ», тем более в военное время, — что-то просит, — люди идут навстречу. Николая приняли на работу в пристанционный отдел рабочего снабжения, вручили ему — пару лошадей, пароконную повозку с фанерной будкой для перевозки хлеба, и он начал возить хлеб от пекарни большого поселка — в поселок при станции. Здесь была рабочая столовая и магазин, где люди по карточкам ежедневно получали хлеб. Андрей попросил руководство станции присматривать за Николаем, пока он не привыкнет к своему новому и незавидному положению, а сам проведал маму, и отправился заниматься своим делом — ловить шпионов и диверсантов, которых отступающие фашисты оставляли по всей освобождаемой территории.

Узнав тогда о гибели Нади, он не связывал это с каким-то умыслом кого-то, ни тем более, с какими-то возможными последствиями. Фашисты тогда расстреливали тысячи людей и не только евреев и цыган. Так получилось. Да, для него это было личное горе, но, сколько тогда было таких «личных» и безвозвратных потерь в огне беспощадной и страшной Войны! Но опытному разведчику, полковнику госбезопасности, уже теперь, когда он узнал, что существует «двойник» его Нади и даже познакомился с ним, пришлось снова вернуться в мыслях к тому времени и постараться собрать все старые известные и новые найденные, звенья, в одну логическую цепь. Поставить все на свои места, так как требует его служба, да и сама жизнь….

После того, как Андрей был призван на службу Жмеринским райвоенкоматом, и был в составе отобранной группы, отправлен в тыл на учебу и подготовку, он был определен в специальную разведывательную школу, с одновременной подготовкой по ускоренной программе — младших командиров. Окончив с отличием курс подготовки, в звании младшего лейтенанта, прибыл на фронт, получив назначение в дивизионную роту разведки. В первом же ночном «походе» за языком во вражеский тыл, группа Андрея с блеском выполнила задание, притащив на себе раненого во время захвата, крупного немецкого штабного офицера, с очень ценными документами. За два с половиной года войны, Андрей прошел путь — от командира разведроты дивизии, до заместителя начальника разведотдела армии, а с начала сорок четвертого года, майор Андрей Бойко, — работал в системе «СМЕРШ», в задачи которой, входило много направлений, в том числе — борьба не только со шпионами и диверсантами, а и бандитами всех мастей, остававшимися по разным причинам, на освобожденной от фашистов, территории. Однажды, на территории Львовской области, рядом с польской границей, они вышли на след крупной банды, которую, по оперативным данным, возглавлял какой-то немецкий офицер. Трое суток группа Андрея, под проливным дождем, находилась в засаде, возле предполагаемого места появления банды, но, когда она появилась, то оказалось, что это не просто банда, а целое воинское подразделение, человек в тридцать, и все — в советской форме. Операция по захвату оказалась под угрозой срыва — у Андрея было всего семь человек разведчиков. Вызывать подкрепление было поздно, и Андрей решился на захват собственными силами. Пропустив группу вперед, решили идти вслед за ними, не обнаруживая себя, до тех пор, пока те не остановятся на привал, а потом — рассредоточиться, окружить и атаковать, используя фактор внезапности. Получилось. Когда бандиты расположились на отдых на берегу небольшой речки, по ним, со всех сторон, ударили семь автоматов. Половина группы была уничтожена сразу, а, когда разведчики с криками и выстрелами, бросились к остальным, — они просто сдались. Андрей видел, как один из них, в форме капитана советской армии, выстрелил себе в голову, остальные его примеру не последовали и сдали оружие. При допросе каждого из членов группы, а они все оказались немцами, наши получили отдельные обрывочные сведения о целях и задачах, поставленных перед группой. По их заявлениям, они были десантированы в одну их ночей, в лесной массив, с целью вывода какого-то важного чина и его помощника, через польскую границу. Кого конкретно надо было сопровождать, они не знали.

По рации, Андрей запросил транспорт, и охрану, для сопровождения задержанных, во Львов. Пока пришли машины, Андрей допросил «помощника» застрелившегося «капитана». Тот вначале говорил, что ему ничего не известно о том, кто он, тот их «главный», но когда Андрей достал пистолет и сказал, что начнет постепенно отстреливать ему конечности, начиная с ног, немец начал отвечать на все его вопросы. «Человек, которого мне было приказано сопровождать и доставить имеющиеся при нем какие-то бумаги — заявил он, — представитель «центра», из Берлина, я даже не знаю его звания, думаю — не меньше полковника. Он давно, еще до войны, занимался разведывательной деятельностью на территории вашей страны, был в свое время и резидентом и организатором многих подрывных действий, больше политического, тайного плана. Я работал с ним в одной системе, но рядом быть не приходилось. Слышал, что он высокопрофессиональный разведчик, в совершенстве владеющий многими языками, очень жесткий в отношениях с подчиненными и жестокий к противникам. Его имя — Отто. Отто Шульц. Он задержался здесь потому, что не успел во время вывезти какие-то очень ценные документы, уничтожать которые было нельзя. Русские так быстро наступали. Поэтому, нас и послали помочь ему выбраться самому и вынести эти документы».

Конец ознакомительного фрагмента.